Текст книги "Силиконовая надежда"

– Вы были заняты с проверяющим.

– Да? Правда? Вы думаете, что я отказалась бы осмотреть ребенка в угоду какому-то чиновнику из мэрии? Хорошего же вы обо мне мнения, – усмехнулась она. – Зато вы пришли ко мне теперь, когда сюда вот-вот явится разгневанный отец в сопровождении наряда полиции. И что теперь я должна делать?

– А с чего вы решили, что он сюда явится?

– Вы считаете, что отец не будет искать пропавшего ребенка?

И тут Матвея прорвало:

– Для его же блага будет лучше, если он не станет этого делать! Потому что первое, что я сделаю, – это отобью ему ливер в соответствии со своими знаниями по анатомии. Он превратил одиннадцатилетнего ребенка в няньку, кухарку, прачку и уборщицу, а сам только и делает, что каждый год вешает на шею этой девочки очередного младенца!

– Это не ваше дело, Матвей Иванович, – отрезала Аделина жестко. – А про «отобью ливер» вам вообще лучше забыть, если хотите продолжать здесь работать. Перешлите мне немедленно историю болезни девочки, я чуть позже осмотрю ее сама и решу, что делать. А вы задержитесь сегодня после смены до тех пор, пока я вас не отпущу.

«В угол поставите?» – рвалось у Матвея с языка, но он счел за благо промолчать, только кивнул и вышел из кабинета.

Внутри у него все клокотало от злости на неизвестного ему мужика, лишившего детства собственную дочь. В памяти всплыл собственный отец – волевой, но справедливый, всегда умевший понять и объяснить. Матвей был очень к нему привязан и никогда даже не задумывался о том, что на самом деле этот человек не был ему родным.

Анна

Встреча с Ингой разбудила во мне воспоминания, от которых я много лет с переменным успехом пыталась избавиться. И эта малышка, Настя, которая шла рядом со мной по коридору в кухонный блок… Левая ее щека и подбородок были заклеены специальными салфетками, на верхней губе тоже заклейка.

– Как же ты так? – спросила я, но девочка только пожала плечами.

У меня была на этот счет своя идея, но поделиться ею я могла только с Аделиной, потому что больше никому не могла сказать, с чего вдруг я так решила. Аделина же кое-что знала и потому могла бы понять.

Мы вошли в блок, я вынула из висевшего на стене у двери резервуара голубые одноразовые шапочки и одну протянула Насте:

– Если ты кулинар, то понимаешь, да?

Она закивала и быстро убрала под шапочку тугие косички. Эта девочка совершенно не походила ни на кого из тех детей, что я встречала на улице или здесь. Внешне абсолютный ребенок, внутри она была какой-то состарившейся, пожившей, и это, конечно, отражалось в ее взгляде. Совершенно жуткое ощущение создавалось от этого – когда маленькая девочка смотрит на тебя взглядом старушки. Но мне непременно нужно было понять, что с ней случилось – именно так я истолковала просьбу Матвея помочь ему. Он подумал, что с человеком, увлеченным тем же, чем и она, Настя может разговориться.

– А как именно вы хотите готовить лосось? – спросила она, вымыв руки и подходя к столу, на котором уже лежали приготовленные филе рыбы.

– У нас новый повар, Анна Александровна? – пошутила одна из моих помощниц Лена. – Надо ей ящик какой-то приспособить, ее ж из-под стола не видно.

– Это блестящая мысль, Лена. В подсобке есть что-то.

Лена мигом принесла крепкий ящик, подвинула его к столу и пригласила Настю:

– Прошу вас, шеф.

– Меня Настя зовут, – сообщила та с достоинством, но на ящик взобралась. – А перчатки можно?

– Серьезный подход, – одобрила я. – Но дело в том, дорогая, что я не могу допустить тебя к работе с продуктами. Надеюсь, ты понимаешь, почему?

– Да. Но ведь у меня взяли анализы.

– Дело не в том. Результатов нет, а я отвечаю за то, что готовлю и подаю пациентам. Мы ведь не хотим, чтобы кто-то заболел? Потому ты будешь моим консультантом. Рыбу я хочу делать на пару.

– Значит, нужны яркие специи, потому что иначе у нее не будет вкуса.

– Правильно. И что ты предложишь?

– Соль, перец, оливковое масло, лимон и тимьян.

– Ого, – с уважением протянула Лена, слушавшая наш диалог с интересом. – Сколько тебе лет, вундеркинд?

– Одиннадцать.

Лена приоткрыла рот, но, поймав мой взгляд, не стала ахать, а только спросила:

– И кто ж тебя научил так в рыбе разбираться? Моей дочери тринадцать, максимум ее кулинарного искусства – омлет с помидорами.

– Я сама научилась по книжкам.

Это был довольно странный ответ для ребенка – основная масса сказали бы – «в интернете».

– Мне тетя Инга разрешает пользоваться ее библиотекой, – продолжала Настя, глядя на рыбу таким взглядом, каким смотрят на что-то очень любимое и дорогое сердцу. – Я читаю, когда есть свободное время, а потом пробую готовить. Почти всегда получается. Папа любит, как я готовлю.

– А мама? Твоя мама хорошо готовит? – спросила я, доставая специи и масло и подготавливая гастроемкости для маринада.

– Мама не готовит. Ей некогда.

– Она работает?

– Нет. Она вышивает картины. Это ей помогает не нервничать.

– А кто же делает у вас домашнюю работу?

– Я.

Голос ее звучал ровно и бесцветно, и мне вдруг стало жаль ее.

– А у тебя есть братья или сестры?

– Четыре брата и две сестры. Скоро еще брат родится.

У меня, кажется, глаза сделались навыкате:

– Ничего себе у вас семейство… и ты что же – старшая?

– Да.

– Тогда понятно, что твоя мама не успевает убирать и готовить, у нее дети.

– Дети у меня, – вздохнула Настя, осторожно складывая отодвинутые мной половинки лимонов, из которых я уже выдавила сок. – Маме нельзя нервничать, а малые то шумят, то дерутся, то плачут. С ними только я справляюсь.

Выслушав это, я вдруг подумала, что никогда прежде не встречала человека, чье детство было бы хуже, чем мое.

Аделина

Я смотрела на экран планшета и старалась унять захлестывавшие меня эмоции. В присутствии Мажарова бушевать я себе позволить не могла, но сейчас мне ужасно хотелось орать. Ну, вот что теперь мне делать с этой невесть откуда взявшейся девочкой с ожогом лица? Да еще и дочерью какого-то сектанта, что тоже чревато последствиями! Если здесь появится отец, я не смогу не отдать ему ребенка, у меня нет прав на то, чтобы удерживать ее здесь насильно.

Выпив стакан воды, я кое-как успокоилась и решила, что сперва посмотрю девочку сама, сделаю выводы, а потом уж буду думать, кому звонить и что делать.

В палате новой пациентки не оказалось, кровать была пуста. Постовая сестра испуганно забормотала:

– Ее Анна Александровна к себе в кухонный блок забрала.

– Да? А что, теперь у нас Анна Александровна занимается поступившими больными?

– Мне Матвей Иванович позвонил, сказал, что…

– Так, понятно, – прервала я и отправилась в кухонный блок, внутренне снова клокоча.

Определенно, хирург Мажаров слишком много на себя берет. С какой это радости у нас в кухонном блоке посторонние? И главное – как это Анна на подобное согласилась, что еще за новости?

Они попались мне навстречу в переходе – Анна и маленькая девочка с заклейками на лице. На вид ей было лет шесть-семь.

– Ой, Аделина Эдуардовна! – обрадовалась Анна. – А мы уже в палату идем. Это Настя. Вы, наверное, ее потеряли?

– Потеряла, – разглядывая девочку, подтвердила я. – И почему пациентка у тебя в блоке? – Девочка вдруг вздрогнула, как будто я ее ударила, и съежилась, сделавшись еще меньше ростом. «А тут что-то не так», – подумала я, сразу стараясь говорить тише. – Ты дашь мне какое-то разумное объяснение, правда?

– Дам, – кивнула Анна, и я заметила, как она положила руку на плечо девочки, а та прижалась к ее боку. – Провожу Настю и зайду к вам.

– Нет, мы с Настей пойдем в перевязочную, мне нужно ее осмотреть, а ты зайди ко мне, когда с ужином закончишь.

– Хорошо. – Анна присела на корточки и, взяв девочку за обе руки, сказала: – Ты не бойся, Настюша, Аделина Эдуардовна у нас самый главный врач, она обязательно должна посмотреть твое лицо. Лучше ее тебя никто не вылечит. А я к тебе зайду попозже, хорошо?

Девочка кивнула и повернулась ко мне:

– Меня сегодня домой отпустят? Папа будет сердиться, что дома нет ужина, а дети голодные.

Я растерялась. Впервые мне пришлось видеть ребенка, озабоченного отсутствием ужина ровно так же, как сделала бы это обремененная семьей женщина лет сорока.

– Давай мы сперва посмотрим, что у тебя с лицом, хорошо? А там решим.

Мне не хотелось ей врать, у нас в клинике вообще заведено говорить пациентам только правду, какой бы она ни была, но это все-таки ребенок.

Мы пошли не в стационар, а в перевязочную, там я при помощи сестры сняла наложенные Мажаровым заклейки и осмотрела довольно глубокие ожоги. На губе, пожалуй, потребуется крошечная пластика, подбородок можно оставить и так, будет чуть заметный рубчик, а вот щека… Тут объем вмешательства предстоит серьезный, ожог глубокий, и шрам от него останется уродующий.

Пока сестра заново накладывала заклейки, я, приготовившись делать запись в историю болезни, с удивлением обнаружила год рождения юной пациентки. Выходило, что ей не семь, а одиннадцать.

– И в кого же ты такая миниатюрная? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Папа высокий, мама тоже. И двое младших уже выше меня.

– Младших?

– Да. У нас семья многодетная.

Это, в принципе, не могло бы служить хоть каким-то объяснением – в многодетных семьях генетику тоже никто не отменял, и Настя могла унаследовать хрупкое телосложение от бабушки или прабабушки. Но я видела анализ крови, и уровень гемоглобина был таким низким, что вообще удивительно, как она на ногах стоит.

– Если вы хотите спросить, хорошо ли мы питаемся, то да, нормально, – вдруг сказала девочка, точно подслушав мои мысли. – Папа приносит продукты, а я готовлю.

Признание меня удивило – она же до плиты вряд ли дотягивается. И потом – она что, готовит на всю ораву, включая родителей?

– А в школу ты ходишь?

– Примерно раз в неделю.

– Так редко? Почему?

– Иначе мама не справится. Ей нужно нервы успокаивать, а ребятки у нас шумные. В школу только двое ходят, четверо дома сидят, она с ними ничего делать не успевает и еще ребенка ждет, – объяснила Настя, и я вдруг поняла, что вот он, мой шанс оставить ее в клинике на столько, сколько потребуется. Нужно срочно позвонить в опеку, пусть разбираются. И ожог на лице у нее странный, но Мажарову она не рассказала, как именно получила его, и мне вряд ли скажет. Видимо, он потому к ней Анну и подослал. Черт, какая я глупая… Анна наверняка смогла что-то вытянуть из этой закрытой ракушки.

– Значит, Настя, поступим следующим образом, – сказала я, глядя в ее какие-то недетские глаза. – У тебя очень серьезные ожоги, если их не лечить, ты останешься изуродованной на всю жизнь. Пока ты еще маленькая, мы можем сделать так, чтобы рубцы были менее заметны, а щеку придется оперировать. Но ты не бойся, я сама буду делать эту операцию, и даже ты потом не найдешь, где именно была эта операция, это я тебе обещаю твердо.

– Домой, выходит, вы меня не пустите? – В уголках глаз показались слезы.

– Нет.

– О господи, – закрывая лицо руками, прошептала Настя. – Что же будет…

– Ты кого-то боишься?

– Н-нет, – сразу убрав руки за спину, сказала она.

Я не поверила, но лезть с вопросами больше не стала – лучше Анну расспрошу, уверена, что она знает что-то.

– А теперь ты пойдешь в палату, скоро будет ужин.

Сестра обняла девочку за плечи и вывела из перевязочной, а я, глядя им вслед, подумала, что здесь определенно что-то не так. Девочка практически не учится, на ней все домашнее хозяйство, а ожоги на лице лично у меня вызывают много вопросов, я даже представить себе не могу, как можно так обжечься самостоятельно. Судя по тому, как они расположены, в лицо ребенка плеснули чем-то, и большая удача, что не попали в глаза. Нужно сказать об этом психологу, пусть еще он попробует поговорить с девочкой. А сейчас меня ждет Анна, и, похоже, у нее тоже есть свой взгляд на эту пациентку.

Анна сидела на подоконнике в коридоре, задумчиво смотрела вниз и покачивала ногой в белом резиновом сабо. Я подошла к двери кабинета и приложила магнитную карту-ключ к замку, кивком головы предлагая Анне входить.

– Чаю хочешь? – спросила я, закрывая дверь.

– Нет. Ну что, придумала, что делать с девочкой?

– Есть одна мысль, но пока я не уверена, что получится. Думаю юристу позвонить. И охрану нужно предупредить, чтобы всех посетителей Насти отправляли сперва ко мне. Погоди, сейчас, – я набрала номер охранника на воротах и отдала распоряжения. – Вот так будет спокойнее.

Анна сидела за столом, сжав в замок руки и глядя на них ничего не видящим взглядом.

– Что с тобой? Ты сама не своя.

Она встрепенулась:

– Да… как подумаю про эту девочку, так внутри все клокочет.

– Ань, всех не пережалеешь.

– Да я понимаю. Но, раз уж она здесь, может, мы попробуем как-то помочь? У тебя ведь связи.

– Давай конструктивно, без эмоций, – предложила я, садясь в свое кресло. – Я вижу, что тебя захлестывает, и даже понимаю, почему это происходит. Но давай отбросим это и подумаем спокойно. У нас нет никаких доказательств того, что с ребенком дома обращаются плохо. Нет, погоди, дай я скажу. – Заметив, что Анна ринулась вперед, собираясь возразить. – То, что она нам рассказала, вполне может оказаться фантазией. Дети склонны преувеличивать.

– Ты ее ожог видела? – все-таки не выдержала Анна. – И он тебе ни о чем не напомнил? Вернее, ни о ком? – Я кивнула, и она продолжила: – Ну, значит, ты должна понимать, как именно можно его получить. Как думаешь – она могла сама это сделать? Нет, не могла. Значит?..

– Ничего это не значит, – вздохнула я, откидываясь на спинку кресла. – Пока она сама не скажет – все это лишь наши догадки, сделанные потому, что мы с тобой однажды подобное уже видели.

– Деля, да ты только представь!

– Пожалуй, психологу я позвоню прямо сейчас. – И, взяв трубку, набрала номер нашего психолога: – Евгений Михайлович, вы еще не уехали? Отлично. Палата восемь, пациентка Котова. Это одиннадцатилетняя девочка, попробуйте как-то ее разговорить. Мне кажется, там имеет место факт жестокого обращения, нужно решить, звонить ли в опеку и полицию.

– В опеку звоните сразу, а в полицию позвоним по итогам разговора, если будет необходимость, – сразу отозвался психолог. – Как закончу, зайду к вам.

– Хорошо, я буду ждать.

Следующим я набрала номер опеки, хотя как-то не лежала у меня душа к подобному – сейчас приедут, поднимут шум, у матери могут забрать детей… А вдруг мы ошиблись? Черт, как я ненавижу ситуации, в которых мало что понимаю…

В дверь кабинета постучали.

– Да, входите.

Это оказался Мажаров:

– Можно к вам, Аделина Эдуардовна?

– Да, присоединяйтесь. Мы как раз обсуждаем пациентку Котову.

– Как официально, – хмыкнул он и сел за стол напротив Анны.

– Что плохого в официальности?

– Это не просто пациентка, это ребенок.

– И что? У нас в реабилитации сейчас четверо детей. Предлагаете сюсюкать и пускать пузыри от умиления? Прежде всего эти дети сейчас наши пациенты, мы им обязаны помогать, а не умиляться.

Мажаров молчал, упрямо наклонив голову, и я вдруг поняла, о чем он думал в этот момент. О том, что такая старая дева, как я, у которой ни ребенка, ни котенка, не должна вообще рассуждать о детях. Но на это я могла возразить – сам Мажаров женат не был и детей тоже не имел, так что мы равны. И я предпочитаю смотреть на ситуацию с позиции врача, а не умиляющейся клуши. Мое дело – восстанавливать детям здоровье, а сюсюкают с ними пусть их родители.

– Да у вас вообще сердце-то есть? – вдруг поднял голову Мажаров. – Этот ребенок живет в аду!

– Я уверена, что ваша эмоциональная речь очень поможет вам, когда полицейские приедут, чтобы задержать вас по подозрению в похищении ребенка. – Нет, мне не было обидно – Мажаров был далеко не первым человеком, сказавшим мне подобное. Меня раздражало то, что этот человек, без году неделя работающий в моей клинике, уже пытается нарушать заведенные здесь порядки, а я подобного терпеть ни от кого не собиралась, даже от такого блестящего хирурга, как Матвей Мажаров.

– Не сомневаюсь, что в полицию вы уже позвонили.

– Матвей Иванович, не стоит так говорить, – вмешалась Анна. – Я тоже на вашей стороне, но и Аделина Эдуардовна девочке не враг, она просто ищет способ помочь ей законно. Согласитесь – сейчас все выглядит так, словно Настю действительно похитили.

– Ну, так в первую очередь это ее соседка все устроила.

– Очень элегантно, – усмехнулась я, – очень элегантно и красиво обвинять женщину, которая, перепугавшись, кинулась искать помощи там, где ее непременно бы оказали. Вам, Матвей Иванович, нужно было сразу позвонить мне, понятно? Сразу – а не через полтора часа! Нам пока везет, что ребенка еще не ищут, а сюда едет представитель опеки. И хватит нападать друг на друга, давайте думать, как выкрутиться из ситуации без потерь для всех. Девочке нужна операция, а для этого – либо согласие родителей, либо согласие опекуна.

– Если отец состоит в секте, то, скорее всего, мы от него ничего не получим, а мать там, я так понял, вообще вместо инкубатора – рожай и молчи, – буркнул Мажаров.

– Значит, у нас вся надежда на сотрудников опеки. Если я правильно понимаю, то многодетные семьи обычно находятся под наблюдением?

– Ну, должно быть так, а вот как на деле – черт его знает…

– Погодите, – вдруг сказала Анна, вынимая из кармана униформы мобильный телефон. – Можно ведь позвонить Инге Иосифовне, вдруг она знает?

Мы переглянулись с Мажаровым и согласно закивали. Пока Анна пыталась дозвониться до соседки Котовых, я обдумывала дальнейшие шаги. Хорошо, представитель опеки приедет, поговорит с девочкой. Дальше что? Отец может попытаться забрать ее отсюда, и как я могу помешать этому? Пока не будет документа, по которому Настя не должна возвращаться в семью, я ничего не могу поделать. Даже запретить охране впускать его на территорию.

– Их семья давно находится под наблюдением, – отложив на стол мобильный, произнесла Анна. – Регулярно приходят с проверками, но никогда ничего криминального не выявляли.

– Но почему-то же наблюдают? – спросил Мажаров, и Анна вздохнула:

– Пожаловалась классный руководитель Насти, девочка редко ходит в школу и, естественно, не успевает по многим предметам. Но тут вот какая вещь… Инга Иосифовна сказала, что учительница эта уволилась из школы практически сразу после того, как жалобу эту подала. Вроде как что-то у нее дома произошло.

– Думаете, это как-то связано с отцом семейства? – спросила я, потому что мне лично как-то сразу так и показалось.

– Никто не знает. Но возможно, что это и так, – с сомнением проговорила Анна.

– Давайте рассчитывать на худшее, – сказала я, глядя в окно.

– С чего вдруг? Вы всерьез думаете, что отец девочки может нам как-то навредить? – удивился Мажаров.

Он меня раздражал. Вот просто каждую секунду, каждым словом, всем своим видом – и я не могла объяснить себе причину этого раздражения.

– Вы, Матвей Иванович, можете думать все, что вам заблагорассудится, а я отвечаю за все, что происходит на территории моей клиники. И меньше всего мне нужно, чтобы какой-то сумасшедший устроил тут резню, например. И уж лучше я буду рассчитывать именно на такой вариант и приму все меры, зато потом расслаблюсь и выдохну, чем отнесусь ко всему происходящему беспечно и буду вынуждена давать показания, к примеру.

– Да это же смешно! – Мажаров откинулся на спинку стула и забросил за голову свои ручищи – накачанные такие бицепсы, выпиравшие из-под коротких рукавов темно-синей хирургической робы. – Давайте еще спецназ подтянем.

– Надо будет – подтянем, – кивнула я, с трудом сдерживая рвущееся наружу раздражение, и тут, к счастью, вошел психолог. – Евгений Михайлович, вы вовремя. – «Иначе я бы сейчас пристукнула этого самоуверенного самца», – добавила я про себя. – Есть какие-то новости?

– Есть, – кивнул он, отодвигая стул и садясь. – Вы были правы, ребенок подвергается насилию, но скорее больше психологическому, хотя рукоприкладство тоже не исключено. Кстати, ожог получен в результате ссоры с отцом. Девочка жарила мясо и сделала что-то не то. Отец взял сковороду и швырнул в нее, масло выплеснулось, попало в лицо, она выскочила из квартиры и спряталась где-то в подъезде, ждала, когда отец снова уйдет на работу. Тут ее соседка и нашла.

Я вдруг увидела выражение лица Анны – минутное торжество в ее глазах сменилось ужасом, она оказалась права в своих подозрениях, но причина этой догадливости до сих пор мешала ей жить.

– То есть формально мы имеем основания для изъятия ребенка из семьи, – заключил психолог. – Девочка очень запугана, при упоминании об отце сжимается в комок, замыкается. Я попросил сестру укол ей сделать успокоительный, надеюсь, никто не возражает?

– Нет, – сказала я. – Спасибо, Евгений Михайлович, оформите, пожалуйста, запись в истории и задержитесь до приезда представителя опеки.

– Конечно. Я буду у себя.

Психолог ушел, а я посмотрела на Мажарова:

– Ну, теперь что скажете?

– Что останусь сегодня дежурить.

– Нет, не останетесь. Я сказала это не для того, чтобы вы тут из себя Рэмбо строили, а для того, чтобы поняли – не каждая ситуация так уж проста, как выглядит в первый момент.

– Вы любите быть во всем правой, да, Аделина Эдуардовна? – не отводя взгляда, спросил он. – Ну, так ваша взяла – я ошибся, должен был сперва с вами обговорить. Все, я признал вину – вы довольны? Но дело-то не в вас, а в девочке, которая живет в кошмаре и теперь нуждается в операции. И если бы можно было все отмотать назад, я поступил бы так же – сперва оказал помощь, а потом уж пошел на доклад к вам. Если вы не можете смириться с таким подходом, то можете предложить мне уволиться.

– А вы всегда сперва говорите, а потом думаете? – спокойно произнесла я, отлично понимая, что эту гневную тираду Мажаров выдал только по единственной причине – пришлось признать свою неправоту, но выглядеть проигравшим все равно не хотелось.

– Может, вы прекратите спорить? – вмешалась Анна, глядя на меня умоляюще. – Давайте лучше подумаем, как помочь Насте.

– Для нее мы сделаем все, что в наших силах, но только после того, как получим разрешение от опеки. Все равно оперировать сейчас нельзя, нужен подготовительный период. Но она останется здесь.

– Какой щедрый жест, – пробормотал Мажаров.

– Ну, каждый помогает тем, чем может, – отозвалась я. – Кто-то, например, видит помощь в том, чтобы кулаками махать.

– Я ничем еще не махал…

– И за это вам огромное спасибо. А теперь, Матвей Иванович, можете быть свободны, ваш рабочий день давно закончился. Извините, что попросила задержаться. Увидимся завтра. Если, конечно, вы решите осчастливить нас своим присутствием.

Мажаров молча встал и вышел из кабинета. Анна проводила его взглядом и, повернувшись ко мне, укоризненно прошептала:

– Ну, зачем ты так? Он ведь помочь хотел…

– Аня, здесь никто не будет нарушать правил, установленных мной. Кого не устраивает – я не держу. Лучше скажи мне – с тобой все в порядке?

Она вздрогнула, сжала на секунду кулаки, потом расслабилась и спокойно сказала:

– Да, уже все прошло.

– Точно? Может, все-таки с Евгением Михайловичем поговоришь?

– Нет, пока не нужно, я справлюсь. Ты не волнуйся, я не сорвусь, не могу тебя подвести. Сегодня просто все как-то сложилось – Инга Иосифовна, эта девочка с ожогом… Ничего, пройдет.

Я хотела задать ей еще вопрос, но у нее зазвонил мобильный, она глянула на дисплей, немного изменилась в лице и нажала кнопку ответа, вставая из-за стола:

– Да, я слушаю.

Мне на секунду показалось, что я раньше слышала мужской голос, зазвучавший из Анькиной трубки, но дверь за поварихой закрылась, и я решила, что ошиблась. Никого из Аниных знакомых я не знала, никого из ее прошлой жизни не видела и не слышала, так что не могло быть никаких совпадений. Я сегодня тоже здорово перенапряглась, и домой придется ехать на такси…

Закончив все формальности с приехавшей наконец представительницей органов опеки и отпустив домой психолога, я уже запирала кабинет, когда вдруг позвонила Оксана:

– Деля, ты дома?

– Нет, я еще в клинике и домой попаду только к ночи, такси не могу вызвать, а машина не завелась.

– О, так я тебя заберу, хочешь? Я с дачи еду, буду у тебя через десять минут.

Это предложение обрадовало меня, как ребенка новогодний подарок – подруга иногда могла вот так осчастливить меня, даже не догадываясь об этом. И взамен я даже готова выслушивать перипетии ее любовной жизни, черт с ней.

Но сегодня, кажется, был совершенно не мой день…