Текст книги "Реанимация судьбы"

Но самое ужасное заключалось в том, что утром, выскочив из постели и кинувшись искать записную книжку, я, перерыв всю квартиру, ее не нашла.

Игорь

Он полюбил ранние подъемы – чтобы вовремя добраться в клинику, приходилось вставать в пять. Но с каждым днем эта процедура переставала приносить негативные эмоции, даже наоборот – Игорь имел возможность посидеть в полной тишине за чашкой кофе и сигаретой, глядя в окно, за которым тоже было тихо.

Если день обещал быть ясным, то можно было наблюдать за тем, как встает низкое осеннее солнце, совсем уже неяркими лучами нащупывая крыши домов. Но сентябрь в этом году выдался дождливым, и такие дни можно было пересчитать по пальцам. Однако утро все равно стало для Игоря любимым временем суток.

Он не спеша делал пару упражнений, чтобы окончательно проснуться, принимал душ, одевался, завтракал и выходил во двор к припаркованной на одном и том же месте машине. Ехал по пустым еще улицам на другой конец города, выезжал на загородную трассу и планировал в голове рабочий день. Оперировал он теперь самостоятельно, хотя и понимал, что в его бригаде только самый опытный персонал – это Лена сказала ему по секрету, объяснив, правда, что у них в клинике так заведено.

«Ваша клиника иногда удивительно напоминает элитную тюрьму, где все за всеми следят», – хотелось сказать Игорю, но он, конечно, сдерживался. Ощущение слежки он принес с собой и хорошо это осознавал, так что обвинять новых коллег было бы не очень прилично. Иногда он специально бросал какую-нибудь сомнительную фразу и ждал, где и когда ему ее процитируют, однако подобного не случалось. Игорь не мог себе объяснить, почему постоянно ищет подвох во всем, что происходит в клинике. Наверное, дело было в том, что здесь все работало иначе, чем в больнице, где он трудился раньше. Эта клиника жила по собственным законам, и они часто шли вразрез с тем, к чему Игорь привык. В этой клинике удобно было всем – и клиентам, и персоналу. Каждая вроде бы мелочь продумана, все организовано таким образом, чтобы и работа, и реабилитация проходили с максимальным успехом. Дело было даже не в деньгах, а в атмосфере, царившей здесь. Персонал улыбался не потому, что так положено, а потому, что они приходили сюда с хорошим настроением. Клиенты были всем довольны, так как за свои немаленькие деньги получали квалифицированную помощь и отличный уход. А Игорь Авдеев не мог понять, почему его что-то в этом раздражает.

Увидев в коридоре лечебного корпуса незнакомого мужчину лет сорока пяти в хирургическом костюме, Игорь насторожился – в клинике он знал всех, а этого широкоплечего, коротко стриженного доктора видел впервые. Незнакомец уверенным шагом направлялся в приемное, и Авдеев последовал за ним:

– Уважаемый, а вы далеко? – Он догнал мужчину и взял сзади за плечо.

Тот остановился и удивленно ответил:

– В кабинет.

– В какой? – настаивал Игорь.

– В консультативный. Если у вас всё, то меня ждет клиент.

– А вы, собственно, кто? – не унимался Авдеев, которому почудилась в незнакомце какая-то опасность.

– Да я, собственно, консультант, и не люблю заставлять клиентов ждать. Если хотите, я отвечу на все ваши вопросы чуть позже.

Из кабинета выглянула медсестра Женя:

– Матвей Иванович, вы идете?

– Нет, Евгения, я пока еще стою, у меня тут внеплановое интервью с доктором… – Он повернулся к Игорю: – Как, простите, ваше имя, коллега?

– Игорь Александрович.

– Вот с Игорем Александровичем, – повторил незнакомец. – Но мы уже закончили.

Он вошел в кабинет, а Женя, выйдя в коридор и прикрыв дверь, укоризненно прошептала:

– Ну, чего вы, Игорь Александрович? У него консультация, клиент сидит в кабинете, а врача нет.

– Кто это? – тоже шепотом спросил Авдеев, интуитивно понимая, что сделал что-то не то.

– Да вы что?! Это же Матвей Иванович Мажаров, муж Аделины Эдуардовны. Он у нас консультирует каждую неделю, неужели вы еще не познакомились? – почти с укоризной проговорила Женя, словно бы Игорь обязан был знать мужа шефини.

– Как-то случая не было.

– Ну, вы нашли время…

– Евгения, помогите мне, пожалуйста, – раздалось из кабинета, и Женя споро юркнула обратно.

Авдеев почувствовал себя неуютно. Прицепился к мужу начальницы, задержал консультацию… И Женька наверняка раструбит, что он сделал…

– Да в конце концов! – вдруг разозлился Игорь, поворачивая назад, в ординаторскую. – Почему я должен знать его? Увидел незнакомца – спросил, куда идет, что в этом такого?

Но неприятный осадок остался.

Игорь с детства очень страдал, попадая в неловкие ситуации. Если он сбивался, отвечая у доски, то непременно краснел до корней волос и до конца уроков считал минуты, когда же сможет наконец убежать домой. Если неловко падал на физкультуре, ему казалось, что все смеются за его спиной, показывают пальцем, передразнивают. В институте, хотя и был в числе отличников, всегда боялся сказать что-то не то, неправильно выполнить манипуляцию на манекене, оговориться на научной конференции. От этого мешающего чувства неловкости за любое свое действие никак невозможно было избавиться. Но Игорь научился мастерски скрывать это, так что никто, глядя на него, не мог подумать, что этот высокий красавчик иной раз сам себе напоминает загнанного зайца, по следу которого летит свора гончих. Внутреннюю неуверенность Авдеев учился контролировать годами, раз уж не мог избавиться от нее окончательно. Во многом из-за нее он так опасался разговоров с психологом, справедливо боясь, что тот сумеет это разглядеть. В обычной жизни в подобном состоянии нет ничего ужасного, но в момент, когда в твоих руках чья-то жизнь, именно неуверенность в себе может здорово все осложнить.

В ординаторской Авдеев послонялся туда-сюда, перебрал папки на столе, а потом решил сам рассказать обо всем Драгун. Его почему-то очень тяготила эта неловкая, но в общем-то житейская ситуация, и он захотел сам поговорить об этом, не дожидаясь, пока освободится Мажаров и выставит его, Игоря, дураком.

– Аделина Эдуардовна, к вам можно? – постучав в дверь ее кабинета, спросил Авдеев.

Ему никто не ответил, а референта Аллы на месте почему-то не оказалось – стол в приемной пустовал, а компьютер был выключен. Решившись, Игорь толкнул дверь и вошел в кабинет. Драгун лежала на полу без сознания. Все сомнения, вся нерешительность Игоря мгновенно испарились – перед ним была пациентка, нуждающаяся в помощи. Он опустился на колени, нащупал пульс, потом поднял оказавшуюся совсем легкой начальницу на руки и перенес на диван. Она не приходила в себя, хрипловато дышала и казалась совершенно больной. Дотронувшись до ее лба, Игорь понял, что у Драгун еще и температура, надо бы жаропонижающее и домой, раз уж муж здесь. Он подошел к столу, снял трубку внутреннего телефона и четким голосом попросил медсестру с первого поста принести в кабинет главы клиники термометр и шприц с жаропонижающим.

– Ой, а что случилось? – сразу всполошилась дежурившая там сегодня Наташа.

– Пожалуйста, Наталья, не рассуждайте, а поскорее принесите все, что я попросил, – невольно копируя манеру Мажарова, повторил Игорь и, положив трубку, вернулся к дивану.

Ресницы Драгун начали подрагивать, и Игорь, осмелев, тихонько похлопал ее по щекам:

– Аделина Эдуардовна… откройте глаза… вы меня слышите?

Она вздрогнула, попыталась сесть, но Игорь удержал ее за плечи:

– Не надо так. Вы сознание потеряли, сейчас нужно полежать спокойно.

– Что… что случилось? – спросила она хриплым голосом и закашлялась. – Как вы сюда попали?

Игорь даже сам забыл, зачем пришел – настолько поразился, увидев начальницу на ковре в обмороке. Да сейчас причина уже и не казалась столь важной. В дверях показалась Наташа с лотком, и Драгун удивленно уставилась на нее:

– В чем дело?

– Игорь Александрович распорядился, – растерянно проговорила Наталья, переводя взгляд с лежащей на диване начальницы на сидящего рядом с ней Авдеева.

– Да, спасибо, – Игорь поднялся и взял лоток, протянул Аделине термометр: – Пожалуйста…

Она не стала возражать, сунула в подмышку. Наталья нерешительно мялась на пороге, не зная, что делать, и Игорь по-хозяйски предложил:

– Вы пока посидите, Наташа, возможно, придется инъекцию сделать.

– А что ж вы сами? – брякнула медсестра, и у Авдеева тут же вспыхнули, как в пожаре, уши и лицо. – Ой… простите. Игорь Александрович, я что-то совсем…

Игорь боялся обернуться, ему казалось, что в ту же секунду Драгун разразится смехом и сегодняшний день можно будет считать самым позорным в его биографии. Он смотрел под ноги, проклиная про себя недотепу Наташку, до тех пор пока Аделина хрипло не произнесла:

– Так, врачеватели, у меня тридцать девять и две, колите и оба уходите отсюда, мне работать нужно.

Игорь с облегчением вздохнул и повернулся к Наташе:

– Я пока выйду.

За дверью он прислонился к стене и перевел дыхание. Неловкая ситуация снова заставила его краснеть и мучиться, это ощущение с каждым разом становилось все более невыносимым.

– Я закончила, Игорь Александрович. – Наташа с лотком вышла из кабинета и виновато прошептала: – Извините еще раз, я, честное слово, даже сама не поняла, как такое ляпнула, – и бегом направилась по коридору в сторону перехода.

Авдеев, сделав пару глубоких вдохов, вернулся в кабинет и обнаружил Аделину сидящей за столом.

– Если у вас ко мне нет ничего серьезного, то можете идти, Игорь Александрович, – надевая очки, сказала она. – Спасибо за помощь.

– Так не пойдет, – вдруг решительно произнес Игорь.

– Не поняла…

– А что здесь непонятного? Вы больны, ваше место дома, в постели. Так что собирайтесь.

– Интересный подход… – Она стянула с переносицы очки, сунула дужку в рот и задумчиво уставилась на Игоря прозрачными, узко посаженными глазами.

Но Авдеев почему-то не испугался, а, наоборот, почувствовал себя врачом, которому почему-то вздумал перечить пациент:

– Нормальный подход. Вы больны – лечитесь.

– И это правильно, – раздался за спиной мужской голос, и Игорь, быстро обернувшись, увидел вошедшего в кабинет Мажарова. – Больна – лечись, нечего тут. Что случилось, коллега? – обратился Мажаров к Игорю.

– Пришел поговорить, а Аделина Эдуардовна без сознания, зато с температурой. Сделали жаропонижающее, я настаиваю, чтобы она домой ехала.

– Так, понятно. А пациентка, ясное дело, отказывается наотрез, – заключил Мажаров, подходя к столу и забирая у Аделины очки. – Собирайся, дорогая, едем домой. Доктор тебе назначил постельный режим.

– Матвей, я бы… – начала она.

Мажаров перебил:

– Давай не будем пререкаться, хорошо? Ты сегодня основательно вымокла, если не отлежишься – заработаешь бронхит, а то и хуже. Одевайся, поедем. А вам, коллега, спасибо за помощь.

Обернувшись к Игорю, Мажаров протянул ему руку.

– Извините меня за утреннее недоразумение, – попросил Игорь, пожимая ее.

– Какое? – вмешалась Аделина, так и не тронувшаяся с места.

– Которое касается только нас, – мягко ответил Мажаров. – Одевайся.

– А машина?

– Здесь переночует. Все, Аделина, хватит пререкаться.

Игорь почувствовал себя лишним – не хотел быть свидетелем того, как их властная шефиня вынуждена будет подчиниться воле мужа, а потому попрощался и вышел, плотно закрыв за своей спиной дверь.

Уже в ординаторской он выглянул в окно и увидел, как они идут по направлению к стоянке под большим черным зонтом, и Мажаров бережно поддерживает жену свободной рукой.

Аделина

Сентябрь

Матвей всегда умело скрывал недовольство. Я никогда не могла понять, что он чувствует на самом деле, какие эмоции испытывает.

Вот и сегодня, шагая рядом со мной к машине, он молчал, но я чувствовала – что-то не так. И дело вовсе не в том, что я простудилась и теперь он вынужден везти меня домой. В его напряженной походке, в отрешенном взгляде было что-то чужое.

– Ты сердишься? – спросила я на всякий случай, уже сидя в машине, хотя знала, что Матвей ни за что не скажет, как есть на самом деле.

– На тебя? Да, сержусь, – удивил меня муж, заводя двигатель. – Почему ты никогда не понимаешь с первого раза? Думаешь, мне очень хотелось отчитывать тебя на глазах у твоего подчиненного?

– Ой, так ты об этом… ничего страшного, подумаешь – муж выговорил жене за то, что больная на работе собралась остаться. Кстати, а что у вас произошло с Авдеевым?

– Совершенно ничего такого, что потребовало бы твоего вмешательства.

– Мне просто интересно… он какой-то странный, тебе не показалось?

– Я перебросился с ним тремя фразами. Маловато для выводов, – Матвей опустил стекло, чтобы показать охраннику на шлагбауме пропуск. – Неужели твой личный «серый кардинал» ничего еще не накопал? – не удержавшись, пошутил он, имея в виду Иващенко.

– Они, кажется, совершенно не сошлись характерами. Авдеев очень скрытный, и Иван не смог найти к нему ключа, что, согласись, странно.

Матвей пожал плечами:

– Может, вы все усложняете? Человек просто не хочет открываться не слишком знакомым людям, это бывает, и ничего предосудительного или странного тут нет. Ты ведь сама тоже не бросаешься с откровениями к любому, с кем работаешь?

В чем-то я была согласна с ним, но оставалось какое-то странное чувство, будто Авдеев пытается скрыть от нас нечто важное. Я никогда не любила людей, которых не понимала. Но если смотреть правде в глаза, то и Матвея я сперва тоже слегка невзлюбила за то, что он всегда искал свой путь – в медицине, в жизни, и никогда не следовал за остальными. Он возражал мне открыто, это бесило. И все-таки разница между ним и Авдеевым была очевидной – Мажаров говорил со мной, а Авдеев молчит.

– Мне кажется странным, что человек вообще ни с кем не говорит о себе. Никто не знает, с кем он живет, женат ли, холост – даже наши пронырливые девочки во главе с Леной из оперблока не смогли раздобыть ни крупицы информации. Как тебе? Человек словно живет по легенде – ни близких друзей, ни родных.

– Ну а бывшие коллеги?

– Только в общих чертах – хороший специалист, большое будущее. Не знай я, что это живой человек, решила бы, что речь о роботе.

Мне вдруг стало жарко – видимо, закончилось действие инъекции, и снова полезла вверх температура. Я приоткрыла окно, но Матвей тут же велел:

– Закрой. Потерпи, скоро доедем. Я попросил подменить меня на парах, так что дома останусь.

– И будет у тебя в квартире две больные бабы, – вспомнила я о гостившей у нас подруге.

– Ах ты… забыл совсем… ну, что делать, придется вас терпеть.

Однако, когда мы вошли в квартиру, Оксаны там не было. Диван в кабинете был сложен, постельное белье аккуратно свернуто и уложено на подлокотник, а футболка Матвея, в которой Оксанка спала, висела на полотенцесушителе выстиранная.

– Хоть бы позвонила, – пробурчала я, переодеваясь в пижаму.

– Ничего, понадобишься – позвонит, – сказал Матвей с улыбкой. – Когда снова будет ей плохо, она непременно тебя разыщет.

– Для того друзья и существуют.

– У тебя довольно странное представление о дружбе, дорогая моя. Как о потребительском рынке. Причем «потребляют» всякий раз тебя. Не обидно?

– Значит, другого не заслуживаю.

– Это глупости, Деля. Дружбу не заслуживают.

– Матвей, это все безумно интересно, но меня очень трясет, я, пожалуй, полежу, – взмолилась я, чувствуя отвратительную дрожь во всем теле.

– Укладывайся. Я сварю бульон и приду к тебе, если не возражаешь, поваляюсь тоже с книжкой, раз уж случай представился.

– Не хочу бульон, хочу спать.

– Спи. Бульон потом, – покладисто согласился Матвей, отправляясь в кухню.

Я уснула так крепко, что даже увидела сон. С того момента, как в моей жизни появился Матвей, я почти перестала видеть те сны, которые обязательно несли за собой какие-то неприятности. Раньше большинство моих снов сбывались или предупреждали о приближении чего-то негативного. Хорошего не было, а вот плохого… После замужества это, кажется, прошло. Сегодня же мне приснилась мама. Она сидела за письменным столом в нашей старой квартире, окруженная папками, журналами и просто какими-то пачками листов, исписанных ее неразборчивым врачебным почерком. Мне казалось, что я слышу даже запах ее духов – всегда одних и тех же, в маленьком флакончике с длинным тонким горлышком и сине-белой этикеткой в мелкую клеточку. «Может быть» – так они назывались. Я совсем недавно нашла пустой флакончик в коробке с мамиными вещами, стоявшей в гардеробной на самой верхней полке.

– Почему ты никогда в меня не верила? – спросила я во сне, и мама, не отрываясь от своих бумаг, как всегда, собственно, и делала, сказала:

– У тебя нет таланта, Аделина. А быть неталантливым хирургом – преступление.

– Мама, у меня множество исследований, несколько патентов, признание в мировых кругах – и ты по-прежнему считаешь, что у меня нет таланта?

– Чтобы написать статью, много таланта не надо. А чтобы быть хирургом, надо этим жить. Жить и не размениваться ни на что другое.

– А на что размениваюсь я?

– Ты стала больше времени уделять созданию семьи. Я в свое время допустила грубейшую ошибку. Мне не нужно было ни выходить замуж, ни рожать детей. Тогда я успела бы в десятки раз больше. Ты же не сделаешь и сотой доли.

От этих слов у меня даже во сне больно сжалось сердце и потекли слезы. Мама никогда не признавала во мне не то что равную, а вообще человека, способного стать хирургом. Она не узнала о моей клинике, о моих настоящих успехах в области пластической хирургии – сперва болезнь Альцгеймера, потом смерть. Но даже в снах она продолжала меня третировать. Наверное, все дело было в том, что я очень похожа на своего отца – Николеньке, который был ее копией, она никогда подобных вещей не говорила, что бы он ни вытворил. Почему же мне до сих пор так обидно, что больно дышать? Может, поговорить об этом с Иващенко?

– О чем поговорить с Иващенко? – раздался голос мужа, и я окончательно проснулась, поняв, что произнесла последнее вслух.

– Уже вечер?

– Да, шесть часов.

– Господи… вот это я уснула…

– И, похоже, даже во сне тебе снится твоя работа, – улыбнулся Матвей, откладывая книгу на тумбочку и поворачиваясь ко мне. – Смотри, я начну ревновать – где это видано, чтобы жена во сне звала психолога, а?

– Ничего мне не снилось, тем более – Иващенко, – пробурчала я, удобно устраиваясь под рукой мужа. – Что будем делать всю ночь?

– Разберемся. Давай-ка лучше температуру твою проверим.

– Мне неожиданно начала нравиться моя болезнь, – сообщила я, зажмурившись. – Ты такой, оказывается, заботливый…

– А то ты не знала, – усмехнулся Матвей.

Конечно, я это знала – он спас мне жизнь дважды, зажимал руками хлеставшую из шеи кровь, пока «Скорая» везла меня в больницу после нападения сектанта с топором. Он никогда не забывал спросить, поела ли я, варил утром кофе, готовил завтрак. Стоило прожить в одиночестве почти до сорока, чтобы потом встретить такого, как Матвей.

Зазвонил его телефон где-то в кухне, и Мажаров, чмокнув меня в щеку, ушел туда, чтобы ответить на звонок. Это оказалась его мать.

– Да, мам, я сегодня дома. С утра консультировал в клинике, потом Аделину привез, она приболела, мы с ней утром под дождь попали. Мам… ну, прекрати, мы ведь врачи. А откуда ты знаешь? В новостях? А еще что сказали? Понятно. Нет, мама, спасибо, приезжать не нужно. Да, и малина еще есть. Мы в воскресенье собирались сами к тебе заехать. Ну, на дачу, конечно, – ты же просила яблоки вывезти. Хорошо, я передам. Все, спокойной ночи, обнимаю. Мама передает тебе привет, – вернувшись в спальню, сообщил он. – Хотела варенье привезти.

– Так ведь есть еще.

– Ну, я так и сказал, но ты ж маму знаешь – от простуды малина самое лучшее средство, – захохотал Мажаров, снова заваливаясь на кровать. – Куда бы я без нее, сам-то не врач ведь.

– Ты для нее сын, ей неважно, врач ты или кто. Кстати, нас с Николенькой мама никогда не лечила. Ей всегда было некогда, так что мы сами справлялись. Я так сразу дяде Славе звонила.

– Я вот всегда хотел у него спросить, да так и не решился – а чего ж он не женился-то на Майе Михайловне, раз уж дышал в ее сторону неровно? – Матвей вытянул у меня из-под мышки термометр, присвистнул: – Ого… растет, однако.

– На ночь уколешь меня еще раз. Почему не женился? Да она бы в жизни второй раз замуж не пошла, что ты! И так всегда говорила, что в ее жизни было только три ошибки и те не врачебные.

– Почему три?

– Ну как? Отец, я и Николенька. Она всегда считала, что могла бы большего добиться, если бы не отвлекалась на семью. Это уж потом, когда отец уехал, она все свалила на меня – и квартиру, и Николеньку. И ни разу не поинтересовалась, каково мне. Но ты знаешь, я вот думаю, что из меня могло ничего и не выйти, если бы не это. Я словно доказывала ей, что меня есть за что любить и уважать.

– Жуткие вещи ты говоришь о моей любимой преподавательнице, – вздохнул Матвей, погладив меня по волосам. – Мне она казалась недосягаемой богиней, я даже подумать боялся о том, какая она, когда снимает белый халат.

– Тебе бы не понравилось, – вздохнула я в ответ. – Майя Михайловна Драгун родилась, чтобы быть великим хирургом, ученым, преподавателем. А вот все остальные опции, такие, как материнство, например, ей в комплектацию добавили просто по умолчанию. Кнопки, приводящей их в действие, там не было.

– А ты злая, Аделина. Все-таки она твоя мать.

– И, не поверишь, я ее очень любила. Но только сейчас стала понимать, насколько была, оказывается, несчастна в детстве.

– Это твой Иващенко задурил тебе голову своими фрейдистскими теориями.

– Мажаров… – Я приподнялась на локте и заглянула в лицо мужа. – И тебе не стыдно? Ты, похоже, действительно ревнуешь?

Матвей зашелся в приступе хохота, но выглядел при этом очень довольным, словно только и ждал, что я это скажу. Иногда, похоже, мужчине надо говорить то, что он хочет услышать.

После ужина мы занялись статьей, написание которой откладывали уже больше двух недель – все никак не хватало времени. Я лежала на диване в кабинете и диктовала по памяти результаты последнего исследования, а Матвей вносил их в таблицы и на ходу придумывал сопроводительный текст. Это ему всегда давалось легче и лучше, чем мне.

– Тебе бы книги писать, – потянувшись, сказала я.

– Не получилось бы.

– Почему? Ты вон как лихо слова в предложения складываешь.

– Я делаю то, что мне интересно, то, к чему лежит душа. А писать что-то другое мне скучно. Да и вообще – столько писанины на работе, чтобы еще и в свободное время этим заниматься? Ну нет.

Я смотрела на занятого работой мужа с дивана и чувствовала, что мама все-таки ошибалась. Нет, семья не мешает карьере, если вы оба увлечены одним делом. Наоборот – мы поддерживаем друг друга, помогаем, подсказываем, вдохновляем на что-то. Это ведь очень важно – иметь поддержку любимого человека, иметь плечо, на которое можно опереться или в которое можно поплакать в случае неудачи. Если близкий человек не строит тебе препятствий, а, наоборот, помогает разбирать те, что нагородили другие, это так окрыляет и позволяет взлететь еще выше… Наверное, мама просто по характеру была одиночкой, ей всегда комфортнее было надеяться и рассчитывать только на себя.

Надежда

Август

Я никогда не верила в потустороннее, но пропажа папиной записной книжки показалась мне чем-то мистическим. Такое впечатление, что это был знак – звонить никому не нужно. А как иначе объяснить тот факт, что в момент, когда я решилась и даже вспомнила имя человека, пропала вещь, которая никому и никогда не была нужна после папиной гибели?

Я точно помнила, что она лежала в дальнем углу верхнего ящика письменного стола, заваленная старыми бумагами, фотографиями с турниров, дипломами – папиными и его воспитанников. Но даже когда я, разозлившись, вывернула содержимое ящика на пол, книжки среди этого хлама не было.

Я перерыла всё в оставшихся трех ящиках – ничего. Разворошила все места, где хранились хоть какие-то бумаги – нет, снова ничего. Испробовав даже детское «Чертик, чертик, поиграй и отдай», разумеется, не принесшее никакого результата, я села на пол прямо в кучу разбросанных бумаг и разревелась. Мне никогда не выбраться из этого кошмара, который с каждым днем только набирает обороты. Я не зря вспомнила о маминых партнерах по покеру – вполне можно ожидать в скором времени появления кого-то из них с финансовыми претензиями, а что? Не думаю, что моя мама была хорошим и успешным игроком – если посмотреть на количество займов и кредитов…

Я в отчаянии схватила ворох бумаг и подбросила его вверх, они спланировали мне на голову, на плечи, на колени. Машинально взяв упавшую прямо на руку фотографию, я увидела на ней папу в окружении трех мальчишек лет шестнадцати, и лицо одного из них показалось мне почему-то знакомым.

Я поднесла снимок к глазам и тут же отбросила его – в парнишке в белом кимоно я узнала Максима. Значит, он не соврал, рассказывая о знакомстве с моим отцом, а я-то подумала, что приукрасил, мог просто слышать фамилию и воспользоваться случаем.

Он позвонил мне только один раз, и мы довольно долго разговаривали о каких-то пустяках, и мне было впервые за долгое время спокойно и даже весело. Максим оказался очень легким человеком, и в разговоре с ним я ловила себя на мысли о том, что совершенно не нужно притворяться, что-то из себя строить, интересничать – можно говорить, что хочешь, как думаешь, и не бояться быть непонятой.

– Может, мне ему позвонить? – проговорила я вслух, рассматривая фотографию. – Хотя… едва знакомы, и сразу вывалить на его голову такую кучу проблем… зачем они ему? Нет, Максим мне не помощник… Но где, где, где эта чертова книжка?!

Вскочив на ноги, я распинала бумаги по всей комнате и выбежала в коридор. Может, еще здесь поискать? Вряд ли, правда, записная книжка окажется в занимавшем ровно половину коридора шкафу, но кто знает…

Оценив масштаб работы, я вздохнула. Шкаф делился на две части – в закрытой, той, что ближе к входной двери, хранились одежда и обувь, головные уборы, сумки, перчатки – все то, что в конкретный сезон не использовалось. А вторая часть была книжными полками под стеклом – от пола до потолка. Библиотека у нас приличная, книг много – мама раньше очень увлекалась. Я представила, как сейчас начну перебирать их том за томом, и застонала – на это уйдет весь день, нужно же их еще и на место поставить потом…

Прикинув, откуда лучше начать, снизу или сверху, я сходила на балкон за стремянкой – почему-то казалось, что шансов оказаться на верхних полках у записной книжки было больше. Вещи, которыми не пользуются, обычно убирают повыше – ну, во всяком случае, я всегда так поступаю. Первые три полки не дали никакого результата, кроме того, что книжной пылью мне забило нос – никакие стекла, никакие уборки не помогали, пыль все равно скапливалась. Пришлось спуститься и промыть нос, а заодно и глаза. Ну, ничего – не найду книжку, так хоть уберусь немного. Хотя… смысл теперь в этой уборке, когда меня вот-вот из квартиры попросят?

Эта мысль придала мне сил, и я с удвоенной энергией взялась за полки пониже. Постепенно продвигаясь вниз, я теряла энтузиазм, а вместе с ним и надежду. Такая вот безнадежная Надежда… Каламбур, пришедший в голову, слегка развеселил, но то, что записная книжка так и не находилась, заставляло нервничать. Похоже, это мой единственный шанс… а на что, кстати? На то, что человек, которого я даже не знаю, окажется альтруистом и добрым самаритянином и с барского плеча выкупит мою квартиру у банка? Или пришлет отряд добрых молодцев, которые стеной встанут, защищая меня от кредиторов? Да и с чего бы ему захотеть что-то для меня делать? Я ведь не знаю, как именно он помог папе тогда. И на что способен теперь – столько лет прошло. Да и не это даже главное, а то, как вообще начать разговор. Мне всегда было сложно устанавливать контакты с незнакомыми людьми, мне казалось, что я выгляжу то неуклюжей, то глупой, то наивной, то смешной или вообще неуместной. Даже отношения серьезные у меня были лишь однажды – зато целых пять лет. И в них я была совсем другой – наверное, настоящей, кто знает. Я разорвала их сама, почувствовав, что мы зашли в тупик – вперед некуда, а назад уже бессмысленно. И теперь часто об этом жалела. Можно было, конечно, просто позвонить – телефон я так и не удалила, не смогла – но всякий раз страшно было услышать «я женат» или «у меня другая». Так что я не делала попыток.

Черт возьми, ну зачем я об этом-то сейчас вспомнила? Слезы полились из глаз сами по себе, я начала вытирать их грязными руками, наверное, на щеках появились потеки. Почему жизнь такая несправедливая? Почему у кого-то есть все, а у меня мало того что отбирают последнее, так еще и возможности защититься не дают – все против, даже пока еще собственная квартира, в которой совершенно ничего невозможно найти. Я в бессильной ярости смахнула с полки оставшиеся книги, и из одной из них вдруг веером вылетели долларовые бумажки. Не веря своим глазам, я спустилась со стремянки и собрала рассыпавшиеся деньги. Их оказалось не так много – полторы тысячи, но это были деньги, в которых я отчаянно нуждалась. Самое странное, что в книге, из которой они выпали, вместо страниц оказалась шкатулка, а в ней – та самая потрепанная зеленая книжка, которую я искала. Но откуда деньги? Неужели мама о них не знала? А если знала, почему не тронула? Я машинально взяла в руки книгу-шкатулку и обнаружила, что там есть еще одно отделение, запертое на ключ, которого в шкатулке, конечно, не было. На этот раз я не стала мучить себя поисками – кто запретит мне сломать замок, ведь это все теперь принадлежит мне. Сходив в кухню за ножом, я без тени сожаления выломала довольно хлипкий замок и вынула из обитого бархатом отделения бордовый мешочек, в котором лежало что-то довольно тяжелое. Развязав шнурок, я вытрясла содержимое на ладонь и обомлела. Среди грязных разводов на моей ладони переливалась брошь в виде жука с отломанной лапкой. Большой зеленоватый камень вместо брюшка и маленькие прозрачные в глазках и на кончиках оставшихся лапок не оставляли сомнений – изумруд и бриллианты, и цена этого жучка намного превышает ту сумму денег, что я могу себе представить.

Игорь

– Вы пропустили сеанс, доктор Авдеев, – сухо и официально сообщил психолог, едва Игорь утром вошел в ординаторскую.

– У вас настроение плохое? – весело поинтересовался Игорь, убирая сумку в шкаф. – А я считал, что психологи умеют себя контролировать.

– Мое настроение в полном порядке. А о причинах, заставивших вас пропустить сеанс и не предупредить меня, что не придете, мне бы все-таки хотелось узнать. Я ждал вас, между прочим.

– Честно? Я забыл, – признался Авдеев. – Извините, Иван Владимирович, закрутился и забыл, каюсь. Готов прийти в любое свободное время.