Текст книги "Самостоятельный ребенок, или воспитание души"

О детской вере

Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу55
  Мф., 21:15—16.


[Закрыть]», – говорит Господь. О чем это? Познакомимся для начала с одной сказкой.

«Господи Иисуса Хлисте, Сына Бозий, помилуй меня глесника.

На Небе Бог сказал Боголодице: молитва – это сильная молитва.

А Боголодица Ему сказала: алилуйа, алилуйа, алилуйа, Слава Тебе, Бозе!

А Бог сказал: спасибо!

Батюска сказал плидти всем в Целковь на Плаздник. Пятнадцать… ой!… сыснадцать сто солок селовек плисли в Целковь. Все помолилися, они все глехи батюске сказали, а Бог слысал и плостил.

И все дети, и девоцки, и нетколые дедуски, и нетколые дяди, и нетколые бабуски, и нетколые тети посли на Плицастие, потом на запивку, по две плосфолки съели. И колокольня забила.

А Бог плисол к тем, кто молился на двадцать сагов. И был Плаздник. И Бог ладовался. И все ангелы тозе ладовались, глядя на Него».

Эту «святую сказку» рассказал крестному пятилетний мальчик по имени Никита, и она сильно тронула взрослых, которым ее пересказали. Но чего, казалось бы, в ней особенного? Человек описал то, что происходит в храме на каждом богослужении. Однако именно эта детская непосредственность, разговор о Боге, о Его Матери и Ангелах, как о истинно живых, личностных существах, которых, кажется, ребенок видит своими глазами, именно это делает незатейливую сказку малыша трогательной, выразительной и даже поучительной в какой-то степени.

Верующие дети не сомневаются в том, что с Богом общение идет всегда, и вряд ли у них есть понятие «Бог меня не слышит». Они не удивятся, встретив живого Господа, только бесконечно обрадуются. Происходит ли это потому, что дети еще не вмещают в себя той грандиозности, которую мы вкладываем в понятие «Бог»? Возможно, отчасти и так («Машенька, Бог есть?» – «Такой большой дядя с бородой? Не знаю, мам, я его еще не видела»). Но мы много говорили о тайне детской души. Как дети видят Бога? Что Он для них?

Нормальный ребенок – всегда мистик. Ему присуще то, что мы называем мифологическим восприятием мира. Никто не удивляется, что ребенок до определенного возраста верит в сказки. Но тут атеист может задать резонный вопрос – сказки ему рассказываете вы, взрослые, рассказываете о том, чего на свете никогда не существовало. Так мудрено ли, что ребенок и в Христа, о Котором рассказываете ему вы же, верит так же наивно, как верит в Деда Мороза?

На это нечего было бы возразить, если бы вдруг не оказалось, что дети-то наши и без нас знают о Боге! Об Ангелах, об ином мире. И вера их вовсе не так уж и наивна, как может показаться на первый взгляд. Бог – это не Дед Мороз. Он Сам открывается человеческой душе, пусть еще младенческой, Он говорит с ребенком – но как, о чем? Это странное для нас ощущение близости иного мира, эта уже непонятная в зрелом возрасте открытость сердца Высшему просто и напрямую и впрямь делают детей, как точно подметил Достоевский в «Братьях Карамазовых», как будто иными существами. Нам необходима особая чуткость, чтобы понять дитя и принять его мир, чтобы случайно не затушить яркий и трепетный огонек веры в чудо, не убить полет его души, подобно тому, как, резко схватив бабочку за легкие крылышки, мы убиваем ее полет. В семьях, где родители придерживаются строгого рационализма, может вовсе не приветствоваться детская вера в чудесное. «Фантазии, глупости» готовы искореняться в таких семьях на корню. Но так же порой не в меру строгие православные родители ограничивают не только детскую фантазию, но и ту легкость и непосредственность, с которой дети вдруг начинают лепетать о Господе. Родителям кажется, что надо немедленно пресечь легкомыслие. Но, быть может, в таких случаях вовсе и не стоит спешить? Конечно, далеко не каждое детское слово и действие, как порой склонны думать восторженные взрослые, несет в себе сокровенный смысл, все это и впрямь может оказаться обычной милой детской глупостью, шалостью, бессмыслицей, но и наоборот – не все, что кажется нам глупостью и бессмыслицей в детских словах и поступках, таковым и является. И тот мир, о котором мы знаем, прикосновение которого, быть может, кто-то из нас ощутил в таинствах и молитвах, открывается детям иначе, чем нам.

«До какой степени дети совершенно реально живут потусторонним миром, всем известно, – пишет митрополит Вениамин (Федченков) в книге „О вере, неверии и сомнении“. – И если я не помню почти ничего о себе, то запишу кое-что из жизни других детей.

Один трехлетний ребенок – пишет мне его бабушка Ш. – долго мучается коклюшем. Перед сном говорит бабушке:

– Бабушка! Если ты во сне увидишь Ангелов, скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!

Другая бабушка, приехавши навестить умиравшую от чахотки дочь в Париже, рассказывала мне про внучка Алешеньку:

„Дочь-то моя вышла замуж за комиссара. Он не велел даже и упоминать о Боге. А у меня на груди крест висел, Алешенька-то и увидал.

– Бабушка! Это что такое у тебя?

– Часы, – говорю, – милый мой!

Он послушал: не тикают. Не поверил.

А все же в колокол-то по праздникам звонили. Уж не знаю откуда, но все же он узнал о Боге. И один раз говорит мне:

– Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз – только раз посмотрю на Боженьку – и больше не буду…“

Граф А-н в присутствии членов Синода, в 1920 г., в Херсонском монастыре рассказал о своих девочках (Марфиньке и, кажется, Наденьке) следующее:

„Они уже были в постельках (в Ялте). Я, по обычаю, вошел к ним в спальню, чтобы на ночь перекрестить их. Двери отворялись бесшумно. Слышу их разговор:

– А как ты думаешь: они ныне придут к нам? – говорит одна.

– Я думаю, придут…

О ком это они? О родителях, что ли? Спрашиваю:

– Кого вы ждете еще? Кто – придут?

– Ангелы, – просто ответили они.

– Какие ангелы?

– Беленькие, с крылышками.

– Они к вам ходят?

– Да!

Я больше ни о чем не спрашивал. Молча перекрестил и со слезами радости вышел“».

Так и что же? – опять скажет скептик. Дети, несомненно, слышали о Боге и Ангелах, даже тот мальчик, сын комиссара, наверняка мог услышать о Нем от кого-то – за всем не уследишь. Вот дети и играют в Ангелов, как играют в волшебников.

Да, верно, детям свойственно играть и ощущать сказку правдой. Но до того, чтобы вжиться в сказку настолько, чтобы верить в чудесное исцеление, детскому сердцу нужно получить от этой сказки очень сильное впечатление. Впрочем, не это главное. Главное то, что дети, говоря о Боге, говорят о том, что они ЗНАЮТ, а не о том, что дорисовало их живое воображение, восприняв рассказы взрослых. И знают о Боге даже самые маленькие детки, которые еще и говорить-то не умеют и сказок никаких не понимают. «Если над кроваткой малыша повесить иконку Ангела-хранителя, – говорит писательница Юлия Вознесенская, – он будет к нему обращаться, разговаривать с ним. Повесьте кошечку, сказочного человечка – ничего подобного!» Лично автору этой книги один уважаемый священник рассказывал, как его двухлетней дочери подарили игрушечного Ангела: «Она: „А-а-х!“ – и прижала его к себе. Прежде ни на одну игрушку девочка так не реагировала. Она увидела своего знакомого. Младенцы, маленькие дети непостижимо для взрослых общаются с невидимым ангельским миром…»

Отец рассказывает про дочку, которая умеет произносить только отдельные слова: «Над кроватью у Настеньки весит большая икона Троицы. Ребенок просыпается, показывает на икону и говорит: „Бог“, потом на красный угол и тоже: „Бог“. Днем ходит по дому играет, внезапно начинает подходить ко всем и, показывая на иконы, говорить: „Бог“, так всех обойдет и опять играет. А про Ангелов, которых дети видят, как некоторые говорят, могу рассказать следующее. Много раз так было. Настенька ни с того, ни с сего вдруг заулыбается, рассмеется и, показывая куда-то под потолок (мимо всех людей), говорит: „Бог“» (Зорин Петр).

Наша современница утверждает, что в детстве всегда точно ЗНАЛА, что за облаками существуют «города Ангелов»… Никто не говорил ей об этом. Во снах (она хорошо помнит себя с двух лет) видела другой мир, «более реальный, а этот иногда казался призрачным». И вопрос о существовании иного мира был решен, «даже не вставал».

Некрещеная девочка, живущая в неверующей семье, «пристает» к родителям:

– Когда мы пойдем к Боженьке? Почему мы не ходим в Церковь?

Что это? Откуда у ребенка такая потребность?

Бабушка, назвавшая себя в письме к священнику рабой Божьей Валентиной, жалуется на проблему в семье: «Благословите, батюшка! Моя дочь крещеная, но не воцерковленная, замужем (брак невенчаный) за некрещеным человеком, активно протестующим против Бога, который стал так активно возражать только после женитьбы. Я за них молюсь. У меня есть внук, ему почти два года. Я приезжаю к ним регулярно, раз в неделю. Ребята уходят, я остаюсь с внуком. Перед сном в обед, укладывая его спать, я даю ему икону, и он целует ее много-много раз, и просит сам, и плачет, если не даю, а говорю, что хватит. Мажу маслом со святых мощей, что он также очень любит и просит. Просит, чтобы я пела ему православные песни, когда укладываю. Он их слушает и засыпает. Так вот, когда меня нет, он просит мою дочь и зятя дать ему икону, а они раздражаются от этого. Получается, что из-за меня у них раздоры в семье. И что делать, я не знаю. Посоветуйте, пожалуйста».

Довольно жестоко со стороны родителей лишать ребенка того, к чему тянется его душа. Потому что, как мы видим, священные предметы явно что-то значат для малыша, еще не умеющего толком мыслить, и вовсе не потому, что они ему просто «понравились». Ребенок выделяет их из всего остального, похоже, чувствует исходящую от них святую силу – и воспринимает это, возможно, на каком-то ином уровне, чем взрослые. Собственно, чувство, пусть даже смутное, благоговения перед святыней, присуще и неверующим – недаром мы смотрим на кощунников как на людей, уже полностью потерявших совесть. Понятно, что для ребенка, в силу открытости его души Вышнему миру, это чувство может быть так же естественно, как возможность слышать и обонять.

«Клавочка (около полутора лет) гуляет по комнате старших братьев, подходит к полке с книгами. Там много всего красивого и яркого, естественно… и Распятие лежит. Она его цап – и целует. Раз, другой… Честное слово, я ее к этому никак не побуждала!

Проходит пара часов, Клавочка (уже в другой комнате) падает и ушибается. Естественно, ревет. Беру ее на руки, пытаюсь кто утешить – не получается, слишком сильно стукнулась. Вспомнив давешнее происшествие с крестом, вынимаю из-за ворота свой нательный, просто вынимаю, опять же, не протягиваю ей, ничего с ним не делаю. Берет, начинает целовать, и довольно быстро слезы прекращаются.

Когда пришли родители и я пересказала им эту сцену, они ответили, что да, было уже неоднократно, что они уже и удивляться перестали… хотя на самом деле никто и никогда девочку такому не учил» (Анна Лейцина).

Анна Лейцина же рассказала историю про пятилетнего Кузю:

«Кузя, в ознаменование устанавливающейся взаимной любви и доверия, показывает мне свои сокровища, старательно припрятанные в разных секретных местах в доме. Вроде все обычное, как у любого мальчика: проволочки, винтики, жетоны от какой-то игры… И вдруг достает медальон с образом Пресвятой Богородицы:

– А вот это Божия Матерь. Ее зовут Мария, ты знаешь? А хочешь Ее поцеловать?»

Тут вроде бы, и говорить не о чем. Но на самом деле есть о чем. Ребенок священный предмет – изображение самой Богоматери – поместил в свой маленький мирок. Кто-то из чересчур уж строгих взрослых, быть может, даже и нахмурится. В ребенке надо с ранних лет воспитывать благоговейное отношение к святыне, медальон с иконкой должен лежать с иконами, в красном уголке, а не среди винтиков и шурупчиков. Это, конечно, крайность, скорее всего, взрослые просто не обратят внимания. А мне, например, подобное отношение к священному образку представляется чудесным. Что такое мир детских «сокровищ», старательно собираемых, запрятанных по тайникам, бережно хранимых? Пусть каждый вспомнит себя в детстве. В детстве ведь все имеет совсем иную ценность. Ни один ребенок не обрадуется, если на день рождения ему подарят что-то дорогое, практичное, но скучное. Но будет в восторге от любого подарка, который можно включить в мир ребячьих игр – в мир детского преображения окружающей действительности. В мир, где золотую монету можно спокойно обменять на красивую пуговицу, считая обмен равным, где демонстрация зарытого в песок «секретика» являет собой подтверждение истинного дружеского доверия. И если в этом мирке находится место для Господа, это говорит о том, что вера, своя, от сердца, не внушенная родителями едва ли не насильно, действительно живет в юной душе, вера горячая и живая.

Для верующего ребенка Бог близко, Он рядом, Его не надо долго звать. Мы Его не видим? Так и что же? Ребенку для того, чтобы знать и чувствовать – не обязательно видеть. Господь присутствует в жизни просто и естественно, и когда, например, взрослые делятся друг с другом мнениями, за кого следует голосовать на ближайших выборах, двухлетний малыш спокойно отвечает: «А я голосую за Боженьку» – и одной этой фразой вводит взрослых в свой мир, где все иначе оценивается, где все видится по-другому.

Еще одна реакция на происходящие в обществе события. «Недавний “Норд-Ост”.

Шестилетний племянник ходит по квартире (как всегда, на носочках) и ругается:

– Не люблю телолистов!.. Не люблю телолистов!.. Я – антителолист!..

Его спрашивают, чтобы сбить с “заезженной пластинки”:

– А кого ты любишь?

Никита, подняв указательный палец вверх:

– Я Бога люблю!» (Р. Б. Иоанн).

И это на самом деле любовь. И ответ Свыше на нее – на любовь создания и впрямь иного, чем взрослые, – тоже дается иной, не тот, который могли бы получить мы, ведь нередко главная наша проблема – теплохладность…

«Сон Антошки.

“Я был в подъезде на лестнице. Сначала я спустился в самый низ, потом стал подниматься и никак не знал, где наша квартира. Я ходил уже два дня и очень хотел есть. А потом я вдруг встретил батюшку. Нет, я его не знаю. Он был одет, как в церкви, очень красиво, во все такое сияющее и белое. Он мне сказал: «Разве ты не знаешь, что сначала нужно всегда помолиться Богу и попросить у него помощи?» Потом он дал мне хлеб, и я поел. Потом мы с ним вместе помолились, он взял меня за руку и отвел домой. Я сказал, что наша кнопка звонка нижняя, он позвонил, и нам открыли. И я так радовался!”

Святому святое снится…

– Сын, как ты думаешь, зачем Бог тебе показал этот сон? Давай подумаем. Во-первых, когда тебе трудно, всегда надо молиться и просить у Бога помощи. А когда вы с батюшкой молились, ты молился искренне или как сегодня скороговоркой, глотая слова?

– Нееет!

– Значит, Бог тебе показал, какой искренней должна быть твоя молитва, чтобы Господь услышал. Так?

– Да!

– Ну и третье, запомни, помощь приходит, когда ты – член Церкви, когда ты часто причащаешься, когда батюшка тебя благословляет.

Смотрит удивленно – разве можно жить иначе?» (Люся).

Яркий пример, хотя, естественно, он не свидетельствует о том, что все дети поголовно воспринимают Бога именно так, как этот четырехлетний (на момент рассказа) мальчик Антоша. В крайних же случаях происходит то, что сами родители угашают живую искру веры в детской душе, подходя к религиозному воспитанию сухо и формально. Но все-таки даже угасание детской веры или же вообще отсутствие каких-либо признаков ее живого горения в душе ребенка не отменяют того, что возможность принять в себя духовный мир – просто и естественно, горячо и без условий – детям присуща всегда, присуща изначально.

Журналист Наталья Грищенко в статье «Не препятствуйте детям приходить ко мне…» (Вечерний Оренбург, выпуск № 3 от 17 января 2002) рассказывает о том, как ребят-правонарушители, «трудные дети», состоящие на учете, были приглашены в один из московских храмов. Автор-очевидец тепло описывает посещение храма детишками, которые всегда были более чем далеки от Церкви: как завороженно разглядывали они иконы, подсвечники и позолоту Царских врат, нарядные рождественские елки… А один мальчишка спросил: «Тетенька, а где здесь Христос?» Дети зачарованно слушали священника, неумело крестились перед образами.

Еще в этой же статье рассказывается о том, как подростка, прозванного участковым инспектором «Горе мое», привели в церковь, разрешили позвонить в колокол… Мальчик остался очень доволен, он стал каждый день посещать храм, где начал проводить все свое свободное время. Поведение его исправилось, и в конце концов этот подросток стал иконописцем, как и мечтал.

Так стоит ли бояться привести ребенка в храм? Даже если сами родители неверующие, почему бы не разрешить ребенку проявить себя в своей естественной религиозности, почему бы не позволить юной вере расправить крылья? Вам не нужен Бог? Но детям Он нужен!

Могу описать случай из собственного опыта, когда мне нежданно-негаданно довелось выступить в роли проповедника перед довольно «тяжелым» пятым классом. Это было в постсоветской школе, где я, сама едва окончив школу, работала лаборанткой. Накануне Пасхи пожилая учительница попросила меня рассказать детям о сути праздника – сама она это сделать не могла, так как была неверующая и просто не имела достаточных знаний по теме. В то время мне, в общем-то, почти еще тоже ребенку, роль оратора была непривычна, «урок» я провела не очень ровно, говорила негромко, но чем дольше времени проходило, тем сильнее возрастало мое удивление. В этой школе я подрабатывала еще уроками рисования и прекрасно знала этот невыносимо-неугомонный пятый класс, с которым сладить было очень трудно. Но все, даже самые хулиганистые, сидели, словно набрав в рот воды, и слушали меня. Поскольку, повторюсь, моей личной заслуги в этом не было, я объяснила это интересом к самой теме. И не ошиблась. Уже прозвенел звонок на перемену, а дети все еще слушали мой рассказ о страданиях и воскресении Христа, а потом, по окончании, окружили меня и стали задавать вопросы – да, да, о Боге! И суть всех сводилась к одному: какой Бог?

Скорее всего, взрослые люди, которые сами не задаются подобным вопросом, просто не могут представить себе, что он вполне может интересовать детей. А он их очень интересует! Так что пора, давным-давно пора забыть клевету о том, «что христианство – вера слабаков», что оно призывает «смириться со злом», что оно «противоречит науке и искусству». Все это совсем не так. И именно в ребенке вера пробуждает все самое детское, самое яркое – живость, ясность восприятия, творческий взгляд на мир, хорошее любопытство, желание украсить, преобразить…

Почти комичный случай. Маленькие сестрички, побывав с мамой на Троицу в церкви, очень вдохновились службой в зеленом храме, наполненным таким чудесным травяным запахом. Но, вернувшись домой, огорчились, видя, что их деревня имеет унылый, не праздничный вид. Недолго думая, девочки позаимствовали сено у соседа и принялись украшать им дорогу, «чтобы у всех был праздник». За сено, конечно, от мамы досталось, но вот ведь истинно детское стремление! Если праздник – так уж пусть праздник для всех, и пусть родная деревня тоже радуется в Троицын день.

Бог и ребенок – это такой союз, благодаря которому в душе ребенка произрастает именно красота, радость, свет, тепло, сила и воля. Да-да, христианство воспитывает именно волю, силу духа, чувство ответственности. А еще стремление к красоте и гармонии. Ребенок, влюбленный в храм, в церковные службы, в иконы в домашнем красном углу, прикасается чистой душой к Высшей Красоте. Он становится маленьким поэтом. Ребенок, в душе которого наибольшая открытость Небу…

В одной из своих книг я рассказывала, как впервые встречала Пасху Христову в храме за ночным богослужением. Так сложились непростые обстоятельства, что душу грызла тревога, обида чуть ли не на весь белый свет. Пошла в церковь, решила: «Все оставлю за порогом. Уж если такая служба не поможет, то что же тогда?..» Вхожу в притвор. Тихо, малолюдно. Ярко горит множество свеч, золотятся ризы, украшения иконостаса… И встречает меня ангел. Моя знакомая маленькая девочка. Подбегает ко мне:

– Здравствуйте! Давно вас не видела!

Большие темные глаза блестят огоньками. На живом хорошеньком личике радость. И эта радость вдруг охватила и мою душу. Не выдержав, я обняла ребенка:

– Здравствуй, солнышко!

Вот и остались горести за порогом, хотя бы на пасхальную ночь.

В храме встречаю маму девочки, здороваемся.

– Решили взять ее с собой в этот раз?

– Ой, на прошлую Пасху мы оставили ее дома. Зачем, подумали, тащить – только измучаем ребенка. Возвращаемся и узнаем, что она только перед нашим приходом заснула, а всю ночь не спала, была возбужденной, никак не могла угомониться. И как же мы тогда с мужем пожалели, что в храм ее не взяли…

Этой ночью в храме были еще детишки. И, казалось, за всю долгую службу они ни капельки не устали. Погляжу – как пташки перепархивают от подсвечника к подсвечнику, поправляют свечи! Заняты…

Праздничная служба подходила к концу, я пошла было к друзьям, сидевшим поодаль, когда передо мной вновь появилась эта девочка и сказала:

– Христос Воскресе!

Что-то дрогнуло внутри. Как же могла я забыть, что теперь уже можно весь свет приветствовать этими чудесными словами: «Христос Воскресе!». И снова первым это сделал ребенок. И с нею первой я похристосовалась. Думаю, вразумлял Господь. Злилась на людей, а Он опять послал мне дитя, словно призывал: будь такой же…

– Я люблю в хоре петь, – делилась уже в другой раз со мной эта же шустрая малышка. Теперь уже школьница. Прошло немало времени после той памятной пасхальной ночи.

– Думаю, Ангелы радуются, когда мы поем…

Затем разговор как-то переходит на выяснения: похожа ли она на маму или на папу, на кого походит ее младшая сестренка?..

– Знаешь, – спрашивает, – на кого похожа ты?

– На кого?

– На этот храм! – закидывает голову, устремляя взгляд на яркую роспись на потолке.

Удивляюсь:

– Почему?

– Потому что ты нежная, как этот храм. Мама тоже очень нежная. Все нежные женщины похожи на храм…

Если это не Поэзия в лучшем ее проявлении, то что?

В самом непосредственном общении детей с Богом есть нечто сродни высшему творчеству. Конечно, дети не умеют составлять акафисты, но их молитвы – простой разговор с Богом – это именно творчество души. Это разговор с Живым Богом – напрямую.

«Вероника, четыре года, молится утром: – Господи, спасибо Тебе за все: за папу, за маму, за братика, за солнышко… (в этот момент гремит гром; Ника оборачивается к окну и видит, что небо черное и на улице ливень)… за дождик тоже спасибо!» (Анна Лейцина).

«Дедушка моего племянника имеет привычку после еды, осеняя себя крестным знамением, приговаривать: “Слава, Тебе, Господи, за хлеб-соль!”

Четырехлетний мальчик, замечая это, однажды промолвил:

– Слава, Тебе, Господи, за хлеб, за соль и за мороженое!» (Андрей Истоков).

Дети очень конкретны. Абстракций они до определенного возраста не воспринимают. Если за все Богу спасибо – так уж за все! Без предварительных наставлений и проповедей. Молитва для ребенка – это именно живое общение с Господом. Священник говорит маленькому сыну: «Иди кушать и не забудь помолиться перед едой». Мальчик отрывается от кубиков, встает и говорит: «Господи, я пошел кушать».

И это вовсе не словесная игра.

Самое же удивительное в детской вере то, что дети понимают непостижимое и знают то, что объяснить словами невозможно, можно только ощутить это душой и принять в сердце: бессмертие души и осознание того, что «Там» и начнется настоящая жизнь. Автору этой книги в детстве тоже отчасти было знакомо это ощущение, я была довольно убежденной пионеркой и, стало быть, атеисткой, но почему-то во мне всегда жило ощущение, что я не умру. То есть умру… но не до конца. Что есть во мне нечто, что бессмертно. И это было именно на уровне внутреннего знания, не подкрепленного никакими абстрактными рассуждениями. Не думаю, что оно сохранилось бы, если бы я оставалась неверующей в более зрелом возрасте.

Обратимся вновь к книге митрополита Вениамина (Федченкова) «О вере, неверии и сомнении».

«Семилетняя девочка Сонечка. Мать ее заболела. Говорят о смерти. Но дочка совсем спокойна. Когда же мать (К.) особенно жаловалась на боли и боялась смерти, то Сонечка подошла к ней и спрашивает:

– Мамочка, почему ты боишься смерти? Ведь ты же говоришь мне, что в раю очень хорошо у Боженьки. А ты не хочешь туда идти?

…Не знаю, что ответила мать.

Сонечку очень часто причащали, и она любила это…

В Симферополе в семье Р-х умирал трехлетний любимец. Родители плачут. А он говорит им: “Домой, домой ухожу”.

Об Ангелах еще припоминаю рассказ еп. Тихона (тогда еще архимандрита) (Тищенко), бывшего настоятелем в Берлинской Русской церкви. В 1923 году я был приглашен читать лекцию на съезде Христианской молодежи в городке Фалькенберге, недалеко от Берлина. Был и о. архим. Тихон. Он был очень образованным богословом, инспектором в Киевской Духовной академии, магистром. Происходил из крестьянской семьи, из г. Белой Церкви. У них была большая семья; человек семь детей. Последний ребеночек – Мария – опасно заболела. После нескольких бессонных ночей мать их, положивши дитя возле себя на кровать, заснула. А мальчик – тогда еще Тимофей – сидел у окна.

«Мне было лет семь. Вдруг я увидел Ангела с Манькой на руках и закричал: “Мамо! мамо! Маньку взяли, Маньку взяли!” Мать проснулась: “Что ты кричишь?” – “Да Маньку взяли!” – “Кто взял?” – бросилась она смотреть дитя больное. “Ангел взял. Я видел”. Мать взяла Марию, но она уже была мертва».

Можно снова возразить, что в те времена да и в годы послереволюционные уклад многих семей был религиозен, вот дети и проникались подобными чувствами, верили в то, что слышали.

Но вот современный пример. После просмотра какого-то фильма дочка, три года, подходит к маме. Семья атеистов. Разговоров о Боге, смерти и подобном не было.

«Мама, а почему когда кто-то умирает все плачут?

– Ну.... а ты что думаешь?

– Я думаю, они плачут потому что им теперь скучно будет.

– А как же те, кто умирают?

– А что им плакать? Им теперь хорошо и интересно.

И убежала по делам».

(Сообщение с «Форума Нашего города».) Еще пример, который, кажется, не требует комментариев.

«Племяннику Никите пять лет. Иногда любит рассуждать на различные богословские темы. Одна из последних – о встрече с Богом.

– Мама, когда же мы встретимся с Богом? Ответ, по-видимому, не удовлетворил

(„Бога не видел никто никогда“). Поразмышляв самостоятельно, выдает:

– Да, мама, тебе осталось только старость пережить, и мне еще долго до встречи.

Маме – тридцать». (Анна З.)

Часто можно слышать рассуждения о том, что нельзя детям «навязывать веру», потому что они должны сами, повзрослев, решить, верить им или нет. Но разве все приведенные выше примеры не доказывают, что дети уже решают? «А если я буду грустить, Богородица даст мне радость?» – спрашивает у священника трехлетний ребенок. Дети хотят верить. И не дать им выбора с младенчества – не значит ли обокрасть их?

В книге «Школьное богословие» диакон Андрей Кураев пишет о том, что для ребенка религиозное воспитание необходимо просто для того, чтобы быть ребенком. Почему? Потому что, «если естественное стремление ребенка к целостному, мифическому познанию мира не направить в выработанные культурой формы религиозного сознания, он будет обречен на индивидуальное мифотворчество и богостроительство. Табуирование бесед на важнейшие темы приведет к искажениям его внутреннего мира».

«…Вот я уже “духовником”, как нас звали, – пишет митрополит Вениамин (Федченков), – т. е. учеником Тамбовского духовного училища… Как я любил богослужения! Это были действительно “праздники” моей души… Все мне нравилось… И службы, и пение (сам я пел всегда), и батюшка о. Гавриил Демициев, прекрасный священник и замечательный учитель чистописания, всегда спокойный, тонкий блондин, с кудреватыми волосами… Нравились мне и певчие “большие” (тенора и басы), которые приходили к нам петь (а детей посылали в обмен, в семинарии): они были уже в черных сюртуках и глаженых сорочках с галстухами… И чинность рядов… И стройность богослужения. И чистота в храме… И преподаватели в мундирах позади… Ну, все было отрадно…

Но вот тут я познал и первое сомнение. Не знаю уж, откуда оно занеслось ко мне… После четырехлетней сельской школы я учился еще два года в “уездном училище”… Тут и наслышался… Не знаю, не знаю… Но вот что хорошо помню. Читают на утрене (на “всенощной”) после тропарей кафизму. И слышу слова такие (приведу их здесь не по-славянски, а по-русски):

“Сказал безумец в сердце своем несть бога…” И так дальше66
  Пс. 13.


[Закрыть]. И вдруг набежали мысли:

…Как это хорошо, что не веруют в Бога лишь “безумцы”; а умные, следовательно, веруют… Но тут уже лукавый помысел нашептывает:

– А может быть, это только вот нас в школе учат так?! А на самом деле умные-то люди как раз и неверующие?!

О, как мне хотелось тогда детским чистым сердцем, чтобы прав был Псалмопевец Давид, что неверующие безумны, а не наоборот! Но сомнение все же копилось в сердце и отравляло мою радость… Мне было лет тринадцать тогда… Я не мог справиться сам с этим сомнением. И яд печали остался во мне, но не надолго. После забылось об этом. А лет через двенадцать я уже нашел и объяснение. И тогда я понял всю несомненную правду (и притом философскую “гносеологическую” правду) этих слов Псалмопевца, что если кто говорит, будто “несть Бога”, то он действительно “безумен”, не только не умен, но и говорит вопреки уму, против последовательной логики, законы которой математически принудительны. Затем, увидел я, что такие речи “нет Бога” совсем не от “ума”, а от “сердца”: “рече безумен в сердце своем” (ст. 1). И наконец, это находится в прямой зависимости от растления души: “…все совратились… все растлились; несть творящих добро”.

Но об этом буду писать после… А тогда, в ангельском детстве и отрочестве, “сердце” хотело веры, радовалось ей и, наоборот, не хотело неверия, инстинктивно отталкивалось от этой лжи, и огорчалось даже и сомнениями. Даже и сейчас печально за такое искушение».

И напоследок – еще два рассказа о мальчике Антоше, видевшем удивительный сон, которыми поделилась с участниками форума о. Андрея Кураева его мама.

«Сидит мой сын, подперев щеку кулаком, и грустно рассуждает:

– Вот воспитываю я вас, родители, а вы все не воспитываетесь…

Мы с отцом, пытаясь сдержать улыбку, спрашиваем:

– И как же ты нас воспитываешь, чадо?

– Да вот, вы вчера опять ссорились, а я все говорил вам: „Не ругайтесь, Бог как сказал вам? Бог сказал: Аз есть с Вами, кто на ны!“ А вы все не слушались.