Текст книги "Девушка и Ворон"

Глава 8. Яблоневый сад

Царевна-Лебедь, вспоминала Лиза, была женой одного из царевичей московских, Георгия. Царевич рано умер, и супруга его исчезла, но их подросший сын унаследовал трон и царствовал на Руси долго и благополучно. А стало быть, в нынешних правителях российских течет лебединая кровь. Интересно, умеют ли они превращаться в лебедей? Почему-то Лизе сложно было представить в образе дивной птицы великого князя Александра Константиновича. Думать о нем сейчас было неприятно, она надеялась только, что он забудет о ней, если еще не забыл. Перстень, как советовал Воронов, она надежно спрятала. Поначалу, правда, долго приглядывалась, где ж тут чародейство? Ничего, конечно, не увидела, но Федору Ивановичу она поверила.

Пока ехали в Яблоньки, Лиза все высматривала Воронова из окна кареты и очень скоро научилась отличать – он был крупнее обычных птиц и будто даже чернее. Он летел за ними. Весь путь, неустанно. А в нем ведь тоже царская кровь, только другая. На море-океане, на острове Буяне, на семи дубах… Это тоже, поди, в Запределье. Вот ведь как душа теперь томится!

Теперь Лиза другими глазами смотрела на поля, леса, деревеньки, мимо которых проезжала. А вдруг где-то среди них есть место особое, потаенное? Откуда можно в волшебный мир попасть. Вот бы туда снова, хоть на пять минут!

А сейчас Лиза гуляла по яблоневому саду поместья Измайловых. Уже вечерело, и девушка накинула шаль поверх шерстяного платья. Она глядела на нежную поросль травы, на развернувшиеся из почек листочки – и вспоминала Лебединый край и Хрустальное озеро. А Воронов говорил что-то о том, что бабушки ее непростые. Неужели и правда ведьмы? Этого Лиза не хотела, она не любила темного колдовства. Волшебство – другое дело. Может быть, в ее саду – уж точно самом красивом яблоневом саду во всем свете! – тоже есть волшебство?

Вот бы Воронов прилетел! Он бы так много мог ей рассказать.

Она его совсем не боится. Может, зря? В Москве Лизе доводилось слышать о нем дурное, но при встрече показалось, что он человек чести.

Алексей Никитич уехал по делам в Чудногорск, оставив дочь на старую няньку, до сих пор живущую в их доме из милости. Впрочем, на смиренную приживалку Кузминична, которая еще Алексея Никитича нянчила, ничуть не походила: сама ключница[9]9
  Человек, ведавший продовольственными запасами дома и ключами от мест их хранения.


[Закрыть] ее боялась. Если отец вдруг задержится в городе, то и к ее, Лизы, дню рождения, чего доброго, не поспеет. Хоть и не зовут они гостей, но все же… Вон и тесто на пироги для праздничного обеда уже замесили. Что-то тревожит отца, но что – Лиза не могла понять.

– О чем задумались, милая барышня? – спросила Таисья, входя в садовую калитку. – Вечереет, не замерзли бы.

– Ничего, не замерзну… Тая, ты так много сказок знаешь и древних историй, скажи, может ли наш сад быть волшебным?

– Помню-помню, вы здесь птицу Сирин и птицу Алконост встречать собрались. – Тая улыбнулась. – По мне – все что хочешь волшебным может оказаться. Не угадаешь заранее.

– А что ты знаешь про Царя-Ворона?

– Ветров сын который? Так вы и сами все знаете. Ветрами повелевает. Дуют они с острова Буяна и достигают наших земель.

– Из Запределья приходят?

– Говорят, что так.

– А сын его, Ворон Воронович?

– У того в голове ветер. Девиц похищает, а иные и сами к нему идут. Женится, а жены его не старятся, долго живут, молодыми умирают. А он едва одну схоронит, уже другую берет.

– А сам живет до сих пор?

– А что ему сделается? Его-то век бесконечный, и сколько девиц у него уже побывало… Ах, незадача!.. – Тая, нахмурившись, смотрела на рукав своей рубахи. – Порвала, наверное, за гвоздь в калитке зацепила. Ох, как же…

– А зашить по-прежнему боишься? Машу попроси, скажи, что я велела.

– Смеются девушки надо мной.

– Ну и глупые, что смеются. Я читала, бывают разные непонятные страхи у людей. Кто чего боится. Ты вот иголок… ладно, я тебе новую рубашку подарю.

– Да я попрошу зашить… как прикажете, – Таисья вымученно улыбнулась и перевела разговор на другое. – А что это вы, Лизавета Алексеевна, сказками про воронов интересоваться изволите?

– Да так… Ветер в них, говоришь?.. Против ветра силы нет.

– Ну как же нет. Это мы, люди, не можем обуздать могучий ветер и птицу достать с неба, а с волшебством-то все можно.

– Расскажи!

– Камень есть, самый-самый сильный, Алатырь, из-под него Синь-река течет и, незримая, впадает во все моря, что есть на свете. И вот Алатырь, белый камень, хоть ветер притянет, хоть облако или птицу. Да все, что по небу летает. Притянет и не отпустит. Не просто так, конечно, слова особые знать нужно.

– Так где он, тот Алатырь…

– До него добраться и правда непросто, но ходят по миру осколки… вот над ними-то и ворожат.

– Откуда ты все знаешь, Тая?

– Старух люблю слушать. Так что, барышня, идете в дом? Кузминична гневается.

– Отец свою нянюшку словно маленький боится, – звонко засмеялась Лиза. – Ладно, не стану сердить старушку. Да и книгу нашла интересную у папеньки в шкафу. Так что и правда, идем, Таичка.

* * *

Проводив барышню в ее комнату, Таисья принесла ей малинового чая с крендельками, а потом, уже по темноте, прошла через яблоневый сад в примыкавшую к нему дубовую рощицу.

Когда вышел к ней навстречу высокий человек в мужицкой одежде, Тая запричитала:

– Да что ж житья от вас нет, окаянных, уж думала все, оставили Москву, так не увижу больше рожу твою пакостную… А вы и сюда добрались!

– Тихо, девка, – цыкнул на нее Шатун. – Скажи спасибо, что с тобой мы еще по-хорошему. Слушай, короче. Надо нам, чтобы барышня твоя через час была на этом вот самом месте, а в доме о том чтоб ни-ни! Как ты это уладишь – твоя забота. Не сумеешь – хуже будет обеим.

В темноте глаза Таисьи как-то злобно блеснули.

– А знаешь что, медведь-шатун. Не исполню я твоего приказа. Довольно и того, что я тебе в Москве про Лизу лишнее болтала. Она девушка добрая. А добра я мало от кого видала.

– Так больше и не увидишь, – усмехнулся Шатун, степенно поглаживая бороду. – Нешто она при себе держать тебя станет, когда узнает, кто такая ее горничная? А ежели все узнают? Дом господ Измайловых за версту обходить станут!

– Не докажешь!

– А доказать немудрено. Так что? Никто твою барышню обидеть не хочет, замуж по чести берут. А иначе кому она нужна будет, коли еще и слух пустим, какого она рода… Молчишь? Вот то-то и оно.

– Чтоб тебе провалиться, проклятый…

– Не кидайся проклятьями, самой бы не провалиться. Там давно тебя нечистый дожидается. Ну как?

– Ступай. Сделаю, как говоришь. Но смотри – как бы тебе самому голову не потерять.

– Штучки твои эти… не пужай, знаю я от них защиту. Через час, не забудь.

И Шатун ушел, посмеиваясь.

Глава 9. Дракон и монастырь

Катю Вересову Алексей Никитич встретил на монастырском крыльце. Она выходила из дома, где жили сестры. Темная, тонкая до хрупкости фигурка на фоне сахарно-белых стен. На Кате было строгое платье и косынка – траур по отцу.

Несмотря на это, ее лицо – утонченное, почти иконописное – просияло, едва она увидела Измайлова. Катя застенчиво улыбнулась, щуря от яркого солнца синие глаза. Поправила выбившуюся из-под косынки прядь каштановых волос и радостно поприветствовала:

– Здравствуйте, Алексей Никитич. Вы к матушке Аркадии сейчас? Я тоже к ней иду, она хотела мне дать какой-то совет по уходу за цветами.

– Вы здесь в саду работаете?

– Пока что да. Отец… вы ведь знаете?

В Чудногорске, близ которого и находился Ивановский монастырь, Алексей заходил проведать старого приятеля и узнал, что тот скончался несколько месяцев назад. Сердце не выдержало многолетних бурных возлияний. Как и сам Измайлов, старина Вересов вдовствовал уже много лет, и с каждым годом все сильнее потакал своим слабостям. И так-то небольшое состояние растрачивал на карты и выпивку, да еще в долги влез. И теперь его дочь, за которой Алексей Никитич ухаживал перед отъездом в Москву, осталась совсем одна без гроша за душой. Монастырь принял ее на первое время.

– Постриг думаете принимать?

– Нет, что вы. Я тихая, но не монахиня. – Катя светло улыбнулась. – Но пока поживу тут, пускай душа успокоится. Больно за отца. Помолюсь. А потом… работать пойду, наверное.

Странно, думал Алексей Никитич, ведь она, бесприданница двадцати семи лет, никогда не воспринимала всерьез его ухаживания. Да и сам он не знал, что за чувства вызывает у него эта серьезная тихая девица. А сейчас нахлынули волнение и тоска. Как он прожил в Москве все это время и не стремился назад, к ее лицу, улыбке, взгляду, голосу? И почему именно сейчас, когда это стало невозможно…

– Знаете, вспомнилось, – сказала Катя, глядя на розы. – Мне ваша дочка сказку рассказывала про аленький цветочек, краше которого нет на белом свете. И вот делала я с сестрами эти розы и думала про Лизонькины слова… про то, что волшебный алый цветок – он ведь тот самый, райский. Его приносит птица Алконост, желая подарить человеку счастье. Взглянуть бы на него… Как она, Лиза?

– Невеста, – Измайлов вымучил улыбку. – Упрямая Лизка моя и разборчивая Сокольскому отказала и, чувствую, женихов не раз еще отвадит.

– Так хорошо, что разборчивая. Жить-то с человеком ей, не с фамилией, не с положением… Простите, что задерживаю вас болтовней. Вы ведь к матушке Аркадии?

– Да, но сначала вы… Ее уже предупредили, наверное, что я приехал.

Алексей Никитич пропустил Катю на выложенную светлым камнем дорожку, что вела к домику игуменьи[10]10
  Духовный сан в православной церкви, настоятельница монастыря.


[Закрыть]. Он рад был хоть ненадолго отложить разговор, с которым он шел к настоятельнице, доводившейся ему теткой.

* * *

…Честное слово, Катя не хотела подслушивать. И не терпела ее прямая натура ничего подобного. Просто сестрам срочно понадобилось по одному вопросу решение игуменьи, а келейница[11]11
  В православии обозначение слуги как при должностных и сановных лицах монашеского звания, так и при уважаемых монахах.


[Закрыть] куда-то запропастилась. Вот Катю и отправили как знакомую прибывшего гостя спросить: не пожелает ли матушка ненадолго прервать беседу и выслушать их.

Катя вошла в домик, приблизилась к двери матушкиной кельи и только хотела вместо того, чтобы постучаться, произнести положенное монашеское приветствие: «Молитвами любящих нас, Господи, помилуй нас», как вдруг…

– Да, Алеша, ты дракон, – голос матери-настоятельницы был жестким и решительным. – Да, оборотничество унаследованное, но матерью твоей было приобретено недобрым путем. Стало быть – проклятье. Но бояться тебе нечего. Стань достойным христианином, зла людям не делай, добрее к ним будь. Тогда твоя душа не пострадает. Это как болезнь, Алешенька, – придется терпеть.

– Терпеть? – Голос Алексея Никитича дрожал и срывался. – Да как же терпеть такое, тетушка? Я вот девушку сейчас встретил на вашем дворе. Я жениться хочу на ней! А как мне теперь жениться?

– Девушку? Катю, что ли? Хорошая была бы пара. Но захочет ли…

– За чудище, за оборотня замуж идти? И слова ей теперь не скажу. Я ведь себя не помнил… человеком себя не ощущал. Только ярость, мощь, разрывающая грудь, готовность всех врагов подавить, хвостом, крыльями забить… и упоение этой силой. Змей крылатый… Ах, тетушка…

Кате, замершей у закрытой двери, показалось, что Алексей всхлипнул.

– Плохо, если так, – в голосе матушки Аркадии слышалась озадаченность. – Если себя не помнишь, в гневе или в напасти какой можешь обернуться против своей воли.

– Вот в том-то и беда. И Катю такой опасности подвергать… если женюсь… дети…

Они долго молчали. А потом Алексей с ужасом спросил:

– А Лиза-то?!

– Лиза… Сестра моя, когда открывала душу, рассказывала, что то было особое колдовство. По его условиям оборотничество передается из поколения в поколение, но только если родитель будет жив к тому времени, когда чаду исполнится девятнадцать. Именно в этом возрасте Варвара, мать твоя, и стала драконом. А тебе, дорогой, девятнадцать когда уж было… Я давно и думать забыла об этом, решила, что все, не сбылось… А вон оно как. А с Лизой… никто и не скажет наверняка.

– Я… пожалуй, поеду, тетушка, – сдавленно проговорил Алексей Никитич. – Прощайте, милая.

– Как? Только ж пришел. И на трапезу не останешься?

– Не до того мне, простите великодушно.

– Ладно, что уж там… поезжай. Отдохни, успокойся, подумай. Возвращайся тогда с Лизой. Маленькой-то ей нравилось у нас – светло, красиво, сестры добрые. Поцелуй ее за меня. И дай-ка благословлю тебя, Алеша. Не падай духом, Христос с нами.

* * *

Катя едва успела, отойдя от двери, укрыться в темном уголке. Но Алексей Никитич ее бы не заметил, даже в лоб с ней столкнувшись. Мысли его сейчас были об одном – девятнадцать Лизе исполнится завтра. И он должен ее увидеть до полуночи. Непременно увидеть любимую дочь в последний раз, перед тем как пустит себе пулю в лоб, избавляя ее от страшного проклятья.

Глава 10. Ночная песня

– Ты почему одна? – строго спросил Шатун, недобро зыркнув на Таю. Он ждал, поглаживая шею лошади.

– Поклянись! – потребовала Таисья. – Страшной клятвой поклянись, что не причинишь барышне зла. Не то попомнишь эту ночь.

– Ишь ты, испужала, – засмеялся Степан Сенцов. – Да кто твоей барышне зла-то хочет? Старый знакомец замуж берет…

– Против воли… Не любит она Михаила Платоновича.

– Это уж… глупости. Чего его не любить? Барин молодой, пригожий что твоя картинка… знакомства завел в Москве хорошие. Тьфу ты! Что я вообще с тобой тут рассусоливаю? Делай, что велено.

– Неспроста это, – не слушала Таисья. – Господин Сокольский и мухи не тронет, ежели его не раззадорить… Этот твой… Чалый постарался, да?

– А это вот не нашего с тобой ума дело. То затеи господские. Мне главное – в кармане чтоб звенело. И учти, Таисья, – помешаешь сейчас, невесть что еще баре[12]12
  Человек из высших сословий, господин.


[Закрыть] надумают. И ворожба не поможет. Иди давай. Всю ночь мне тут торчать, что ли?

– Не в Сокольское ведь соседнее повезешь Лизу?

– Не твое дело. Мне что, силой твою барышню из дома забирать?

– Да иду я…

* * *

Как и ожидала Таисья, барышня долго не гасила свечу. Горничная знала – если уж та заговорила про интересную книгу, то и до рассвета не уснет. Комната Лизы в правом крыле барского дома выходила окнами в яблоневый сад. Девушка до сих пор ждала, что Алконост прилетит на Преображение[13]13
  Праздник Преображения Господня или, как его называют в народе, Яблочный Спас.


[Закрыть] освящать яблоки в саду. Что уж говорить про детские годы. Тогда девочка караулила волшебных птиц денно и нощно.

Долго стояла Тая под яблоней, глубоко задумавшись. Наконец на ее губах мелькнула жестокая усмешка. Мгновение – и на месте статной девушки явился пушистый комок – серый котенок – и направился под окно.

Вскоре барышня услышала самое жалобное мяуканье, какое только можно вообразить. Ставни широко распахнулись. Лиза, в домашнем сером платье, закутанная в шаль, выглянула в сад.

– Кис-кис, – позвала она. – Где ты, котеночек?

Мяуканье повторилось.

Лиза завязала шаль узлом на шее и, как бывало уже не раз, спрыгнула в сад. Жалобные звуки послышались уже чуть дальше – котенок уводил девушку под сень яблонь.

– Ну где же ты?.. – Лиза огляделась.

Лунного света было недостаточно, чтобы рассмотреть зверька в ночных тенях. Огорченно вздохнув, она хотела уже повернуть назад, как вдруг неподалеку послышалась песня. Тихая, совсем нечеловеческая. В ней слышались жалобы, стоны и в то же время такое пронзительное созвучие всему – лунному свету, мягкой ночи, шепоту деревьев, что разум Лизы мгновенно потонул в этих звуках. Песня-плач надрывала ей душу. Девушка шла к ее источнику, готовая, как всегда, попытаться понять и утешить. И с каждым шагом сознание расплывалось, сердце срывалось куда-то вниз, уже самой хотелось плакать, ничего не помня, не понимая…

Лиза не заметила, как, ведомая песней, миновала сад и вступила в дубовую рощу. А когда все затихло, девушка упала, словно оглушенная, без чувств. Наступившая тишина была зловещей.

– Эй, Тайка? – тихо позвал Шатун.

Но Таисья не ответила.

– Ну и шут с тобой.

Шатун нагнулся над бесчувственной Лизой, собираясь перенести ее в седло спокойно жевавшей травку лошади, но получил по голове рукоятью пистолета.

Глава 11. Охотничий домик

Федор осторожно опустил Лизу на лавку, развернул шаль, в которую она была закутана.

Спит. Зачарованным сном спит. Песня эта колдовская – дело нешуточное. Он зажег свечи – на столе и на большом сундуке – и вернулся к девушке. Дыхание ровное, чуть подрагивают длинные ресницы. Кожа кажется тонкой и бледной, а губы полуоткрыты.

– Лиза… – прошептал Воронов. – Один лишь раз… только мгновение – ты и не узнаешь…

И он склонился к ее губам.

Девушка вздрогнула, открыла глаза. Федор резко отпрянул.

– Не пугайтесь, Елизавета Алексеевна, – спокойно заговорил он, взяв себя в руки. – Я вам зла не причиню, и мне многое нужно объяснить.

Лиза вскочила на ноги, кутаясь в шаль, словно та могла заслонить ее от пылкого взгляда Воронова, так не вязавшегося с его бесстрастным тоном.

– Что это значит, сударь? В прошлый раз вы меня вроде бы защищали, а что теперь? Я думала – вы друг, поверила вам…

– Прошу вас, Елизавета Алексеевна…

– Отвечайте, Федор Иванович, что я здесь делаю?

– Со мной разговариваете.

– Прекратите! Это вы меня сюда притащили! Зачем? Не подходите ко мне…

– Да успокойтесь, пожалуйста. В неведении я вас не оставлю.

– Покорно благодарю, – насмешливо ответила Лиза.

– Вы бы присели, Елизавета Алексеевна. Как говорит народ, в ногах правды нет. Мне надо многое вам рассказать.

– Да уж, будьте так любезны.

Лиза обвела взглядом помещение, в котором очутилась. Деревянные стены без обивки, крошечные окна – за ними темнота. Кроме лавки, с которой она поднялась, – большой, ничем не накрытый стол да пара грубо сколоченных стульев. Еще сундук подпирает дверь, видимо, в другую половину дома. Вторая дверь, наверное, наружу. И, можно не сомневаться, заперта.

Лиза вздохнула и опустилась на скамью, готовая в любой миг перейти к решительным действиям. Федор пододвинул к столу один из стульев, сел, облокотившись о столешницу, как-то растерянно потеребил верхнюю пуговицу сюртука. Для чего-то стянул перчатку. На Лизу не смотрел.

«Да он нервничает», – поняла она с удивлением.

На сердце у девушки было препаршиво, но ее охватило острое любопытство и непонятное чувство, названия которого она еще не знала. Чтобы успокоиться, Лиза принялась заплетать растрепавшиеся волосы в длинную золотистую косу. Уже из-за того, что молодой мужчина видел ее в таком домашнем виде, было неловко и тревожно.

– Итак, Елизавета Алексеевна, – начал Воронов. – Вы сказали сейчас, что поверили мне. От того, будете ли вы продолжать мне верить, может быть, зависит ваша судьба. Не знаю, насколько правдоподобно прозвучит, но я вас действительно спасал. А вот спас ли…

– Где мы?

– В моем охотничьем доме, сударыня, в часе езды от ваших Яблонек…