Текст книги "Девушка и Ворон"

Глава 8. Яблоневый сад

Царевна-Лебедь, вспоминала Лиза, была женой одного из царевичей московских, Георгия. Царевич рано умер, и супруга его исчезла, но их подросший сын унаследовал трон и царствовал на Руси долго и благополучно. А стало быть, в нынешних правителях российских течет лебединая кровь. Интересно, умеют ли они превращаться в лебедей? Почему-то Лизе сложно было представить в образе дивной птицы великого князя Александра Константиновича. Думать о нем сейчас было неприятно, она надеялась только, что он забудет о ней, если еще не забыл. Перстень, как советовал Воронов, она надежно спрятала. Поначалу, правда, долго приглядывалась, где ж тут чародейство? Ничего, конечно, не увидела, но Федору Ивановичу она поверила.

Пока ехали в Яблоньки, Лиза все высматривала Воронова из окна кареты и очень скоро научилась отличать – он был крупнее обычных птиц и будто даже чернее. Он летел за ними. Весь путь, неустанно. А в нем ведь тоже царская кровь, только другая. На море-океане, на острове Буяне, на семи дубах… Это тоже, поди, в Запределье. Вот ведь как душа теперь томится!

Теперь Лиза другими глазами смотрела на поля, леса, деревеньки, мимо которых проезжала. А вдруг где-то среди них есть место особое, потаенное? Откуда можно в волшебный мир попасть. Вот бы туда снова, хоть на пять минут!

А сейчас Лиза гуляла по яблоневому саду поместья Измайловых. Уже вечерело, и девушка накинула шаль поверх шерстяного платья. Она глядела на нежную поросль травы, на развернувшиеся из почек листочки – и вспоминала Лебединый край и Хрустальное озеро. А Воронов говорил что-то о том, что бабушки ее непростые. Неужели и правда ведьмы? Этого Лиза не хотела, она не любила темного колдовства. Волшебство – другое дело. Может быть, в ее саду – уж точно самом красивом яблоневом саду во всем свете! – тоже есть волшебство?

Вот бы Воронов прилетел! Он бы так много мог ей рассказать.

Она его совсем не боится. Может, зря? В Москве Лизе доводилось слышать о нем дурное, но при встрече показалось, что он человек чести.

Алексей Никитич уехал по делам в Чудногорск, оставив дочь на старую няньку, до сих пор живущую в их доме из милости. Впрочем, на смиренную приживалку Кузминична, которая еще Алексея Никитича нянчила, ничуть не походила: сама ключница[9]9
  Человек, ведавший продовольственными запасами дома и ключами от мест их хранения.


[Закрыть] ее боялась. Если отец вдруг задержится в городе, то и к ее, Лизы, дню рождения, чего доброго, не поспеет. Хоть и не зовут они гостей, но все же… Вон и тесто на пироги для праздничного обеда уже замесили. Что-то тревожит отца, но что – Лиза не могла понять.

– О чем задумались, милая барышня? – спросила Таисья, входя в садовую калитку. – Вечереет, не замерзли бы.

– Ничего, не замерзну… Тая, ты так много сказок знаешь и древних историй, скажи, может ли наш сад быть волшебным?

– Помню-помню, вы здесь птицу Сирин и птицу Алконост встречать собрались. – Тая улыбнулась. – По мне – все что хочешь волшебным может оказаться. Не угадаешь заранее.

– А что ты знаешь про Царя-Ворона?

– Ветров сын который? Так вы и сами все знаете. Ветрами повелевает. Дуют они с острова Буяна и достигают наших земель.

– Из Запределья приходят?

– Говорят, что так.

– А сын его, Ворон Воронович?

– У того в голове ветер. Девиц похищает, а иные и сами к нему идут. Женится, а жены его не старятся, долго живут, молодыми умирают. А он едва одну схоронит, уже другую берет.

– А сам живет до сих пор?

– А что ему сделается? Его-то век бесконечный, и сколько девиц у него уже побывало… Ах, незадача!.. – Тая, нахмурившись, смотрела на рукав своей рубахи. – Порвала, наверное, за гвоздь в калитке зацепила. Ох, как же…

– А зашить по-прежнему боишься? Машу попроси, скажи, что я велела.

– Смеются девушки надо мной.

– Ну и глупые, что смеются. Я читала, бывают разные непонятные страхи у людей. Кто чего боится. Ты вот иголок… ладно, я тебе новую рубашку подарю.

– Да я попрошу зашить… как прикажете, – Таисья вымученно улыбнулась и перевела разговор на другое. – А что это вы, Лизавета Алексеевна, сказками про воронов интересоваться изволите?

– Да так… Ветер в них, говоришь?.. Против ветра силы нет.

– Ну как же нет. Это мы, люди, не можем обуздать могучий ветер и птицу достать с неба, а с волшебством-то все можно.

– Расскажи!

– Камень есть, самый-самый сильный, Алатырь, из-под него Синь-река течет и, незримая, впадает во все моря, что есть на свете. И вот Алатырь, белый камень, хоть ветер притянет, хоть облако или птицу. Да все, что по небу летает. Притянет и не отпустит. Не просто так, конечно, слова особые знать нужно.

– Так где он, тот Алатырь…

– До него добраться и правда непросто, но ходят по миру осколки… вот над ними-то и ворожат.

– Откуда ты все знаешь, Тая?

– Старух люблю слушать. Так что, барышня, идете в дом? Кузминична гневается.

– Отец свою нянюшку словно маленький боится, – звонко засмеялась Лиза. – Ладно, не стану сердить старушку. Да и книгу нашла интересную у папеньки в шкафу. Так что и правда, идем, Таичка.

* * *

Проводив барышню в ее комнату, Таисья принесла ей малинового чая с крендельками, а потом, уже по темноте, прошла через яблоневый сад в примыкавшую к нему дубовую рощицу.

Когда вышел к ней навстречу высокий человек в мужицкой одежде, Тая запричитала:

– Да что ж житья от вас нет, окаянных, уж думала все, оставили Москву, так не увижу больше рожу твою пакостную… А вы и сюда добрались!

– Тихо, девка, – цыкнул на нее Шатун. – Скажи спасибо, что с тобой мы еще по-хорошему. Слушай, короче. Надо нам, чтобы барышня твоя через час была на этом вот самом месте, а в доме о том чтоб ни-ни! Как ты это уладишь – твоя забота. Не сумеешь – хуже будет обеим.

В темноте глаза Таисьи как-то злобно блеснули.

– А знаешь что, медведь-шатун. Не исполню я твоего приказа. Довольно и того, что я тебе в Москве про Лизу лишнее болтала. Она девушка добрая. А добра я мало от кого видала.

– Так больше и не увидишь, – усмехнулся Шатун, степенно поглаживая бороду. – Нешто она при себе держать тебя станет, когда узнает, кто такая ее горничная? А ежели все узнают? Дом господ Измайловых за версту обходить станут!

– Не докажешь!

– А доказать немудрено. Так что? Никто твою барышню обидеть не хочет, замуж по чести берут. А иначе кому она нужна будет, коли еще и слух пустим, какого она рода… Молчишь? Вот то-то и оно.

– Чтоб тебе провалиться, проклятый…

– Не кидайся проклятьями, самой бы не провалиться. Там давно тебя нечистый дожидается. Ну как?

– Ступай. Сделаю, как говоришь. Но смотри – как бы тебе самому голову не потерять.

– Штучки твои эти… не пужай, знаю я от них защиту. Через час, не забудь.

И Шатун ушел, посмеиваясь.

Глава 9. Дракон и монастырь

Катю Вересову Алексей Никитич встретил на монастырском крыльце. Она выходила из дома, где жили сестры. Темная, тонкая до хрупкости фигурка на фоне сахарно-белых стен. На Кате было строгое платье и косынка – траур по отцу.

Несмотря на это, ее лицо – утонченное, почти иконописное – просияло, едва она увидела Измайлова. Катя застенчиво улыбнулась, щуря от яркого солнца синие глаза. Поправила выбившуюся из-под косынки прядь каштановых волос и радостно поприветствовала:

– Здравствуйте, Алексей Никитич. Вы к матушке Аркадии сейчас? Я тоже к ней иду, она хотела мне дать какой-то совет по уходу за цветами.

– Вы здесь в саду работаете?

– Пока что да. Отец… вы ведь знаете?

В Чудногорске, близ которого и находился Ивановский монастырь, Алексей заходил проведать старого приятеля и узнал, что тот скончался несколько месяцев назад. Сердце не выдержало многолетних бурных возлияний. Как и сам Измайлов, старина Вересов вдовствовал уже много лет, и с каждым годом все сильнее потакал своим слабостям. И так-то небольшое состояние растрачивал на карты и выпивку, да еще в долги влез. И теперь его дочь, за которой Алексей Никитич ухаживал перед отъездом в Москву, осталась совсем одна без гроша за душой. Монастырь принял ее на первое время.

– Постриг думаете принимать?

– Нет, что вы. Я тихая, но не монахиня. – Катя светло улыбнулась. – Но пока поживу тут, пускай душа успокоится. Больно за отца. Помолюсь. А потом… работать пойду, наверное.

Странно, думал Алексей Никитич, ведь она, бесприданница двадцати семи лет, никогда не воспринимала всерьез его ухаживания. Да и сам он не знал, что за чувства вызывает у него эта серьезная тихая девица. А сейчас нахлынули волнение и тоска. Как он прожил в Москве все это время и не стремился назад, к ее лицу, улыбке, взгляду, голосу? И почему именно сейчас, когда это стало невозможно…

– Знаете, вспомнилось, – сказала Катя, глядя на розы. – Мне ваша дочка сказку рассказывала про аленький цветочек, краше которого нет на белом свете. И вот делала я с сестрами эти розы и думала про Лизонькины слова… про то, что волшебный алый цветок – он ведь тот самый, райский. Его приносит птица Алконост, желая подарить человеку счастье. Взглянуть бы на него… Как она, Лиза?

– Невеста, – Измайлов вымучил улыбку. – Упрямая Лизка моя и разборчивая Сокольскому отказала и, чувствую, женихов не раз еще отвадит.

– Так хорошо, что разборчивая. Жить-то с человеком ей, не с фамилией, не с положением… Простите, что задерживаю вас болтовней. Вы ведь к матушке Аркадии?

– Да, но сначала вы… Ее уже предупредили, наверное, что я приехал.

Алексей Никитич пропустил Катю на выложенную светлым камнем дорожку, что вела к домику игуменьи[10]10
  Духовный сан в православной церкви, настоятельница монастыря.


[Закрыть]. Он рад был хоть ненадолго отложить разговор, с которым он шел к настоятельнице, доводившейся ему теткой.

* * *

…Честное слово, Катя не хотела подслушивать. И не терпела ее прямая натура ничего подобного. Просто сестрам срочно понадобилось по одному вопросу решение игуменьи, а келейница[11]11
  В православии обозначение слуги как при должностных и сановных лицах монашеского звания, так и при уважаемых монахах.


[Закрыть] куда-то запропастилась. Вот Катю и отправили как знакомую прибывшего гостя спросить: не пожелает ли матушка ненадолго прервать беседу и выслушать их.

Катя вошла в домик, приблизилась к двери матушкиной кельи и только хотела вместо того, чтобы постучаться, произнести положенное монашеское приветствие: «Молитвами любящих нас, Господи, помилуй нас», как вдруг…

– Да, Алеша, ты дракон, – голос матери-настоятельницы был жестким и решительным. – Да, оборотничество унаследованное, но матерью твоей было приобретено недобрым путем. Стало быть – проклятье. Но бояться тебе нечего. Стань достойным христианином, зла людям не делай, добрее к ним будь. Тогда твоя душа не пострадает. Это как болезнь, Алешенька, – придется терпеть.

– Терпеть? – Голос Алексея Никитича дрожал и срывался. – Да как же терпеть такое, тетушка? Я вот девушку сейчас встретил на вашем дворе. Я жениться хочу на ней! А как мне теперь жениться?

– Девушку? Катю, что ли? Хорошая была бы пара. Но захочет ли…

– За чудище, за оборотня замуж идти? И слова ей теперь не скажу. Я ведь себя не помнил… человеком себя не ощущал. Только ярость, мощь, разрывающая грудь, готовность всех врагов подавить, хвостом, крыльями забить… и упоение этой силой. Змей крылатый… Ах, тетушка…

Кате, замершей у закрытой двери, показалось, что Алексей всхлипнул.

– Плохо, если так, – в голосе матушки Аркадии слышалась озадаченность. – Если себя не помнишь, в гневе или в напасти какой можешь обернуться против своей воли.

– Вот в том-то и беда. И Катю такой опасности подвергать… если женюсь… дети…

Они долго молчали. А потом Алексей с ужасом спросил:

– А Лиза-то?!

– Лиза… Сестра моя, когда открывала душу, рассказывала, что то было особое колдовство. По его условиям оборотничество передается из поколения в поколение, но только если родитель будет жив к тому времени, когда чаду исполнится девятнадцать. Именно в этом возрасте Варвара, мать твоя, и стала драконом. А тебе, дорогой, девятнадцать когда уж было… Я давно и думать забыла об этом, решила, что все, не сбылось… А вон оно как. А с Лизой… никто и не скажет наверняка.

– Я… пожалуй, поеду, тетушка, – сдавленно проговорил Алексей Никитич. – Прощайте, милая.

– Как? Только ж пришел. И на трапезу не останешься?

– Не до того мне, простите великодушно.

– Ладно, что уж там… поезжай. Отдохни, успокойся, подумай. Возвращайся тогда с Лизой. Маленькой-то ей нравилось у нас – светло, красиво, сестры добрые. Поцелуй ее за меня. И дай-ка благословлю тебя, Алеша. Не падай духом, Христос с нами.

* * *

Катя едва успела, отойдя от двери, укрыться в темном уголке. Но Алексей Никитич ее бы не заметил, даже в лоб с ней столкнувшись. Мысли его сейчас были об одном – девятнадцать Лизе исполнится завтра. И он должен ее увидеть до полуночи. Непременно увидеть любимую дочь в последний раз, перед тем как пустит себе пулю в лоб, избавляя ее от страшного проклятья.

Глава 10. Ночная песня

– Ты почему одна? – строго спросил Шатун, недобро зыркнув на Таю. Он ждал, поглаживая шею лошади.

– Поклянись! – потребовала Таисья. – Страшной клятвой поклянись, что не причинишь барышне зла. Не то попомнишь эту ночь.

– Ишь ты, испужала, – засмеялся Степан Сенцов. – Да кто твоей барышне зла-то хочет? Старый знакомец замуж берет…

– Против воли… Не любит она Михаила Платоновича.

– Это уж… глупости. Чего его не любить? Барин молодой, пригожий что твоя картинка… знакомства завел в Москве хорошие. Тьфу ты! Что я вообще с тобой тут рассусоливаю? Делай, что велено.

– Неспроста это, – не слушала Таисья. – Господин Сокольский и мухи не тронет, ежели его не раззадорить… Этот твой… Чалый постарался, да?

– А это вот не нашего с тобой ума дело. То затеи господские. Мне главное – в кармане чтоб звенело. И учти, Таисья, – помешаешь сейчас, невесть что еще баре[12]12
  Человек из высших сословий, господин.


[Закрыть] надумают. И ворожба не поможет. Иди давай. Всю ночь мне тут торчать, что ли?

– Не в Сокольское ведь соседнее повезешь Лизу?

– Не твое дело. Мне что, силой твою барышню из дома забирать?

– Да иду я…

* * *

Как и ожидала Таисья, барышня долго не гасила свечу. Горничная знала – если уж та заговорила про интересную книгу, то и до рассвета не уснет. Комната Лизы в правом крыле барского дома выходила окнами в яблоневый сад. Девушка до сих пор ждала, что Алконост прилетит на Преображение[13]13
  Праздник Преображения Господня или, как его называют в народе, Яблочный Спас.


[Закрыть] освящать яблоки в саду. Что уж говорить про детские годы. Тогда девочка караулила волшебных птиц денно и нощно.

Долго стояла Тая под яблоней, глубоко задумавшись. Наконец на ее губах мелькнула жестокая усмешка. Мгновение – и на месте статной девушки явился пушистый комок – серый котенок – и направился под окно.

Вскоре барышня услышала самое жалобное мяуканье, какое только можно вообразить. Ставни широко распахнулись. Лиза, в домашнем сером платье, закутанная в шаль, выглянула в сад.

– Кис-кис, – позвала она. – Где ты, котеночек?

Мяуканье повторилось.

Лиза завязала шаль узлом на шее и, как бывало уже не раз, спрыгнула в сад. Жалобные звуки послышались уже чуть дальше – котенок уводил девушку под сень яблонь.

– Ну где же ты?.. – Лиза огляделась.

Лунного света было недостаточно, чтобы рассмотреть зверька в ночных тенях. Огорченно вздохнув, она хотела уже повернуть назад, как вдруг неподалеку послышалась песня. Тихая, совсем нечеловеческая. В ней слышались жалобы, стоны и в то же время такое пронзительное созвучие всему – лунному свету, мягкой ночи, шепоту деревьев, что разум Лизы мгновенно потонул в этих звуках. Песня-плач надрывала ей душу. Девушка шла к ее источнику, готовая, как всегда, попытаться понять и утешить. И с каждым шагом сознание расплывалось, сердце срывалось куда-то вниз, уже самой хотелось плакать, ничего не помня, не понимая…

Лиза не заметила, как, ведомая песней, миновала сад и вступила в дубовую рощу. А когда все затихло, девушка упала, словно оглушенная, без чувств. Наступившая тишина была зловещей.

– Эй, Тайка? – тихо позвал Шатун.

Но Таисья не ответила.

– Ну и шут с тобой.

Шатун нагнулся над бесчувственной Лизой, собираясь перенести ее в седло спокойно жевавшей травку лошади, но получил по голове рукоятью пистолета.

Глава 11. Охотничий домик

Федор осторожно опустил Лизу на лавку, развернул шаль, в которую она была закутана.

Спит. Зачарованным сном спит. Песня эта колдовская – дело нешуточное. Он зажег свечи – на столе и на большом сундуке – и вернулся к девушке. Дыхание ровное, чуть подрагивают длинные ресницы. Кожа кажется тонкой и бледной, а губы полуоткрыты.

– Лиза… – прошептал Воронов. – Один лишь раз… только мгновение – ты и не узнаешь…

И он склонился к ее губам.

Девушка вздрогнула, открыла глаза. Федор резко отпрянул.

– Не пугайтесь, Елизавета Алексеевна, – спокойно заговорил он, взяв себя в руки. – Я вам зла не причиню, и мне многое нужно объяснить.

Лиза вскочила на ноги, кутаясь в шаль, словно та могла заслонить ее от пылкого взгляда Воронова, так не вязавшегося с его бесстрастным тоном.

– Что это значит, сударь? В прошлый раз вы меня вроде бы защищали, а что теперь? Я думала – вы друг, поверила вам…

– Прошу вас, Елизавета Алексеевна…

– Отвечайте, Федор Иванович, что я здесь делаю?

– Со мной разговариваете.

– Прекратите! Это вы меня сюда притащили! Зачем? Не подходите ко мне…

– Да успокойтесь, пожалуйста. В неведении я вас не оставлю.

– Покорно благодарю, – насмешливо ответила Лиза.

– Вы бы присели, Елизавета Алексеевна. Как говорит народ, в ногах правды нет. Мне надо многое вам рассказать.

– Да уж, будьте так любезны.

Лиза обвела взглядом помещение, в котором очутилась. Деревянные стены без обивки, крошечные окна – за ними темнота. Кроме лавки, с которой она поднялась, – большой, ничем не накрытый стол да пара грубо сколоченных стульев. Еще сундук подпирает дверь, видимо, в другую половину дома. Вторая дверь, наверное, наружу. И, можно не сомневаться, заперта.

Лиза вздохнула и опустилась на скамью, готовая в любой миг перейти к решительным действиям. Федор пододвинул к столу один из стульев, сел, облокотившись о столешницу, как-то растерянно потеребил верхнюю пуговицу сюртука. Для чего-то стянул перчатку. На Лизу не смотрел.

«Да он нервничает», – поняла она с удивлением.

На сердце у девушки было препаршиво, но ее охватило острое любопытство и непонятное чувство, названия которого она еще не знала. Чтобы успокоиться, Лиза принялась заплетать растрепавшиеся волосы в длинную золотистую косу. Уже из-за того, что молодой мужчина видел ее в таком домашнем виде, было неловко и тревожно.

– Итак, Елизавета Алексеевна, – начал Воронов. – Вы сказали сейчас, что поверили мне. От того, будете ли вы продолжать мне верить, может быть, зависит ваша судьба. Не знаю, насколько правдоподобно прозвучит, но я вас действительно спасал. А вот спас ли…

– Где мы?

– В моем охотничьем доме, сударыня, в часе езды от ваших Яблонек…

– В лесу мы, что ли?

– А что поделать, если только здесь мы с вами можем спокойно побеседовать?

– В какие игры вы втянули меня, Воронов?

Он наконец-то в упор посмотрел на девушку, и его черные глаза так странно блеснули, что Лиза отшатнулась и уперлась спиной в деревянную стену. В его взгляде не было злобы, но мелькнуло в нем что-то уж совсем нечеловеческое.

– Кто кого и куда втянул – тут сам дьявол теперь ногу сломит. Но, Лизонька, что вы натворили?! Вы ведь не думали, будто ворожбу наводить – все равно, что с куклами нянчиться? Люди ж не просто так от подобных дел сторонятся… Но вы, положим, могли и не знать…

– Так вы еще меня и обвиняете? – наконец-то Лизе стало страшно. По-настоящему страшно. – Для чего вы все это говорите, Воронов? В ваших словах ни капли здравого смысла. Вы…

– Скажите правду. – Федор вдруг как-то… потускнел, что ли? – Вы сознательно великого князя приворожили на балу? Я вас умоляю, Елизавета, скажите правду!

– Вы оскорбить меня хотите, – тихо проговорила девушка. – За что? Что я вам сделала, Федор Иванович?

– Великий князь Александр Константинович жениться на вас собрался, знаете? Только не радуйтесь. Есть одна особа, она ни перед чем не остановится, чтобы убрать вас с дороги… Поэтому сегодня – вот сейчас! – вас должны были отвезти в отдаленное имение Михаила Платоновича Сокольского, где уже все подготовлено к венчанию. Я вас похитил, да – но у ваших же похитителей.

Лиза поднялась и сделала несколько шагов в сторону Федора. Он тоже встал, нервно сминая в ладони перчатку.

– Как забавно придумано! – она и правда нервно засмеялась. – Этот ягненок, Мишенька, значит, волк в овечьей шкуре? Принудить меня решил к замужеству, подлец. Но вы меня спасли, да так, что теперь я наедине с вами, ночью, в вашем доме… и вы меня целовали! И вы, конечно же, герой…

– Нет, – Воронов перехватил ее маленькую руку, уже готовую опуститься на его лицо в пощечине. – Я не герой. Именно поэтому вы здесь. Надо понять, что делать дальше. Не так уж много я могу. Могу разговоры подслушать… не мудрено, в вашем яблоневом саду я днюю и ночую. Думал, скоро совсем в человека превращаться разучусь. То, что Шатун – помните, говорил вам про него? – с вашей горничной Таисьей замышлял против вас, в том ничего удивительного нет…

– С Таисьей? Теперь еще и Таю приплели!

– Тая предала вас, Елизавета Алексеевна. Я не очень много услышал, но думаю, что Шатун мог ей угрожать, потому что знает ее тайну.

– Да какие у нее… – Лиза осеклась на полуслове.

– Сами же видели, наверное, – сочувственно проговорил Федор, – непростая ваша Таисья. Перстень надеть не она вас подговорила? Хотя какая ей в том выгода…

– Нет, не она. Я знала, что перстень непростой, – Лиза подняла голову и посмотрела на Федора снизу вверх. Прямо в глаза. – Но знала только это. Он мне от бабушки достался в наследство: так почему было на бал не надеть? Про чары я не догадывалась.

– Но как же так? Неужели отец вам ничего не рассказывал? Еще и надеть позволил…

– Да ничего он не позволял, я сама… – проговорила Лиза с досадой. – А что он должен был мне рассказать? Вы-то хоть не темните, говорите как есть. Если хотите, чтобы я и дальше вас слушала.

– Так ведь прадеда вашего, уральского помещика, этим же перстнем и приворожили… Мне рассказывал Ворон Воронович. Он везде бывает, во всех концах света, и все знает. Чудо как хорош был собой ваш прадед, девушки по нему сохли. И нашлась одна, которая и женила его на себе, и двух дочек ему родила… Никто бы ее в жены не взял по доброй воле. Даже и без венчания бы не сошелся, хотя и раскрасавица, потому что боятся, до сих пор боятся как огня. Это прабабушка ваша.

– Да кто ж она такая-то?

– Так и не догадываетесь?

– Нет.

– Малахитница.

– Хозяйка Медной горы… – потрясенно ахнула Лиза.

– Она самая. Когда прадед ваш умер, она сгинула. Так обычно и водится у тех, кто на два мира живет. Девочек растила бабушка, но осталось от Малахитницы наследство, и перстень она велела передать той, что раньше замуж выйдет. Видать, чтобы мужа в узде чарами держала… Старшая-то сестра в монастырь ушла…

– Правда… – сказала Лиза. – Да… Я знаю, я чувствую, что все это правда! И зачем только я его надела!

Федор взял ее руку и мягко сжал в своей.

– Простите меня, – сказал он.

– Что же… – Лиза отняла руку и спрятала ее за спину, другой удерживая шаль на груди. – С перстнем прояснилось. Но что я здесь делаю – так и не знаю.

– А мы здесь от Шатуна прячемся, – сказал Воронов. – Вы в беспамятстве у его ног лежали в дубовой роще. А я из ворона человеком обернулся и ударил его по голове, хотя надо было бы прикончить. Да поостерегся стрелять. А вдруг сообщники где-то поблизости? С ними бы не справился. Проклятыми оборотнями я могу повелевать, когда они в зверином обличье, потому что я царевича-оборотня внук, но против мужичья с дубинами… – Он пожал плечами. – И увез я вас, потому что не знал, какова опасность. Отец ваш уехал. Не на дворню же вашу полагаться. Да и сегодня, допустим, наша возьмет, а завтра? Здесь вы в безопасности. Клянусь вам.

– А поцелуй? – тихо спросила Лиза, пытливо глядя на Федора, словно желая что-то прочитать в его душе.

– Поцелуй… – Воронов глубоко вздохнул. – А с ним-то ведь интересно вышло. Но подождите немного… вернемся и к этому. Пока что хочу вам рассказать… Сидя на старой яблоне, я смотрел на огонек в вашем окне. В облике ворона терпения мне не занимать. Привлекла мое внимание Таисья, что блуждала по саду, как потерянная, а потом направилась в сторону рощи. Я летел за ней с дерева на дерево. И, хотя ворона сложно удивить, увидев Шатуна, я неприятно изумился. Думал, хотя бы здесь вас оставят в покое. Ан нет. Разговор между Шатуном и Таисьей многое для меня прояснил, и нужно было решаться, прямо сейчас… Но с девушкой странности стали твориться. Я вообще-то чувствовал, что с ней что-то неладно… но когда Таисья сначала кошкой замяукала, а потом запела…

Лиза вспомнила эту песню, и у нее все похолодело внутри.

– Что же это такое было, Федор Иванович? Это Тая? Что она сделала?..

– Она ведь странная, горничная ваша?

– Многие люди странные. Таисья нелюдима, другие девушки ее не любят. Иногда так начинает говорить, словно лет сто тому назад жила. Ничего никогда себе не шьет, иголок боится…

– Вот-вот. Опасаюсь я, Елизавета Алексеевна, что ваша Таисья давно уже мертва, а то, что сейчас на ее месте – это нежить, русалка. Каким колдовством она человеческий облик на себе постоянно удерживает – понятия не имею, но песнями своими она себя выдала. Это же чистейшей воды русалочья ворожба! Вас она погрузила в непробудный сон, и я тоже поддался, даже в птичьем обличье. Ничего не слышал и не знать хотел, кроме пения ее, пока не затихло. А когда опомнился – вы уже лежали в траве… а Шатун… Вот, кстати, и разгадка, почему он один пришел на встречу. Он от Таисьиного колдовства как-то защитился. Отвар полыни можно выпить заранее… Я и вас хотел полынью отпаивать, есть у меня где-то здесь… Свечи зажег для вас – я-то в темноте вижу. Но…

– Но что, Федор Иванович?

– Да засмотрелся я на вас, Елизавета Алексеевна… и не удержался. Очень уж вы… прелесть вы чудеснейшая, вот что. Я вас поцеловал, простите меня за это. Так ведь от моего поцелуя вы проснулись. Не от чего другого… Простите, прошу. И решайте, как поступить. Не желаете ли на время укрыться в монастыре вашей тетушки? Там никто досаждать вам не посмеет.

– Ах, не посмеет! – Лиза вспылила. – А почему я должна прятаться, от кого? Да, сглупила я с этим перстнем, прости меня, Господи, так не со зла же… И как они смеют… пусть бы великий князь сам шел в монастырь, если искушению противостоять не смог! А я…

Она побледнела и пошатнулась.

– Что с вами, Лиза? – Федор был уже рядом, готовый ее подхватить.

– Сама не знаю… Нехорошо как-то.

– А что – нехорошо? Что чувствуете?

– Тошнит… словно все внутри наизнанку вывернуться хочет… голова кружится. Ох, вот искры перед глазами…

Воронов, ни слова не говоря, схватил девушку в охапку и поспешно вынес прочь из избы. Он уже понял, что происходит. Лиза вырвалась, но не по своей воле, ее словно выдернуло из рук Федора. Ее фигурка потонула в столь знакомом Воронову мареве, и явилась вдруг ящерка малахитового цвета, с золотистыми прожилками на крыльях… Намного крупнее обычной ящерицы. Хотя и крылата, все же не дракон. Была она ярко, чарующе красива – сказочное создание.

Но ей было неспокойно. Ящерка-дракончик гневно металась между деревьями, а Федор стоял и смотрел, готовый в любой миг превратиться в птицу и взлететь на ветку, но почему-то этого не делал. Его глаза расширились. Он не мог отвести от ящерицы взгляда. Но скоро воздух вновь задрожал, затуманился, и Лиза без сил опустилась на траву. Воронов присел рядом с ней.

– Не знала, что во мне такое есть, – сдавленно произнесла девушка и надолго замолчала.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец осторожно переходя на «ты» спросил Воронов.

– Плохо… и странно. Вроде бы уже не совсем я… и в то же время… Но почему?

– Это наследие.

– Малахитница… ящерка. Крылатая?

– Нет. Но драконом, Лиза, была твоя бабушка… Варвара Дмитриевна. Это странная история. Позже я расскажу тебе ее, как рассказывал мне дед, Ворон Воронович. Ты крылата, и при этом тебе, как женщине, передалось обличье Малахитницы. Два наследия соединились.

– Ох уж… точно не дракон! Горы не сверну.

– Дракончик… но если от прабабки тебе все до капли досталось… Видишь ли, в облике ящерки Хозяйка Медной горы могла, если хотела, взглядом в камень превращать. Ее потому Каменной Девкой и прозвали. Но не она камнем была, а ее жертвы.

– Вот так подарок на день рождения… – прошептала Лиза. – Мне ведь девятнадцать уж поди исполнилось, думала, дома с отцом праздновать будем, пироги есть… Не хочу я никого в камень превращать…

– Ты еще в себе много интересного откроешь.

– И ты будешь летать за мной по-прежнему?

– Теперь уж вообще не отстану.

– Ты зачем за мной следил?

– Сначала любопытно было. Когда появился в Москве сын той самой драконицы и внук Малахитницы, да еще и сосед по имению, я поспешил завести с ним знакомство. К сожалению, мы даже приятелями не стали, слишком уж разные. Но ты… я наблюдал, как ты гуляла по Москве, как гладила лошадей и кошек… а еще – обожала покупать калачи с маком. Видел, как ты высматривала из окна птицу Алконост, как молилась в храме, а потом кормила лебедей… Нередко я был рядом с тобой в человеческом облике, но ты меня не замечала. Я ходил за тобой на Пасхальных гуляниях. И столько раз пытался найти повод заговорить… Мне казалось, что в тебе есть что-то близкое… может, и ты меня поймешь. И ты всегда в моих глазах была полна прелести, Лиза. А когда случилась эта история с великим князем, я разозлился. Взревновал, наверное.

– Федя…

– И вот что я скажу тебе. Если я смог поцелуем снять злые чары, значит – люблю тебя. Без обмана. Теперь тебе решать. Могу в монастырь тебя проводить, а если хочешь… выходи за меня. Я всю жизнь оберегать тебя стану. Не отвечай сейчас. Просто подумай…

– В монастырь не поеду, – упрямо возразила Лиза. – А что до замужества…

Она вдруг засмеялась:

– Да понять бы для начала, кто я такая! И какая из меня сейчас жена? И что это будет – ворон с ящерицей сойдутся?

– В Запределье и не такое бывает, милая.

– Теперь, Феденька, я никому помыкать собой не позволю. Ежели они все меня предали – и Миша, и Таисья, и отец ничего рассказать не пожелал – сама по себе буду. Оборотнем стану жить. Мне бы только справиться… научиться превращаться как ты, по желанию, и вновь перекидываться в человека… Научи меня, Федя?

Воронов чуть приобнял ее – и не встретил сопротивления.

– Я научу, – ответил он. – Но ты сама к себе прислушайся. И пойдем в дом, Лиза, что на траве сидеть – простудишься. Тут надо все хорошенько обдумать. И не считай себя теперь неуязвимой. Ты все же остаешься человеком. Как и я.