Текст книги "Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу"

Глава третья Все только начинается

Потемкин замер в дворцовом коридоре. Понимал, что сошел с ума, но ноги приросли к полу. Сейчас здесь должна пойти Екатерина, направляясь в свой кабинет… «Я безумец, я дурак, я великий грешник, – ругал себя Гриша, – как я буду теперь жить?»

Наконец-то… шорох душистых тканей…

– Что вы делаете здесь, камер-юнкер? – удивилась Екатерина. Но ее голубые глаза смеялись. Что-то (или кто-то, не иначе – бес) подтолкнул Потемкина под колени, он грохнулся в ноги императрице. Екатерина в изумлении приоткрыла рот, глядела и ждала, что будет дальше.

– Матушка! – выдавил из себя Гриша. – Казнить прикажите!

– За что казнить тебя?

– За мысли преступные! Не стало мне покоя. И наяву, и во сне – все об одном… Сердце, любовью загораясь, не разбирает, государыня, величия предмета, избранного им для страсти!

– Ах! – царица рассмеялась звонко, но Гриша внимательным оком уловил в обожаемом лице тщательно скрываемое смущение. – Возможно ли говорить вам такое, а мне слушать? Мне льстит любовь чистого сердца. Смелость ваша удивления достойна, но ей найдется, полагаю, и более полезное применение.

Потемкин опустил голову.

– Хочу умереть за Вас! – прошептал он.

– Зачем же? Мне таковые нужны живехонькими. Милый Григорий Александрович! Чего же не хватает вам в жизни? Вон ведь как Господом одарены. Но может быть… Не подошла пора ли вам жениться? Сосватаем мы вас…

Она не договорила, встретившись взглядом с большими, чуть косящими глазами Потемкина – такими странными, отчаянными и глубокими, что поняла – веселость неуместна. Ведь и впрямь влюблен, чудной юноша, не на шутку!

«Господи, что же мне с ним, таким, делать?»

– Ну, встаньте, – попросила ласково. Он не повиновался, и царица добавила уже строго:

– Вы умны. Не позволяйте же впредь себе вещей, недостойных вашей сообразительности.

Ушла.

Потемкин, с колен не вставая, с мукой глядел ей вослед. «Она любит! – думал отчаянно. – Любит Григория Орлова…»

На следующий вечер во дворце был бал. Григорий Орлов, улучив мгновение, подошел к Потемкину, дружески взял его под руку и, стараясь не привлекать внимания, отвел в сторону.

– Не дело, тезка, – тихо проговорил, глядя куда-то поверх головы камер-юнкера. – У стен тоже уши есть.

Гриша не ответил. Сразу понял все. Лицо запылало от стыда и муки.

– Ты мне друг, и я тебя люблю не менее братьев родных, – продолжал Орлов. – Но свойство за собой знаю: в горячке могу таких дров наломать, что сам потом слезно каяться стану. Не дразни ты меня, Гриша! Я ревнив… Да и себя к чему томить без толку? Что тебе здесь светит?

Поздно вечером в маленький домик Потемкина заскочил Ошеров. Да, нечастыми стали их встречи. Но сегодня как-то потянуло Сережу к старому другу. Что-то странное нашло на него. Грусть, томление… И тяжко, и сладко, и петь, и плакать хочется… Душе захотелось тишины. Не до кабацкой развеселости… Потемкин встретил его обычной своей мягкой улыбкой.

– А я, брат, романс сочинил! Вот хоть один слушатель будет.

Запел. И стихи, и музыка были его собственные. Он аккомпанировал себе на клавесине, сильные пальцы уверенно касались клавиш. Сергей слушал, пропуская через сердце каждое слово, и когда музыка затихла, спросил:

– Кто она?

Потемкин не ожидал такого вопроса. Помолчал, угрюмо глядя перед собой, и спокойно ответил:

– Императрица всероссийская.

– О! – Сергей глядел на Потемкина во все глаза. – Не шутишь?..

– Не посмел бы так шутить.

– Тогда… что и сказать-то, не знаю. Несчастливый ты. Или же очень счастливый, что тебе так любить дано. Хороша песня-то твоя!

– Благодарю. Она не услышит…

А Сергей уже видел именье под Черниговом и легкую светловолосую девушку с притягательным ясным взором серо-голубых глаз. Чудесная девушка, которая – увы! – сама по себе – страшная государственная тайна. «Неужели я никогда ее больше не увижу?»

– А я… – прошептал он неожиданно вслух, – принцессу люблю.

Теперь удивился Потемкин:

– Какую принцессу?!

Сергей передернул плечами.

– Из сказки…

А вскоре с Гришей случилось несчастье. От чего-то вздумал он полечиться, но лекарей презирал, видя в них шарлатанов. Посоветовали знахаря Ерофеича. А знахарь так залечил, что молодой человек ослеп на один глаз. Это несказанно потрясло и так измученную переживаниями душу.

– Боже… – стонал Потемкин. – Господь наказал меня за грех. За дерзость мою окаянную! Не для меня мирское житье – понимаю, Господи, в монастырь уйду! Схиму приму.

Но в монастырь не ушел, затворился у себя дома – в печали и молитве. Нигде не показывался, никого к себе не допускал. Пришел пару раз Сережа Ошеров, постоял у двери в напрасном ожидании и больше уже не появлялся. Были братья Орловы – не впустил.

Проходили дни, недели, месяцы… О Потемкине все стали понемногу забывать. Все, кроме императрицы…

* * *

Екатерина писала за столом, проворно водя по бумаге притупившимся пером, Григорий Орлов полулежал на канапе с книгой в руке. Иногда он отрывался от чтения, окидывал любящим взглядом фигуру Екатерины, ее напудренные густые локоны, и тихо улыбался. Императрица наконец поставила точку и обернулась к нему.

– Что, Гри Гри! Орел мой… Не скучаешь?

– Какое там. Подле тебя и солнышка не нужно.

– Льстец!

– Сама знаешь, что не льстец, неправды не люблю.

– Посоветоваться хочу с тобой, голубчик…

– Коли о делах политических, зови Алехана, это он у нас дипломат. А меня сегодня Ломоносов ждет на ужин.

– Что читаешь-то?

– А его же, Ломоносова.

– Поэзия, чай?

– Нет, физика. Михайло Васильевич, матушка, прежде всего светоч наук, а не одописец придворный. А я сейчас, Катерина Алексеевна, в химию да физику по уши влюбился!

Екатерина подавила вздох. Какая физика, ежели война на носу? Ну да каждому свое. Жаль только, что не выйдет из «Гри Гри» министра. А ведь при его-то способностях…

Взяла чистый лист, снова заскрипело перо. Орлов меж тем книгу положил на колени и о чем-то глубоко задумался.

– Матушка, а что, ежели крестьянам собственность даровать? – спросил он императрицу, устремляя на нее задумчивый взгляд с дивана.

– То есть… как же? – не поняла Екатерина, мысли которой были заняты острым вопросом – Польшей.

– Да я вот и сам подумываю: как? Попробую. Рабом мужичку быть не годиться – все беды от злоупотребления властью помещика. А без земли как он проживет? Земли свои, стало быть, могу я ему как бы внаем давать, а там…

Григорий задумался. Потом бросил книгу.

– Матушка, – попросил, – сделай милость, подай бумагу да карандаш!

Екатерина изумилась: ее Гри Гри что-то писать собрался! Дело небывалое.

– Оду сочиняешь?

– Сроду стихами не баловался! С этим к Потемкину надо было. Так… мысли некие…

Это были черновые наброски, которые еще пригодятся Григорию Орлову, когда он станет президентом созданного им Вольного экономического общества – первого научного общества России. Экономика хозяйствования привлекала Григория так же, как и физика, теории он мог спокойно проверять на практике, и мысли о даровании крепостным крестьянам лучшей участи с пользой для общего дела возможно было осуществлять в собственных, огромных, по милости государыни, владениях. Мужички его обожали, граф это знал и, в свою очередь, умел видеть в человеке любого сословия и состояния прежде всего человека. Много десятилетий пройдет, а потомки мужичков орловских будут хранить благодарную память о братьях…

Екатерина продолжала писать. Мысли об ограничении крепостного права давно волновали и ее, но эта была больная тема, требующая особого раздумья. А сейчас Орлов ее мения так и не дождался.

Тонкая, едва зримая трещина взаимного непонимания уже пролегла в их союзе, казавшемся нерушимым…

* * *

…Пили много и весело. Песельники соловьями заливались. У Ошерова двоилось в глазах. Сладенько улыбаясь, наблюдал он, как к дочке хозяина заведения пристает молодой капитан. Девица смеялась, жеманилась, видно было, что понарошку. Перед Сергеем их было в данный момент две – белолицые, полногрудые красавицы-близняшки.

С шумом растворилась дверь, все глаза обратились на огромную фигуру вошедшего, даже будто попритихло все. Алехан Орлов уселся за столик, скинул шляпу, потребовал водки.

– Эх, хоть мы ныне и сиятельные, но тряхнем стариной!

Слуги кабацкие забегали – такая особа! Орлов заметил Ошерова, нахмурился и даже не кивнул ему. На днях он из собственных средств оплатил громадный карточный долг Сергея. Деньги юноши таяли, а жалованья на такой жизненный размах не хватало. Орлов помогал ему понемногу: во-первых, жалея – сирота, без отца вырос, во-вторых, чувствуя себя виновным – уж не на него ли во времена не столь давние наглядевшись, разошелся мальчишка? По-отечески уговаривал остепениться.

– Ведь юнец совсем, – поучал неугомонного друга, – зачем с ранних лет топить в вине дарования? Мы, Орловы, другое дело, нам положение нынешнее и во сне не снилось, вот и пили, потому что девать себя было некуда. А перед тобой такая дорога! Ну, хочешь, буду просить за тебя царицу? На каком поприще желаешь Отечеству служить, говори?

В ответ Сергей хмурил тонкие стрельчатые брови и молчал, закусив губу.

– Эх! – вздыхал Алехан с досадой. – Себя не любишь, так хоть мать и сестру пожалел бы!

Когда Сережа, разошедшись не в меру, проиграл такую сумму, что и продав уральское именье не сумел бы выплатить долг, Орлов, узнав о беде друга, без раздумий помог ему. Взял, однако, слово, что Ошеров все кутежи и игры бросит. Сережа обещал. И вот опять Алехан видит его в кабаке!

Самого-то графа привела сюда сокрушившая печаль сердечная, о которой, кроме него самого, ни единый человек не ведывал.

К Сергею подсел преображенец Мишка Стеблов.

– Чего сидишь одинешенек? Что-то и к Орлову не подойдешь, – добавил с явным злорадством. Тесной дружбе Ошерова с Алеханом завидовали многие.

– Отстань, – вяло пробормотал Сережа.

– Э, да ты совсем того! Куда взглядом столь сильно приковался? Эй! На кого-то глядишь-то, спрашиваю? На Аленку? Ну, баба что надо, знатная, слюнки текут. Слушай, – зашептал прямо в ухо, – хочешь, мы это дельце обделаем? Ты при деньгах, а? Ну, она согласится. Точно говорю.

– Отстань! – повторил Сережа.

– Что? Не хочешь Аленку? – удивился Стеблов. – Ну, а Глашку? Знаешь Глашку? Это, я тебе скажу, такая штучка, такой перл! Мочи нет глядеть на твое одиночество.

– Слушай, Стеблов, – заикаясь, возразил Ошеров, – иди-ка ты от меня. Не надо Глашки, – и тут же по-детски доверительно шепнул: – Я, Мишк, с женщинами-то еще того… не знался совсем.

– О! Ну, так и быть! Для сих целей уступаю Каролинку. Каролинка – это да! У нас с ней нежне-е-е-йшая дружба! Но для тебя, для друга своего…

– Да пошел ты! – вдруг вскрикнул Сергей. – Не нужны мне ваши дешевые грации!

– Э, брат! – вспыхнул Мишка. – Да ты, брат, загордился совсем, с Орловыми дружбу водя, – он спьяну забыл, что один из Орловых сидит у него за спиной. – Тебе что, как Гришке что ль, принцессу какую подавай?

– А хотя и принцессу!

– Ну так попроси же, попроси Гришку с тобой царициной любовью поделиться! – заводился пьяный Мишка. – Авось не откажет дружку, небось…

Сильно охмелевший преображенец не успел закончить речь. Мощный удар в лицо отшвырнул его к противоположной стене. Алехан презрительно плюнул сквозь зубы:

– Дурак!

И взяв Сергея за плечо, поднял его, круто разворачивая к двери.

– Пошли, красавец, потолкуем! По-нашему. По-орловски.

Притихшие кабацкие завсегдатаи провожали их испуганными взглядами.

Выведя Сережу на свежий воздух, Орлов принялся трясти его, словно яблоню.

– Ты это что, а?! Ты мне слово давал! Вот каково твое слово дворянское!

– Я, Алексей Григорьевич…

– Или мозги совсем куриные?! Ты с ума спятил? Ты о чем с этим дураком толковал?

– Я не думал… Этот Стеблов… Что он, сволочь, мне своих тварей подсовывает? Да меня принцесса любила!

– Ну, брат, допился!

– Не верите мне? Ну и не надо! Была принцесса…

– Была, так была, – отмахнулся Орлов.

– Ее звали Августа Тараканова.

– Не знаю никаких принцесс Таракановых.

– Она дочь самой государыни Елизаветы Петровны! – выпалил Сережа.

Неожиданный удар бросил его на грязную мостовую. Кровь хлынула из носа и разбитых губ. Пошатываясь, Сережа с трудом поднялся – почти протрезвевший, изумленный, смотрел на графа широко раскрытыми, полными слез глазами.

– За… за что? – только и смог, задыхаясь, вымолвить.

– Для науки, – Алехан спокойно вытирал с ладони Сережину кровь. – Чтоб на всю жизнь запомнил. Потому что в застенке, на дыбе, больнее будет.

– Вы о чем, граф? – пробормотал Сергей.

– Об очевидном. Еще парочка прилюдно высказанных бредней про тмутараканьскую княжну – дочь высокой особы, и твои сказочные любовные истории будут весьма внимательно выслушивать в тайной канцелярии. А палач поможет разговору. Ты понял, олух?!

– Как не понять? – Сережа попытался усмехнуться, но ухмылка вышла кривоватой. Разбитая губа болела невыносимо…

На следующий день, взглянув на себя в зеркало, Сергей ужаснулся. Глаза припухли от вчерашнего пьянства, распухло и все лицо, к которому приложился Алехан. Удар сделал то, чего нельзя было достичь уговорами: Сергей с отвращением вспоминал о кабацком веселье…

Несколько дней он не выходил из дома – с эдаким лицом сие было невозможно. А когда приобрел, наконец, приличный вид, уже никуда не тянуло. Сергей валялся на диване, не зная, куда себя девать, и в конце концов им овладела жестокая тоска. Поневоле вспомнил Потемкина…

Вскоре принесли записку от Алехана. Орлов просил прощение за горячность, хотя и добавлял: «Думаю, однако, что тебе сей урок впрок пойдет».

Сергей облегченно рассмеялся. Словно камень с души. Хоть и злился на Орлова, но уж очень горько было бы потерять его дружбу. Сережа несказанно обрадовался восстановленному миру.

* * *

Про охоту Орловы не забывали никогда. В лесу, на приволье, Григорий выглядел куда счастливее, чем в царском дворце. В этот раз братья пригласили с собой нескольких бывших приятелей. Получалось – большую оказали честь. Но в охотничьем азарте забывались чины, нынешнее различие в положении. Удача сопутствовала. Старший Орлов, разгоряченный, раззадоренный, был сейчас диво как хорош.

– Эх, порадуем матушку знатной добычей!

Прозвучал выстрел… сзади, из-за деревьев.

Григорий вскрикнул – скорее не от боли, а от изумления. Тут же окрасился кровью рукав дорогого камзола. Рядом уже был брат Алексей.

– Гришка, что с тобой? Скорее в карету!

– Ничего, – успокаивал Григорий, рассматривая кровь на пальцах, которые прижимал к раненой руке. – Зацепило только. Глупости.

– Нет, Гриша, это не глупости! – сурово проговорил Алехан.

На лица сопутствующих Орловым офицеров страшно было смотреть – так они побелели и исказились от страха.

«Кто из них? – думал Алексей. – Эге, а одного-то недостает!»

Недоставало самого молоденького – семнадцатилетнего поручика Преображенского полка. В голове младшего Орлова мгновенно вырисовалась картинка, как мчится, сломя голову, мальчишка через кусты, как скачет прочь на быстрой лошади… «Не уйдешь!» – подумал с гневом.

– Разыскать, догнать… – уже срывалось с губ Алехана. Но его прервал повелительный голос:

– Не сметь! Мстить за себя не буду никогда. Убить меня хотел – Господь ему судья.

– Что ты говоришь, Гриша?! – Алексей так и ахнул. – Да не в тебе в одном дело! Пойми, это преступление… государственное…

– Перестань, Алеша. Будет так, как я сказал. И государыня об этом узнать не должна. Обещайте мне все! Шальной выстрел, случайный…

Обещали. А младший Орлов, сам перевязывая в карете руку брата, еще долго ворчал:

– В государыню это был выстрел, пойми! Ее враги крамолу замышляют. Павла-царевича сторонники…

Григорий молчал, уйдя в себя. Он не слушал брата. Душевная рана ощущалась больнее телесной…

Ранение и впрямь оказалось, на счастье Григория, пустяковым, и вскоре рука уже не беспокоила его. Но последующие события явились ответом на тревогу Алехана: прошло не так уж много времени, как раскрыли заговор гвардейцев, замышлявших новое покушение на Орловых. «Не бывать Гришке царем, – донесли их пьяные слова. – Да и немка ангальтска нам ни к чему!»

Почти до крика спорил Григорий с Алексеем, требовавшим наказания заговорщиков.

– Я их прощаю! Слышишь, Алехан? Про-ща-ю!

– И я бы простил, кабы речь шла не о государственном спокойствии. Нет, довольно, брат, с тобой каши не сваришь! Я с самой государыней говорить стану!

Поговорить действительно пришлось. Но уже по другому поводу…

* * *

День шел за днем. Сережа бросил гвардейские увеселения, но пришла новая напасть. Каждую ночь снилась Августа. Он уже смутно представлял ее лицо, но в мечтах она являлась ему еще прекраснее, чем была. Он обретал ее во сне, и тут же терял, и плакал, и просыпался в настоящих слезах. Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Ни на одну женщину глядеть не хотелось. После того ночного разговора с Григорием Орловым у костра, запавшего Сереже в сердце, юноша пытался молиться в тяжелые моменты жизни, но как-то не шла молитва. Что же это такое? Однажды он воскликнул в отчаянии, всю силу души вложив в восклицание: «Господи, помоги! Хочу ее увидеть!» И через минуту забыл о молитве. Потянуло выпить. Он махнул рукой на это желание, но оно становилось сильнее с каждой минутой. Вскоре бороться стало невозможно. «Ты ведь слово дал Алексею Григорьевичу!» – говорил он сам себе. «Последний раз, – возражал противненький, но сильный голос. – В самый-самый последний! Он и не узнает».

И Сергей сдался.

Сегодня в ближайшем питейном заведении было немноголюдно, хотя привычный шум, говор, смех подгулявших бар и вояк все так же заполнял небольшое пространство. Четыре офицера пили поодаль от шумной разномастной компании. Сережа расположился в стороне ото всех.

После второй он почувствовал некоторое облегчение, начал понемногу прислушиваться к громким разговорам за соседними столиками.

Грузный преображенец, один из компании сидящих отдельно офицеров, с усмешкой цедил:

– Глупостями дуралей Иримов забавляется! Где это видано, чтоб на Руси дворяне природные на девицах из подлого люда женились?

– Так она крестьянка не простая, – вставил маленький измайловец, поблескивая дерзкими выпуклыми глазками. – Большого вельможи незаконная дочь.

– Ну и что с того? Мать-то у ней крестьянка. Хорошо еще – вольная.

– Да зря ты так. На нашей Руси Святой каких только чудес не бывало, – лениво протянул красивый молодой человек, во внешности которого было что-то восточное. – Глянь, сама царица Лизавета венчалась с пастушком.

– Ну! – буркнул усатый преображенец. – Это верно. А того и гляди, и нынешняя государынька с Орловым-то…

– Вот судьба-злодейка! – воскликнул в сердцах измайловец и грохнул по столу кулаком. – Мы ж с Гришкой пили вместях! А теперь гляди, куды вознесся! Граф! А чем я вам, скажите, не граф? Я ж тоже Катерине тогда «виват» орал.

– И я, – хмуро вторил преображенец. – А толку? Орловых золотом осыпала, а нас…

– Глупость вы сотворили, господа мои, – протянул все также безразлично, словно нехотя, красавец, близоруко прищуривая татарские глаза. – Разорались! Чего ж про Павлушу царевича позабыли? Вот ему б и орали.

– И то, – согласился до того молчавший семеновец. – Оплошали, братцы. А все Орловы эти, прохвосты!

Раздались нестройные голоса.

– Да, нам-то ничего не перепало, все им…

– Точно, маху дали!

– Ну и баста! – взвился измайловец. – Переделаем! Поцарствовала немка, хватит! Мы ее возвеличили, мы же ее…

– Тише! – воскликнул семеновец, самый трезвый из всех.

Но оратор не слышал.

– А Гришку в Мойке утопим! А уж Алехана…

– Да его четвертовать мало! – забасил преображенец. – Цареубийца проклятый!

Все одновременно галдели, стучали по столу, так что нежно звякала посуда, и никто не замечал, как жадно прислушивается к их пьяному бреду хорошенький юноша за соседним столом.

– Все, решено! Катерину долой!

– И то, – подначивал красавец, – а то дружочек наш Гришенька, небось, себя царем уже видит.

– Не бывать Орлову! Долой немку!

Сильно громыхнула рядом с ними пустая бутылка, которую яростно швырнули на пол.

– Хватит! – услышали гуляки молодой сильный голос, заставивший их притихнуть и обернуться. А Сергей, запуливший в компанию бутылкой, уже сам шел на крамольников.

Кто-то присвистнул.

– Ба, братцы, это ж Ошеров! – воскликнул маленький измайловец. – Конный! Алеханушки нашего первый друг. Адъютант, так сказать.

– Орловец проклятый, – пробормотал преображенец. В первую минуту всем стало не по себе оттого, что подслушали их пьяные речи, хотя они и болтали, ни о чем не заботясь.

Сергей задыхался от возмущения и нужных слов не находил.

– Как вы посмели!.. Вы… Вашими погаными языками… Имя государыни!

Его кулак сжимался сам собой. Все молчали.

– Юноша, – наконец сладенько протянул невозмутимый восточный красавец, – идите-ка отсюда, пока целы! Не оскорбляйте господ офицеров.

– Если смолчу на ваши речи разбойничьи… буду вам же подобным подлецом!

– Ребята, он, кажись, драться хочет, – пробасил преображенец, с любопытством разглядывая юного подпоручика.

– Прихвостень орловский! – с ненавистью крикнул измайловец. Ошеров круто развернулся к нему.

– Алексей Григорьевич – мой друг! – проговорил четко, медленно, но в голосе звенел нарастающий гнев.

– Хорош друг! Цареубийца! – усмехнулся измайловец и тут же невольно вскрикнул от боли, схватываясь за щеку. У Сережи рука заныла, он потер ладонь, которую сейчас лихо приложил к лицу противника. Все повскакивали с мест.

– Ах ты! – загудел преображенец. – Вот как! Наших бить? Ну, получай, сволочь!

И трое вояк с криками «бей орловца!» накинулись на Сергея. Лишь красавец с татарскими глазами быстренько ретировался, да так, что приятели и не заметили.

– Виват Екатерина! – только и успел крикнуть Сережа.

Остальные присутствующие в кабаке господа, почуявшие, что не простая драчка началась – делом пахнет политическим, тоже постарались поскорее исчезнуть. Лишь один молодой поручик, вскочив с места, бросился к дерущимся.

– Ополоумели, господа! – закричал на весь кабак. – Трое на одного!!!

Но никто его не слышал. Шум, крики, тяжелый кабацкий воздух… Опомнились, впрочем, скоро, но лишь тогда, когда Сережа оказался без чувств лежащим на полу. Возле его головы медленно набухала лужица крови. Громко ахнул поручик, пытавшийся заступиться за Сергея, и бросился к поверженному:

– Сволочи! Никак, убили его! Постарались, палачи… Поздравляю!!

– Да ты… Митька, ты таво… – бормотал ошеломленный преображенец, тупо глядя на свою жертву.

– Чего «таво», скотина?! А ты чего вылупился? – закричал поручик на перепуганного хозяина заведения. – А ну помоги!

– Братцы, – едва не всхлипнул протрезвевший семеновец, – это ж друг Орловых! Что же теперь с нами будет?

– Может, еще живой? – измайловец весь затрясся. А потом заорал:

– Это все он, морда татарская, он все подбивал на крамольные против государыни речи, а сам сбежал, паскуда!

Преображенец уже тоже сбежал.

– Так, – решил семеновец, – если царица не повесит, так Алехан косточек не оставит! Айда!

Опомнившись, приятели выскочили из кабака.

Поручик Митя не обратил на них внимания, он возился с раненым. Митя же и раздумывал, куда отвезти Сергея, так и не приходившего в сознание – адреса его он не знал. Наконец придумал: «К Орлову, Алексею Григорьевичу!»

Алексей обомлел, когда в его апартаменты внесли обессилевшее тело младшего друга – тонкая рука висит плетью, в черных кудрях – запекшаяся кровь…

– Это… что? – только и вымолвил Орлов.

Митя оробел перед сиятельным графом – огромный, грозный Алехан в этом миг мог испугать кого угодно. Поручик растерялся, и Орлов не стал дожидаться ответа. Кликнул слуг, подхватил как пушинку Сергея на руки, сам отнес его в свои покои и не отходил, пока юношу не уложили в постель. Сергей дернулся, застонал, попытался что-то сказать.

– Тихо лежи, – почему-то прошептал Орлов. – За лекарем уже послали. Все хорошо будет! Я скоренько…

Оставив с Сережей верных и расторопных слуг, Алексей вернулся к ожидавшему его поручику.

– Теперь выкладывай.

Митя смущался, однако ничего не утаил. Он хорошо расслышал, как ссорился Ошеров с гвардейцами, запомнил все едва ли не дословно. Сейчас он, глядя, как завороженный, в лицо Алехана, даже если б и хотел, не смог бы ничего скрыть. Алексей все сильнее мрачнел, сросшиеся густые брови придавали красивому, обычно добродушному лицу богатыря суровое выражение.

– Так, – протянул он по окончании Митиной речи, – выходит, что в кабаке всего и народу-то было, что ты, Сережка, да эти ребята?

– Нет, что вы, были люди, ваше сиятельство!

– Так чего ж смотрели все, – яростно стукнул по столу Алехан, – как трое одного бьют?!

– Все очень быстро случилось, – тихо, краснея, возразил Митя. – Мы и ахнуть не успели, а он уж лежал.

– Ясно. Кроме тебя, однако ж, никто и не вмешался! А этот дурачок все-таки потащился в кабак… Ничем его не проймешь! Ну а ты этих красавцев знаешь?

– Да, ваше сиятельство.

– Назови!

Митя назвал имена.

– Так вот, ежели встретишь, может, ненароком, знакомцев своих, передай им от графа Алехана: пускай свечки в церквах ставят о здравии раба Божьего Сергия, а не то сродникам их придется за упокой молиться. Понятно? Ну, будь здоров, поручик. Сам за Сережку помолись, сделай милость.

Митя поднялся со стула, откланялся.

– Спасибо тебе! – лицо Орлова смягчилось. – Молодец, догадался его сюда привезти. Я государыне о тебе расскажу…

– Что вы, не надо Алексей Григорьевич! – чуть ли не испуганно перебил Митя. – Да и что я такого сделал?

– Хорошо, ступай. Понадобишься, разыщу.

Едва Митя ушел, Алексей поспешил к Ошерову. У того был уже лекарь.

– Что? – взволнованно бросил ему Орлов.

– Думаю, не опасно. Его ударили по голове чем-то тяжелым. Вообще, похоже, били куда придется. Но кроме этой раны ничего особо страшного. Да и от нее скоро оправится, даст Бог.

– Слава Создателю! Вы уж постарайтесь, чтоб в кратчайший срок… Я ведь не постою за наградой.

Лекарь учтиво поклонился.

– Думаю, более врачебного искусства вашему другу поможет его молодость и крепость…Однако несколько советов все-таки дал.

Орлов подошел к Сергею. Тот пристально посмотрел на него и вымученно улыбнулся.

– А ведь я опять… слово свое нарушил, – выдавил слабо, с трудом.

– Ну-ну, не надо об этом! Вообще, брат, пока лучше молчи. Скорее поправишься. Ничего, Бог милостив.

Сергей сдержал стон, мучила страшная головная боль, подступала тошнота. Алехан ласково, отечески как-то, провел своей огромной ладонью по его кудрям и с чувством повторил:

– Бог милостив!

* * *

На следующий день государыня Екатерина Алексеевна прочла краткое изложение сего дела в письме, которое прислал к ней Алексей. В конце письма Орлов даже не просил, а едва ли не требовал аудиенции. Государыня, дочитав, поморщилась: покоя ей если и ожидать, то по милости Божией лишь на том свете!..

– Так и будем, государыня, делать вид, что все прекрасно? – спросил Алексей после обычных вежливых приветствий и вступлений. Екатерина изумилась – она ожидала другого начала и даже заготовила ответ, но сейчас ей ничего не оставалось делать, как переспросить:

– Ты о чем?

– Об Ошерове, матушка. Только Господь спас ему жизнь. Все иначе обернуться могло бы, и мне сейчас приятеля пришлось бы отпевать. Имена виновных мне известны. А главный виновник известен и вам – Панин.

– Запомни, Алексей Григорьевич, крепко: для держав иностранных у нас всегда все прекрасно.

А у себя, внутри, по-хозяйски, мы всегда со всем разберемся, и беспорядков не допустим. Вот ответ на твой вопрос. Что же касается сего дела, то ясно как день: в кабаке совершившееся есть разбой, и виновные будут наказаны. Но причем, позволь спросить, здесь Панин? Разве Никита Иванович повелел сотворить сию каверзу?

Орлова не обманула наигранная наивность императрицы.

– Война у нас идет, – глухо проговорил он, глядя в пол. Потом поднял смелые глаза: – Так вы уж решите, государыня, за кого вы?

– За державу Российскую, – сухо ответила царица. И, ясно и спокойно глядя в пылкие глаза Орлова, прибавила: – Меня Господь избрал властвовать над народом русским. И потому судьба моя – каждому угодить пытаться, ибо все так по-разному мыслят, столь различны и по достоинствам, и по нраву, и по способностям. И Боже упаси меня склониться до пристрастия к какой-либо партии, Алексей Григорьевич, – тогда конец! Не будет единения, не будет дела – грызня начнется. А мне надо, чтобы работали! России пользу приносили, сил не жалели на благо ее. Потому как ответ-то перед Богом мне давать.

Орлов меж тем гнул свою линию.

– Всем не угодишь, государыня! Мыслить дерзаю, что зря даже стараться изволите. Что же до сути дела сего, так сами знаете, матушка, не в пьяной драке она. На нее вообще плевать бы можно было, кабы человек в беспамятстве не лежал. Дело совсем в другом…

Неожиданно речь его прервал резкий звук – то ли мощный выстрел, то ли малый взрыв… Алексей вскочил, нахмурив густые брови. Екатерина невольно побледнела. У обоих мелькнула одна и та же мысль: покушение! Слышно было, как засуетилась перепуганная челядь. Но тревогу поднять не успели, в комнату, где сидели императрица с Алеханом, уже входил крайне спокойный Григорий Орлов. Он был без парика, темные кудри растрепались, а прекрасные холеные руки были жутко перепачканы невесть чем.

– Друзья, не бойтесь, – поспешил объявить Григорий. – Это я опыт ставил химический. Не прошло!

От пережитого испуга Екатерина в гнев вошла:

– Теперь химия! То физика, то астрономия, то артиллерия! Займись чем-нибудь одним, но серьезно, а лучше всего – делами первой государственной важности!

– Сам я ведаю, чем мне заниматься, – огрызнулся Григорий. – А вся сила опытов научных – в терпеливом их повторении. Я еще попробую…

– Во дворце?! – возмутилась царица. – И не мысли! Поищи другое место.

– Что ж, поищу!

– Не ссорьтесь, – попросил Алехан. – Ты хоть цел?

– Видишь сам! Что мне сделается?

– Смотри, а то еще глаза лишишься, как друг твой Потемкин.

– Гришу-то не приплетай!

И Григорий, гордо подняв красивую голову, вышел, не откланявшись.

Императрица и брат молча проводили его взглядом.

– Переживает он, матушка, – сказал Алехан. – В глаза перед ним лесть бисером рассыпают, а за глаза – травят.

Екатерина промолчала. Она ощущала свою вину перед любимым «Гри Гри». Он рисковал ради нее жизнью, а теперь вынужден довольствоваться положением фаворита – позорным, что ни говори. Но в ушах ее ясно звучали слова Никиты Ивановича Панина: «Императрица всероссийская может делать, что хочет, но госпожа Орлова царствовать не будет!»

– Подожди!

Она на минуту исчезла из кабинета, но вскоре явилась с запиской в руках. Резко, немного наигранным жестом протянула ее Алехану. Лицо, пожелавшее остаться неизвестным, настоятельно рекомендовало царице убраться из России, уступив престол сыну Павлу. Пока Орлов, усмехаясь, читал эту записку, Екатерина, засучив рукава (признак гнева), в раздражении ходила по комнате.