Текст книги "Византийский двор"

– Супер-стар!

Имел ребенок и явные художественные задатки: просто так, от нечего делать, вдруг брал чистый лист бумаги и карандаши, садился к столу и быстро, почти без исправлений, рисовал пестрого попугая или леопарда. В необычном колорите, в правильных пропорциях, с передачей движения.

Отвели его к преподавателю музыки, проверили слух:

– Ля-ля… Ре-ре… А теперь: до-ре-ми. А попробуй еще выше: ля-ля…

У ребенка чудесный музыкальный слух.

Словом, вундеркинд, с гуманитарным уклоном. Стали водить его и на музыку, и в студию рисования, и на секцию гимнастики.

Влад будто вернулся в свое детство, словно стал для него Матвей-сын – другом детства Юркой. Влад порой ловил себя на мысли, что как-то странно завидует ему – родному сыну, как когда-то завидовал Юрке. Даже такое проскальзывало в его душе.

Еще, незаметно для себя, стал Влад и «дядей Алешей». Во время игры в шахматы, вдруг прерывал партию, выходил на средину комнаты. Сын тут же радостно спрыгивал с дивана. И они начинали сражаться на кулачки. В боксерской манере дяди Алеши, Влад отводил назад за спину свою левую руку, а правой наносил меткие удары-укусы противнику:

– Ах ты, дундукович! Ах ты, шакальмасов! Родного батьку бить!..

А Матвею-то радости: кулачками – в отцовский живот.

Как и дядя Алеша, старался Влад жене по хозяйству помогать. Собственный отец для него авторитетом никогда не был, хоть он и любил его. Отец работал водителем автобуса, круг его интересов ограничивался работой и рыбалкой. Книг он не читал, только газеты. По хозяйству маме почти не помогал, считал – с него достаточно того, что он зарабатывает деньги и семья материально не нуждается. С Владом им всегда было трудно найти общий язык.

Отношения между родителями в их семье Владу тоже не нравились: родители между собой часто спорили по мелочам, не раз собирались развестись. Но принадлежали к тому типу пар, которые разводятся на протяжении всей своей совместной жизни, однако до окончательного разрыва дело так и не доходит, а потом один из них очень тяжело переносит потерю ушедшего супруга…

По вечерам, когда Матвей лежал в своей кровати, перед сном Галя читала ему разные книги на русском: сказки или жития святых. Слушая мамино чтение, Матвей в это время имел привычку что-то вертеть в руках – плюшевого котенка или фигурки пластмассовых рыцарей. И так засыпал. Он, конечно, не против бы в это время поиграть и в электронную игру, но такое мама не допустит. Мама вообще настроена против всех компьютерных игр. Отстала от жизни.

Сказки и жития, конечно, интересны. Но не менее интересны истории папы о его детстве: «Приключения Юрки, Влада и Сашки».

Порой Влад ложился рядом с сыном в его детскую кровать. Благо, кровать была достаточно широкой, на такой и двум взрослым места хватило бы. (Иногда в выходные, когда Матвей ни свет ни заря вбегает в комнату родителей и сразу включает все, что можно включить: телевизор, компьютер, лэптоп, музыкальный центр, а солнышко едва-едва взошло и в окошке только рассеивается ночная мгла, Влад с Галей спасаются бегством, – шасть в детскую, и оба – в кровать Матвея. И молча, молча, без слов, с закрытыми глазами, чтобы не улетел тот легкий и пугливый утренний сон выходного дня…)

Так вот, порой лежит Влад вечером рядом с сыном и рассказывает ему страшные, холодящие душу, но всегда – со счастливым концом – истории трех друзей.

Юрке в этих историях всегда отведена роль заводилы, вожака, лидера. Юрка – дерзкий, отважный. Ничего не боится. Прыгает с крыши высокого дома, на Днепре дерется с пиратами, залезает с горящим факелом на вершины гор. Юрка непромокаемый, несгораемый, непотопляемый. Как Ниндзя. Юрка побеждает любых монстров, его боятся ведьмы и колдуны, на него жалуются соседи.

Сашка – тот на Юркином буксире. Сашка – солдат, не командир. Верный оруженосец конного рыцаря. Не такой проворный и ловкий. Мешок. Дундук, одним словом. Все приключения придумывает Юрка: развести костер на крыше, отправиться в путешествие на плоту, натолочь серы из спичек для бомбочек. Сашка помогает самоотверженно, но почему-то ему потом и больше всех достается. Сашку порой бьет его папа – больно по заду, и ставит в угол.

Влад в этой веселой троице – посередине. Не устроитель всех этих забав, скорее, он – главный советник Юрки. Влада редко наказывают за их проделки, он всегда каким-то чудом выпутывается.

                                                         ххх

«…И выкопал он себе пещеру в горах, сотворил молитву и поселился там. И вел строгую подвижническую жизнь. В пищу употреблял только сухой хлеб да воду, и то через день, а иногда даже и через два. Нередко же Антоний не принимал пищи и целую неделю. Многие, узнав о святой жизни подвижника, приходили к нему, изъявляли желание жить с ним…»

Читала мама, а Матвей, теребя плюшевого кота, слушал, то задирая коту хвост, то скрещивая его лапы на груди.

Где-то там, за океаном, в Киеве, находятся эти таинственные пещеры. Страшные, темные. И какой-то монах-отшельник, в черной одежде, с бородой до живота и длинными волосами, пришел в Киев от святой Афонской горы. Взобрался на горы над Днепром и зачем-то выкопал там себе пещеру. Не искал клад – ни золото, ни доллары. Выкопал пещеру, в которой много лет жил и молился Богу. Вот диво-то! И зачем в пещере жить, если можно жить в квартире? В квартире есть и телевизор, и компьютер. Но молиться Богу лучше в глубокой, темной пещере. Бог тогда лучше тебя слышит. И ангелов в пещере много. Ангелы не только в небе живут. Чем глубже пещера, тем больше там ангелов.

Следом за Антонием, тем бородатым стариком, выкопал неподалеку себе пещеру и другой старик – Феодосий. Правда, когда Феодосий пришел туда, на горы, он еще не был стариком, – убежал от своей мамы в монастырь против ее воли. Старики от мам не бегают. Но все-таки трудно себе представить Феодосия без длинной бороды.

И зажгли они там, глубоко под землей, свечи, и стали молиться. И почти ничего не ели и не пили. Ни глотка пепси-колы. Про Макдоналдс и говорить нечего.

Страшно там им было, холодно. Ветер носился, завывая над древними кручами, и крутилась лодка в бурю на волнах Днепра, и летел сорванный кленовый лист, и тревожно кричали чайки. А Антоний и Феодосий сидели в своих пещерах, молились. «Госпо-оди, помилу-уй…» – отвечали им многоголосые ангелы из подземных ходов. «И весь живот свой Христу Богу предади-им…» – повторяли Антоний и Феодосий.

И от этого «весь живот» у Матвея самого в животе всегда холодеет, когда слышит эти слова. Ведь не шутка же, не шутка это. Не ноготь пальца, не волосы, а живот – весь свой живот! – Богу отдать. Как же потом жить-то, без живота?!..

Потом к двум киевским пещерникам спускается третий – Матвей Прозорливый. Тоже с длинной бородой и в черной рясе. Матвей Прозорливый все видит и все знает наперед. Он видит бесов. Бесы то мчатся на свиньях по городу, то бросают в монахов какие-то желтые дурманящие цветы, то дико визжат, чтобы монахов испугать. Но не боятся их бородатые пещерники. Они бесам могут и по шее дать, и тумаков им, дундукмасовым и шакальмасовым.

Пока Матвей ненадолго увлекся плюшевым котом, пока припоминал что-то важное, под мамино чтение уже все горы наполнились монахами. Все пещеры! Пришли туда и Агапит, и Алипий, и Нестор. И началось там такое, такое… Церковь взлетала в небо, и разбойники каменели от одного прикосновения к ним монашеской руки, и затворников, избитых бесами, выносили из пещер.

Там, в пещерах, порой появлялись и Юрка с Сашкой, непонятно, правда, в какой роли, – то ли угодников, то ли разбойников. И кот Матвея – черный, плюшевый – тоже туда проникал, кудесил там и шалил, задувая свечи и громко, жалобно мяукая, будто обиженный тем, что все его забыли. И сам Матвей тоже появлялся в пещерах. Хотел поймать сбежавшего кота, гонялся за ним, ползал на коленках по холодному земляному полу. Иногда во время погони попадал в келью какого-то бородатого монаха, склоненного над книгой. Подолгу смотрел на него – молящегося, перебирающего в руках четки. «…И весь живот свой Христу Богу преда-а-дим…»

Антоний, здравствуй! Хэлло! Это я, Матвей, твой друг из Чикаго! Привет, Феодосий! Это я, Матвей из Чикаго. Юрка и Сашка, и вы тут?!..

Выпал из застывших пальцев ребенка плюшевый кот. Рот Матвея приоткрылся, веки его легонько вздрогнули.

– Спи, спи, сынок…

                                                        Глава 4

Все-таки Влад добился своего. Не сломался. Выдюжил. А мог-то и – буль-буль – опуститься на дно, на самое донышко.

Первое время по приезде в Штаты он страдал от иммигрантского шока. Конечно, жалел, что поддался на уговоры родных и уехал в Америку со всеми (Галя – еврейка). Кому в Чикаго нужен украинский историк? Никому не нужен. Вешай диплом на гвоздик.

Он и повесил, и пошел по славному пути многих мужчин-иммигрантов в Америке. Такси. Эх, прокачу.

Ничего другого придумать для себя не мог. И потихоньку начал выпивать. Заливать свое иммигрантское горе-горюшко, оплакивать неудавшуюся, потерянную жизнь. Конечно, обвинял не только себя, но и родителей, и Галю. Жена, как никак. Тоже должна нести ответственность за страдания мужа.

Но со временем поосмотрелся, пообвыкся к новой жизни в чужой стране. Слезами и водкой горю не поможешь, сколько ни лей. Закончил годичные курсы и получил специальность библиотекаря. Тут и диплом его пригодился. И работу нашел – в центральной публичной библиотеке Чикаго, там неплохая секция славянской литературы.

Работа библиотекаря, в общем, не сложная, многие наверняка мечтают о такой: сносная зарплата, медстраховка, длительный отпуск, больничные. Государственная работа – островок коммунизма в бушующем океане рынка.

Одно плохо – скучно, неинтересно. В основном, требуется лишь умение пользоваться электронной системой внутрибиблиотечной городской сети. Что должен делать библиотекарь? – Вносить информацию о новых поступлениях, помогать посетителям находить книги, CD– и DVD-диски, расставлять книги и кассеты на полках в конце рабочего дня. Посещать бесконечные рабочие заседания. Пожалуй, все. Еще выслушивать панические слухи коллег о грядущем сокращении.

И так – день за днем. Спустя некоторое время на кухонном столе в доме Влада снова стала частенько появляться бутылка, правда, уже не дешевой водки, как несколько лет назад, когда нуждались в деньгах, а напитка поизысканней – рома или коньяка. Небольшие сверкающие бутылочки объемом пол-пинты, что в пересчете на русскую систему мер – в аккурат граненый стакан, под краешек.

И снова зазвучал ропот Влада и его жалобы на жизнь. Галя, конечно, к нему ближе всех остальных. Как и полагается любящей жене, ей первой и удар сносить.

Не пожирала Влада ностальгия, как прежде, и в Киев, вроде бы, уже не так сильно тянуло. Однако ничего не радовало. Рождение сына не укрепило семью, не помогло Владу обрести душевный покой, а наоборот, еще больше усугубило его тоску и гнев на себя и на весь мир. Смутно догадывался: все из-за того, что не может он жить без дела настоящего, достойного, чему бы стоило себя посвятить.

Так зашатало и затрусило его, так сдвинуло со всех опор, что начал пить едва ли не каждый день. Сложности в отношениях с Галей подошли к таким рубежам, что замаячил развод.

Галя и сама не ожидала, что Влад, по натуре спокойный, сдержанный, трезвомыслящий, – так «выскочит из мерки» и пойдет вразнос.

Уже оба побывали у адвоката и проконсультировались насчет юридических деталей развода. Уже спали в разных комнатах и не разговаривали неделями. Тогда-то появилась в жизни Влада церковь.

…В Киеве он к Православию пришел благодаря Стасу – приятелю-однокурснику, когда учился в Киево-Могилянской академии. Влад и прежде интересовался христианством, но, скорее, из любопытства, чем по потребности души. Крестился, когда учился в академии. Вместе со Стасом стал посещать церковные службы.

Стас тогда верой горел, подумывал даже бросить академию и пойти учиться в духовную семинарию – хотел стать священником. Вот и воспламенил он тогда приятеля Влада, поднес свою свечечку к его свечке, ожидавшей огня… Кстати, под влиянием Стаса, и Галя – хоть еврейка – тоже покрестилась.

Тогда, в середине девяностых, Украина переживала религиозное возрождение, и студенческие годы Влада совпали с этим временем. Вместе со Стасом ходили и в Лавру, и в древнюю Китаеву пустынь, где новые монахи расчищали заваленные старые пещеры. И на Лукъяновское кладбище ходили, где один светлый душой иеромонах служил панихиды по всем киевским новомученикам сталинского лихолетья.

Стас рылся в архивах КГБ, встречался детьми репрессированных священников и уцелевших очевидцев. Хотел собрать и составить летопись тех страшных лет. Начиная с 1933-го года, репрессии против духовенства были поставлены на поток: расстрелы проводились в подвалах Лукъяновской тюрьмы, потом ночью из тюрьмы, будь она трижды проклята, трупы вывозили на телегах и закапывали во рвах Лукъяновского кладбища. Много тогда было загублено священников, монахов и профессоров духовных академий. Много невинной крови впитала та земля старого киевского кладбища…

Стас и бороду себе отпустил лопатой, как у священника. И прозвище у приятелей получил – Борода.

Влад бороду не отпускал, брился аккуратно и волосы стриг довольно коротко. Но душой тогда впервые прикоснулся к вере, ощутил тот страшный, сладкий холодок и тепло…

И вот, спустя десять лет, когда все это уже отошло за дальние горизонты – и Киево-Могилянская академия, и Борода, и те молебны, и Киев, унылый, хмурый, отделенный от Московии заборами и тынами, снова, уже в чикагской жизни, Влада появилась церковь.

Сам не знал тогда, как церковь сумеет помочь ему. Но пришел с надеждой. Ведь не хотел расставаться ни с женой, ни с двухлетним сыном. Бывает так – сорвало человека и понесло, помимо его воли. Хотел бы остановиться, да не может.

После работы приезжал Влад в церковь на вечерние службы. Слушал чтение псалмов. Слушал, но не слышал. Все решал: сделать ли ему последний шаг и начать спать с Ритой, коллегой в библиотеке? Рита давно была в разводе, дочь ее выросла, поступила в колледж и жила в студенческом кампусе. Рите явно надоело флиртовать с Владом и уже без всяких обиняков приглашала его к себе домой.

Встретил он случайно там, в полупустой вечерней церкви, одного художника – обрусевшего грека, родом из Одессы. С необычным именем – Гурий.

У Гурия тоже была борода лопатой, правда, уже поседевшая, хотя Гурию не было и пятидесяти. По натуре – молчун, смотрел он мрачно исподлобья. Во время служб стоял, не шевелясь, застыв, как изваяние. Худое, бородатое изваяние. Только порой руки его вздрагивали и делали вдруг странные движения: то резко выбрасывали из кулака все пять распрямленных пальцев, то судорожно разворачивались кистями. Странные руки! Руки художника.

Они познакомились. Гурий, хоть и немногословен, но, проникшись к Владу симпатией, рассказал о себе: он занимается живописью и пишет иконы. Когда-то в Одессе он начинал, как художник, но стал бандитом. Потом со своим бандитизмом покончил. Приехал в Америку, занимался ремонтами зданий и уже не надеялся, что когда-нибудь вернется к живописи. Однажды, делая ремонт в коптской церкви, встретил там монахиню по имени Мариам, из коптов (египетских христиан). Эта встреча перевернула всю его жизнь: под влиянием Мариам Гурий приобщился к вере, научился писать иконы и вернулся к картинам. А Мариам уехала обратно в Египет, где жила в монастыре, но они поддерживали связь. Однажды она ушла в пустыню совершать подвиг безмолвия и там умерла от разрыва сердца. Гурий ездил в Египет, когда Мариам перезахоранивали, переносили ее тело из пустыни на монастырское кладбище. Он посвятил ей несколько своих картин…

Каких только историй в жизни не бывает!

После вечерних служб они с Гурием стали заходить в греческое кафе неподалеку от церкви. А иногда заглядывали и в египетский духан, где курили кальян с какой-то сладкой травкой. Пили там такой крепкий кофе, что Влад потом не мог заснуть до утра.

Гурий собирался в новую поездку. Вернее – в путешествие-паломничество. В Египет и Иорданию. Несколько лет назад он уже совершил подобное паломничество, теперь собирался снова. Гурий был влюблен в пустыни Ближнего Востока, где уже побывал – в Аравийскую, Синайскую, Иорданскую.

Он ехал без группы, один, заранее разработав маршрут со специальным гидом-проводником в Египте. (Университеты Египта, Иордании и Израиля оказывают такие услуги.) В этот раз собирался побывать в древних Фивах, где еще валяются гигантские глыбы рухнувших тысячи лет назад колоссов, затем посетить Александрию, оттуда – на Синай, и закончить это трехнедельное путешествие в древней Петре.

…И пошел Влад в то удивительное путешествие по святым древним местам, с гидом-проводником из Каирского университета по имени Ахмед и водителем-арабом. Водитель, очутившись в любом населенном пункте, тут же исчезал – якобы к родственникам, а возвращался с большим опозданием, весьма помятый и с мутными глазами.

Но Аллах и с тем водителем, и с гидом Ахмедом, постоянно и по любому поводу клянчившим у них с Гурием деньги, и хвастливо не выпускавшим из своих рук IPhone последней модели.

…Словно воскресали перед глазами Влада призраки древней Византии. Императоры, свита, опальные патриархи. Места сражений императорской армии с кочевыми сарацинами, неудачные походы императора Валентина, страшные битвы Юстиниана с персами. И башни, и базилики, возведенные в городах и пустынях императрицами Еленой и Евдокией, и многочисленные монастыри дикой Фиваидской пустыни, скиты и лавры.

И брели под стражей мужественные, впавшие в государеву немилость патриархи, из Иерусалима и Александрии, в гибельную Петру, в рудники и каменоломни, умирать там или ждать помилования из великого града Константинополя…

Все то, что когда-то так любил Влад, чем когда-то пылко увлекался еще с отрочества, все прочитанные им книги по истории Византии, когда-то взятые у дяди Алеши, а потом в библиотеке Киево-Могилянской академии и в архивах Национальной исторической библиотеки, поездки на археологические раскопки в Крым и Львов, – все это не умерло, не прошло бесследно.

Где они только ни останавливались на ночлег! И в палатках бедуинов, и в пещерах, спали и на досках, подстелив верблюжьи рогожи. В Александрии позволили себе роскошь – заночевали в гостинице. В холлах гостиницы сверкали рекламы шикарного казино, а под окнами громко скулили голодные собаки…

Ночевали и просто под открытым небом. Сидели у костра, слушали заунывные арабские песни Ахмета. Иногда Гурий читал псалмы: «Окропиши мя иссопом и очищуся… Не убоишися от страха нощного и беса полуденного… На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия…»

Много псалмов он знал наизусть. Голос имел низкий, прокуренный. Порой читал так тихо, что стреляющие искрами головешки заглушали его речь: «Жертва Богу дух сокрушен. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит…»

Но очень отчетливо слышал Влад каждое слово, вылетающее из тех уст. И наконец стал тогда понимать Влад, что не он – самое главное на Земле, что он – лишь песчинка, среди миллиардов песчинок этих древних пустынь, которые разнесет ветром во времени. И не нужно, нельзя так себя любить и так жалеть. Не себя нужно любить, не свою ничтожность.

Подыми голову, раб Божий! Взгляни на это черное небо в обжигающих глаза звездах! Что бы ты делал без этого неба?! Кем бы ты был?! Что была бы твоя жизнь без этих звезд?!..

Гурий умолкал, брал палку и ворошил ею угли в костре. Бросал задумчивый взгляд на Влада и вдруг, улыбнувшись, подмигивал ему…

Потом они сидели в аэропорту в Аммане в ожидании обратного рейса. Оба – обожженные солнцем, с выгоревшими волосами, похудевшие. Гурий почти ничего не ел все это время, истощал еще больше. Влад тоже сбросил килограммов, наверное, пять, джинсы на нем болтались мешком. Повсюду на сиденьях и на полу аэропорта сидели и лежали женщины в паранджах и мужчины в халатах. Ходили наряды иорданской военной охраны в светлой униформе, смотрели на пассажиров с большим недовольством. Конечно же, потребовали документы у двух подозрительных типов с большими рюкзаками – Влада и Гурия. Охотно взяли у них последние доллары. Но уж ладно, не жалко. Восток ведь. Нельзя не дать.

Тогда-то, в аэропорту Иордании, Влад твердо решил, что не оставит Византию. Ни за что. Сделает для этого все возможное и невозможное.

И вот теперь уже третий год он учился заочно в университете штата Кентукки. Работал над диссертацией о Византии. Если защитит, то получит ученую степень доктора исторических наук. Мистер Влад. Доктор Мостоффой.

Жаль, что Гурий опять уехал – в Парагвай, расписывать там православный храм и часовню. Сказал, что года на два.

                                                        Глава 5

Кто знает, как долго бы продолжались музыкальные занятия в квартире Юрки, прерывавшиеся кулачными боями с дядей Алешей.

Все трое – Юрка, Влад и Сашка – уже закончили школу. Что делать дальше? У Юрки и Сашки выбор был весьма ограничен, поскольку учились из рук вон плохо: Сашка в науках был тугодум и с трудом тянул школьную программу, а Юрке учиться было просто неинтересно. Чуть получше была успеваемость Влада, но в институт со своими знаниями и оценками вряд ли бы поступил. К своему увлечению историей Влад тогда не относился как к чему-то серьезному, считал это обычным хобби, таким же, как, скажем, филателия или нумизматика.

Короче, закончилось тем, что все трое надели рабочие халаты и стали учениками слесаря в трамвайно-троллейбусном депо, где работала Сашкина мама. Не знали, возьмут их в армию в следующий призыв или нет, – в конце восьмидесятых загребали уже не так густо.

И вот, в чудесную пору юности, когда жизнь кажется бесконечной, а любые помехи – легко преодолимыми, случилось невероятное событие. В их районном доме культуры вдруг зазвучала музыка. Настоящий рок! «Роллинг Стоунз», «Квин», «Дорз». Нет, конечно же, звезды рока – ни Мик Джаггер, Фредди Меркьюри или Джим Моррисон, – никто из них не приехал на гастроли, чтобы дать забойный концерт в районном доме культуры. К сожалению, знаменитые музыканты ни сном ни духом не ведали о существовании того невысокого трехэтажного здания в Московском районе города Киева.

Те песни исполняла одна малоизвестная рок-группа. Четверо молодых мужчин лет двадцати пяти имели свои музыкальные инструменты и аппаратуру. Играли они уже несколько лет, выступали в кафе, барах, на сельских свадьбах, принимали участие в разных городских фестивалях, но знаменитыми пока не стали. У них не было помещения для репетиций.

Помещение в районном доме культуры для них нашел примечательный тип по имени Артур Борисович. Он же – Борисович – формально считался и руководителем той рок-группы, и ее продюсером.

Артур Борисович не был похож на обычного продюсера из шоу-бизнеса. Классический продюсер одет в деловую тройку, всегда имеет при себе кожаный дипломат, туго набитый выгодными контрактами.

Артур Борисович, однако, был куда выразительней. Когда-то он выступал в Киевском театре оперетты, но, по его словам, из-за закулисных интриг вынужден был покинуть сцену.

Было ему около пятидесяти лет. Он привлекал внимание своей внешностью – хорошо сложенной фигурой, черными густыми волосами, обрамлявшими его смуглое лицо, особую прелесть которому придавали глубокие темно-карие глаза. Его тщательно выбритое лицо дышало мужественностью, но это была мужественность не солдафона, а артиста.

Общаться с такими людьми весьма приятно. Рядом с ними жизнь сразу начинает сверкать, открывается новыми гранями, кажется не такой блеклой. «Господа, жизнь – прекрасна! Жизнь – это игра, наслаждение, театр!» – словно говорят эти люди миру, и мир с завистью смотрит на них. Каждый себе думает: «Вот бы и мне тоже научиться так жить…»

Одевался Артур Борисович соответственно своему положению: в черный кожаный плащ и черные остроносые туфли. Часто носил элегантно завязанный шейный платок, а на голове – широкополую светлую шляпу. От него всегда исходил пряноватый запах одеколона и нередко – коньяка. Плащ он снимал сразу, переступив порог помещения, небрежно бросая его на стул, а шляпа еще долго оставалась на его голове, почему-то он не любил с ней быстро расставаться.

Он имел бархатистый баритон, правда, уже утративший былую силу и красоту из-за сигарет и алкоголя.

Итак, Артур Борисович неожиданно объявился в районном доме культуры, директором которого была одна одинокая, бездетная и очень амбициозная дама лет сорока пяти. Вероятнее всего, встреча бывшего певца оперетты с директором дома культуры произошла сначала в другом месте и в более интимной атмосфере, а уже потом их личные интересы совпали с профессиональными.

Борисович получил должность руководителя по музыкальной работе с юношеством района, а в одном из пустовавших залов дома культуры на первом этаже появились музыкальные инструменты, колонки и усилители той безвестной рок-группы, продюсером которой был Артур Борисович.

К слову говоря, помимо этих должностей, Борисович еще работал консультантом по вопросам культуры в Доме офицеров и руководил какой-то секцией в городском Фонде деятелей искусств. Вот так надо жить! Как тот шмель, что порхает с цветка на цветок на лугу жизни, собирая только нектар своими мохнатыми лапками. Ж-ж… Ж-ж…

Борисович постоянно был занят, вернее, часто отсутствовал, совершенно не занимаясь музыкальным развитием юношества в районе. Ай-яй-яй! Появившись, заглядывал лишь на несколько минут в репетиционный зал, источая благовония одеколонов и коньяков. И, не снимая шляпы, потом надолго исчезал в кабинете директрисы, где они, за закрытыми на замок дверями, изыскивали, наверное, новые способы муз-работы с юношами.

А жизнь Юрки, Сашки и Влада в корне изменилась. Инструменты! Настоящие электрогитары, ударник, орган! О-фи-геть!..

Договор был таков: ребята из рок-группы репетируют в зале дома культуры в определенные дни, в остальное время их инструментами пользуются «юноши района» – Сашка, Юрка и Влад, которые и раньше заглядывали в тот дом, где играли в бильярд и настольный теннис.

Ребята-музыканты разрешали троице присутствовать на своих репетициях, в свободное время охотно обучали их из рок-музыки тому, что умели сами.

Юрка, разумеется, взял в руки соло-гитару. Взял, побледнев лицом, как святыню, поднес ее к свету и сдул с натянутых струн пылинку. Сашка, понятно, сел за клавишные – не зря, значит, страдал в музыкальной школе, не зря изнывал на уроках сольфеджио. Влад решил попробовать себя на ударных. Нужен был еще бас-гитарист. Попробовали двух претендентов. Не подошли. Решили пока обходиться своими силами: Сашка мог подыграть и на бас-гитаре в случае, если не хватало басов органа.

Вот и сложилась рок-группа. Крутая рок-группа, из трех музыкантов, один талантливей другого: Юрка, Сашка и Влад.

Первым делом – название. Название любой рок-группы – это ключ к успеху. Это имидж, это философия. Много они выпили в те дни водки и винчика, придумывая название. Все вечера пили: и в сквере, и в пельменной. Многое перебрали, пока, наконец, Влада не осенило:

– «Византия»! А?

– Стой, Владя, погодь… Это чё такое, бля, кто это такая? – спрашивал Сашка, надрывая тонкий жестяной ободок пробки на горлышке бутылки водки.

Они сидели на скамейке в саду во дворе, под цветущими липами и акациями.

– Как бы тебе, Сашок, объяснить? Была когда-то такая империя, самая интересная в истории. Там у них был и император, и двор, и армия, и простой рабочий народ, слесаря, как мы с тобой. Столица – Константинополь, или Царьград. По территории она была приблизительно такая же, как Совдепия, охватывала Европу, Ближний Восток и Северную Африку, – объяснял Влад, волнуясь, что его предложение могут отвергнуть. Уж больно мудреное название. Не все «рубят» в истории, как он. – На них нападали все, кто мог: арабы, вандалы, крестоносцы, славяне. А они все равно держались, держались аж тысячу лет! И все там у них было в золоте: и император, и весь двор, и вся их жизнь была в золоте!..

– Гм-м… – Сашка, уже с открытой бутылкой в одной руке и со стаканом в другой, хмурился. Византия какая-то, крестоносцы, вандалы. Непонятно. Но одно Сашке все-таки понравилось – двор там был в золоте. Это хорошо. А вот бутылка, пацаны, открыта. Выдыхается.

Сашка все равно знал, что его слово ничего не решает. Последнее слово – за Юркой. Он – лидер: гитарист, вокалист, душа компании, вернее, новой рок-группы.

– Византия… Византия… – забормотал Юрка, и на его скуластом лице пробежала тень сомнения. – Нет, что-то не то, не то…

Юрка задумчиво поднял голову, словно надеясь найти ответ в ночном небе, заслоненном изогнутыми ветками деревьев.

– «Византийцы»! А как вам такое название?!

– Полный атас! Ну, бля, вот это улетное название!

– Пацаны, такое название надо срочно обмыть. Наливай. За нас, за «Византийцев»!

                                                        ххх  

Артур Борисович был в восторге. Жизнь, друзья мои, прекрасна и удивительна. Вопрос заключается в том, умеем ли мы наслаждаться всеми теми благами, которые она так щедро посылает нам?

Появлялся он все реже в том зале, где отныне не прекращались репетиции. Но районное юношество, надо сказать, в Борисовиче не очень-то и нуждалось. Юношество итак оказалось одаренным и целеустремленным.

Влад соорудил дома ударные: раздобыл педаль бас-барабана, прикрепил ее к доске, обтянутой войлоком, чтобы стучало поглуше. Дома гупал этой педалью и колотил палочками по металлическим мискам и журналам, разложенным на диване в его комнате.

Игра на ударных требует от человека умения синхронно выполнять руками и ногами абсолютно разные движения. Скажем, когда правая нога бьет дважды в такт в бас-барабан, левая в это время поднимает педаль хета, а правая рука стучит мелко и часто по тарелкам, когда левая бьет по рабочему барабану. И в этом, на первый взгляд, хаотичном наборе различных движений должна возникнуть гармония звуков.

Не каждый музыкант, даже имеющий исключительный музыкальный слух, может справиться с таким заданием. К удивлению многих, да и самого Влада, он такими способностями обладал. Новое, неведомое будущее, которое сулила рок-группа, поманило и его. Во время домашних репетиций в его квартире стоял такой грохот, что жаловались соседи двумя этажами выше, не говоря о тех, кто жил за стеной.

Сашка достал свои не уничтоженные нотные тетради и книги, оставшиеся после музыкальной школы. Освежил в памяти музыкальную науку, пробовал теперь академические знания игры на пианино применить для исполнения крутого рока.