Текст книги "Дорога на Аннапурну"

Глава 5
Шестирукое время

Мы настолько ошалели от всего, что забрели в харчевню, где нам дали сильно перченых пельменей с пивом чанг.

Непальские пельмени «момо» наполняются самыми разными начинками: единственное, чего в них не может оказаться, – это говядины, потому что корову нельзя употреблять в пищу ни буддистам, ни индуистам. Все остальное – пожалуйста: с курятиной, козлятиной, ячьим мясом…

Мы попросили момо с овощами, поскольку считаем себя с Лёней спонтанными вегетарианцами — то есть по возможности стараемся увильнуть от съедения кого бы то ни было, но не афишируем это, не ставим себе в заслугу, а если уже ничего нельзя поделать, то тихо сидим в уголке и едим что дают.

Лёня только спрашивает в таких случаях:

– …Это не мясо дикого вепря?

Как правило, ему отвечают:

– Нет.

– А-а, ну тогда можно, – говорит он, давая понять, что у него существуют свои незыблемые религиозные запреты.

Когда-то мы с ним и Серёней даже сочинили по этому поводу песню и весело распевали ее. Правда, Серёня был с ней не согласен. Первые строчки такие:

 
Баранью ногу запечем
И поперхнемся ею!..
 

Однажды к нам в гости заглянула моя подруга Роза Султанова – красавица, ученый-музыковед, с некоторых пор она с семьей живет в Лондоне. В наши зрелые годы она вдруг освоила старинный восточный инструмент дутар, разучила фольклорные песни, танцы и бытовые сценки, пошила себе узбекский национальный костюм и… блистательно выступила перед английскими лордами в Вестминстерском Дворце. Потом проехала с гастролями по Франции, ей рукоплескали Америка, Япония и Китай.

И вот из родного Ташкента в Лондон Роза для своей семьи везла конскую колбасу. Ей, конечно, хотелось, чтобы мы ее отведали.

– Чем я вас сейчас угощу! – радостно воскликнула она за ужином.

Тут вся наша троица погрузилась в сумрачную меланхолию.

А Серёня сказал с печальным вздохом:

– Коней мы едим только в тяжелую годину…

Мы и нашего английского сеттера Лакки почти восемнадцать лет приучали прохладно относиться к мясной пище. На его шестнадцатом году нам вдруг позвонили из элитного клуба «Цезарь» и сказали, что для Лакки бесплатно будет доставлен домой новогодний подарок в виде изысканных фирменных консервов. Какие он больше любит? Из козленочка или из теленочка? Или из ягненочка с поросеночком?

Хорошо Лакки не слышал, что предлагают на том конце провода, а то бы он выхватил у меня телефонную трубку и честно признался: тащите, мол, и то, и другое, и третье, и четвертое. Только поскорее!!!

Но я строго ответила:

– Куриные с кашей и овощами!

В праздничной упаковке вместе с замечательными консервами, которыми никто бы не погнушался из моей семьи, нам передали визитную карточку. По высеченному на позолоте номеру телефона мы с легкостью могли отныне получать консультации о мероприятиях в элитном клубе «Цезарь»: всяких собачьих вечеринках, фуршетах, театральных представлениях с клоунами, дансингах и других веселых развлечениях, а также прилагался пропуск в клубный ресторан, куда можно – со скидкой – сходить пообедать всей семьей, включая и людей!

Мы:

– Лакки! – закричали. – Что ж ты нас не пригласил в ресторан праздновать свое шестнадцатилетие, когда у тебя такие возможности?!

Нет, я, конечно, понимаю: вегетарианство не слишком убедительно свидетельствует о праведности и благочестии. Жители Тибета, например, – мясоеды. До того там суровые условия, что без мяса никак нельзя. Но сама потихоньку стараюсь отойти от этой тибетской традиции.

Хотя Серёня все же сомневается в моей искренности. Как-то раз обиделся, что я съела его пельмени с лососем. Надулся и говорит:

– Я теперь буду только с мясом пельмени покупать! Да и то – со слоновым или с кенгуру. А и тут я подозреваю, – указал он на меня пальцем, – что ты съешь все и скажешь: «Надо же! Эти кенгуру не только симпатичные, но и вкусные!»

Я же отвечала ему:

– Сынок! Знаешь ли ты, что сказано об оскверняющем в «Корзине речей» несравненного Будды? «Разрушение жизни живых существ – вот что оскверняет человека, а не скоромная пища. Грубость и жестокость, оставление других без помощи, предательство и надменность – вот что оскверняет человека, а не скоромная пища. Ненависть и печаль, жадность и самолюбие, тревога и сомнения – оскверняют нас. Все исчезает здесь, как угасают, мерцая, лесные огни, – так говорил Учитель Великого Понимания. – Кто разгадал этот путь погибели и восстановления, чьи поступки никому не приносят страдания ни вверху, ни внизу, ни вдали, ни в середине, кто, охраняя жизнь всех существ: и тех, которые робки, и тех, которые смелы и сильны, видит в них себя, не убивает и не поощряет убийства, – того назову я истинно сострадательным. Озаренного мудростью, свободного от обладания, не опьяненного страстью, – назову я очищенным и неоскверненным…»

А Серёня:

– Есть такие люди, которые думают, что все – братья. Как правило, это люди, у которых нет ни машины, ни мобильного телефона – ничего.

Вот такие «братья» – то ли голландцы, то ли бельгийцы, в разношенных кроссовках на босу ногу, ели за соседним столиком «момо» с овощами. Решив, что мы тоже по этому делу в Катманду, – они заманили нас с Лёней в курильню опиума, где нам приветливо предложили на выбор марихуану, настой мухоморов и ЛСД. Но мы как-то не решились.

– И так ты, Марин, – Лёня говорит, – всегда и везде себя чувствуешь «под мухомором». А у меня жизненное кредо на сегодня на шесть часов вечера по непальскому времени таково: «Ничто не пьянит так, как трезвость!»

Кстати, о непальском времени: в центре города посреди площади на базальтовой глыбе высечен рельеф ужасающего шестирукого божества, увенчанного короной и перевязью из черепов. Так вот, потрясая мечом и трезубцем, он пляшет на слоноголовом существе, да еще прихлебывает из черепа дымящуюся кровь.

В связи с кровавым пиршеством губы его с подбородком разукрашены кармином, сам он иссиня-черный, белки глаз сияют фосфорическим блеском, белый цветок лотоса он держит в одной из шести рук, а над ним два огненных солнца пламенеют в звездном небе! Ну, это такая, скажу я вам, жизнерадостная картина – с космическим размахом! Хотя там явно происходило что-то кошмарное.

Уральский путешественник Шабуров в своих путевых заметках сообщает, что этот монумент уже четыреста лет стоит напротив главного полицейского участка и считается, по местным поверьям, старейшим детектором лжи. Теперь к услугам его прибегают редко, а раньше перед статуей обвиняемый либо падал замертво, либо сознавался в содеянном зле.

В общем, я решила с ним сфотографироваться. Только я к нему приблизилась, у меня тут же остановились часы. Сначала я не придала этому особого значения, подумала – села батарейка. А потом выясняется, что этот громадный вселенский плясун – одно из воплощений бога Шивы. Индуисты называют его Кала Бхайрава, что означает Великий Черный или Ужасное Всепожирающее Время.

Более мягкие и нежные, чем индуисты, буддисты зовут его Махакала – Божество Великого Времени. Но и те, и другие отлично знают, что время в Непале, охраняемое Махакалой, течет не так разрушительно, как везде, – пока ОН пляшет, время замедляет свой бег…

А в самом центре Катманду на Дарбар-сквер время и вовсе замерло. То, что нас там окружило, можно лишь увидеть во сне или в каком-нибудь фильме про древние восточные дела: средневековые дворцы и храмы, воздушные многоярусные пагоды, каменные божества, выраставшие прямо из земли… Фонтаны, бьющие из золотых кранов. Большой колокол, Большой барабан и, наконец, огромное позолоченное лицо Света Бхайравы, в обычные дни его заслоняет решетчатый деревянный экран. Открывается золотой лик только во время праздника Индра-Джатра – Бога дождя Индры.

И тут же за десять рупий нам с Лёней предложили посмотреть живую богиню. Лёня на всякий случай сразу отказался. А я поинтересовалась – чье-де это воплощение, и из какого пантеона?

Оказывается, живой богиней может стать любая трехлетняя девочка из касты ювелиров по золоту, прошедшая довольно суровый конкурс. Прежде всего, у нее должны быть тридцать две божественных особенности – какой-то определенный цвет глаз, тембр голоса и так далее, о чем судить лишь астрологам и священнослужителям.

Сначала выбирают самых прекрасных, самых женственных: живая богиня Кумари – это человеческое воплощение многоликой, но очень юной женской энергии, царящей в мироздании.

Дальше начинаются разные ужасы: истинная богиня должна пройти через испытание, которое не всякий взрослый выдержит, а ребенок – вообще один из тысячи. Девчонок оставляют одних на ночь в комнате, уставленной изваяниями чудовищ. И вот мифические звери начинают «оживать», освещенные пламенем свечей. В этот миг с истошными воплями в комнату врываются люди в масках. Ну, тут тебе и шествие скелетов, прекрасно организованное, и расчленение трупов… Полный набор, чтобы нормальному человеку завопить во все горло и броситься бежать.

Так, собственно, все и делают – кроме одной-единственной девочки. Причем всякий раз одной, вот в чем загадка! Девчонка спокойно смотрит на этот тарарам, пока всем становится ясно, что это не обычное человеческое существо.

Потом она безошибочно узнает свои вещи и предметы, принадлежавшие ей в прошлой жизни. (Новое воплощение Далай-ламы тоже так ищут – это надежный, проверенный способ!)

Тогда ее ведут к королевскому брахману, тот благословляет ее и до двенадцати лет объявляет богиней Кумари – покровительницей Непала.

Кумари все любят и уважают, именно к ней отправляется на ежегодное поклонение король, чтобы спросить разрешения, можно ли ему дальше править страной.

Живет она отшельницей, окруженная жрецами. Лишь один раз в году, как у Лакшми, Сарасвати – более зрелых богинь, у крошки Кумари тоже есть свой праздник. Ее вывезут на шумные, бушующие улицы, где будут плясать огромные маски. Три дня и три ночи танцует весь Непал, пока богиня Кумари объезжает с дозором опекаемый ею город. Сам король выйдет на площадь, чтоб на глазах у своего народа склониться перед ее таинственной властью. А возле храма Нараяна, расположенного как раз напротив ее жилища, пронесутся образы Бога Времени Махакалы и его жены Махалакшми.

Целый год вспоминает Кумари о сладостных минутах своего торжества, сидя в заточении как раз на центральной площади Дарбар, где мы волею случая оказались. Вход в ее дом охраняют огромные каменные львы. Но если ты немного заплатишь, то входи во дворик, богиня выглянет в окошко, и ты увидишь ее бесстрастное лицо с подведенными черной тушью глазами и разверстым «божественным оком», нарисованным у нее на лбу.

– Я не пойду смотреть, – ворчливо сказал Лёня. – Я буду все время думать, как она станет жить, когда все кончится. Как вернется домой, чем займется? Удастся ли, я не знаю, вот этой девушке найти себе дело по душе?

Я говорю:

– Тебе это трудно понять, поскольку ты, Лёня, придерживаешься иных космогонических концепций.

– Я вот каких придерживаюсь концепций: детям нашей планеты – счастливое детство, – сказал Лёня и до того строго взглянул на двух типчиков, которые за небольшую сумму хотели явить нам живую богиню, что те стушевались и растворились в закатных сумерках.

Глава 6
Очи Будды

– Наверное, в этом Непале большое количество прохиндеев, – гуляя, доброжелательно говорил Лёня, придерживая на животе кошелек. Он шел и налево-направо категорически отказывался от всевозможных непальских услуг – например, сфотографироваться с факиром, который собирался повесить ему на шею кобру.

Потом он отверг призывы уличного брадобрея. Тот мимикой и жестом дал нам понять, что негоже такому парню, как Лёня Тишков, расхаживать по Непалу с клокастой рыжей бородой.

О том, чтобы кто-нибудь из желающих предсказал нам судьбу, как всегда, не было и речи, хотя предлагали различные способы: тибетские ламы – по трещинам на бараньей лопатке, какие-то совсем уж черные колдуны – по птичьим перьям, шкуре леопарда, помету буйвола, белым бобам и огню.

Зато непальские народные целители заманивали Лёню, учуяв в нем врача нашей с ним экспедиции, оставшейся вообще без всяких лекарств, на серьезные медицинские препараты, вроде скелетов лягушек и летучих мышей, баночек с тигровым жиром, мускусом и желчью медведя, черных магических камней, толченого жемчуга…

Ох, маме бы они моей понравились, Люсе, противнице традиционной медицины. Она как-то простудилась, пошла в поликлинику и четыре с половиной часа просидела в очереди к районному терапевту.

Мы – ей:

– Как? Люся??? Ты – ветеран Отечественной войны, тебе – девятый десяток! Почему ты не рванула без очереди?

Она отвечает:

– Ну, там такие женщины сидели больные, хмурые, они были бы недовольны, что я – самая веселая и хорошенькая из них – прошла вперед!

Доктор ее прослушал, обнаружил у нее воспаление легких и выписал антибиотики. Но Люся отказалась их принимать – из-за возможности побочных явлений: в аннотации было написано, что ей будут сниться кошмары.

– А если ты не будешь лечиться, – воскликнула я в отчаянии, – они будут сниться мне!

Каждый день я, Лёня, Серега звонили ей и умоляли:

– Люся! Пей, пей лекарства, на кого ж ты нас хочешь покинуть?

На что она отвечала с досадой:

– О, боже, какой ужас, я даже не могу сказать, что я одинокая, никому не нужная старушка!!!

Лёня Тишков – тот, наоборот, неистовый аллопат, пропащий человек для народных целителей, особенно непальских.

Ну, а на чем знахари Катманду окончательно потеряли его как покупателя, еще не обретя, так это на оздоровительных бумажных полосках с молитвами, обращенными к таинственной богине Гухешвари.

Какой-то кругляшок печеный женщина ему совала в рот – Лёня стиснул зубы и не взял из гигиенических соображений. Мне не дал выпить сока, тут же выжатого из сахарного тростника – собственноручно – стариком в пестрой феске с кисточкой.

– Они вообще моют руки под проточною водою? – спрашивал себя Лёня и не находил ответа.

Это был день, когда мы собрались взойти на Обезьянью гору. Там, на горе, за рекой Вишнумати две тысячи лет высится над городом древняя буддийская ступа Своямбхунатх, что означает самовозникшая. История связывает ее с бурной деятельностью индийского императора Ашоки, правившего на полуострове за пару веков до нашей эры.

С этим царем Ашокой приключилось то же, что с героем притчи, когда правитель сказал отшельнику:

– Ты мой слуга. Почему ты не оказываешь мне почтение?

Мудрец ответил:

– Нет, это ты – слуга моих слуг. Я одержал верх над мирскими страстями и стал их повелителем, а тебя они победили и властвуют над тобой.

Так и Ашока был необузданный в своих желаниях, свирепый, алчный эгоцентрист, который только и делал, что затевал кровопролитные войны, все разрушал и уничтожал на своем пути – …пока не встретился с учением Будды.

И стал другим человеком.

Вернее, просто стал человеком.

А в его царстве наступили золотые времена.

Перво-наперво он провозгласил буддизм в Индостане государственной религией. Исполняя завет Благословенного, царь велел посадить вдоль дорог тенистые фиговые и манговые деревья и повсеместно раскинуть нечто вроде шатров для отдыха – «на пользу людям и животным», а поблизости устроить колодцы с прохладною водой.

Рулевой мира настолько повлиял на царя Ашоку в положительную сторону, что тот на глазах у своего изумленного народа превратился в такого же ярого созидателя, каким прежде слыл разрушителем.

О торжестве буддизма Ашока возвестил грандиозными монументами в честь Совершенного Озаренного. Чуть не на каждом шагу были возведены высокие колонны из красного песчаника с четырехугольною плитой наверху, на ней сидел лев – символ Будды (…голос Его был подобен голосу льва в лесу), а стержень колонны сплошь покрывали изречения Обладателя Безграничного знания. Подобные колонны Ашока величал «столбами добродетели» – или «львиными столбами», а то и «столбами закона»: некоторые из колонн служили для обнародования царских повелений.

Благоговение царя Ашоки перед Узревшим Истину вылилось в обоготворение Будды, а Его образ был воспроизведен и воспет в живописных картинах и статуях, порою необозримых размеров.

Но еще больше, чем изображение Совершенного, чествовались его останки.

Из-за святых мощей Будды разгорелся такой непримиримый спор, что они были разделены на восемь частей и каждая погребена в особой каменной гробнице – ступе.

Так вот, по велению Ашоки, семь из этих гробниц были открыты, останки извлечены и раздроблены на восемьдесят четыре тысячи частиц, и каждая заключена в коробочку из золота, хрусталя, серебра и лазурита. (Когда-то Будда насчитал восемьдесят четыре тысячи причин, по которым нарушается душевное спокойствие человека. И в своем учении – Дхарме – предложил восемьдесят четыре тысячи способов спасения от них.)

Ашока с гонцами разослал бесценные реликвии во все города, на все острова Индостана, и всюду над ними возводили храмы-ступы – разной вышины, а по форме как две капли воды похожие одна на другую. Основание – мандала («круг» на санскрите) – символ пробужденного сознания и Чистой Земли. Над ней полусфера, подобная водяному пузырю. «Что такое этот мир? – говорил Он. – Капля росы на заре, пузырек на воде…» Купол венчает куб – огонь. А на кубе конус из колец – это ступени восхождения к свободе и покою, Нирване, Царствию Небесному.

Все буддийские ступы Катманду глядят на тебя живым и странным взглядом огромных, необычных по очертанию глаз. Их называют «глаза лотоса», «очи Будды».

Офтальмологи, летевшие с нами в Непал, рассказали, что им удалось по глазам «всевидящей» ступы восстановить лицо этого существа. Есть такое предположение, что на храмовых башнях Непала, Тибета и Бутана изображены глаза человека из другой, очень древней и загадочной земной цивилизации. По форме глаз, они заявили, можно угадать целый облик их обладателя. И показали рисунок: прекрасное существо могучего телосложения, огромного роста (буддисты тоже верят, что Его славное тело достигало шестиметровой высоты!) А посередине лба у него находился «третий глаз», который отчетливо изображен над «очами Будды». «Глаз» мог творить чудеса: передавать мысли на расстоянии, воздействовать на гравитацию, с легкостью передвигая неподъемные тяжести, лечить и воскрешать…

И вот мы с Лёней, загипнотизированные этим взглядом, восходим к нему, позабыв обо всем на свете; тут перед нами, как чертик из табакерки, возникает сухопарый непалец и предлагает купить за большие деньги специальную иглу, которую он самолично изобрел и сконструировал из каких то проволочек для вышивания гладью. Причем настойчиво пытается всучить свое изобретение века Лёне, поскольку в Непале рукоделием издревле занимается мужчина: у женщины, так там считают, нету полета фантазии.

Он очень терпеливо показывал, как надо пользоваться иглой, два раза демонстрировал виртуозное высасывание нитки из тонкой металлической трубочки, требовал, чтобы Лёня тоже высосал нитку из этой трубочки…

Мы еле вырвались от него и убежали!

Глава 7
Крути барабаны, живи веселей!

…И долго-долго поднимались к ступе по нескончаемой лестнице в окружении пары лохматых собак и тройки меланхоличных обезьян, чтобы крутануть молитвенные барабаны, наделенные священной силой.

Там, наверху, ступу окружают десятки молитвенных барабанов на вертикальной оси. Такое колесо называют Алмазным или Жемчужным, в общем, Драгоценным, на санскрите – колесо Мани. В каждом из них заключены молитвы, написанные на полосах ткани, пергамента или бумаги, свернутые в цилиндр.

Стоит легонько повернуть барабан, как мантры и дхарани – молитвы, притаившиеся внутри, оживают и начинают действовать.

В священных буддийских сутрах так сказано о пользе вращения колеса:

«Вы одолеваете инфекционные и обычные болезни, уничтожаете силы тьмы, осквернения, нечистоту и раздоры, сметаете войска демонов. Четыре Махараджи и десять Хранителей сторон защищают вас от всех препятствий.

Вращением колеса очищаются пять беспросветных грехов, десять неблагих деяний и карма, приводящая в плохие формы жизни. Вращая колесо Мани, вы обретаете чудесное рождение в сердцевине лотоса на львином троне в Чистой Земле Радости».

Бывают молитвы, смысл которых хоть как-то можно понять. А бывают совсем непереводимые, рассчитанные на воздействие некоей мелодии на твое сознание.

Например: «Ом! Гате, гате, парагате, парасамгате, бодхи. Сваха!» – «Иди, иди за пределы, совсем за пределы, проснись, радуйся!» Слово «сваха» с ударением на втором слоге не имеет точного перевода, оно выражает ликование в чистом виде – аллилуйя!

Бесконечное могущество звука проистекает из «ОМ», творческого гула Космического Мотора. Слог «ОМ», или «АУМ», тысячелетия три не берется никто переводить – он обладал священной непереводимостью задолго до возникновения буддизма. Знающие люди говорят, что это единственная причинная и действующая сила, которая поддерживает все творения своими вибрациями.

Ведическое «АУМ» стало священным словом ом тибетцев, амин мусульман, аминь египтян, греков, римлян, иудеев, христиан.

И восклицания «ах», «хри», «свабхава», «бхрум», «А», «э-ма-хо»… остаются без определенного перевода. Малейшая попытка отыскать ясный эквивалент, синоним, объяснить, что, собственно, имеется в виду, – и волшебство разрушится, исчезнет сила звука и ритма. Да тут и нет конкретного смысла, верней, его такая пропасть – словами не передать. Мантра – это песня, энергетический камертон, с ее помощью ты настраиваешься на глубинное звучание космоса. Не зря индийские мистики утверждают, что Вселенная возникла из пятидесяти таких мантр и представляет собой одну большую развернутую мантру.

Подобную природу имеют древнейшие Веды – единственный текст, который не приписывается хотя бы какому-нибудь, пусть даже мифическому автору. Все знают, что гимны Вед – это Слово Святого Духа. Звуки небесных откровений были услышаны праведниками в незапамятные времена, после чего сто тысяч стихов устно передавались из поколения в поколения, причем не декламацией, а пением. Веды – это сплошное пение. Но не произвольное, а строго темперированное.

Соблюдая особый порядок слов, правильно сочетая звуки и буквы, даже применяя математические доказательства, что сохранившийся в памяти текст неизменен и точен, брахманы тысячелетиями умудряются хранить чистоту Вед. Поэтому и поныне каждый слог любого слова в Ведах обладает бездонным смыслом и воздействием на мир.

Ученые монахи знают тысячи гимнов и молитв, но простым людям, как мы с Лёней, достаточно произнести мантру великого сострадательного Авалокитешвары «Ом мани падме хум!» – и ты исцелен и очищен, и просвещен, и помилован, и прощен.

«Ом мани падме хум» обладает чудодейственной силой. В вольном переводе с санскрита молитва звучит так: «Эй, держащий драгоценность и лотос, даруй благословения Тела, Речи и Сознания Будды».

А если покороче: «Ом! Драгоценно-лотосовый! Хум!»

Самое очевидное, что происходит с теми, кто повторяет эту магическую формулу, – улучшается зрение. А сколько еще всего – не перечесть!..

Чем ты чаще вспоминаешь «Ом мани падме хум!» – тем лучше, поэтому буддисты повсюду рисуют божественный знак «ОМ». На скалах, на знаменах, на молитвенных флажках, которыми щедро увешена ступа Своямбхунатх.

Ты просто встал и стоишь беззаботно под развевающимися на ветру разноцветными флажками, а твоя молитва сама собой полетела по назначению.

И все-таки самое сильное действие имеет Драгоценное колесо Мани. Особенно обход по часовой стрелке буддийской ступы и вращение молитвенных барабанов. Проходя первый раз, ты молишься за людей, второй – за животных, третий – за себя.

Вот так я шла среди монахов в багровых рясах и крутила, крутила барабаны, вознося молитвы за всех людей на Земле, знакомых и незнакомых, далеких и близких, за тех, кто еще пока не родился, и за тех, кто здесь был и покинул этот мир, за тех, кого я никогда не увижу и не узнаю, и, конечно, за тех, без кого я вообще не мыслю моей жизни. О, какая огромная ступа Своямбхунатх, самая гигантская в мире. Пока ее обойдешь, всех-всех вспомнишь, всех-всех-всех! Причем с такой благодарностью, мать честная!..

Потом я молилась за животных, лесных, степных, высокогорных, за обитателей снегов и песчаных пустынь, за теплокровных и холоднокровных, за диких и прирученных – домашних, молилась за бродячих и бездомных, за всех обиженных и обездоленных на этой планете. Всю нашу Землю окинула мысленным взором и возблагодарила ее. А также воду, воздух, огонь и зеленые насаждения.

Когда я дошла до третьего круга, то есть, до самой себя, то растерялась – о чем попросить? Послать мне хоть чуточку понимания, что ж такое жизнь? Кто я? Откуда? И куда?.. Среди громыхающих молитвенных колес мои вопросы казались мелкими и суетными. Тогда я полностью доверилась звуку «Ом», вместившему и эти три круга, и множество иных кругов, о которых мы не имеем понятия.

Вся в слезах, с поехавшей крышей, целый час я вертела колеса Мани, а Лёня шел за мной с диктофоном и записывал их божественный грохот.

О, сколько я накрутила молитв! Но все это оказалась ерунда по сравнению с гениальным молитвенным колесом на речке, где его крутит течение воды без усилий со стороны человека.

Расчет очень прост: каждый оборот колеса равен прочтению всех заложенных в нем формул. Учитывая, что в барабане средних размеров может содержаться двенадцать листов формата 25Ч60 сантиметров, на каждом из которых начертано две тысячи четыреста шестьдесят молитв, один оборот колеса равен произнесению молитвы двадцать девять тысяч пятьсот двадцать раз.

При ста двадцати оборотах в минуту магическая формула «произносится» более пяти миллиардов раз в сутки! Естественно, человек, установивший молитвенное колесо на реке, имеет реальную возможность достичь нирваны по крайней мере в следующем рождении.

…Последнее, от чего отказался Лёня в этот день, – от услуг чистильщика ботинок под огромной смоковницей на улице Нью-Роуд. Поскольку Леня был не в ботинках, а в сандалиях. Он эти сандалии свои благоразумно берег и не соглашался заходить в храмы – там обувь надо оставлять на улице.

Но Лёня был бы не Лёней, если бы не нашел тому возвышенной причины.

– Нельзя «неверным» в храм входить, – сказал он.

Я говорю:

– А тут нету «неверных»! Буддизм – самая терпимая религия в мире.

Тогда он мне честно признался, что не хочет в первый же вечер лишиться дорогих немецких сандалий, …а приобрести непальские вьетнамки.

– Из-за того, что ты боишься, что обувь у тебя украдут, – я говорю, – мы даже не можем никому поклониться из местных богов.

– Каждый должен быть сам светом для себя, – сказал Лёня.

Это были последние слова Будды.

Стемнело. По стертым огромным ступеням мы поднялись под самую крышу трехъярусной пагоды, сели там наверху и стали смотреть на город. Дул ветер, позванивали колокольчики, над нами горели какие-то незнакомые созвездия, только нашу Большую Медведицу я узнала, но ковш был абсолютно перевернутым. Под нами в неярких огнях шевелился ночной Катманду – снизу слышался разноязыкий говор, тарахтение драндулетов, звонки велосипедов, «уйди-уйди» велорикш и хриплые крики каких-то крупных белых птиц, похожих на журавлей или бакланов. Целое дерево – было в этих птицах. А под прямым углом от нас на другой стенке пагоды сидели и целовались влюбленные.

Мне тоже хотелось, чтоб Лёня меня поцеловал. Но он был весь в работе – вытащил диктофон, включил микрофон и стал записывать многоголосие ночи в долине Катманду.