Текст книги "Дай времени дорогу"

Дай времени дорогу
стихи про жизнь
Марина Семченко

© Марина Семченко, 2015

© Ирина Серова, иллюстрации, 2015

© Марина Семченко, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Но что-то все же происходит…

«Пока всё очень по-январски…»

 
Пока всё очень по-январски:
автобус в облаке – как в шубе,
и плед, и крепкая заварка,
мои обветренные губы…
 
 
Но что-то все же происходит!
Я просыпаюсь на рассвете —
не в темноте, а на восходе —
и рада пробужденьям этим.
 
 
Подруга пишет: «Я влюбилась!»
А на снегу видны помарки:
зима ошиблась – торопилась….
И кот вчера скучал по марту.
 

«Мурлычет море ласковым котом…»

 
Мурлычет море ласковым котом,
теребит берег лапкою прибоя:
– Не уезжай, не улетай!.. Потом,
в своей зиме, поговорю с тобою
 
 
о том, что пенный плеск твой снится мне
(не зря отец назвал меня Мариной —
он, видно, напророчил), и во сне
я не лечу – плыву; что так наивно
 
 
на лепестках тропических цветов
гадать на исполнение желаний,
а я гадала… Ты ответишь, что
дождешься снова. Разберусь с делами,
 
 
отдам долги, взгляну на календарь —
пора, пора! Макну в солонку палец —
лизну, чтоб легче вымечтать январь
и солнца по волнам веселый танец…
 

«А старый год всё не кончается…»

 
А старый год всё не кончается….
И ёжится под ветром старый сад,
и день по-прежнему так короток,
и не подводится никак итог,
и объяснения пока длинны,
и главные слова не сказаны,
и всё никак не сходит тень с лица,
и ёлка грустно осыпается….
 

«Сварю себе кофе с коричною пенкой…»

 
Сварю себе кофе с коричною пенкой,
полью на окошке свой маленький садик —
и вступит в права новый день постепенно.
Работу свою не спеша солнце ладит:
 
 
проходится кистью по свежим полянам,
ласкает сережки деревьев весенних —
чтоб листьями брызнули. И окаянной
зимы чтоб – ни снега, ни следа, ни тени…
 

Предвесеннее

 
С утра еще настужено,
но уж примерил кружево
сугроб, кусты укутавший, —
пока наметил, не пришил,
но воробьев собрание
решило всё заранее,
оно достигло кворума —
и кот совсем сошел с ума:
азартно припадает ниц,
в окошко слыша столько птиц.
Февраль трусливо пятится,
и до весны две пятницы…
 

«Ход времени так мягок, так не слышен – …»

 
Ход времени так мягок, так не слышен —
Но в тишине его уютной не до сна:
Порывом ветра пробежит по крышам
Последний вечер февраля. За ним – ВЕСНА
 

«По горло город утонул в снегу – …»

 
По горло город утонул в снегу —
застыл на старте
весны. А я постичь всё не могу
причуды марта.
 
 
Всё по сезону: и прозрачный сон,
и жизнь азартна —
а день вдруг колким ветром уязвлен.
Обида марта!
 
 
Но замышляют уж стрижи прилет…
Примета фарта:
лимон на подоконнике цветет —
Улыбка марта!
 

«…И вплыл-вкатился рыжий апельсин…»

 
…И вплыл-вкатился рыжий апельсин
из рук твоих в мои – так солнце
вплывает из-за рам, из-за гардин
в окно с утра. И клонится
 
 
тюльпан, не в силах удержать венца,
раскрыв доверчиво мне сердце…
И эта упоительна ленца,
и выходной… И верится
 
 
в волшебно-тихий город для двоих,
в то, что весна придет пораньше…
И светит апельсин из рук твоих
фонариком оранжевым…
 

Жду!

 
Лужа хрустнула стеклом,
увлекая в стойкий минус…
Ваше время истекло,
ваша зимняя немилость!
 
 
Почему опять поник
день под сизых туч печатью?
Опускаю воротник,
в сумку комкаю перчатки,
 
 
пробку резко крутанув,
салютую минералкой
мёрзло-серым веткам-палкам
(всё не оживают, жалко!):
милые мои, а вам как?
Ждете, как и я, весну?
 

«Снова вдруг снежно…»

 
Снова вдруг снежно,
а хочется – нежно,
а хочется – южно,
но мечется вьюжно
поземка по городу,
и тает за воротом,
пугается лужица…
Но девочка кружится:
круги карусельные
по снегу – веселье ей,
сорока хохочет…
И где-то за ночью,
седой как зимою,
я окна помою…
И станет цветочно!
Всё сбудется точно.
 

«Мой друг, мой нежный … Вновь ты у весны на фоне – …»

 
Мой друг, мой нежный … Вновь ты у весны на фоне —
взорвался диссонансом, ролью уязвлен…
А я играю тихо на сосулек ксилофоне,
на тающие ноты рассыпая легкий звон.
 
 
Ты знаешь, друг далекий-близкий, мне привычно
порой не слышать метроном календарей —
поверив в то, что вдруг вареньем земляничным,
поддразнивая и маня, пахнУл апрель…
 

«Ну, до чего ж оно не кстати!»

 
Ну, до чего ж оно не кстати!
Тепло, пушится одуванчик —
а мне часы придется тратить
на чай, таблетки и диванчик,
 
 
сражаться с болью головною,
опять с бессонницей мириться,
терпеть вопросы «что со мною»
и выражение на лицах —
 
 
«по случаю». А рядом где-то
щебечут дети, тополь, птицы —
и это лучший шум на свете.
А может, этим полечиться?
 

Гроза

 
Гроза – как по нотам:
сначала – гавотом,
затейливым танцем,
что барышням нравится.
Потом – раз-и, два-и —
в дожде развивая
сомнения тему,
ломая систему
ритмических знаков…
Как быстро, однако,
разбилось крещендо…
Мы примем крещенье
июньского ливня,
подставив наивно
под струи и звуки
и лица, и руки,
и, радуясь пьяно,
– пиано, пиано…
 

Под липами

 
Под липами липко, под липами сладко…
Срываешь соцветие (будущим медом
уж дразнит пушистое нежно) – украдкой
вдохнешь обещание… С праздным народом
 
 
(младенцы глядят как с полотен Да Винчи,
течет эскимо по родительским пальцам)
знакомой аллеей в поток общий ввинчен,
идешь беззаботно, и может так статься,
 
 
что встретишься с детством (своим – а не чьим-то):
мелькнет меж стволов белый бантик подружки,
в киоске – запретная булка с начинкой
(рассердится мама: готовится ужин),
 
 
на лавочке – нотная папка и скрипка
(урок музыкальный опять под угрозой!)…
Под липами сладко, под липами липко…
И дышишь стихами (хоть думаешь прозой)…
 

«На полуфразе лето…»

 
На полуфразе лето
прервал веселый стриж —
теперь уже он где-то…
Нарядами пестришь,
 
 
крадешься тихо, осень,
ласкаешь синевой,
но паутинки сносит
вдруг рухнувшей листвой,
 
 
в испарине усталой
под утро всё окно —
на выдохе застала…
Да, так заведено:
 
 
прощаться с сарафаном
и яблоком хрустеть,
и улыбаться пьяно,
и тишины хотеть…
 
 
Стриж – в отпуске законном,
у солнца меньше сил…
И на стекле оконном —
по капелькам: «прости…»
 

«Еще вчера: и духота, и зной…»

 
Еще вчера: и духота, и зной,
и воробей купается в песке (вид спорта!)…
А нынче тополь первой желтизной
уже седеет… И корзин эскорты
 
 
баюкают созревший урожай,
оттягивают руки дачниц гордых ….
Улыбка ранней осени свежа,
обманна ее прелесть… Я кроссворды
 
 
решаю в строчках скошенной травы,
делюсь с знакомой псиной теплой булкой…
А ночью ветер под окошком выл —
замерз? Иль странно так меня баюкал?
 

«Притих мой город: ждет с утра грозы…»

 
Притих мой город: ждет с утра грозы…
Хлопочет листьями соседний тополь:
не бойся, человече милый, что ты! —
я так перевожу его призыв.
 
 
Слегка ворчит пока далекий гром,
укутывает туча крыши шалью —
как будто бы детей: чтоб не мешали…
А мы – спешим: бегом, бегом, бегом!
 
 
От первых капель – как от перемен,
от молний – как ненужных озарений…
А тополь разрешил листве паренье
и ничего не требует взамен…
 

«Сложить желая паззл из нот…»

 
Сложить желая паззл из нот,
к финалу лето держит паузу
всё дольше. Трепетный аккорд
– как вздох его. Струится понизу
 
 
пунктир сдуваемой листвы,
едва-едва пока намеченный.
Мы с вами перешли на вы,
себя балуя реже встречами.
 
 
Сыграю коду я сама
по клавишам холодно-кафельным…
Как грустно выглядит зима
на прошлогодней фотографии…
 

Фонарщик август

Свете Марутич

 
Как странны сумерки об это время года…
Чуть-чуть Моне подарено природой,
а розовых любовников Шагала
я встретила, пока шагала
тропинкой неухоженного парка:
летят по краю неба – и не жарко
в лучах закатных солнца им, парящим…
И август, добросовестный фонарщик,
тихонько зажигает гроздь рябины,
подсвечивая взгляды у любимых….
 

Августейшее

 
Мой мокрый зонт, взъерошенная птица,
в автобус влажной кучкой громоздится,
выстраивая спицы по ранжиру,
расстраивая недоспавших пассажиров.
 
 
Туманит взор в дожде-слезах – утешь ее! —
Ее величество особа августейшая.
Над летом (Летою?) горбатится мостом
дорога к осени прохладным августом.
 

Городская разноголосица

 
Городская разноголосица…
Хамоватый джип: «Ум-ца-ца, ум-ца-ца!»
А из детского сада доносится:
«ма-ма, мааама!»… Вот хлопнула улица
 
 
голубиным крылом – за подачкою
сорвалась с крыши стая сонливая…
Чей-то кашель – с поклажею дачною
за автобусом женщины двинули…
 
 
Утопаю в листве… Тихим шепотом
под ногами шуршит лужа рыжая —
тополя щедро делятся опытом:
«Ничего… Не печалуйся! Выживем!..»
 

«Смешная божия коровка…»

 
Смешная божия коровка
лететь пытается неловко…
Обманно солнце, ветер крепок,
но выбирается из веток,
лишившихся листвы внезапно,
жучок наивный и на запад
летит – туда, где луч заката
натянут цирковым канатом
от «было» к «будет», от угрозы
похолодания, от прозы —
к поэзии весны. Ведь точно:
коровки крылья – многоточье….
 

«А что случилось? Ничего…»

 
А что случилось? Ничего.
А просто – ветра произвол.
А просто глупенькая птица
ему препятствовать стремится:
ерошит перья, бьет крылом —
и всё на месте. Поделом,
считает ветер. Он сильней
пичуги слабой. Ну, и мне
не переспорить, знать, его…
А что ж случилось? Ничего…
 

«…И как бы некстати, и как бы бестактно…»

 
…И как бы некстати, и как бы бестактно
случился сентябрь беззаботно сиреневый.
В кустах воробьи взорвались вдруг затактом —
и вздрогнуло желтым соседнее дерево.
 
 
И в этом несвойственном городу хоре
ударно отметились двери подъездные…
На проводе голуби в полном мажоре —
сидят себе гаммой, не мучась диезами…
 

«…И начинает лист планировать…»

 
…И начинает лист планировать,
кружась в затейливом рапиде.
Не получается планировать
дела. Работа – не в обиде:
 
 
она себе вершится буднично,
не вмешиваясь в тихий праздник.
Вот голубь перед лужицей ничком
припал, примеривая стразы
 
 
из мелких брызг… Глазами влажными
сентябрь слегка косит японцем…
Не получается быть важною —
так легкомысленно под солнцем…
 

«Сегодня ты уже не в радость, дождь…»

 
Сегодня ты уже не в радость, дождь.
Ты холоден – как холоден бывает
тот, бывший нежным, и кого так ждешь,
в разрыв не веря, знаки забывая,
 
 
которые он щедро оставлял
(не позвонил! на письма не ответил!..)
всё это время. Я не жду похвал,
осенний дождь… Уныл, убог, не светел
 
 
вечерний твой усталый монолог:
отчитываешь за грехи? прощаешь?
прощаешься? А мой веселый бог
смеется над забытыми вещами…
 

«Калины бусины прозрачны и чисты…»

 
Калины бусины прозрачны и чисты,
морозцем тронуты, горят осенним светом —
прощаются, знать, с утомленным летом,
в котором были зелены листы,
 
 
был колосок тугим, кузнечик стрекотал,
стыдясь, укромно зрела земляника,
вдруг вот он, крепенький грибок – гляди-ка! —
подмигивал тебе из-под куста…
 
 
В том лете утром – банка с первым молоком,
в том лете – бублик, пополам, до крошки…
И все – родные, милые, хорошие,
необходимые… Печалишься о ком,
 
 
собрав простой букет осенних трав скупых?
Что слышишь в воробьиной перебранке?
На дне сухой зеленоватой банки
уснувший до весны жучок притих..
 

«Вдруг лето истекло. И мячиком…»

 
Вдруг лето истекло. И мячиком
сентябрь влетел в раскрытое окно…
И сложенные крылья одуванчика
напомнили, что так заведено:
 
 
ловить губами лета послевкусие,
роптать на скоротечность бытия,
и осень, и хмельной искус ее
кляня, привычно грустной быть. И я
 
 
срываю одуванчик припозднившийся,
розетку превращаю в циферблат
и завожу свои часы – и дни сейчас
назначу летом. Пусть часы стоят….
 

«Сентябрь – пора намеков и примет…»

 
Сентябрь – пора намеков и примет…
Легли на плечи словно эполеты
два золотых листочка – как билет
на Новый год и в будущее лето.
 
 
Перебежал дорогу белый кот —
в зубах – перо (что птаха против силы?)
Сегодня и коту, и мне везёт!
Вот только воробью не подфартило…
 

«А солнце одинокой бусиной…»

 
А солнце одинокой бусиной
повисло на озябшем проводе…
Предзимье как-то не по вкусу нам:
закат уныл, и странно холоден
 
 
твой взгляд, еще вчера лучившийся…
Еще вчера мы шли под зонтиком,
забыв про дождик не случившийся
и не тревожась даже ни о ком,
 
 
кто ранил словом иль намереньем,
здоровались со встречной псиною,
и листьев золотых – немерено…
И я была такой красивою!
 

«Погоды октября обманные…»

Ирише

 
Погоды октября обманные…
В теряющих одежды ветках
за сероватыми туманами
щебечет весело соседка
 
 
моя – по городу намокшему,
по дворику с последней астрой,
по небу моему и общему,
по птичьему такому братству, —
 
 
еще не замечает холода
и перемены – цвета, света…
И – для тоски исчезли поводы,
и – получилось верить в лето…
 

«Который день заботою наивною…»

 
Который день заботою наивною
ласкаю душу втайне ото всех:
берусь за переводы с воробьиного
на человечий. Утром из застрех
 
 
слетаются ораторы пернатые,
и как листва окутывают куст,
такие, знаете ли, тут дебаты вам —
на всякий, даже изощренный вкус!
 
 
Они на снегопад, как мы, не сетуют —
на свежевыпавший снежок пшена
старушка насыпает по-соседски им, —
такая, в старых ботах. И шпана
 
 
дворовая крылатым не опасная —
она вся по подъездам, покурить…
Как кнопки для голосованья красные
– рябина. Вот такое попурри
 
 
из споров о котах и пропитании,
о будущем гнездовье у окна!..
Перевожу легко их щебетание:
«Ты жив? И я! И он! Придет весна!»
 

«Где-то между «завтра» и «вчера…»

 
Где-то между «завтра» и «вчера»,
где-то между «было» и «случится»,
где, раздевшись робко, замирал
парк, и где-то умолкали птицы,
 
 
и теряли листья дерева —
как теряют память, постепенно,
и морозец первый рисовал
на лице пруда морщины… Смена
 
 
караула вдруг произошла,
отсалютовавши снегопадом…
Где-то поубавилось тепла…
Нового дождаться как-то надо…
 

Октябрь

 
– Октябрь – мой плакальщик печальный, —
ты зябко повела плечами…
И веткой куст сирени стылой,
отмахиваясь от постылой
осенней мороси, в окошко
случайно тычется. И кошка
тебя ревнует к пледу, к чаю….
– Еще всё будет, – отвечаю. —
Цветы и ранние рассветы.
В конце концов, настанет лето —
пчела опять прибудет с мёдом.
Пей с мёдом чай себе. Тепло. Дом…
 

«Зима отдышаться решила на старте – …»

 
Зима отдышаться решила на старте —
расплавилась лужами, спрятала снег.
Сиреневый куст, нежно голый (как в марте),
доверчиво выставил слабый побег.
 
 
Остатки забывшегося листопада
желтеют… И снова рождений и тризн
грядет череда. Их пугаться не надо:
такая короткая долгая жизнь…
 

«Смешное слово – шугоход!»

 
Смешное слово – шугоход!
Река несахарного нрава
свой рафинадный первый лед
несет неспешно. И управу
 
 
на воды, теплые пока,
уже находит, к сожаленью.
И слишком холоден закат,
подернутый морозной ленью.
 
 
Ноябрь ударился в бега —
сорока вслед ругнулась бойко…
Плывет несладкая шуга —
а нового тепла ждать столько!..
 

«Как горько горевал ноябрь!»

 
Как горько горевал ноябрь!
Хватался струями за окна —
просился в дом. Наверно, мог нам
проплакать жизнь свою. Но я
 
 
под всхлип дождя, под ветра стон
завариваю чай с жасмином,
и непогода – мимо, мимо…
И с теплотою в унисон
 
 
нежнею, радуясь сама
и защищенности, и свету,
в который комната одета…
А утром началась зима…
 

«С утра дождит… И на газонах…»

 
С утра дождит… И на газонах
трава сокрыла робкий снег,
и воздух снова загазован —
как летом или по весне.
И солнца появленьем редким
декабрьских слез не осушить.
Так плакала Москва в жилетку
моей расхристанной души…
 

«…И вытаять сердечко на стекле…»

 
…И вытаять сердечко на стекле
окна автобусного, и билетик
счастливый съесть, загадывая о тепле,
о невозможно близком дальнем лете,
 
 
сосульку робкую украдкой отломить,
ее слезе поверив как лекарству
от холода (как все же он неутомим!..),
от тяжкого рутинного мытарства,
 
 
прийти домой, от корочки куснуть
хрустящей (как бывало в детстве только!).
И – чай. И – мед. И – кот… И всё доверить сну.
И там, во сне, – наряженная елка….
 

Предчувствие

 
С утра всё странно задалось:
в еловых лапах – ягод гроздь
рябиновых, рубиновых.
Горят огнем – но вы на них
не смотрите: вперед, к делам!
Отчаянно рябина вам
сигналит фейерверками,
но вы, судьбу коверкая,
несетесь, запахнув пальто,
наперерез слепым авто,
наперекор метелице…
Но вот – улыбка на лице,
и вот – еще, и вот, и вот!
И где-то близко – Новый год…
 

Шел кот по снегу

 
Шел кот по снегу – как по полю минному,
вытаивая легкою ступнёй следы…
Закамуфлированный снегом мир иной
пришел в привычный зверю двор. И дым
 
 
из некогда гостеприимных форточек
пугает и не пахнет вкуснотой.
И девочка, присевшая на корточки,
уже не кажется ему знакомой. Той,
 
 
что приносила с кухни рыбьи головы
и в позаимствованном блюдце – молоко…
Кот увильнул от встречи. Было б здорово,
когда б от всякого – легко и далеко…
 
 
Декабрь. Метёт. И треплет шкуру кошкину,
и колет ветром, воровски, из-за угла..
И гнёт – сомненьями, тоской непрошенной…
Кот побежал – как полетел… И я – пошла…
 

«Когда-то, наконец, закончится мороз…»

 
Когда-то, наконец, закончится мороз,
мы снимем надоевшие одежды,
вернем отложенные «на потом» надежды,
с которыми доселе жили врозь.
 
 
«На воробьиный скок» прибудет скоро день,
как говорила бабушка мне в детстве.
От счастья, верьте, никуда не деться,
оно здесь рядом. Локтем не задень…
 

Дай времени дорогу

 
Дай времени дорогу, милый!
Вон под окошком гнезда свили
по зову вешнему соседи-воробьи,
по зову вечному, законному любви,
по праву света после ночи.
По нраву до тепла охочим
купаться в лужицах, растаявших к утру…
Пора: стекло, с зимы туманное, протру…
Капель ускорила стаккато —
ко времени как раз, пока ты
снимаешь зимние сомненье и тревогу…
Пора: дай, милый, времени дорогу!
 

«Давай с тобой пошепчемся!»

 
Давай с тобой пошепчемся!
В палатке одеялковой
фонарный лучик мечется
(высвечиваю я кого?)
 
 
Коленками в царапинах
прижмемся для надежности…
Откроем книжку папину
(зачем было ее нести?) ….
 
 
Словами непонятными
(пока, пока! – еще не срок)
жонглируем. Я…. Ты… Нет, – мы!
Странички загнут уголок…
 
 
И в складку тени – ишь, висят…
Кто б выдал в детство по ключу!
Давай с тобой пошепчемся,
а я фонарик выключу…
 

«А возле дома отчего – …»

 
А возле дома отчего —
не куст сирени: дерево!
И не осталось ничего
того, что в детстве делано:
 
 
ни игр отцовским ножичком
(манящих, но запретных!) там,
ни припадающих ничком
к запрятанным «секретикам»
 
 
моих подружек – девочек
(своих уже растят давно) ….
Грустить-то, в общем, не о чем:
сложилось-вычтено-равно….
 
 
Всё состоялось вроде бы,
и продолженье следует….
Но запах малой родины —
как совестью – по следу ведь….
 

Станция

 
На станции моей акации в стручках:
мальчишки мастерят из них пищалки —
приваживают осень… Стыками стуча,
несутся поезда: ты запрещал им
 
 
притормозить, помедлить, двери приоткрыть?
Не разрешал мне вспрыгнуть на подножку?
От солнца щурясь, от зловредной мошкары
отмахиваясь, я всё жду: вдруг можно
 
 
мне будет совершить из зарослей побег?
Но пролетел состав, мелькнули лица,
средь них твое, в окне. Но взгляд уже померк…
Вновь мимо, мимо… Не остановиться…
 

«…А утром прилетела вновь синица…»

 
…А утром прилетела вновь синица
к коробочке-кормушке на березе…
И мама тихо у окна садится,
сочувствуя той птахе на морозе,
 
 
ладошкой со стола сметает крошки —
туда ж пойдут, голодным воробьишкам.
И ластится у ног подружка-кошка
(хотя капризная подружка слишком).
 
 
И пахнут летом на тарелке груши —
сын выбирал, помягче и послаще.
И скоро дочь приедет – будут слушать
пластинки старые. И кошка стащит
 
 
опять клубок – они ей попеняют:
«вот бестия какая», посмеются…
Встает, кормушку птицам наполняет —
и к шкафчику: взять дочке чашку с блюдцем…
 

Ложки

 
На мягкой черной бархатной подложке
лежат они, чуть потускнев от времени,
из мельхиора простенькие ложки
для чая. Прикасаюсь неуверенно
 
 
к узорной ручке, к пятнышку у донца
(металл был нежен, не любил горячее)…
На праздник мама доставала их, и солнце
скакало, оттолкнувшись легким мячиком,
 
 
от их поверхности веселой к стенкам
старинной чашки, кипятком дымящейся.
– Без молока, мам, без противной пенки, —
прошу привычно споря детски. Я еще
 
 
не знаю жизнь, капризно горблю спину,
и будущее – чуть двора подальше…
Сегодня привезла те ложки сыну.
от мамы. Пахнут давним детством – нашим…
 

«Привет, дочурка!..»

 
«Привет, дочурка!» – в трубке голос папы…
Так жду и так боюсь его звонков.
Щенок с кровати спрыгнул косолапо,
добрался до ботиночных шнурков
 
 
и возится… «Ну, что, дочурка, как ты?
Наверное, ты сильно устаешь?» —
«Нормально», – отвечаю. Дальше – факты:
семья, работа. Словом – про житьё…
 
 
«Нормально, папа. Ну, бывает всяко…»
А папы – нет. Давно. Он не звонил.
Иду гулять с отцовскою собакой,
которую он так и не купил…
 

«Брести вслепую, всё по кругу…»

 
Брести вслепую, всё по кругу
(какого призрачного ада?) ….
И точно знать, чего – не надо,
но зря надеяться на друга —
 
 
он так же слеп, он, сталкер мой,
несостоявшийся Вергилий,
вопросов сыплет изобилье —
и не находит путь домой.
 
 
И мы, вдвоем, рука в руке,
душа к душе и слово – к слову,
любовь принявши за основу, —
с мечтой о теплом уголке…
 
 
Но слаб рассвет, закат невнятен,
и всхлип воробушка тревожен…
Распутица да бездорожье —
такое нынче нам проклятье…
 

«Когда отказывает рацио…»

Маркесу…

 
Когда отказывает рацио,
когда все следствия – причины,
нам остается эмиграция,
пусть каждый выберет по чину,
 
 
что сможется иль что захочется,
но, в общем, – каждому по вере:
кому-то – в сто лет одиночества,
кому – в любовь (хоть и в холере…)
 

«Что будет, мама, что же завтра будет?»

 
Что будет, мама, что же завтра будет?
Какая вновь тревога ночью будит?
Луна в окне – недреманное око —
надменна в отстраненности высокой,
глядит на нас обеих – в разных окнах,
и в городах других окошки мокнут…
Сыночек мой, кровинка, что случится?
Твой взгляд сегодня перестал лучиться —
и что с тобой, с душой твоею стало?
Пусть это только лишь весенняя усталость…
Любовь моя, что с нами будет дальше?
Как уберечься нам от духоты, от фальши?
Каким довериться словам, каких бояться?
Мы – странные, нездешние паяцы…
Что будет с нами, что же будет с нами?
Какими успокоиться нам снами?
Какими росами и солнцами умыться?
Родные, милые мои, земные лица….