Текст книги "Театр начинается с выстрела"

Она не успела мне ничего на это сказать, потому что пришла запыхавшаяся Ковалева.

– Все, что по-быстрому смогла подобрать на такую дылду, как ты. Угораздило же тебя вымахать! – ворчала она, вываливая на диван груду вещей.

Покопавшись, я выбрала брюки (правда, мужские, но вряд ли у кого-нибудь будет возможность их пристально рассмотреть) и ветровку, в карманы которой положила баллончики с перцем и слезоточивым газом. Перебрав парики, я остановилась на рыжем с буйными кудрями и нацепила на нос большие очки. Посмотрев на себя в зеркало, я невольно отшатнулась – не дай бог такое чудовище во сне увидеть, седой ведь проснешься! Но узнать меня было невозможно, а это главное. Поняв, чего я добивалась, Анна взяла на кисточку какой-то грим и нанесла мне на лицо несколько штрихов. Посмотрев на себя снова, я обалдела – теперь я выглядела не меньше чем на сорок лет и на порядок страшнее.

– С такой внешностью только лиходеев по темным улицам искать – очень резко преступность в Москве сократится, а количество больных в психушках многократно возрастет, – пробормотала я и уже громче сказала: – Анна, хочу вас предупредить, чтобы это не стало для вас неожиданностью: я обнародую информацию о том, как Тихонов хотел использовать вас в своих политических целях.

– Нет! – почти крикнула она.

– Да! И стыдиться вам здесь нечего! Он злодей, вы жертва! И вызываете в этом качестве всеобщее сочувствие и симпатию! – твердо сказала я. – Вас возле служебного входа поклонники ждут, чтобы лично выразить свое восхищение! Несмотря на дождь стоят! Как вы думаете, что они сделают с человеком, который вас так оскорбил? Их ведь только завести надо, а уж я постараюсь. Убить, конечно, не убьют, но на слова скупиться не будут, а то, что сфотографируют и выложат в Сеть, – это к гадалке не ходи! Да и журналюгам все равно что снимать, главное, чтобы новость скандальная была. Тихонов после этого всеобщим посмешищем станет! И будьте уверены, что больше он к вам на пушечный выстрел не приблизится!

– Анечка! Женя права, – принялась уговаривать ее Ковалева. – Не собираешься же ты всю жизнь от этого негодяя прятаться. И она не может при тебе неотлучно всю жизнь состоять.

– Господи! Какой позор! За что? – чуть не зарыдала Ермакова, а потом махнула рукой: – Делайте что хотите! Мне уже все равно!

– Александра Федоровна! На выход! – скомандовала я и, когда мы вышли, объяснила: – Мне надо выйти из театра через центральный выход, а потом через него же вернуться.

– Пошли! – азартно блестя глазами, подхватилась она. – Зрители уже разошлись, дверь заперта, так я сама тебя выпущу, а потом и обратно впущу. Жаль, что я не догадалась чего-нибудь теплое накинуть, а то посмотрела бы, как ты там воевать будешь.

– Не надо! Не рискуйте здоровьем, – попросила я. – А то кто же Анну опекать будет, если вы заболеете?

Выйдя через центральный вход, я обогнула здание и направилась к служебному входу. Толпа там действительно стояла немаленькая, так что мне пришлось подойти почти вплотную к ней, чтобы разобрать, где там Тихонов. Увидев его, я рванула вперед со скоростью и неотвратимостью урагана «Катрина», а подбежав к нему и уперев руки в бока, с ходу начала орать:

– Я так и знала, что ты опять сюда припрешься! Мне никогда в жизни одуванчика не подарил, а Ермаковой цветы охапками таскаешь!

Как только прозвучала фамилия Анны, все, кто ждал ее выхода, тут же повернулись в нашу сторону и стали внимательно прислушиваться. Хотя чего прислушиваться, если я орала как резаная?

– Ты кто? – растерялся Тихонов.

– Что? – раненой медведицей взревела я и затараторила, потому что теперь моей главной задачей было не дать ему и слова вставить: – Как домашненького поесть, так я! Как перепихнуться на халяву, так я! Как носки твои вонючие и трусы обосранные стирать, так я! Как срач в твоей квартире разгребать, так я! А теперь ты меня в упор не видишь? Я ради тебя, кобеля плешивого, мужа бросила, а теперь ты меня знать не хочешь? Ты мне что говорил? Что любишь только меня, а Ермакова тебе исключительно для дела нужна, чтобы через ее постель в Госдуму пролезть! Женой ее везде называл! Не помогло! – язвительно произнесла я. – Накрылось твое депутатство медным тазом! А ты опять к ней бегал! И опять мне лапшу на уши вешал, что это тебе для политической карьеры надо! Только, видать, раскусила она тебя, если на всю страну заявила, что замуж не собирается! На хрен тебя послала, по-русски говоря! А ты опять к ней и опять с цветами! И что тебе теперь от нее надо? Она тебе щи варить не будет! И клизмы ставить тоже! От запоров своих сдохнешь!

– Уйди, бешеная! Я тебя не знаю! – дурным голосом завопил Тихонов.

– Ничего-о-о! Сейчас узнаешь, что я бываю не только ласковая! – пригрозила я.

Выхватив у него букет, я начала охаживать цветами его по физиономии, и все это под аккомпанемент оскорблений и угроз, сыпавшихся на него от поклонников Ермаковой, которые и до этого молчаливостью не отличались, высказывая в его адрес все, что о нем думали. Заметим, исключительно нелестное. А Тихонов только закрывался руками и орал:

– Да заберите ее от меня!

Стоявший рядом с ним мордоворот попытался схватить меня за руку.

– Не лезь – зашибу! – рявкнула я, а поскольку он не послушался, пнула его ногой.

Кроссовки, конечно, не берцы, но если знать, куда бить!.. А я-то знала! В общем, от якобы случайного удара мордоворот, матюкнувшись, из схватки выбыл. Как я и ожидала, из машины выскочил и побежал к нам его коллега. Этот решил не размениваться на мелочи и сразу замахнулся на меня. Вырубить его мне было как нечего делать, но не может же простая баба приемы рукопашного боя демонстрировать, поэтому я, чтобы не заморачиваться, брызнула ему в лицо жгучим перцем. Мужик взвыл и присоединился к коллеге. Поняв, что остался без защиты, Тихонов рванул от меня с хорошей крейсерской скоростью, а я бежала сзади, проклинала его и ругала на чем свет стоит. Когда мы удалились на приличное расстояние, я швырнула ему вслед прутья, в которые превратился букет, и остановилась. Теперь мне предстояло незаметно вернуться обратно. Я сняла приметный парик и очки и сунула их в карман ветровки, а ее саму, сняв, сложила и повесила на руку. А брюки? Да кто на них смотрит? Перейдя на другую сторону улицы, я неспешной походкой пошла в обратном направлении до следующего перехода. Когда я уже подходила к центральному входу, мне опять позвонили из машины охраны, и я услышала восхищенный мужской голос:

– Это было зрелищно!

– Учитесь, пока я живая, – буркнула я в ответ.

Ковалева уже ждала меня у открытой двери и, судя по влажным волосам и плечам ее платья, она выходила, чтобы посмотреть, как я расправилась с Тихоновым.

– Александра Федоровна! – укоризненно воскликнула я. – А если простудитесь?

– А! – отмахнулась она. – Ноги попарю, чаю с малиной напьюсь, и ничего мне не будет! – и с сожалением произнесла: – Жаль, что ты Анечке не родня. Есть в тебе что-то такое! Творческое! – а потом, когда мы шли к гримерке, хитро блестя глазами, сообщила: – А журналюги-то все-все-все снимали! Как ты думаешь, на каком канале это показывать будут?

– По-моему, вы уже всего насмотрелись! – хмыкнула я. – Дай бог, чтобы без последствий обошлось!

В гримерке нас ждала уже готовая на выход Ермакова, которая, увидев, как и я, влажные волосы Ковалевой, только руками всплеснула:

– Сашенька! Почему ты такая неосторожная! Уж если так интересно было, так смотрела бы, как и я, из окна, что на улице происходило.

– Брось, Анечка! Все будет нормально! – поморщилась та.

– Знаете, Женя, а ведь я была права, в вас пропадает хорошая актриса, – без шуток сказала Анна.

– Вот и я ей гово… А… А… Апчхи! – оглушительно чихнула Ковалева.

– Я так и знала! – трагически воскликнула Анна и обратилась ко мне: – Женя, вы не будете против, если мы сначала эту хулиганку домой отвезем, а потом уже ко мне поедем? А то я боюсь, что в метро на сквозняке она себе еще добавит, а ведь ей потом еще и пешком идти.

– Анна, вы что-то путаете! Это я на вас работаю, а не вы на меня, – рассмеялась я. – Конечно, отвезем.

Оставив все вещи на диване (Ковалева пообещала, что завтра их заберет), она быстро сходила за сумочкой, и мы наконец вышли все вместе из театра. Как ни странно, поклонники Ермакову еще ждали. Она брала букеты, улыбалась людям, благодарила, передавала цветы Александре Федоровне и раздавала автографы. А вот оператор с камерой и журнашлюшка пробиться к ней не смогли – у них на пути непреодолимой преградой то и дело возникали два каких-то неуклюжих парня, один из которых даже умудрился выбить из рук девушки микрофон, и тот, жалобно звякнув, упал на асфальт. Пришлось журналюгам ограничиться съемкой, да и то – издалека. Ничего! Им для скандала и предыдущей записи с головушкой хватит!

В машине я включила печку, чтобы Ковалева согрелась и обсохла, а поскольку ехать пришлось далековато, то она еще и подремать успела. Высадив ее возле единственного подъезда старого двухэтажного дома, по необъяснимой прихоти мэрии затерявшегося между высотками, мы поехали на проспект Мира.

Когда мы вошли в квартиру, Анна первым делом начала расставлять цветы по вазам, которых у нее было великое множество, – оказалось, что для каждого вида цветов у нее была отдельная ваза. И очень скоро квартира превратилась в филиал Ботанического сада. Наконец мы сели ужинать – тетя Мила при виде такого стола решила бы, что меня морят голодом, и упала в обморок. Ермакова спросила:

– Женя, как вы думаете, они навсегда оставили меня в покое или это временная передышка?

– Что касается Воронцова, то навсегда, – уверенно ответила я. – Слишком многое у него поставлено на карту, чтобы рисковать. А Тихонов? Ближайшее будущее покажет. Его выставили на посмешище, но кто? Если он соберется мстить, то кому? Обо мне он не знает. Вы же с ним отношения не выясняли? – Я вопрошающе посмотрела на нее.

– Нет, – покачала головой она. – Наверное, он решил, что я рассталась с ним из-за его бывшей работы.

– Вот! – выразительно произнесла я. – Поэтому связать сегодняшний случай с вами он не может – вы же не обсуждали с ним перспективы его политической карьеры, о письме промолчали, о том, что у него есть другие женщины, – тоже. Скорее всего, он будет считать этот скандал происками своих политических противников. А теперь давайте разбегаться по матрешкам – день был перенасыщен событиями, и вам нужно отдохнуть.

У себя в комнате я позвонила Крону и отчиталась о работе за день. Об истории с Тихоновым он, естественно, уже знал, а вот происки Воронцова в отношении Анны стали для него неприятной новостью, но, узнав, что я разобралась в ситуации, он успокоился. Уже лежа в кровати, я спохватилась, что так ничего себе и не успела купить, значит, утром меня опять ждал такой легкий завтрак, который желудок нормального человека способен воспринять только как насмешку. Пообещав себе, что завтра непременно все куплю, я уснула с чувством честно выполненного долга.

Беда пришла, откуда не ждали.

Среда

Глядя на «тощий» завтрак, по сравнению с которым вчерашний казался Лукулловым пиром, я затосковала, а куда деваться? Понятно, что после «загрузочного» дня, который Ермакова позволила себе вчера, должен следовать разгрузочный, но я-то почему страдать должна? Однако в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и я, проверив обстановку на улице, вышла с Анной из дома. После того разгона, который я устроила Тихонову, у него было два выхода. Первый: затаиться и ждать, когда о нем все забудут, а потом самому забыть дорогу к дому и театру Ермаковой, чтобы не провоцировать рецидив. Второй: пойти в последний и решительный. Посмотрев в Интернете видео вчерашних событий и почитав весьма нелестные для него комментарии, я надеялась, что он выберет первый – его и так только что смолой не облили и в перьях не вываляли. А с другой стороны, если зайца загнать в угол, то и он может на человека броситься, поэтому никакие предосторожности не были излишними.

Мы подошли к машине, и я с трудом сдержалась, чтобы не выругаться – правое заднее колесо оказалось спущенным. Я быстро завела Ермакову обратно в подъезд и, отойдя в сторону, позвонила якобы рабочим. Третий, а потом и Четвертый клялись и божились, что с того момента, как мы вчера приехали, и до настоящего времени к машине никто не подходил. Просмотрев ночную запись на мониторе охранника, я и сама убедилась в этом – видимо, я возле дома Ковалевой сама на что-то наехала. А поскольку произошедшее не было диверсией, можно было успокоиться и заняться делом.

– Анна, у вас запаска есть? Это запасное колесо, которое обычно лежит в багажнике, – объяснила я, приноравливаясь к ее техническому антиталанту. – Мне надо колесо заменить.

– Наверное, есть, – неуверенно ответила она. – Вообще-то я не знаю, что там, я туда ни разу не заглядывала, потому что пакеты с покупками на заднее сиденье ставлю. А это много времени займет? У меня же в десять начало репетиции.

– Ничего страшного не случится, если вы немного опоздаете, – отмахнулась я.

– Я себе такого позволить не могу! – твердо заявила Анна. – Это будет проявлением неуважения к коллегам.

Услышав такое, я с большим подозрением уставилась на нее – провалы в памяти? А не рановато? Она что, забыла, как Воронцов ее вчера мордовал, как Лукьянова откровенно радовалась этому, как никто не сказал в ее защиту ни одного слова? Она поняла, о чем я думаю, и все так же твердо произнесла:

– Женя! Я ведущая актриса театра, а это ко многому обязывает. В том числе и к аккуратности во всем.

– Хорошо! Тогда давайте вызовем такси. Я отвезу вас в театр, сдам с рук на руки Ковалевой, а потом вернусь сюда и поменяю колесо.

Оставив Ермакову в театре, я на той же машине вернулась к дому и занялась делом. Провозилась не меньше часа и вывозилась как чушка, но ключей от квартиры Анны у меня не было, и я, решив, что приведу себя в порядок в театре, отправилась туда. Но если день не задался с самого утра, то с чего бы ему потом удачным быть? Я застряла в пробке! Нет, это стихийное бедствие Москву точно когда-нибудь погубит! Машина двигалась со скоростью старой и больной черепахи, но я особо не волновалась – никаких неожиданностей в театре быть не должно. Сглазила! Мне позвонили из машины охраны, и взволнованный мужской голос сказал:

– Евгения! Нештатная ситуация! Ермакову какая-то старушка и охранник вывели под руки из театра из служебного входа и усадили в такси. Она была совсем никакая! Сейчас машина двигается в сторону дома Ермаковой. Мы едем следом. Подтягивайтесь!

– Принято! – отозвалась я.

Принято! А толку? Я же в пробке стою! Тем хуже для пробки. Сказать, что я вела себя некорректно по отношению к другим водителям, значит, промолчать. Я вела себя по-хамски, выезжала на тротуары и газоны, только что на таран не шла. Со всех сторон в мой адрес несся самый изощренный мат-перемат, а я, вспомнив военную службу, отвечала не менее изысканно. Порой так, что какой-нибудь мужик застывал с открытым ртом, чтобы легче переварить услышанное. Да, меня это не красит! Но если кто-нибудь когда-нибудь скажет, что в боевых условиях, под палящим солнцем, когда воды осталось два глотка, в лютый мороз, когда зубы отбивают чечетку, пробираясь через болото чуть ли не по ноздри в вонючей жиже, бойцы разговаривают друг с другом на «вы» и через «пожалуйста», не стоит этому верить! Правда войны груба и неприглядна, и те, кто через это прошел, до конца жизни несут на себе отпечаток пережитого, хоть во фрак их одень, хоть в кринолин.

Вырвавшись из пробки, я помчалась к дому Анны, но уже держась в рамочках – мне только конфликтов с гаишниками не хватало. Наконец я добралась. Выскочив из машины, я исключительно на автомате поставила ее на сигнализацию и влетела в подъезд. Лифт, как назло, был занят, и я через ступеньку побежала наверх.

То, что в квартире Анны творится что-то неладное, я поняла еще на втором этаже – на лестнице люди громко и оживленно переговаривались, кто-то предлагал вызвать полицию, кто-то «Скорую помощь», а одна женщина с пронзительным голосом, перекрывавшим все остальные, раз за разом спрашивала:

– Анечка! Да что ж у тебя случилось-то? Поделись впечатлениями!

Поднявшись на пятый этаж, я увидела столпившихся возле прикрытой, но не запертой двери в квартиру Анны людей, судя по халатам и спортивным костюмам, соседей, а изнутри доносился звон разбиваемой посуды и грохот чего-то падающего.

– Пропустите! – потребовала я, грубо расталкивая собравшихся. – И ступайте себе с богом! Тут вам не цирк и не театр.

Щас! Так меня все и послушались!

– А ты кто такая? – чуть не вцепилась в меня женщина с пронзительным голосом.

– Сестра я ее! Позавчера погостить приехала! – объяснила я.

Может быть, кто-то и хотел еще что-то спросить или уточнить, но я уже пробилась к двери и, войдя в квартиру, закрыла ее за собой. Я пошла на звук в зал и едва успела отшатнуться – прямо передо мной в воздухе просвистела металлическая индийская ваза для цветов и, ударившись о стену, с грохотом упала на и так покрытый осколками и черепками пол.

– Анна! Остановитесь! – крикнула я.

Увидев меня, она застыла с очередной вазой в руке, а я, разглядев ее, тихо обалдела: растрепанная, с размазанным макияжем и потеками от слез на лице, глаза красные, зареванные и больные, как у умирающей собаки. Даже когда сволочь Воронцов над ней издевался, она не теряла самообладания, а сейчас? Господи! Да что же случилось? Тем временем губы Анны задрожали, лицо скривилось, и она, выпустив вазу из рук (та и сама, упав, благополучно разбилась, без ее помощи), доплелась до дивана и, рухнув на него, беззвучно заплакала.

– Анна, объясните мне, что произошло? – спросила я, подходя к ней и садясь рядом. – Может быть, все не так страшно, как вам кажется.

Она подняла на меня полные слез глаза и уже просто зашлась в рыданиях. И тут меня как обу-хом по голове огрели, у меня даже на несколько секунд голова закружилась – Анна рыдала беззвучно, а ведь такого в природе не бывает. Аккуратно взяв Ермакову за плечи, я развернула ее лицом к себе и осторожно спросила:

– Анна, вы можете сказать, что с вами случилось? – Она только помотала головой. – Вы не хотите сказать? – Она опять покачала головой. – Вы не можете сказать? – Она покивала. – У вас пропал голос? – Она кивнула и принялась рыдать с новой силой.

У меня мгновенно руки опустились и горло перехватило, потому что для актрисы голос гораздо важнее, чем внешность. Его-то гримом не замажешь и пластику не сделаешь. Нет голоса – твое место в массовке, играй роли без слов! Наверное, у Анны уже не было сил рыдать, и она показала мне на стоявший на столе ноутбук. Я подошла к нему и посмотрела, что она читала. Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно – это была статья про рак горла. Мысленно выругавшись, я перевела дыхание и не без труда взяла себя в руки.

– Спокойствие! Только спокойствие! Анна, вы считаете, что у вас рак горла. – Она кивнула. – Скажите, в какую клинику вы обращались? Какие обследования проходили? Какие анализы сдавали? Кто поставил вам этот диагноз?

Анна опять показала на компьютер. Не поверив в идиотизм происходящего, я внимательно посмотрела ей в глаза, и она мне покивала. И тут меня прорвало!

– Какого черта! – орала я. – Вы же не тупоголовая тетка, которая не вылезает из Интернета, мусоля там скандальные новости, и верит каждому слову! Вы же образованная, умная женщина! Народная артистка России! Вы-то почему всякой чуши верите? Я бы того умника, который Интернет придумал, за кое-что подвесила, чтобы головы людям не морочил! Какой-нибудь студент-троечник выложил в Сеть свой реферат, где ошибка на ошибке, а вы его прочитали и поставили себе диагноз гробового характера! Мозги включите! У вас нет ни анализов! Ни диагноза! Ни врача! Один сплошной, мать его, Интернет!

Анна, и так совершенно убитая свалившимся на нее горем, с ужасом смотрела на меня и уже даже плакать не могла, а я, выпустив пар, позвонила Крону:

– Беда у нас! У Анны Николаевны голос пропал!

– Как? – воскликнул он.

– Ответила бы я тебе, но она рядом! Совсем пропал! Почему? Неизвестно! Но она начиталась всякой чуши в Интернете и сама себе поставила диагноз: рак горла! Срочно нужна хорошая больница с хорошим врачом!

– Не проблема, сейчас договорюсь и перезвоню тебе, – сказал Крон.

Я отключила телефон и сказала Анне:

– Собирайтесь в больницу! Будем выяснять, что с вами на самом деле произошло, а то вы надумали себе бог знает чего и такое побоище в доме устроили, что теперь на месяц уборки! Еще бы с горя и руки на себя наложили! А может, у вас обычный ларингит, который чудно антибиотиками лечится. И в порядок себя приведите, пожалуйста, а то на вас смотреть страшно, – мягко попросила я.

Немного приободрившаяся Анна бросилась собираться, а я, чтобы не мешать ей, ушла в отведенную мне комнату. Крон позвонил минут через десять и сказал, куда надо ехать; это оказалась частная клиника.

– И скажи Анне, что клиника имеет к нам некоторое отношение, так что об оплате она может не волноваться.

Ермакова собралась довольно быстро, причем сумка была совсем небольшой, и она – что значит, актриса! – даже свежий макияж успела нанести.

– Анна, вы мне письмо, что из Челябинска получили, отдайте, пожалуйста, – попросила я. – Пока вы лечитесь, я его почитаю и подумаю, как его лучше использовать.

Она тут же отдала мне письмо, которое я положила в свою сумку и на всякий случай спросила у нее:

– Ничего не забыли?

Вместо ответа она протянула мне ключи от квартиры и потыкала пальцем в сторону пола.

– Вы хотите, чтобы в ваше отсутствие я жила здесь? – уточнила я, и она, покивав, приложила руку к щеке и склонила голову набок. – Чтобы мне было где ночевать? – Она снова кивнула. – А еще, если понадобится, могла вам что-то привезти? – Она покивала. – Хорошо, а почему не Александра Федоровна?

Это было потрясающе! Не издав ни звука, она одной только мимикой дала мне понять, что Ковалева уже старенькая и нечего ее попусту гонять. И я еще раз восхитилась гениальностью этой великой актрисы.

Клиника располагалась, с одной стороны, в Москве, а с другой – в центре зеленого массива, причем охрана там была на высоте. Насчет Ермаковой все понятно – ее в России все знают, но у них, оказывается, еще и мое фото было, так что через ворота мы проехали беспрепятственно. В клинике нас уже ждали и на мой вопрос, где и что нужно оформить, с милой улыбкой ответили, что все потом, и провели к врачу. Это оказался пожилой, полный, совершенно седой мужчина в очках самого добродушного вида.

– Здравствуйте, голубушка, – приветливо сказал он Ермаковой. – Душевно рад нашему знакомству, хотя повод и не самый радостный. Но вы ни о чем не волнуйтесь – все вылечим, и будете вы у нас лучше прежнего. А это вам блокнот с ручкой, чтобы вы могли с нами общаться. Сейчас вас медсестра проводит в палату, вы переоденетесь, и пойдем мы с вами обследоваться по большому кругу. И уверяю вас, что ни одну болячку мы не пропустим, даже самую мелкую. А вы у нас кто? – Он повернулся ко мне.

– Сестра, зовут Женя, – кратко ответила я. – Позавчера прилетела погостить, а тут с Анной вон что случилось. Так что я уж тут рядом с вами побуду – вдруг на какой-то вопрос нужно будет ответить или объяснить что-нибудь.

Видимо, испугавшись, что врач будет возражать, Ермакова активно закивала головой, и он улыбнулся:

– Да вижу я, что рядом с родным человеком вам спокойнее, поэтому возражать не буду.

Палата Анны оказалась небольшой, но очень уютной, и там было все, что только могло потребоваться. Естественно, Ермакова хотела как можно скорее выяснить, что с ней произошло, и переоделась мгновенно. И мы пошли, как выразился врач, по большому кругу, но обследование много времени не заняло. Когда мы вернулись в кабинет, врач показал Анне на кресло, в которое она опустилась, сам сел рядом с ней, а я, взяв стул, поставила его с другой стороны от Ермаковой – ясно же, что свои ответы она будет писать, тогда и я их прочесть смогу.

– Голубушка вы моя! – начал врач, обращаясь к Анне. – Хочу вас успокоить: никакого рака у вас нет! Вы уж мне поверьте, я больше сорока лет в профессии и всякого насмотрелся, поэтому могу говорить об этом совершенно определенно. Кровь на онкомаркеры мы у вас взяли, но это исключительно для того, чтобы вы сами могли убедиться и больше не волновались. Скажу больше! По моему профилю у вас вообще никакого заболевания нет! Вы, тьфу-тьфу-тьфу, очень здоровый человек! – И поплевал через левое плечо.

Бесконечно удивленная Анна показала пальцем на свое горло и изобразила в воздухе знак вопроса.

– Вот именно! Заболевания нет, а голос пропал, – покивал он. – Но ведь это могло произойти и по другой причине, и мы с вами сейчас будем ее искать. Ваша работа сопряжена с серьезными нагрузками на нервы и психику. Отсюда вопрос: какие транквилизаторы вы принимаете?

«Пустырник или валериана в таблетках», – написала Анна, и врач, прочитав это, недоверчиво спросил:

– И все? – Она покивала головой. – Тогда следующий вопрос. Приходилось ли вам в последние дни пережить страшное, чудовищное потрясение? Стресс? Шок? С чем это можно сравнить? – Он задумался. – Например, представьте себе состояние женщины, на глазах которой убивают ее ребенка.

Анна тут же написала: «Сегодня. Когда у меня пропал голос. Ничего более страшного в жизни я не испытывала».

– Значит, вы пережили шок не до, а после? – уточнил врач, и Анна покивала. – Это не то. Хорошо, пойдем дальше. Напишите мне все продукты, которые вы обычно едите и пьете, и температуру вашей еды.

Она начала писать, а врач одновременно читал и, когда она закончила, покачал головой:

– Н-да! Это не то. Рассмотрим другой вариант. Сегодня у вас нормальное давление, а бывает ли повышенное и что вы в этом случае принимаете? – Анна помотала головой. – Ясно, не бывает. Проблемы со щитовидкой когда-нибудь были? – Она опять отрицательно покачала головой. – Аллергия на что-нибудь есть? – Анна опять покачала головой. – Когда вы в последний раз принимали антибиотики, потому что их всегда назначают под прикрытием антигистаминных препаратов?

«Я уже и не помню, а почему вы этим интересуетесь?» – написала она.

– Объясняю. Осиплость голоса от легкой формы до полного его исчезновения может быть вызвана побочными действиями некоторых лекарств, применяющихся при лечении гипертонии, щитовидной железы антигистаминными препаратами и некоторыми другими медикаментами. Вы же ничего из этого не принимали. Давайте зайдем с другой стороны. Вы уж меня простите, но я буду задавать вам вопросы о вашей личной жизни и совсем не из любопытства. – Анна, соглашаясь, закивала. – Вы замужем?

Она покривилась и написала: «У меня был друг, но мы уже почти два месяца не общаемся».

– А вы не знаете, нет ли у него женщины, которая считала бы вас по-прежнему соперницей? Когда женщина сражается за мужчину, она на все способна. Я тут видел в Интернете…

– Не принимайте это всерьез, – мягко улыбнувшись, попросила я. – И поверьте мне на слово, что эта женщина не опасна. Кроме того, в своем последнем интервью Анна ясно дала понять, что замуж не собирается, поэтому соперницей никому быть не может.

– Хорошо, поверю вам на слово. Тогда скажите, голубушка, а кто вообще бывает в вашем доме? Этот ваш бывший друг бывал?

«Пару раз в начале нашего знакомства. Почти год назад, – написала Ермакова. – У меня нет времени и сил, чтобы заниматься домашним хозяйством, а приглашать человека в дом, когда там не прибрано, мне не хотелось».

– А кроме него? Подруги? Родственники?

Она покачала головой и написала: «Никто! У меня нет времени для приема гостей – работа! Если нужно с кем-то встретиться, то я это делаю в кафе или ресторане: ни готовки, ни уборки, и по делу поговорить можно».

– Продукты сами покупаете? – спросил врач, и Анна кивнула. – А кто готовит? – Она показала на себя.

– Хорошо! У кого, кроме вас, есть ключи от вашей квартиры? – Ермакова отрицательно покачала головой. – Хорошо, это мы обсудили, а теперь давайте поговорим о театре. У вас ведь персональная гримерка? – Она кивнула. – Напишите, пожалуйста, какие продукты и лекарства там есть.

Сосредоточившись, Анна старательно писала, а мы с врачом одновременно читали, причем он вслух:

– Растворимый кофе, сахарозаменитель в порошке, зеленый чай в пакетиках, цитрамон, пектусин, имодиум, но-шпа, пустырник и валерияна в таблетках, анальгин. Да-а-а! Негусто. Даже спиртовых настоек нет.

Он встал, подошел к окну и некоторое время задумчиво смотрел во двор, а мы с нетерпением смотрели на его спину и ждали, что он скажет. Наконец он повернулся и виновато развел руками:

– При всем своем опыте я не вижу причину вашего заболевания. Будем ждать результаты анализов – уж они-то нам точно все покажут. Тогда и начнем лечение.

«Давайте начнем прямо сейчас! Пожалуйста!» – написала Анна и умоляюще посмотрела на врача.

– Голубушка! – успокаивающим тоном заговорил он. – Первая заповедь врача: «Не навреди!» Подумайте сами, как я могу что-то делать, если мы с вами еще не знаем, что с вами произошло? А если назначенные мной медикаменты вам не показаны? Последствия могут быть очень серьезными. К сожалению, я даже успокоительное не решусь вам назначить.

«А если мы упустим время и завтра будет уже поздно? Что, если из-за этого я останусь немой на всю оставшуюся жизнь?» – быстро написала Анна.

– Да бог с вами! – рассмеялся врач. – Ждать-то осталось только до утра! Тут-то мы за вас и возьмемся! – алчно потирая руки, пригрозил он. – И не надо ничего бояться. Вы уж мне поверьте, что все будет хорошо! – уверенно заявил он. – А сейчас идите к себе. Приведите себя в порядок после обследований, пообедайте! Потом посмотрите телевизор, почитайте книгу, если взяли с собой. Одним словом, отвлекитесь!

«Здесь Интернет берет?» – написала Анна.

– О господи! – простонал врач. – Эта зараза сейчас везде берет, и нет от нее спасения. Кстати, если уж взяли с собой ноутбук или планшет, можете пасьянсы пораскладывать или во что-то другое поиграть. И не волнуйтесь ни о чем! Уж поверьте опыту старого доктора, – повторил он.

Мы с Анной поднялись и пошли к двери, повернувшись к нему, чтобы попрощаться; я увидела, что он многозначительно смотрит на меня. Прикрыв глаза и показав этим, что все поняла, я вышла вслед за Ермаковой в коридор, проводила ее в палату, где мы договорились, что в случае необходимости она будет отправлять мне SMS, потом я якобы ушла, а на самом деле вернулась в кабинет врача.

– Присаживайтесь, Женя, – пригласил он меня, причем добродушным дедушкой он уже не выглядел. – Меня предупредили, какая вы сестра, поэтому поговорим серьезно. Анну отравили. Именно поэтому она потеряла голос.