Текст книги "Вечный сон Снегурочки"

Глава 7

Столовая находилась в том же самом подвале, куда Карга в розовом унесла мою верхнюю одежду. На время трапезы дверь, отделяющая помещение с пациентами от кабинета врача и места свиданий, открывалась, и больные целым скопом спускались вниз. Пока наша нестройная орава шагала по лестнице – увы, не могу употребить слово «бодро», так как некоторые, включая моих немых соседок, еле ковыляли, цепляясь за поручни, а кого-то даже вели под руку, – около двери дежурила худенькая санитарка, на вид весьма потрепанная жизнью. До этого я ее не видела и думала, что за нами присматривает только злобная медсестра. Оказывается, помимо нее, существовал и другой персонал: рослая полная женщина с короткой стрижкой едва ли не тащила на себе тощую темноволосую девицу, которую я сразу узнала. Да это же Настя Казакова, только на фотографии, бережно хранимой Софьей Петровной, она выглядела куда лучше. То, что я лицезрела сейчас, можно было назвать слабой, едва дышащей тенью Насти, готовой в любой момент отправиться в мир иной. Наверно, она лежит в отдельной палате. Странно, что еду ей не приносят – в таком-то плачевном состоянии только под капельницей лежать.

И тут же, в подтверждение моим мыслям, ноги девушки вдруг странно подкосились, и она буквально стекла вниз по крупной санитарке.

– Катя! – громко крикнула та. Женщина у двери тут же спустилась к напарнице, и вдвоем они подхватили Настю и быстро оттащили ее наверх. Я, конечно, многое повидала в своей жизни, но это зрелище оказалось тяжелым даже для меня.

– Идем, не толпимся! – услышала я бас Карги. Я и не заметила, как она появилась около двери в отделение – что они, с помощью телепатии общаются между собой?

– Мельникова, шагай! – персонально обратилась она ко мне. Я чуть ли не бегом миновала все ступеньки, оказавшись среди этого стада калек самой резвой и быстрой. И что они творят с несчастными пациентами, что те превращаются в таких лунатиков?

Стараясь больше не создавать пробки и вообще не привлекать к себе лишнего внимания, я просочилась за самый дальний столик – подсела к своему знакомому деду. Суицидник нам компанию не составил – он занял место где-то в первых рядах.

– Вставай в очередь, – подсказал мне дед, взявший, очевидно, надо мной этакое шефство. – Тарелку-то возьми. Эх, кукла ты!..

Я покорно схватила зеленую пластмассовую тарелку – для первого и металлическую ложку и пристроилась за дедом. Пока больные получали свой паек, я оглядела всех присутствующих. Народу было не очень много – помимо моих знакомых соседок, суицидника и деда, в нашем отделении лечилась полная молодая, но очень некрасивая девушка, двое мужчин примерно одного возраста да невзрачная, сутулая женщина, напомнившая мне обделенную жизнью сироту. Ну и еще Настя, за которой мне нужно как-то присматривать. Я затруднялась определить, какое у кого может быть заболевание. Перебинтованный был только один картежник, мои соседки, возможно, лечились от депрессии, а вот что тут забыла толстая девчонка? Я выделила для себя самых адекватных пациентов, с которыми можно наладить хоть какой-то контакт. Само собой, это дед, второе место делили толстушка и суицидник, за ними следовали непонятные мужчины, а в самом конце значилась женская составляющая, очевидно, пребывавшая в невменяемом состоянии. Конечно, соседок я попробую разговорить – если они спускаются в столовую – значит, еще не совсем залеченные психотропными препаратами. Думаю, полненькая тоже курит, как и я, – если повезет, пересекусь с ней в курилке. С людьми, которых что-то объединяет – если мое предположение верно, то это вредная привычка, – найти общий язык легче всего. Ну и продолжу обрабатывать деда, к нему я вроде нашла подход. Любит покровительствовать над неопытными простушками – ради бога, подобная роль мне всегда давалась легко!

Пока я просчитывала свои дальнейшие действия и составляла своеобразную шахматную партию, очередь дошла до меня. Как ни странно, в отличие от обычных кафе, столовых или закусочных, едой тут как-то не пахло. В прямом смысле этого слова. Обычно, заходя в любое заведение общепита, я сразу чувствовала запах определенных блюд – скажем, жареного мяса, свежей выпечки, ароматных бульонов. Но здесь, даже находясь в непосредственной близости от пункта раздачи, я не уловила ровно никакого запаха, хотя обонянием меня природа не обидела.

– Тарелочку давайте! – обратилась ко мне повариха – единственная из персонала больницы, вызвавшая у меня положительные чувства. Это была улыбчивая темноволосая женщина в белом колпачке, не красавица, но на лицо приятная и располагающая к себе. Я мигом записала ее в свой список источников информации. Надо только сообразить, как отловить ее в неформальной обстановке и завязать беседу. Втереться в доверие я сумею, осталось дождаться подходящего случая.

Повариха шлепнула в мою тарелку половник с непонятным содержимым и сунула в руки розовую чашку, поверх которой лежал кусок белого хлеба. Я в замешательстве отошла в сторону, пытаясь понять, каким секретным блюдом меня собираются накормить. Дед за столиком уже возил ложкой по тарелке, отправляя в рот нечто жидкое и желтое, видимо, именовавшееся супом.

– Что это? – прошептала я, оглядываясь по сторонам – вдруг спрашивать о еде тоже нельзя?

– Щи, – отрапортовал сотрапезник и вернулся к своему занятию.

Я несмело окунула ложку в желтую жижу и зачерпнула то, что с большой натяжкой можно было назвать капустой. Нечто оказалось на вкус противным, жестким и несоленым. У меня создалось впечатление, что я пытаюсь разгрызть деревяшку.

– Ну и гадость! – искренне возмутилась я, выплюнув капусту в тарелку. – Я не хочу это есть, оно же несъедобно!

– Зря, – меланхолично заметил дед. – Все равно заставят, лучше ешь сама.

– Вот еще, – фыркнула я и, полная справедливого негодования, понесла тарелку к столу около окошка раздачи.

– У вас, кроме супа, есть что-нибудь? – Я постаралась выдавить из себя улыбку. Может, повариха сжалится надо мной и все-таки предложит нормальную еду?

– А почему щи не съела? – изумилась та. – Смотри, надо кушать! А то Вера Ивановна рассердится, она строгая!

– Э… у меня аллергия. На капусту, – нашлась я. – Можно мне второе?

– Можно. – Повариха прямо-таки засветилась улыбкой. – Давай я тебе побольше положу.

– А что там? – поинтересовалась я.

– Тушеная капуста и рыба! – обрадовала меня та.

– Мне просто рыбу, – тут же предупредила я. Угодила, называется… Так-то они анорексичек откармливают? Нет чтобы жареную курицу предложили, с картошкой!

– На белковой диете сидишь? – осведомилась повариха. – Смотри, Вера Ивановна против всяких голодовок! Кто сам не кушает, того через зонд кормят!

Я перепугалась не на шутку и быстро потребовала двойную порцию рыбы. Еще не хватало, чтобы в меня трубку пихали, да они совсем озверели!

Проходя мимо толстушки, жадно уплетающей что-то, совершенно не похожее на несъедобные щи, я вытянула шею, пытаясь разглядеть, что она ест. Ничего себе! Да это же салат оливье, где она его взяла? И почему мне дают какую-то гадость?

Но оливье был в тарелке только у полной девушки – остальные как-то справлялись со своими порциями супа. Кто-то, правда, оставлял щи недоеденными – не одна я такая привередливая. Вне себя от жуткой несправедливости, я спросила деда:

– А почему та девушка ест оливье? Я тоже хочу!

– Так это ей из дома приносят, – пояснил мой сотрапезник. – Она столовскую еду никогда не берет. Платница.

Все ясно. Чтобы питаться нормально, надо платить отдельные деньги. Завтра же скажу Андрюхе, пусть подсуетится, пока я тут в мумию не превратилась. Ладно, пока поем рыбу – заботливая повариха выделила мне аж два куска.

Я отломила ложкой мясо, раздумывая, не будет ли наглостью попросить добавки. Но едва прожевала первый кусочек, как меня затошнило в самом прямом смысле этого слова. Мало того что рыба оказалась несоленой – похоже, она вообще не подвергалась кулинарной обработке!

– Да рыба ж сырая! – воскликнула я. – Они хотят, чтобы у меня глисты завелись, что ли?!

Дед только плечами пожал, но видно было, что ему искренне меня жаль. Свои щи он доел до конца, но за рыбой не пошел – стал пить чай вприкуску с хлебом. Я последовала его примеру – хотя бы хлеб поем, надеюсь, он без плесени. После омерзительного супа и второго обычный кусок белого хлеба показался мне самой вкусной едой на свете. Я молча уплела всю краюху, хотела было попросить у поварихи еще, но побоялась. Увидит, что я и рыбу не съела, нажалуется Карге, и та устроит мне сладкую жизнь.

Я запила свой жалкий паек несладким чаем, а по правде говоря, кипятком без намека на заварку, и, не говоря ни слова, понесла тарелку на общий стол, стараясь слиться с толпой остальных пациентов.

Злая от голода и обиды на вселенскую несправедливость, я уныло поплелась в туалет – покурить с горя. У меня просто в голове не укладывалось: как в платной, элитной клинике могут так издеваться над пациентами? Почему Карина ничего не сказала родителям, не попросила ее забрать? Да если б я была настоящей больной, сразу после такого обеда нажаловалась бы родственникам и потребовала перевести меня куда угодно, только не гнить бы здесь! За что, скажите мне, люди отваливают бешеные деньги? Я пробыла тут всего ничего, а уже столкнулась с грубостью персонала, отвратительными, непригодными для жизни условиями (вспомним жуткий туалет) и, наконец, едой, которая может вызвать по меньшей мере отравление и несварение желудка! Почему другие пациенты молча сносят весь этот беспредел? Да на этих извергов в суд подать нужно, пускай закрывают лечебницу, к чертям собачьим!

Однако не успела я и дверь уборной открыть, как чья-то цепкая рука больно схватила меня за плечо. Я резко обернулась и столкнулась нос к носу с Верой Ивановной – так, судя по словам поварихи, звали главную медсестру.

– Солнце мое, опять за свое? – ласковым голосом произнесла Карга, в то время как ее маленькие поросячьи глазки буквально вперились в меня – того и гляди прожгут на мне дыру. – Деточка, нас тут не проведешь, блевать тебе никто не позволит. Идем лучше таблеточки пить.

Я хотела было воспротивиться, но вовремя осеклась и произнесла запинающимся, жалостливым голосом:

– Я не буду два пальца в рот, я покурить хотела…

– Сначала таблеточки, бери водичку. Потом покуришь, – тем же противным сюсюкающим голосом проговорила Вера Ивановна. Я тут же поняла, что на сей раз судьба мне решила помочь. Злобная медсестра, сама того не подозревая, подсказала мне, как можно избежать их жутких пилюль.

– Хорошо, – покорно кивнула я. – А где мне воду брать? У меня только стакан, мне про воду не говорили.

– Попроси у кого-нибудь, – милостиво разрешила медсестра. – Когда муж приедет, попросишь его привезти воду.

– Ой, а можно мне что-нибудь из еды чтобы он привез? – тут же спросила я. – А то, знаете, я капусту не могу есть, аллергия с детства. Видела, тут кто-то свое ест.

– Конечно, можно, лапонька. – Жуткая гримаса Веры Ивановны, наверно, подразумевала собой добрую улыбку. – Всем больным что-то привозят. Конечно, нельзя жареное, жирное и портящееся. Все остальное будет лежать в холодильнике.

Я воспрянула духом. Ох, дождаться бы завтрашнего дня, Андрюха спасет меня от голодной смерти! Сегодня, если ужин будет таким же, как и обед, посижу на хлебе, а завтра наконец-то наемся от души!

Таблетки всем давали разные. Я налила себе в кружку воды из бутылки деда – ох, и села ж я ему на шею! – и, изображая невинную овечку, робко протянула руку за своей порцией пилюль. Медсестра строго следила, чтобы каждый пациент положил таблетку в рот и запил водой. Меня охватил азарт – даже такой самоуверенной садистке, как Вера Ивановна, я смогу навешать лапшу на уши! Мы еще посмотрим, кто кого – скоро я нарою столько доказательств преступной деятельности Карги, что хватит запечь ее в тюрьму на долгие годы!

– Мельникова, – прочитала мою фамилию Вера Ивановна на пузырьке и высыпала в мою ладошку крохотную белую таблетку.

– Одну? – недоверчиво протянула я. – А всем по две дают…

– Тебе пока одной хватит, – заверила меня медсестра. – Давай, пей, не отлынивай. Я за тобой внимательно слежу.

Я пожала плечами – мол, что следить, я ж добровольно лечусь! – и положила лекарство в рот, после чего сделала большой глоток воды. Зажать таблетку за щекой – проще простого, если Вера Ивановна заставит меня открыть рот и станет светить фонариком, то, конечно, обман раскроется, но медсестра, похоже, осталась мной довольна и скомандовала:

– Так, Жарков, подходим за таблетками!

– А теперь можно покурить? – Я не хотела ударить в грязь лицом и потерять репутацию добросовестной послушной пациентки. Вера Ивановна, похоже, не заподозрила подвоха и мимоходом кивнула:

– Иди-иди. Имей в виду, попытаешься блевать – сразу узнаю, я за тобой наблюдаю!

И я ей поверила. Поэтому, зайдя в уборную, облокотилась спиной о дверь – как раз в том месте, где находилось окошечко для наблюдения, и как можно незаметнее выплюнула таблетку в носовой платок, пока она не начала растворяться. К дырке-унитазу подошла только после того, как докурила сигарету до конца, якобы выбросить окурок. Вместе с ним в канализацию отправилась и моя непроглоченная белая таблетка.

После обеда и таблеток все пациенты, как по команде, разбрелись по своим койкам. Настю я так и не видела – кровати в коридоре занимали толстушка с оливье, Сирота Казанская да двое непонятных парней. Дед и суицидник соседствовали в мужской палате напротив моей, я же со своими коматозными соседками вернулась в свою комнату. Тетки сразу приняли горизонтальное положение и по привычке уставились в потолок. Я тоже подняла голову кверху – может, они там что интересное нашли? Однако, кроме лампочки, на белом фоне я ничего не увидела. Ладно, не буду им мешать ловить свои глюки.

Я молча, с тоской оглядела палату. В детском садике больше всего ненавидела тихий час и, хотя прошло столько времени, спать днем не приучилась. Как жаль, что нельзя поговорить с дедом – я нутром чувствовала, что он может много чего поведать о психушке. Хотелось бы узнать, с чем он сюда загремел. Депрессия? Непохоже, самоубийство среди стариков тоже непопулярно. Напротив, чем старше человек, тем сильнее он цепляется за жизнь. Не верьте дряхлым старушкам, причитающим: «эх, скорее б помереть». Вранье все это – «божии одуванчики», даже лежачие, на самом деле жутко боятся смерти. Это молодым преждевременная кончина кажется романтичной – мол, брошусь с моста, и все будут скорбеть по мне и плакать на могилке. Чем больше лет проживает человек, тем сильнее он ценит жизнь и дорожит даже самым жалким существованием.

Итак, остается только наркология. И скорее всего, алкоголизм, наркомания деду по возрасту не подходит. Поставленный мною диагноз показался мне наиболее вероятным, и я принялась раздумывать над остальными пациентами. Парням я приписала наркоманию, больше ничего не остается. Пьянство, конечно, тоже подойдет. Сирота – ярко выраженная депрессушница, с суицидником все ясно. Чем может страдать платница-толстушка? Явно не расстройством пищевого поведения – вон как весело уплетала оливье, готова поспорить, не расстанется с калорийным салатиком ни за какие коврижки. Методом исключения вычеркиваем депрессию – чересчур она жизнерадостная. Опять, либо наркоманка, либо алкоголичка, одно из двух. Шизофрения точно не подходит, с этим вопросом лучше к Сироте Казанской. Да, может, у нее и этот недуг имеет место.

Итак, с причинами заболеваний я вроде разобралась. Можно подумать над своими соседками – почему они валяются, как восковые куклы? Особый интерес для меня тетки не представляют – если они всегда такие невменяемые, то что я могу у них узнать? Хотя… есть у меня и другая версия. Может, наоборот, одна из них подслушала какой-нибудь разговор, не предназначенный для посторонних ушей, проболталась подружке, и, чтобы заставить соседок замолчать, их напичкали таблетками до полубессознательного состояния. Если дать волю своей фантазии, можно запросто объяснить, почему убили Карину. Лена же рассказывала, что девчонка сдружилась с соседкой по палате. Возможно, этой женщиной и была одна из невменяемых ныне теток. Дальше все развивается до смешного банально: подружка делится с Кариной секретом, кто-то из врачей узнает это, несчастную девушку отправляют на тот свет при помощи смертельной дозы снотворного, списывая все на самоубийство, а чтобы не вызвать лишних подозрений, других героинь истории лишают рассудка этаким зверским способом. Если я выясню, с кем из больных дружила Карина, тогда мою теорию легко будет доказать. Только каким образом вывести несчастных женщин из бреда? Я же не могу отнимать у них таблетки, сделать это попросту невозможно. Пытаться разговорить? Потрачу время впустую. Для проверки я окликнула теток, но, как и предполагала, те и глазом не моргнули. Придется пока оставить вопрос открытым.

Чем больше я размышляла, тем более тупиковым казалось мое положение. Придумать-то можно что угодно – слежку за медсестрами, к примеру. Но я попала в больницу под видом пациентки, а не санитарки. Сплоховала, что тут говорить. Надо было раньше пораскинуть мозгами и состряпать себе биографию кого-нибудь из персонала. Какая-нибудь нянечка или санитарка преспокойно вотрется в доверие и к врачам, и к больным. Правда, Кирьянов говорил, что со стороны в клинику работников не берут. Опять ничего не сходится: что тогда делать с молоденькой медсестрой, якобы перепутавшей таблетки? Пожалуй, спрошу у деда: если он тут давно, значит, помнит ее. Если, конечно, она не вымышленный персонаж.

Я почувствовала, что моя голова просто закипает от вопросов и догадок, и поняла, что пора отвлечься и дать мозгу отдых. Залезла в тумбочку, взяла первую попавшуюся книжку. Давно прочитанный детектив, ничего лучше схватить не могла. Попыталась прочесть первую страницу, но описание кражи какой-то важной папки показалось мне избитым и банальным. Как будто у автора нет никакой фантазии! Кому интересен весь этот бред?

Папка. Я видела на столе врача много папок, вот оно, решение! Если я проникну в кабинет и пороюсь в документах, а лучше в компьютере, то могу выяснить много всего интересного. Прежде всего меня интересуют названия препаратов, которые дают хотя бы моим соседкам. Уверена, без наркотических веществ дело не обошлось, а если лекарства запрещенные, за это можно привлечь к уголовной ответственности. Скажем, пациентка попала в больницу с депрессивным синдромом, а ее без какой-либо причины пичкают сильными психотропными препаратами, тогда врача запросто можно посадить за решетку. Итак, дело за малым. Я должна выяснить, при каких обстоятельствах возможно получить доступ к папке с историями болезней и придумать какой-нибудь способ прочесть то, что там написано.

Я решила составить план действий, разбив свою последующую деятельность на несколько мелких задач. Первое, что мне нужно сделать, проще всего: надо узнать фамилии и имена двух пациенток. Познакомиться напрямую не выйдет, значит, можно попробовать выведать их имена у других больных или дождаться вечера, времени раздачи снотворных. Я взглянула на наручные часы. Валяюсь в палате около часа. Послеобеденный сон, по крайней мере в детском саду, помнится, длился примерно два часа. Можно выйти на разведку – скажем, приспичило гражданке Мельниковой посетить комнату задумчивости, – и посмотреть, есть ли кто среди больных в коридоре или в курилке. Я проверила наличие сигарет в пачке и тихо выскользнула из комнаты.

В коридоре больных, кроме тех, чьи кровати находились возле прохода, не было. Однако столик, за которым мы играли в карты, не пустовал: за ним мирно беседовали две санитарки, шурша пакетами с орешками. Я сглотнула слюну – голод снова напомнил о себе, что ни говори, а кусочка хлеба для полноценного обеда маловато, – и, не поднимая головы, прошагала к туалету. Санитарки, как дрессированные сторожевые псы, тут же повернулись, оглядели меня с ног до головы и, видимо, не найдя никаких нарушений больничного порядка в моем поведении, продолжили свой разговор. Проверим, насколько хорошая акустика в туалете – попытаюсь подслушать, о чем беседуют женщины. «Жучки» я всегда ношу во внутреннем кармане куртки, пожалуй, надо будет установить прослушку где-нибудь около стола. Я обратила внимание на то, что дверь кабинета главной медсестры закрыта. «На обед, поди, ушла», – с завистью подумала я. Готова биться об заклад, что медицинский персонал явно не питается теми помоями, которые скармливают несчастным нам. Я могла бы сейчас запросто проникнуть в кабинет и выкрасть папки, но тогда меня точно увидят болтающие санитарки. Тоже прокол.

Увы, помимо всех прочих недостатков, уборная оказалась совершенно непригодной для подслушивания разговоров. Тут и друг с другом не поговоришь – слышно только шум воды, которая течет не переставая. Я вытащила сигарету и закурила. Что-то я все время дымлю одна – толстушку, которую я записала в курильщицы, до сих пор не видела, дед, похоже, табаком легкие не травит. Мужчин, и тех я пока за курением не приметила. Ладно, больных оставим в покое. Что я имею на нынешний момент? Двух представительниц обслуживающего персонала за столом. Как это можно использовать в своих целях? Ага, если я собираюсь своровать – пусть и на короткое время – папку с врачебными назначениями, мне надо как-то исключить себя из списка подозреваемых, если кража будет раскрыта. Другими словами, я должна выставить себя перед санитаркой и медсестрой совершенно бестолковой блондинкой (последнее, конечно, верно, я хоть и не бестолковая, но волосы у меня как раз белокурые). Так, нам после обеда давали таблетки, предположительно успокоительные. Что, если я изображу из себя сонную, невменяемую, одуревшую от снотворного больную? Пускай думают, что я туго соображаю после лекарств, это мне только на руку.

Я вышла из туалета и шаткой походкой направилась к столу. Санитарки снова с интересом посмотрели на меня.

– Что-то хотела? – без всяких церемонностей спросила меня дородная. Не люблю, когда мне «тыкают», но оставим свои недовольства при себе.

– Мне плохо, – заныла я. – В сон жутко клонит, голова болит. Что мне делать?

– Спать, раз хочется, – пожала плечами санитарка. – Таблеточку выпили, вот и успокоились, у нас сейчас тихий час.

– Я как овощ, – продолжала стонать я. – Дайте мне другую таблетку, я ничего не понимаю.

– А что тебе надо понимать? – возвела очи кверху моя собеседница. – Спать иди, отдыхай. Тебе тут ни думать, ни делать ничего не надо, давай, баиньки.

– Ой, да как же, со мной такого не было, позовите врача, а вдруг я умру. – Я прикрыла глаза, стараясь не перегнуть палку. – А вдруг я до палаты не дойду, упаду тут?

– Ну идем, милая, я тебя провожу, – убаюкивающим голосом пропела дородная и взяла меня под руку. Я повисла на ней, и санитарка силком дотащила меня до комнаты.

– Твоя кровать у окна? – уточнила она. Я кивнула, продолжая разыгрывать из себя умирающего лебедя, и меня приволокли к койке.

– Вот и все, отдыхай, глазки закрывай и спи, – прощебетала женщина. Я покорно зажмурила глаза и повернулась к стенке. Дородная постояла пару секунд, убедилась, что я уже вижу свой первый сон, и тихо покинула палату.

Всю оставшуюся часть дня я откровенно маялась бездельем. Мало того, пришлось до конца играть роль «спящей красавицы» – я вслушивалась в звуки, доносящиеся из коридора, да постоянно поглядывала на часы, чтобы понять, когда наконец-то закончится тихий час и пациенты повыползают из палат. На своих соседок я даже не надеялась – понятное дело, что они будут валяться до тех пор, пока не позовут на ужин или на какие-нибудь процедуры. С капельницами никто не приходил, на сеансы психотерапии или подобные мероприятия тоже не звали. Кстати, хотелось бы узнать, как они будут проходить? Из фильмов, в основном зарубежных, я составила себе представление о групповой психотерапии. Там пациенты собираются в одной комнате, психолог или психиатр – обязательно дяденька в халате и очках – терпеливо спрашивает о состоянии больных, их тревогах, мыслях и переживаниях, а затюканные, заикающиеся пациенты рассказывают, кому что приснилось ночью или кто что хочет на обед. Конечно, полная ерунда, вот и хотелось бы узнать, как это на самом деле происходит.

Из состояния полудремы, в которое я умудрилась погрузиться – все-таки мертвая тишина и покой больницы дают о себе знать, – меня вывел громкий вопль, наподобие того, который возвещал об обеде. На сей раз орали: «Кипяток!» Часы показывали четыре дня. Эх, надо было взять с собой хотя бы пакетики растворимого кофе или чая, с сожалением подумала я. Что-то совсем плохо я подготовилась к больничной жизни. Что делать, придется снова надеяться на Мельникова, появления которого я ждала чуть ли не как главного чуда в жизни. Если не удастся позвонить ему, заставлю отправляться за покупками во время моего посещения. Должны же иметься в окрестностях больницы хоть какие-нибудь магазины!

А пока я схватила чашку и вышла в коридор с твердым намерением выпросить что-нибудь растворяемое у других пациентов отделения. Конечно же первым делом отловила деда, который уже прихлебывал что-то из металлической кружки. Я изобразила печальную мину и проканючила:

– А у вас пакетика чая не найдется? Пить хочется, а я ничего не взяла…

– Вот, дочка, угощайся, – радушно протянул мне добрый старичок цветастый одноразовый пакетик малинового чая. – Сахар дать?

– Ага, – мотнула головой я и щедро высыпала в чашку аж три ложки. Раз нормальной еды не предвидится, буду сахаром питаться.

Чай оказался приторно-сладким, с ноткой кислинки, придаваемой малиной. В жизни такое бы пить не стала, но, как ни странно, сейчас мне это жуткое пойло показалось нектаром богов. Я залпом опустошила стакан и попросила добавки. Щедрый дед не смог мне отказать.

Времени зря я не теряла – за совместным чаепитием (остальные пациенты расползлись по палатам) завела с дедом разговор.

– Медсестра в розовом – Вера Ивановна? – начала я издалека.

– Ну да, – кивнул тот. – Завтра нормальная будет, Наталья Сергеевна.

– Ух ты, а они меняются, да? – прикинулась я дурочкой.

– Конечно, меняются! – посмотрел на меня дед с жалостью. – Ты, дочка, как с луны свалилась! Работа у них суточная, сутки с нами сидят, а три отдыхают.

– Понятно, – протянула я. – А долго тут лежать? Я домой хочу.

– Говорю, проси мужа, чтоб забрал! – настойчиво повторил дед. – Завтра проси, медсестра добрая. Хотя врач может тебя и не отпустить, если посчитает нужным. Но ты, главное, всех родственников упрашивай, только они помочь тебе смогут.

– Тут жутко, – нагнетала я обстановку. – Мои соседки вообще как мертвые, ничего не говорят. Даже имен их не знаю, они на вопросы не отвечают.

– Так зачем тебе их имена знать? – резонно заметил дед. – Раз молчат, и ты не разговаривай.

– А вы их знаете? – допытывалась я. – Они давно тут?

Дед помолчал, отхлебнул из чашки, а потом назидательно произнес:

– Ты, дочка, лучше о себе побеспокойся, а в чужие дела не лезь. Здесь этого не любят. И при Карге рта не раскрывай, она та еще злыдня!

– А как зовут ту полную девушку, которая ела оливье? – тут же сменила я тему. – Везет ей, а мы гадость всякую едим!

– А на что тебе ее имя? – удивился дед. – Салатом она тебя не угостит, хоть умоляй ее.

Я вспомнила суицидника, который в гордом одиночестве слопал свое яблоко и даже не подумал поделиться с нами. Похоже, в лечебнице процветает эгоизм, за редким исключением. Больные, если у кого что имеется личное, ни за что не предложат свое сокровище товарищам по несчастью. Хотя… может, это просто видимость? Дед-то вон какой добрый, и чаем, и сахаром меня осчастливил, и даже не потребовал потом вернуть.

– И здоровый образ жизни здесь все ведут, – перескакивала я с одной темы на другую, по крупицам составляя общую картину больничной жизни.

– Ну да, алкоголь или еще что сюда не пронесешь, – согласился со мной старичок. – А ты что, за воротник закладывала?

– Нет, что вы, – обиженно фыркнула я. – Я с депрессией тут лежу, не алкоголизм. Вы тоже с депрессией?

– Это вы, молодые, себе моду взяли, – хмыкнул дед. – В наше время о таком и не слышали. Работа – всю жизнь, не до депрессий. А сейчас заняться вам нечем, вот и надумываете себе всякого. Только потом ничего хорошего из этого не выходит. Трудилась бы ты на фабрике, и в этот гадюшник в жизни б не попала! Ты, дочка, поди, дома раньше сидела, а муж на службе, да? И детишек у вас нет.

Я поразилась проницательности деда. Я ему ведь не говорила, что отпрысками не обзавелась, как по легенде, так и в действительности. И совсем он не псих, так что делает в специализированной лечебнице? Я сначала приписала ему алкоголизм, но мыслит он здраво. В таком возрасте алкоголики, как правило, утрачивают способность выстроить логическую цепочку и сделать правильные выводы. К тому же у них почти всегда трясутся руки, а за дедом я такого не заметила. Так от чего он лечится? Не придумав ничего умного, я не нашла ничего лучше, кроме как прямо спросить в лоб:

– А почему вы-то сюда попали? Вы не производите впечатления больного человека. Говорите, что в больнице чертовщина какая-то творится, а сами выписываться не торопитесь.

– Раз лежу здесь, значит, так надо, – несколько сурово, назидательным тоном поставил меня на место дед. – Не обижайся, дочка, я о своих болячках трепаться не люблю. Не все старики ноют, как им плохо; если на этом зацикливаться, жизнь сущим адом покажется. Я и тебе советую: не думай о болезни, дольше жить будешь.

Развел тут философию, мрачно подумала я. Мне, дед, от тебя не рассуждения о том, как надо жить, нужны, а информация – сплетни, догадки, страшилки, наконец. Вот лучше бы ты продолжил мне говорить о том, что в больнице ужасные вещи происходят – я б точно что-нибудь выведала. Но я оставила свои недовольства при себе и кивнула, выражая солидарность с тем, что мне наплел собеседник.

– Вы Новый год тут будете встречать? – постаралась я как можно отстраненней задать вопрос.

– А это Антону Николаевичу виднее, – хмыкнул дед. Значит, его положили сюда, когда пациентов вел Сазанцев, промелькнуло у меня в голове. Я так и предполагала, что дед из всех больных самый давний пациент, и он подтвердил мою догадку.

– А когда он выйдет? – озаботилась я своей дальнейшей судьбой. – Мой муж думал, что он будет меня лечить, поэтому мы и решились на госпитализацию. А когда поняли, что врач другая, поздно было.

– Кто ж его знает, когда выйдет, – пожал плечами мой собеседник. – Может, через день, может, через неделю, а может, через год. Видишь ли, милая, врачи пациентам о своих делах не докладывают – кто, куда и зачем. Вот как выйдет, тогда и узнаем.