Текст книги "Визит из преисподней"

Глава 3
Заявление главного подозреваемого, или у меня появляется напарник

Мы медленно двигались по городским улицам в плотном потоке всевозможных транспортных средств, то и дело тормозя у светофоров и увязая в пробках. Снаружи царило знойное африканское лето, а в салоне машины благодаря кондиционеру – мягкая весенняя прохлада нашей средней полосы. Я слышала, что кондиционерами новые «Лады» оборудуются за дополнительную плату по спецзаказу. Что ж, мой клиент мог это себе позволить.

Я удобно откинулась на мягкое сиденье и сделала вид, что прикрыла глаза. Старый женский трюк: вы притворяетесь, что отключились, а сами сквозь просветы в длинных и густых ресницах наблюдаете за происходящим. Конечно, видно не очень хорошо, но главное усечь можно. Например, что ваш муж трогает за коленки вашу подругу. Или что человек, который вам небезразличен, с обожанием смотрит на вас… Главное – добиться, чтобы ресницы не дрожали.

Но сейчас мои глаза были дополнительно защищены темными очками, так что задача существенно облегчалась. Я просто чуть-чуть опустила веки. Да и задача-то у меня была примитивная: хотелось не очень откровенно поглазеть на Григория.

В профиль он был ничуть не хуже, чем анфас. Правда, тоже спрятал глаза под солнечными очками, но глаза его я уже видела. Смотреть в них опасно… Брови – густые, черные, «демонические»: сходятся на переносье почти прямыми линиями, взлетают к вискам и вдруг делают кокетливый изгиб книзу. Между ними – резкая складка, которая разглаживается на высоком лбу. На нем тоже уже обозначились две-три морщинки. Да, видно, хлебнул ты лиха, Гришка Орлов… А лет тебе, пожалуй, около тридцати. Ну, может, побольше на год-другой.

Уши просто великолепны. Нос классический, «греческий», но слишком тяжеловат для худощавого лица. Так же как нижняя челюсть. «И тяжелая нижняя челюсть говорит об отсутствии чувств…» – вспомнились мне строчки из какого-то гусарского романса. А рот – для контраста – очень даже чувственный. Так и хочется его чувствовать, чувствовать… Чему ж верить-то?.. Подбородок с ямочкой чуть выдается вперед, и на щеках тоже ямочки. Выбрит безукоризненно – впрочем, место обязывает. А с волосами он, наверное, мучается: темно-каштановые, почти черные, они у него, по-моему, очень густые и жесткие, как проволока. Такие волосы ведут себя как им заблагорассудится, единственный выход – коротко стричь. Что Григорий и делает. Мне нравится, когда мужчина коротко стрижен, особенно если у него череп такой красивой формы и такая мужественная шея…

В самом деле: этакий тарасовский Рэмбо. Но только… с русскою душой.

Увы: небезразличный мне человек не бросал на меня исподтишка влюбленных взглядов. Орлов, казалось, вовсе забыл обо мне. Он был сейчас в своей стихии, вел машину легко, без напряга. Большие загорелые руки, которые могли бы служить образцом развития мужской мускулатуры, свободно лежали на баранке. Впрочем, он вообще был сложен как бог – это я сразу оценила еще там, на моей лестничной площадке, когда впервые увидела его с «зайчишкой» в лапах. Чтобы это понять, женщине вовсе не обязательно долго разглядывать мужчину через полуприкрытые ресницы.

Пожалуй, хватит: надо просыпаться. А то ведь просто мазохизм какой-то получается!

Я пошевелилась. Мы уже почти миновали северный форпост Тарасова – поселок Праздничный (черт меня подери, если это название подходит к бесформенной россыпи чудовищных многоэтажек посреди чистого поля!) – и вот-вот должны были выскочить на Усть-Кушумский тракт. Почуяв свободу, пятискоростная «Лада» рванулась вперед как птица. В запасе у нас оставалось меньше чем полчаса «тет-а-тета».

Пора моей женской сущности взять тайм-аут. Коньяк из меня почти выветрился. Детективное начало жаждало деятельности.

Григорий опередил меня, заговорил первым:

– Шеф вам рассказал про меня?

– Смотря что именно.

– Ну, о моих тюремных университетах.

– Не-ет… – Я как могла изобразила крайнее изумление.

– Ну, нет так нет. – По его тону я поняла, что он поверил мне примерно так же, как если бы я сказала, что недавно летала на Луну.

– Значит, я расскажу. Так вот: перед вами бывший уголовник. Зек. Статья 108 УК РФ, часть 1: причинение смерти при превышении пределов необходимой обороны. Я не хотел его убивать – он сам хотел этого. Но это, как вы понимаете, мало меняет дело. И то, что, как говорится, искупил, – тоже дела не меняет. Бывших уголовников вообще-то не бывает. Это все равно что потерять невинность. Был человек – стал зек! Все! Стоит только ступить на скользкую дорожку, правда? Ну там блатная романтика, крутые дружки, все такое прочее… Разве у зека есть другой путь, разве ему позволительно снова стать человеком? Не-ет… Как волка ни корми – он все в лес норовит! Не так ли, уважаемый детектив?

Голос Григория звучал совершенно спокойно, даже лениво. Но чувствовалось, что этот выстраданный монолог стремительно раскручивает в нем какую-то невидимую эмоциональную пружину. И не дай Бог, если эта пружинка сорвет свои ограничители… Пока я хлопала глазами, озадаченная неожиданным поворотом разговора, Григорий закончил свою мысль:

– Таким образом, у вас имеется готовый главный подозреваемый. Не подозреваемый – конфетка! На такого что угодно повесь – все выдержит, не отвертится. Так что, если б делом занималась родная милиция, меня бы уже давно, как говорится, под белы ручки и – к следователю. Ну а у вас, Танечка, какая будет для меня мера пресечения?

– Для начала я бы хорошенько вас стукнула по макушке, чтобы вы перестали молоть ерунду. Да вот жалко такой умной головы: ишь как складно сам себе сочинил приговор!.. Никто вас ни в чем не обвиняет, зачем вы так, Гриша? – совсем другим тоном, почти ласково закончила я.

Моя реплика достигла цели: я сбила с него трагический пафос. Он ошеломленно уставился на меня.

– Не обвиняете? Да бросьте вы, Таня! – Пружинка снова начала плавно сжиматься. – А в общем, мне все равно, обвиняют меня или нет. Я сам себя обвиняю! И этой вины с себя не сниму, даже если все другие простят. Ведь это я Антошку проспал, я! Мне его доверили, я за него отвечал! По гроб жизни теперь не забуду, как я приехал вчера вечером к Олегу с этой вестью. Словно побитый пес. Его глаза… Чуть душу из меня не вытряс. Потом извинился, правда, а мне от этого еще тошней, понимаешь? – Я с удовлетворением отметила его первую фамильярность в мой адрес, хотя еще не осознанную. – Уж лучше бы убил… Я бы на его месте – убил гада, точно знаю!

Ну, кажется, теперь его понесло в другую сторону: началось самобичевание. Этак мы до Кушума доберемся раньше, чем до сути разговора.

Но Григорий не переставал меня удивлять. Неожиданно он резко сбросил скорость, свернул на зеленую обочину и остановил машину. В результате этого пируэта мой лоб едва не соприкоснулся с лобовым стеклом «Лады». Я даже позволила себе некое нелицеприятное замечание в адрес водителя, но Григорий и ухом не повел:

– Извините. Я хочу сделать заявление. Можно?

– Валяйте.

Он повернулся ко мне всем корпусом, левой рукой продолжая небрежно опираться на руль. Вынуждена признать: поза была эффектная, особенно для сцены «заявление главного подозреваемого».

– Я не замешан в этом деле, Татьяна. То есть я хочу сказать – не замешан с преступным умыслом. Я понимаю, что вы не обязаны мне верить – ну кто я вам? Понимаю, что обстоятельства этого дела говорят не в мою пользу. Шеф нанял вас, чтобы расследовать это дело и отыскать Антошку, и вы обязаны отработать все версии – это я тоже понимаю. Поэтому, что бы вы обо мне ни подумали, обижаться я не имею права. И не буду. Сам влип, чего уж там… – Он горько махнул рукой, лежащей на баранке, усмехнулся невесело. – Зачем я вам все это говорю? Да просто не хочу, чтобы вы теряли время, Таня! Эти подонки, которые Антошку украли, – они же могут что-нибудь с ним сделать, понимаете?! Ему ж четыре годика всего, и больное сердце… Да он слова грубого до сих пор не слышал, все его на ручках носили, а тут…

Мне на секунду показалось, что слова эти произносит Олег Бутковский. Ну, скажу я вам! Если все это можно сыграть – значит, передо мной сам дьявол, а не человек.

– Вы так любите его, Гриша?

– Антошку-то! Да разве можно его не любить?! Для меня Антошка и Олег… ну, это вроде как моя семья. Это все, что у меня есть. И думать, что это я… я Антошку… ну, я не знаю!

Он яростно тряхнул головой, быстро отвернулся и несколько мгновений молчал, глядя на пролетавшие мимо автомобили. Я тоже молчала. Мне хотелось бы сказать ему, что я так не думаю, но… врать ему я сейчас не могла. Если честно – правда заключалась в том, что я сама не знала, что я думаю.

Григорий снова повернулся ко мне, весь подался вперед. Я увидела близко-близко его глаза, они опять смотрели мне прямо в душу…

– Найдите их, Таня! Слышите? Найдите, очень прошу! Мне это нужно больше, чем вам. Вы получите только деньги, а я… Мне надо вернуть домой Антошку, но не только это. Мне нужно мое честное имя. Нужно уважение человека, которого я уважаю. Мне нужно вернуть себе право называться мужиком, черт возьми!

Забывшись, он что есть силы шарахнул кулаком по клаксону, и несчастная машина с воплем подскочила на месте. И я вместе с нею.

– Простите меня, что-то я совсем… – смешался Григорий. – Вот это и есть мое заявление. Найдите их, пожалуйста! И… отдайте мне. Они – мои!

– А вот этого не надо, – строго сказала я. – Вы что – хотите вторично отправиться за решетку из-за каких-то негодяев? О них будет кому позаботиться, Гриша. Давайте-ка сначала их отыщем!

– Вы правы. Там видно будет. Но… – он посмотрел на меня просительно, – Таня, я хочу быть с вами в этом деле! Если можно… Это ведь и мое дело тоже. Мне кажется… возможно, кто-то хочет сделать меня пешкой в своей поганой игре.

– Почему вы так думаете? – насторожилась я. – Есть что-то конкретное?

– Да вроде нет… – Он на минуту задумался. – Так… Скорее предчувствие. Я ж говорю – возможно…

– И все-таки?

– Ну вот, скажем, вопрос: почему Антошку похитили именно тогда, когда он был со мной? Зачем им было так рисковать? Я последние сутки только об этом и думаю. Куда проще было бы увести его, ну, например, когда он гулял с Марь-Тарасовной – таких возможностей было сколько угодно. Ведь это ж чистая случайность, что малыш остался без присмотра на десять минут… Вернее, даже не одна: случайным было и то, что мы выехали из дома без бабушки.

Григорий попал в точку: эти вопросы и мне не давали покоя.

– А не кажется ли вам, Гриша, что в этом деле вообще слишком много случайностей?

Он замер, пораженный неожиданной очевидностью этого факта:

– Что вы имеете в виду?

– Кто еще мог знать о том, что вы с Антоном будете вдвоем?

– Да никто! Конечно, кроме Марь-Тарасовны и Наташки… то есть Натальи. Я и сам-то узнал об этом за десять минут до того, как посадил Антошку в машину. Мы это решили с Натальей по телефону, вам же наверняка рассказали, как было дело. Так что до моего звонка не знала ни она, ни Марь-Тарасовна.

– По дороге вы не встретили никого из знакомых? Нигде не останавливались? Не случилось ничего примечательного?

– Нет и нет – на все вопросы. Да там и езды-то всего десять минут…

– А в самой поликлинике?

– Тоже нет. Прием был назначен на четыре, мы приехали минуты за три. Когда вышли от врача, я еще глянул на электронные часы в вестибюле: на них было почти половина пятого. Подумал – быстро управились. И тут – на тебе: машина не заводится!

– А что, кстати, с ней произошло?

– Да ерунда, клеммы отошли. Хотя странно: я только утром проверил аккумулятор, все было в норме. Потому-то я сразу про это не подумал. А тут Антошка: «Опять, – говорит, – дядя Гриша, у тебя что-то случилось, можно я пока пойду попугайчиков посмотрю?»

– Каких попугайчиков?

– Ну, там у них в поликлинике, у входа, устроено что-то вроде живого уголка – вольера с волнистыми попугайчиками. Антошка обожает на них глазеть. И правда красиво… Ну вот, мы купили эскимо и вернулись в вестибюль…

И Григорий самым подробным образом, но теперь от первого лица, рассказал мне все, что я уже знала. Лишь несколько новых деталей я взяла на заметку. Надо будет проверить на месте, что это нам дает…

Мой собеседник выпрямился:

– Так вы примете помощь бывшего уголовника, детектив? – Он сделал ударение на слове «бывшего». – С Олегом я поговорю. Думаю, он согласится временно прикомандировать меня к вам. Это было бы просто расчудесно!

Я протянула ему руку:

– Да будет так. Аминь! Так что – мир и дружба?

– Мир, дружба и… – Я надеялась, что он скажет «любовь», но он добавил: – И взаимопонимание!

Весь остаток пути мы беседовали на темы, не имеющие к расследованию никакого отношения.

Глава 4
Семейный ужин с сюрпризом

В Усть-Кушум – живописнейшее старинное село на высоком зеленом берегу Волги – мы въехали около шести часов вечера. Над ним царило солнце, петушиные крики и мощная какофония звуков, несущихся из десятков стереосистем, которую лишь при очень развитом воображении можно было назвать музыкой.

В последние годы традиционную архитектуру села существенно «разбавили» пышные дворцы тарасовской знати – политической, финансовой и криминальной. Все, как на подбор, из красного кирпича и крытые сверкающей металлочерепицей, они соревновались друг с другом только числом и вычурностью всевозможных каменных и металлических украшений: башенок, балкончиков, мезонинов, галереек, лесенок, портиков и прочей совершенно бесполезной дребедени. Впрочем, даже это назойливое вмешательство человека пока еще не испортило – пока! – великолепную природу Усть-Кушума.

Дача Бутковских на фоне этой архитектурной разнузданности казалась почти что бедненькой. Это значит, что она была оснащена всем необходимым для дачной жизни – и не больше.

Однако мне не пришлось долго разглядывать добротный белокаменный дом в два этажа, с открытой верандой и гаражом, отгороженный от внешнего мира солидным, но не лишенным изящества забором и тенистым палисадом. Хозяин уже поджидал нас на крыльце и поспешил мне навстречу, пока Григорий открывал ворота и загонял во двор машину.

Едва поприветствовав меня и махнув рукой водителю (они уже виделись утром), Бутковский на мой вопрошающий взгляд грустно покачал головой:

– Нет. Пока никаких новостей…

– А телефон в порядке?

– Да, в полном. Их даже два: обычный и мобильный.

– Что ж, подождем. Еще не вечер. Выше голову, Олег Николаевич!

Мне хотелось ободрить его, но, боюсь, это было не в моих силах. На него было больно смотреть.

– Гриша, отнеси, пожалуйста, вещи Татьяны в ее комнату, ты знаешь в какую. Скоро будем ужинать, Танечка, – вот вернется Наташа… Она пошла навестить тут кое-кого из знакомых. А пока, может быть, хотите искупаться? Тропинка через сад спускается прямо к Волге, тут десять минут ходу. Гриша может проводить.

– Да нет, я лучше попозже. Люблю плавать ночью.

– Ну, как знаете. Да, вот еще что… Надо было придумать какое-то объяснение насчет Антоши – ну, почему его не видно. На случай, если кто-то спросит. Так вот: он подхватил ветрянку и лежит у себя в комнате. Это ж такая штука, при которой надо несколько дней прятаться от солнца, пока сыпь не сойдет. Мы приехали рано утром, никто не видел, что его с нами нет…

Я согласилась, что это разумно.

– А насчет вас, Танечка… Вы, если не возражаете, – Натусина подруга. Тоже, как говорится, на всякий случай.

Я не возражала. К роли подруги Натали я решила отнестись с юмором.

Бутковский представил меня остальным членам семьи – то есть теще, пуделю и коту. С Барри – улыбчивым существом розового цвета, стриженным «под льва», – мы сразу подружились. Кот же отнесся ко мне не по-джентльменски: едва приподняв огромную сытую морду, два раза лениво хлопнул хвостом – и снова растекся по плетеному креслу на веранде.

Что касается бабушки, Марь-Тарасовны, как называл ее Григорий, то она напомнила мне обезьянку из известной притчи: ничего не видела, ничего не слышала, ничего никому не скажу. Когда-то она работала воспитательницей в детском саду, рано потеряла мужа, но жизненный практицизм ее юной дочери и более чем прочное положение пожилого зятя, казалось, совершенно отучили ее самостоятельно мыслить и принимать решения. Еще не старая, но преждевременно и как-то добровольно увядшая пухленькая особа с крашенными в огонь завитыми волосами, она замкнула свою жизнь на маленьком внуке, собственной гипертонической болезни, телевизионных «мыльных операх» и иллюстрированных журналах.

Сейчас, с неожиданным выпадением одного из четырех столпов, жизнь Марь-Тарасовны дала резкий крен в сторону гипертонии. Я нашла ее в той самой позе, которую описала мне сегодня ночью ее дочь: в фиолетовом атласном халате с желтыми драконами она полулежала в кресле с обвязанной чем-то огненно-рыжей головой в окружении несметного количества пузырьков, тюбиков и облаток с таблетками. Говорила Марь-Тарасовна слабым плаксивым голосом, поминутно переводя дух, закатывая глаза и хватаясь то за сердце, то за голову. Я чувствовала себя жутко виноватой, что не даю ей спокойно умереть, и при первой же возможности оставила ее в покое.

Но я все-таки занесла в свой «банк данных» некоторые сведения относительно того, как обитатели квартиры на Староказачьей улице провели первую половину вчерашнего рокового дня. Примерно часов в десять – после окончания очередной серии – Марь-Тарасовна отправилась по своим делам: в собес, в аптеку и на рынок. «Наташенька хотела, чтобы я взяла Антошеньку погулять, но я не согласилась: везде такая давка, такая давка… Ах, как подумаю, что его могли похитить во время нашей прогулки…» – и так далее, и так далее. Вернулась бабушка около часу. Натали уже нервничала: она торопилась упорхнуть к своей приятельнице Сонечке Карленко – не то на именины, не то на какую-то годовщину ее развода с мужем. Однако перед уходом заботливая дочка собственноручно разогрела мамочке ее любимый настой шиповника, который в обязательном порядке пьется перед едой, чмокнула в щеку, прощаясь до завтра, но наказала в случае чего звонить Сонечке, у которой она уж точно будет до четырех, а то и подоле.

«И вот, только Наташенька ушла, я Антошу накормила – и началось… Чувствую, умираю: сердце выскакивает… в висках стучит… Зарекалась ведь без шляпы ходить по солнцепеку – так нет!»

Мне показалось, что эта красноголовая носительница драконов не столько опечалена исчезновением внука, сколько напугана. И еще – что она знает больше, чем говорит. Слишком уж она старалась отделаться от моих вопросов.

По резной деревянной лестнице, какие бывают в исторических фильмах, я поднялась на второй этаж – в свою комнату. Хотелось освежиться и переодеться. В дачном доме Бутковских, правда, не имелось отдельной ванной при каждой комнате для гостей, но две ванных все-таки были – на первом и втором этажах. Я с удовольствием воспользовалась ближайшей и вернулась к себе, обмотавшись большим пушистым полотенцем. Я бы не возражала, если б по пути мне попался Григорий (любопытно: как бы он отреагировал на меня в этой ситуации?), но его не было видно. Да и никого другого – тоже. Ладно, попробую соблазнить своего нового напарника ночным купанием в реке.

Отведенная мне комната была скромной, как и вся обстановка в доме, но очень славной. Довольно большая, почти квадратная, она заключала в себе широченную деревянную кровать с тумбочкой, двустворчатый платяной шкаф, письменный стол и два удобных кресла с низким журнальным столиком. Определенно эта комната была предназначена для того, чтобы поселившийся здесь гость, в свою очередь, принимал гостей! Разумеется, имелось в наличии и множество других предметов, делающих пребывание здесь удобным и приятным, – от огромного зеркала на стене до мягкого паласа на полу.

Большое окно выходило в великолепный старый сад, за которым – совсем близко! – просматривались сверкающая лента Волги и изумрудные купы деревьев на противоположном берегу. Красота была неописуемая, и я, засмотревшись, даже позабыла о голоде, который все настойчивей давал о себе знать. Где же, однако, черти носят эту Натали? Давно пора бы уж и за стол! Только сейчас я сообразила, что сегодня у меня во рту не было ни крошки – только чашка кофе да рюмка коньяку…

В этот предвечерний час в тени старых развесистых крон было уже почти темно. Но что это там забелело между деревьями? Движется в направлении дома. О, да это женщина в белом шарфе!

Я не сразу узнала Натали, потому что кроме сбившегося газового шарфа, покрывавшего голову и обмотанного вокруг шеи, на ней были непроницаемо черные узкие очки. И – странноватое, не в ее стиле, платье: какое-то бесформенное и безликое, очень длинное снизу и наглухо закрытое сверху.

Но более всего не походила на Натали… она сама. В лице ее было не намного больше краски, чем в белом шарфе. Она брела как слепая, цепляясь за корни трав, хватаясь руками за стволы. Губы ее шевелились, словно она читала молитву. Когда она прошла в нескольких шагах от моего раскрытого окна, до меня донесся даже едва слышный шепот, но из-за шума листвы слов я, конечно, не разобрала.

Я инстинктивно нырнула за штору, хотя в таком состоянии Натали вряд ли заметила бы даже несущийся на нее поезд. Вот это дела… Во мне проснулись угрызения совести. Как я могла усомниться в ее материнских чувствах! На каком основании? Наверное, ночью, у меня в квартире, бедняжка была еще в состоянии шока.

Я рассеяно вытряхнула на кровать содержимое своей сумки и в оставшиеся до ужина тридцать-сорок минут, все так же рассеяно наводя марафет, продолжала жалеть Натали. Пока наконец – то – уже почти в половине девятого! – ко мне постучал хозяин дома и пригласил к столу. Телефонного звонка от похитителя до сих пор не было.

Внизу, в столовой, все уже были в сборе. Хозяйка, предводительствовавшая за столом, выглядела, конечно, удрученно-взволнованной, как все в этой комнате, но, кажется, уже вполне оправилась от транса, невольным свидетелем которого я стала недавно. Вместо белого шарфа и глухого бесформенного платья на ней теперь был белый сарафан, радикально открытый со всех сторон. Должна признать, что она от этого не проиграла.

Григорий же, словно по контрасту, явился к ужину во всем черном. Нет нужды говорить, что черное ему было страсть как к лицу, но я и виду не подала, что заметила его. Говорил он мало, но я все чаще кожей чувствовала на себе его взгляды – уже не только задумчивые, но и пламенные. Однажды наши руки случайно столкнулись над салатом с крабами (клянусь, я тут совершенно ни при чем!), и меня словно подбросило током высокого напряжения. Держу пари, с Орловым произошло то же самое!

Для меня это было единственным светлым впечатлением от этой скорбной трапезы. Разговор за столом на клеился. Да и какой, черт возьми, может быть разговор, если все думали об одном и том же, но именно об этом все боялись говорить! Проклятый телефон держал людей в страшном напряжении. Олег Николаевич, не поддерживаемый почти никем, рюмка за рюмкой опустошал бутылку французского коньяка. Но не пьянел: наоборот – «гайки» внутри его, кажется, закручивались все туже и туже. Его жена изо всех сил старалась сохранить самообладание и видимость хозяйской заботы. Марья Тарасовна шумно вздыхала, то и дело вытирала платочком глаза и качала головой, отчего ее желтые драконы зловеще колыхались на фиолетовом поле.

Резкий телефонный звонок произвел эффект разорвавшейся бомбы. Кто-то подскочил на месте, кто-то что-то перевернул, сразу несколько голосов громко ахнули. Олег Николаевич схватил трубку:

– Алло!.. Что?.. Да нет здесь никакого Жоржика, вы ошиб… То есть как?! Я же вам сказал…

Стало ясно, что позвонивший положил трубку. Бутковскому не оставалось ничего другого, как сделать то же самое.

– Спросили какого-то Жоржика. Я говорю – нет такого, а он мне: скажи, мол, Жоржику, что мы обтяпали это дельце… Идиотизм какой-то!

В гробовом молчании домочадцев я подала голос первой:

– Звонил мужчина?

– Да. Голос хриплый, этакий блатной. И манера тоже.

– Что он сказал – дословно?

– Сначала: «Папаша, Жоржик там?» Без всяких предисловий. Я ответил, а он: «Передай Жоржику, что мы это дельце обтяпали без него, так что пусть не дрейфит». И положил трубку… Послушай! – Осененный внезапной догадкой, Олег Николаевич посмотрел на своего водителя: – А это, случайно, не ты – Жоржик? Ты не ждешь никакого звонка?

Все глаза в комнате повернулись в сторону Орлова. У того мгновенно напряглись и покрылись красными пятнами скулы, но он спокойно выдержал испытующий взгляд шефа:

– Нет. Я не жду звонка. И я никакой не Жоржик, вам это хорошо известно. А если б даже это было и так, то никто из моих знакомых не стал бы беседовать с вами в такой манере.

– Да, я знаю. Но мало ли что… Я знаю, Гриша. Извини.

Бутковский подошел и опустил руку на плечо Григорию. Будто не заметив дружеского жеста, Орлов встал из-за стола:

– Спасибо за ужин. Выйду покурю.

– Ты же бросил!

– Ну, значит, так пройдусь.

Мне очень хотелось составить ему компанию, но это, пожалуй, было бы уж слишком. Не поймут.

Когда за Григорием закрылась дверь, в столовой повисла еще более напряженная тишина, чем когда-либо.

– Странно! – вдруг многозначительно изрекла посреди этой тишины Марь-Тарасовна. – Все это очень странно…

В чем, в чем, а в этом я была с ней согласна.

– Ах, да оставьте вы, Мария Тарасовна! – взорвался Олег Николаевич. (Ну, на ком же еще сорваться, как не на теще!) – Что там «странно»! Чей-то идиотский розыгрыш, да и только. Глупо получилось с Гришей… «Жоржик»! Черт знает что! Вы-то что обо всем этом думаете, Таня?

– Возможно, вы и правы: идиотский розыгрыш. Возможно, самая обыкновенная шутка наших связистов, что, по-моему, наиболее вероятно. А может быть, и провокация.

– Что-то прохладно стало, – вмешался нервный голос Натали. – Пожалуй, закрою окно.

Она встала и двинулась в окну, ведущему в сад: только оно одно и было распахнуто настежь.

– …Провокация? То есть вы считаете, что этот дурацкий звонок может быть как-то связан с похищением моего сына?

Я не успела ответить. В комнате погас свет, и мы оказались в кромешной тьме. Оказывается, снаружи уже совсем стемнело!

Все, что случилось вслед за этим, уложилось, должно быть, в несколько секунд. Но в темноте нам показалось, что прошла целая вечность…

Сначала я услышала только обычные в таких случаях возгласы (среди которых был и мой собственный). Затем почти одновременно раздались два звука: пронзительно вскрикнула Натали – и что-то довольно увесистое глухо стукнулось о деревянную поверхность. Теща (истошно): «Ах, ах…» Муж (в смятении): «Натуся, что случилось?!» Жена (взволнованно): «Что-то бросили в окно! Камень…» Все (перебивая друг друга): «Где, где? Что такое?!»

По комнате заметались суматошные тени. А снаружи послышался топот бегущего человека, но он, как ни странно, не отдалялся, а приближался к нам. В тот момент, когда тяжелые шаги замерли за дверью на террасу, мы увидели, что это запыхавшийся Орлов:

– Что тут стряслось?!

– Гриша… Таня…

Бутковский, а вместе с ним и все остальные, не отрываясь смотрели на маленький бумажный сверток, лежащий на полу немного в стороне от окна – почти на уровне ножки стола. Он был перевязан ниткой с одной стороны и напоминал конфету-трюфельку.

Мгновенно я поняла все!

– Не трогать без меня! – приказала я «массовке», окружившей сюрприз, и развернулась к Григорию: – Скорее в сад! Он не мог далеко уйти! Я проверю улицу.

Ему не надо было повторять дважды. Мы разбежались со скоростью ветра.

Длинная деревенская улица была совершенно пуста. Я как могла обследовала ее в обоих направлениях. Ночь была ветреная, неспокойная: небо затянулось тучами, и не было видно не то что луны – ни единой звездочки. Ярко освещенные усадьбы проявляли бурные признаки жизни, но нигде я не заметила ничего подозрительного. Мне ничего не оставалось, как вернуться к нашему крылечку и подождать Орлова. Минуты через две он показался на садовой тропинке, вооруженный фонариком, – увы, с тем же результатом. Впрочем, я понимала, что наши шансы в такую ночь были равны нулю даже при наличии фонарика, зорких глаз и быстрых ног. Если наш метатель записок еще и не удрал на безопасное расстояние (что маловероятно), он мог спокойно отсиживаться за любым кустом или забором и посмеиваться над нами…

В столовой мы застали картину, которая напоминала мне известное полотно «Письмо с фронта». Только вместо голубого солдатского треугольника в руках у Олега Бутковского был измятый листок, вырванный из уже знакомого нам дешевого блокнота. И лица у читающих были ну совсем не радостные…

Разумеется, они ослушались меня и распечатали послание: в центре стола лежала небольшая аккуратная галька, послужившая грузом. Но я не сказала ни слова: сама на их месте не смогла бы ждать ни доли секунды.

Мой клиент потерянно протянул мне листок. Я прочитала:

«ЖИЗНЬ МАЛЬЧИКА СТОИТ 200 ТЫСЯЧ БАКСОВ. СРОК СДЕЛКИ – СЛЕДУЮЩЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ. ИНСТРУКЦИИ ПОЛУЧИТЕ НАКАНУНЕ НА ЭТОМ ЖЕ МЕСТЕ. БЕЗ ШУТОК! ВЫПОЛНИТЕ ВСЕ УСЛОВИЯ – МАЛЬЧИК ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ ЖИВЫМ».

Тот же черный фломастер, те же безликие буквы по линеечке. Нас всех почему-то «заклинило» на телефонном звонке. Но, как видно, похитителям больше по вкусу эпистолярный жанр. Интересно – что сие может означать?..

Да уж, ночное купание сегодня придется отменить. А жаль!

– Что вы скажете об этой сумме, Олег Николаевич?

Он остановил на мне свой и без этого остановившийся взгляд:

– Нам лучше поговорить об этом наедине. Пойдемте ко мне в кабинет.

– Этот человек хочет моей смерти, – спокойно объявил Бутковский, когда мы устроились в просторных кожаных креслах в его уютном кабинете под лестницей, служившем, как видно, одновременно и библиотекой.

– «Этот человек»? У вас что, появились конкретные соображения насчет его личности?

– Нет. Я уже говорил: не имею никакого представления, кто это может быть. Ну, пусть не «человек», пусть – люди. Если они вообще люди… Но они знают, что делают. Уверен: их цифра взята отнюдь не с потолка. Примерно в такую сумму я оцениваю все мое движимое и недвижимое – ну, исключая разве что нашу городскую квартиру и эту дачу. Как видите, Таня, я не такой уж богатый человек, как многие думают. Во всяком случае, до Потанина и Березовского мне далеко. – Он невесело улыбнулся.

– Для того чтобы заплатить им, – продолжал Олег Бутковский, – я должен буду обналичить все мои ценные бумаги, продать все имеющиеся у меня акции, в том числе и контрольный пакет «Бутона». Разумеется, для фирмы это не пройдет даром. Придется расторгнуть многие действующие договора, уже запущенные сделки, остановить текущие операции. Конечно, это потеря огромных денег по процентам и неустойкам, но в итоге двести тысяч я наскребу. И вот ведь что интересно: неделя – это тот минимальный, почти невероятный срок, за который со всем этим можно управиться. Это они тоже учли!