Текст книги "Клиент всегда прав"

ГЛАВА 2

Спустя два дня мой сон был потревожен телефонным звонком.

– Да, – я протянула руку к лежавшей на тумбочке трубке.

– Здравствуйте, – раздался незнакомый мужской голос, – вы Татьяна Иванова?

– Да, – я судорожно зевнула и взглянула на часы: половина девятого.

– У меня к вам дело, – без обиняков сказал абонент, – мне нужны ваши услуги. Меня зовут Степан Федорович…

– Очень приятно, – не без иронии ответила я – решительный тон собеседника казался мне не очень подходящим для такого раннего часа. – Что у вас за дело?

– Это не телефонный разговор, – довольно резко произнес Степан Федорович, – приезжайте ко мне. Я дам вам адрес…

Да что он себе позволяет – звонит в такое время да еще не просит, а прямо-таки требует, чтобы я приехала к нему!

– А сами вы не…

– Нет, – нагло перебил меня Степан Федорович, и я поняла, что этот человек привык командовать. – Вы получите хорошие деньги, если выполните то, о чем я вас прошу. Приезжайте прямо сейчас.

Его тон стал еще более требовательным и официальным. Скажу честно, такое отсутствие такта и элементарных представлений о вежливости и уважении – я же самый крутой сыщик в городе, черт возьми! – заинтриговало и раззадорило меня. А правда, почему бы не съездить к этому упертому нахалу и не поглядеть в его бессовестные глаза?

– Диктуйте адрес, – сухо сказала я.

Положив трубку на аппарат, я поднялась и, не одеваясь, достала из ящичка стола замшевый мешочек с додекаэдрами с цифрами на каждой грани, с которыми я советуюсь по любому поводу. Для кого-то это прозвучит не слишком убедительно, но я в это верю и на практике проверила правдивость их предсказаний. Я вытряхнула гадальные кости на ладонь и, сконцентрировавшись, насколько мне это позволяло не вполне бодрое самочувствие, метнула их на стол. На этот раз выпали числа 27+12+20. У меня феноменальная память, и многие толкования я помню наизусть, но все же решила заглянуть в толковник, чтобы не ошибиться. Там я прочла: «Возможно, вы получите неожиданно большую прибыль в каком-то деле».

«Вот как? – улыбнулась я. – Уж не связана ли эта большая прибыль с моим предстоящим визитом?»

Не знаю, как вам, а мне деньги никогда не мешают. Наоборот, благодаря им я могу позволить себе довольно сносное существование. Одна беда – деньги слишком быстро кончаются. Казалось бы, только пару недель назад у меня было небольшое дельце, на котором я заработала что-то около тысячи баксов. И ведь почти никуда их не тратила. Так, купила какую-то ерунду: духи, новый осенний костюмчик да пару туфель, ну, поужинала раза три в ресторане, а денег уже почти не осталось. Придется тащиться к этому потенциальному заказчику, возможно, он подкинет какую-нибудь работенку, чтобы я не умерла с голоду.

Приняв наскоро душ, я оделась и, выпив чашку кофе, вышла из квартиры. На мне были легкий пиджак, сшитый на заказ – специально для наплечной кобуры с «макаровым», брюки и удобные туфли на среднем каблуке. Под пиджак я надела кофточку с глубоким треугольным вырезом. Ее темно-синий цвет выгодно оттенял светлый костюм. В сумку я на всякий случай сложила все мои прибамбасы: удавку, иглу со снотворным, гадальные кости и прочее.

Моя «девятка» скучала во дворе. Ветер без устали трепал листву, солнце ткало на ней быстрые золотистые узоры, щебетали птицы, но все-таки уже чувствовалась осень. Утренний воздух бодрил, днем становилось тепло, но температура не поднималась выше двадцати. Я мысленно содрогнулась перед перспективой дождей и снега. Где-то я прочла, что наибольшее число депрессий случается зимой. Есть даже такой термин: сезонная депрессия. У людей начинает мутиться в голове, что ж, в это я охотно верила, потому что в конце зимы, где-то в феврале, сама сходила с ума, с нетерпением ожидая весны и лета.

Степан Федорович заставил меня на время забыть все мои сезонные думы, оглушив меня с порога своей претенциозностью и невоспитанностью.

– Садитесь, – буркнул он, усаживаясь в бархатное кресло напротив, – у меня горе, – он опустил свои темные глаза, – моего сына убили. Я хочу, чтобы вы нашли его убийцу.

Я кашлянула, прочищая горло.

– Так вы беретесь? – с недовольным видом спросил Степан Федорович.

«Резво начал», – усмехнулась я про себя такой прямолинейности.

– Мои расценки вам известны?

Он быстро кивнул и с упрямым видом продолжил:

– Премиальные – две тысячи долларов, если найдете этого негодяя.

– Для начала я хотела бы ознакомиться с обстоятельствами дела…

Обстановка квартиры, тяжеловесно-богатая, в стиле ретро, прислуга, маленькая полненькая дамочка предпенсионного возраста, да и сам хозяин – все свидетельствовало о том, что меня занесло к кому-то власть предержащему или некогда предержавшему. Почтенный возраст старика склонял меня к мысли, что второй вариант наиболее вероятен.

Выдержанная в строгих коричнево-изумрудных тонах гостиная выглядела весьма мрачно, под стать хозяину. Он принял меня в костюме, но без галстука. Он предложил пройти в кабинет, но я сказала, что в гостиной мне будет удобнее. Этот дом не пробуждал во мне страсти к ознакомлению с его обстановкой.

Степан Федорович был седоволосым тучным стариком с двойным подбородком, одутловатым лицом и энергичными жестами. К моему удивлению, он не страдал одышкой и нес, если можно так сказать, свою полноту легко и свободно. Его карие глаза смотрели зорко и проницательно. Точно два бурава, бесшумно сверлящие ваши внутренности. Едва это сравнение пришло мне в голову, как у меня неприятно засосало под ложечкой.

– Роза Григорьевна, – позвал он домработницу, – сделайте нам чаю.

Та кивнула головой и засеменила на кухню.

– Мой сын, Дюкин Альберт Степанович, – недрогнувшим голосом, словно он читал протокол, начал свой рассказ Степан Федорович, – был убит позавчера ночью, на даче. Застрелен из своего пистолета. Двумя выстрелами…

Так, значит, передо мной отец того самого смазливого владельца телеканала, зятя Эльвиры Левицки. Как все-таки тесен мир, и как хрупка человеческая жизнь! Ведь я видела сына этого старика всего пару дней назад, такого оживленного и самоуверенного, а скоро его кости будут глодать могильные черви… А может, его кремируют? Кремация – хотя покойнику, по большому счету, все равно – кажется мне более эстетичной процедурой, нежели традиционные похороны. Мне бы хотелось, чтобы меня кремировали… Печь, жаркие языки пламени, жадно пожирающие плоть, а потом только горстка пепла в изящной урне, стена колумбария… Нужно будет составить завещание… «Что-то меня понесло не в ту сторону», – отметила я.

Я смотрела в замкнуто-властное лицо Степана Федоровича и пробовала уловить хоть что-то, отдаленно напоминающее печаль или скорбь. Я не могла назвать это лицо равнодушным, нет. Это лицо было сосредоточенным, хотя и несколько отчужденным.

– Он никому не причинил зла, – с гордым упрямством проговорил Дюкин, – я даже ума не приложу, кто это мог быть.

– Может, самоубийство? – ляпнула я.

Степан Федорович посмотрел на меня, как на глупую школьницу.

– Нет, мой сын не был ни наркоманом, ни сумасшедшим, – слабо усмехнулся он, – но у него могли быть завистники.

Он многозначительно взглянул на меня, словно напоминая, что его сын был владельцем одного из местных телеканалов.

– Как вы узнали о происшествии?

– Позвонила его жена, Вероника, – глухо сказал Дюкин, – сообщила, что Альберт поздно вечером уехал на дачу… Он остался там ночевать. Она встревожилась, потому что, когда утром позвонила ему на сотовый, его телефон оказался заблокирован. Тогда она поехала за ним. И обнаружила…

Наконец из груди Дюкина вырвался сдавленный вздох.

– Она позвонила в милицию?

– Разумеется, – мрачно ответил мой собеседник. – Она в ужасном состоянии… Лежит дома, с нею мать.

– А оружие?

– Исчезло. Экспертиза установила, что пули были выпущены из пистолета, принадлежавшего моему сыну, – Дюкин выразительно посмотрел на меня.

– Почему вдруг у вашего сына возникло желание отправиться одному на дачу?

– Вероника сказала, что они поругались. Альберт захотел побыть один, вот и отправился на дачу, – Степан Федорович покачал головой.

– А они вообще-то часто ссорились?

– Я не вникал в их семейную жизнь. Нельзя сказать, чтобы я был в восторге от выбора моего сына, но что поделаешь? В конце концов, чем она хуже той или другой женщины? – он выпятил нижнюю губу и с пренебрежительной усмешкой взглянул на меня.

– Ваш сын любил Веронику? – решила я конкретизировать вопрос.

– Наверное, – равнодушно зевнул он, – я никогда не спрашивал его. Но сами подумайте, раз женился…

– Хорошо, – перевела я дыхание, – а как обстояли дела у Альберта Степановича на работе?

– Да все вроде нормально было, – приподнял брови Дюкин, – правда, Вероника делилась со мною, что несколько раз находила в почтовом ящике письма с угрозами.

– Это уже интереснее, – оживилась я.

– Избавьте меня от вашего профессионального снобизма, – поморщился Степан Федорович.

Я немного растерялась.

– Это вовсе не снобизм, – возразила я, – а законный интерес. Я ведь собираюсь расследовать это дело… Я живой человек, а не робот.

Дюкин хранил молчание.

– Потирать руки в данном случае неуместно, – со скрытым раздражением отчетливо произнес он, – у меня погиб сын!

Вот, значит, и до патетики добрались!

– Я вам сочувствую от всего сердца, – не теряя хладнокровия, сказала я, – но мы, кажется, отвлеклись. Что это были за угрозы?

– Альберту предлагалось продать часть акций. В противном случае ему угрожали физической расправой, – нахмурился Степан Федорович.

– Как реагировал ваш сын на эти угрозы?

– Никак. Как выяснилось, с чудовищным легкомыслием, – горько усмехнулся Дюкин.

– Вы были в курсе с самого начала?

– Нет, узнал за день до вас, – мрачно посмотрел на меня Дюкин, – Альберт запретил Веронике распространяться на эту тему. Так она сказала…

– Акции перейдут в ее собственность?

Дюкин кивнул.

– И как она планирует с ними поступить? – полюбопытствовала я.

– Понятия не имею. Ей сейчас не до этого, – пронзил меня своим острым взглядом Степан Федорович.

– Хорошо, я с ней поговорю. Разумеется, когда она немного придет в себя. А что за человек ваша невестка?

– Знаю точно, Альберта она любила, старалась всегда ему угодить. Порядочная женщина. Я ей не то чтобы симпатизировал…

«Да, конечно, такой жесткий человек, как вы, – обратилась я мысленно к своему собеседнику, – не способен просто симпатизировать».

– …ну, как бы это объяснить… Я не замечал в ней каких-либо отрицательных качеств, – неуклюже закончил Дюкин.

– У них была дружная семья?

– Вполне, хотя Альберт, как мне кажется, недостаточно уделял Веронике внимания.

– В чем это выражалось?

– В разных пустяках. Иногда он приходил обедать без нее. Я, конечно, был не против… Даже наоборот… Женское общество, знаете ли…

Он тяжело вздохнул.

– Понятно, – через силу улыбнулась я, заподозрив в моем собеседнике ретрограда, – сколько лет они прожили вместе?

– Пять, – бросил Дюкин.

Домработница принесла чай. Составив с подноса две фарфоровые чашки, сахарницу, тарелочку с лимоном, сливки, она удалилась.

– Угощайтесь, – холодно произнес Степан Федорович, и мне тут же расхотелось пить чай.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила я.

Хотелось курить, но у хозяина, по-видимому, не было этой пагубной привычки, поскольку пепельница в мое поле зрения не попала. Я вынула сигарету и разминала ее пальцами, думая, стоит ли спрашивать разрешения или нет.

– Если хотите, можете курить, – заметив мою нерешительность, снисходительно произнес Степан Федорович. – Сам я давно с этим завязал и вам советую.

Он довольно легко поднялся с кресла, достал из шкафа огромную хрустальную пепельницу и поставил на столик рядом со мной. Такие пепельницы я иногда видела в правительственных кабинетах. Дюкин снова занял свое место и поднял чашку с чаем, предварительно добавив в нее сливки и сахар.

– Еще несколько вопросов, Степан Федорович, – я с удовольствием закурила. – В принципе, на первый вопрос можете не отвечать, но мне хотелось бы знать, почему вы обратились к частному сыщику, а не доверились милиции?

– Потому что мне нужен реальный результат, а не отписка, – резко ответил Дюкин, едва не расплескав содержимое чашки. – Чтобы вам, девушка, было более понятно, могу добавить, что я долго работал во властных структурах, еще до перестройки, и знаю о методах работы милиции не понаслышке. Не хочу сказать о них ничего плохого, они могут отыскать иголку в стоге сена, но для того, чтобы их раскачать, нужно приложить немало усилий. Дешевле и спокойнее для меня обратиться к частному детективу, что я и сделал. Мне посоветовали нанять вас, всячески превознося ваши способности, но я, честно говоря, не совсем уверен, что вы мне сможете помочь.

– Я к вам на работу не напрашиваюсь, – меланхолично пожала я плечами, – найдите другого сыщика.

– Нет, – категорично заявил Дюкин, – вы отыщете убийцу моего сына, или вашей карьере детектива придет конец. Во всяком случае, в нашем областном центре.

Я уже подумывала о том, чтобы послать к черту этого властного старика, возомнившего о себе невесть что, но, пока я размышляла, Дюкин добавил:

– Прошу простить за резкость, – выдавил он из себя, – я все еще представляю себя в одном из больших кабинетов. У вас, кажется, были еще вопросы?

Раз он соизволил извиниться, я сделала вид, что пропустила мимо ушей его угрозы, тем более что это мне ничего не стоило.

– Давайте кое-что уточним, – как ни в чем не бывало сказала я, – вы говорите, что вашему сыну угрожали…

– Так сказала моя невестка, – сухо заметил он.

– А с сыном вы об этом не говорили?

– Я узнал об этом только после его смерти.

– Что вы почувствовали, когда узнали об угрозах?

– Не знаю, – пожал он плечами, – сейчас многим угрожают, иногда угрозы так и остаются угрозами, но, видимо, в случае с Альбертом действовали серьезные люди.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Я могу только предполагать, – медленно произнес Степан Федорович, – не знаю, будет ли это вам полезно.

– Говорите, я постараюсь разобраться, – бросив окурок в пепельницу, я взяла чашку с чаем.

Дюкин немного помолчал, глядя куда-то мимо меня, а потом сказал:

– В принципе, мы с Альбертом были не слишком близки, он не всегда был со мной откровенным, но у меня, конечно, есть свои мысли. Не думаю, что у него были конкуренты как таковые, то есть люди, которым он мешал. Тем более что он не проводил на канале какой-то определенной политической линии. Я немного знаю о работе канала… со слов Альберта, ведь деньги на оборудование дал ему я, а он перед этим поделился со мной своими планами. Сначала дела шли не слишком гладко, но в дальнейшем, когда набралось достаточное количество рекламодателей, все наладилось, и Альберт возвратил мне деньги, и даже с процентами. Мне думается, что борьба могла вестись компаниями, которые давали рекламу: возможно, кого-то не устраивали расценки, кто-то мог быть не доволен выделенным временем.

– Вы могли бы назвать кого-то конкретно? – прервала его я.

– Нет, – Дюкин выпятил губы.

– Другие версии у вас есть?

– Если его смерть связана с угрозами, – задумчиво произнес Степан Федорович, – я бы мог предположить, что это были какие-то вымогатели, хотя в этом случае, я думаю, Альберт посоветовался бы со мной.

– Но он этого не сделал?

– Нет. Он вообще не говорил мне, что ему угрожают.

– Ладно, – кивнула я, – в общих чертах картина мне ясна. Дальше я буду действовать самостоятельно. Мне понадобятся телефоны и адреса ближайших родственников Альберта и его сослуживцев…

– Об этом я уже подумал, – Дюкин вынул из бокового кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги. – Здесь все, что вам может пригодиться.

«Предусмотрительный дяденька», – подумала я, пробегая глазами список.

– Вот деньги, – из внутреннего кармана Дюкин достал длинный конверт, – здесь тысяча долларов.

– Если вам вздумается отказаться от моих услуг, – предупредила я его, – аванс останется у меня.

– Хорошо, хорошо, – поморщился он и махнул рукой, – только у меня есть одно условие. Вы должны мне докладывать о ходе расследования каждый вечер.

– Этого я вам обещать не могу, – покачала я головой. – У меня несколько другой стиль общения с клиентами. Иногда у меня просто не бывает времени на звонки.

– Тогда верните деньги, – заявил старик, – и считайте, что мы с вами никогда не встречались. Я найду другого детектива.

– Пожалуйста, – я двумя пальцами положила конверт с деньгами на стол, хотя, видит бог, сделать мне это было нелегко. – Прощайте, – пружинисто поднявшись с кресла, я направилась к выходу.

Дюкин нагнал меня у самой двери. К моему удивлению, я заметила на его лице довольную улыбку.

– Возьмите, – он почти насильно впихнул конверт мне в руки. – Делайте, как знаете. Теперь я почти уверен, что вы найдете убийцу Альберта. С таким горячим характером на полпути не останавливаются. Если бы мне скинуть лет пятнадцать, я бы приударил за вами.

– Пожалуй, я бы ответила на ваши ухаживания, – усмехнулась я в ответ, – если бы была на столько же лет старше.

– У вас еще все впереди, – не остался он в долгу.

Честно говоря, этот старик начинал мне нравиться.

– Вот номер моего мобильного, – я достала из кармана визитку.

– Я его знаю, – Степан Федорович визитку все-таки взял. – Я жду конкретных результатов.

– Вы получите подробный отчет о проделанной работе, – я открыла дверь и вышла на лестничную площадку.

ГЛАВА 3

Нет, интересная все-таки у меня работа! Одни заказчики чего стоят! Мне не впервой приходилось общаться с такими вот заносчивыми, но по-своему обаятельными людьми. В кармане у меня мирно покоился заветный конверт.

Сев в машину, я закурила, дабы спокойно оценить ситуацию. Первым делом я решила нанести визит жене Дюкина, несмотря на ее тяжелое душевное состояние. Она работает на канале, принадлежавшем мужу, а потому я могла раздобыть у нее кое-какую информацию относительно возможных конкурентов Альберта Степановича.

По улицам гулял вольный осенний ветер, солнце не уставало шлифовать все еще зеленую листву, и это как нельзя лучше соответствовало тому радостному настрою, который моя скромность упорно отказывалась относить на счет полученного аванса.

Дюкины жили в элитном четырехэтажном доме на улице Некрасова. Фасад этого претенциозного здания украшали два ряда колонн, ко входу вела выполненная «под старину» лестница с внушительными балясинами, в холле сидел охранник, который, впрочем, не отличался ни любезностью, ни благообразием. Равнодушно узнав, к кому я направляюсь, он позвонил в квартиру Дюкиных. На всякий случай я достала из кармана лицензию частного детектива.

– Вероника Сергеевна, к вам тут посетительница. Детектив Татьяна Иванова…

Я не могла слышать, что ему отвечает Дюкина, поэтому мне пришлось удовольствоваться ролью наблюдательницы. Я смотрела на этого хмурого, словно обиженного судьбой парня, на то, как он монотонно кивает в такт речи абонента, и едва сдерживала неудержимо подступающую зевоту. Выслушав очередную фразу, он передал мне трубку.

– Татьяна… – отрывисто произнесла госпожа Дюкина.

– …Александровна, – помогла я ей, видя, что она испытывает трудности с тем, как обратиться ко мне.

– К сожалению, я не могу вас сейчас принять…

Эту фразу она проговорила виновато-досадливым тоном.

– Я не одна, и потом… – Дюкина вздохнула и глухо всхлипнула.

– Я все понимаю и глубоко сочувствую вам, – перешла я в мягкое наступление, – но и вы меня поймите! Меня нанял ваш свекор, он крайне заинтересован в том, чтобы я нашла убийцу Альберта Степановича. Малейшая проволочка может сыграть на руку злодеям…

Последнее слово представилось мне удачной театральной находкой, и я еще раз поздравила себя с филологическим чутьем, данным мне от природы и развитым благодаря чтению хороших книг.

– Послушайте, – на этот раз в голосе Дюкиной слышалось раздражение, – приезжайте завтра. Я буду дома… Ах, нет, завтра же похороны… – она снова осеклась.

– Вот видите, – не отступала я, – завтра вы тоже не можете. Не хочу показаться вам навязчивой или бесчувственной, но я настаиваю на встрече. Вы же хотите, чтобы убийца Альберта Степановича понес заслуженное наказание, – я поморщилась, произнеся эту затертую фразу. – Я не отниму у вас много времени, обещаю вам.

– Хорошо, – плаксиво выдохнула Вероника Сергеевна, – квартира девять. Передайте трубку охраннику.

Я вернула трубку с чувством облегчения.

Охранник приковал ко мне взгляд. На его тонких невыразительных губах застыла кривая усмешка. Подождав, пока Дюкина даст ему соответствующее распоряжение, я спросила:

– Я пройду?

Он холодно кивнул и занял свое место у стола, предварительно показав глазами на лифт. Я поблагодарила и нажала на темную кнопку, которая тут же загорелась.

Выйдя из лифта, я оказалась в просторном, увешенном кашпо с комнатными растениями холле, через огромное окно которого струился приглушенный бежевыми занавесками свет. Коричневый кожаный диван и пара кресел образовывали что-то вроде уголка отдыха на случай, если вдруг жильцы этого роскошного дома почувствуют внезапную слабость и дрожь в ногах. Я усмехнулась про себя этой мысли.

«Живущие в таких домах люди имеют немалые доходы, а где большие деньги, – нашептывал мне инстинкт, – там и преступления». Конечно, они, эти люди, могут исправно платить налоги, быть более-менее благонадежными и осторожными гражданами, но моя фантазия рисовала вереницы сменяющих друг друга хозяев тутошних квартир, неустанно валящихся на диваны после бесплодных попыток дрожащими руками извлечь ключи из своих туго набитых барсеток или изобилующих долларами и кредитными карточками карманов.

Я уже совсем было увлеклась этой фантасмагорией, как ноги сами донесли меня до девятой квартиры. Я нажала на звонок, и дверь, как по мановению волшебной палочки, тут же открылась. Но вместо ожидаемой мною Вероники Сергеевны на пороге я увидела высокую подтянутую женщину в строгом черном костюме, великолепно сидящем на ее точеной фигуре. Это была сама Эльвира Левицки. Да и что здесь удивительного? С ее дочерью случилось такое несчастье! Кому, как не матери, в первую очередь утешать свою дочь?

– Добрый день, – вполголоса сказала я, чувствуя волнение, – я та самая Татьяна Иванова, что так настойчиво добивалась свидания с вашей дочерью.

Мадам Левицки смерила меня снисходительным взглядом и кивнула, уступая мне дорогу.

– Дочь в ванной, – произнесла она немного в нос, – вам придется подождать.

Держалась она замечательно, с патрицианской холодностью, не исключающей определенной любезности. Заученно-скупая улыбка растягивала ее сочные, накрашенные темно-красной помадой губы. Цвет помады еще больше оттенял белизну ее лица.

Следуя за этой несловоохотливой леди, я вошла в просторную гостиную, прямыми контурами кресел и отсутствием каких бы то ни было намеков на уют напоминающую заново отремонтированный офис. Светло-серый ковер, застилавший весь пол, казался невозможно чистым, прямо-таки стерильным. Овальная стеклянная столешница журнального столика, впрочем, была оживлена керамической вазой. В вазе пристойно грустили желтые хризантемы. Кроме того, на столе возвышалась изящная черная статуэтка.

Внимая приглашающему жесту госпожи Левицки, я села в белое кожаное кресло, очень неудобное, но красивое, с блестящими хромированными подлокотниками, крутая изогнутость которых не оставляла никаких надежд на их функциональное использование.

– Хочу вас сразу предупредить, – Эльвира Левицки села напротив меня, на такой же неудобный, как и кресло, белый диван, – моя дочь немного не в себе.

– Я понимаю…

– Вы застали ее врасплох. Она побежала в ванную приводить себя в порядок. Такое горе… – Левицки опустила глаза и с жалостливым выражением на лице покачала головой.

– Я была на вашей выставке, – попыталась я разрядить скорбную атмосферу.

– Я видела вас, – слабо улыбнулась художница, – вы были с молодым человеком в ужасном оливковом костюме.

Она улыбнулась шире, обнажив ровные крупные зубы.

– Никогда бы не подумала, что такая знаменитость, как вы, интересуется простыми смертными, – решила я ей немного польстить в целях дела. – Я купила альбом с вашими репродукциями.

– Я обратила на вас внимание не только потому, что у вас яркая внешность, – возразила Левицки, – я видела, что вам моя выставка не нравится. Я угадала?

– Мне куда больше понравился альбом, – честно призналась я, – он пробудил во мне ностальгию по настоящей живописи, которую видишь нынче только в музеях.

– Напрасно вы так думаете, – улыбка, подобно капризному блику, скользнула по ее бледному лицу, – в Тарасове, я уж не говорю о европейских городах, есть талантливые художники. Вас может раздражать их манера, но это не значит, что они лишены дарования, – довольно категорично высказалась она.

– Не берусь с вами спорить, – дипломатично улыбнулась я, – меня, как это ни прискорбно звучит, привела к вам не живопись, а известные вам трагические обстоятельства.

– Вы пришли не ко мне, – снисходительно поправила меня Левицки, – а к моей дочери.

– Я даже не догадывалась, что мать Вероники Дюкиной такая знаменитость, – я посмотрела ей в глаза, она немного смутилась.

– Да, мы не афишировали нашего родства… – она поднялась, грациозно продефилировала к кушетке, взяла с нее изящную металлическую пепельницу, золотую зажигалку с выгравированными буквами «Cartier», пачку «More» и вернулась на диван. – Вы курите?

Я кивнула и достала из сумочки «Кэмел». Мы закурили. Левицки щурилась от дыма, и эта обычная, свойственная курильщикам гримаса являлась дополнительным штрихом к ее незаурядной внешности. Томная небрежность, читавшаяся на ее не столько красивом, сколько породистом лице, застывала и, словно окаменев, превращалась в горделивое презрение, отрешенность приобретала жесткий оттенок непримиримой замкнутости, прикрытые веки и трепещущие ноздри по-иному высвечивали твердую линию подбородка и губы, придавая ее лицу что-то одновременно статичное и животно-брезгливое.

– Вероника жила здесь, а я – там. Мы переписывались, но о своих сердечных делах молчали. Ну, вы понимаете, – одарила она меня выразительным взглядом, – хотите верьте, хотите нет, я даже не догадывалась, за кого моя дочь вышла замуж.

– Неужели? – недоверчиво воскликнула я.

– Я и понятия не имела, что она носит фамилию директора местного телеканала. Я писала на конверте ее девичью фамилию… Знала, что она диктор… – Левицки как-то горько усмехнулась, – но то, что она вышла замуж за сына старого функционера, этого я не знала. Она мне, конечно, сообщила, что выходит замуж, но за кого – я не спрашивала. Она меня даже на свадьбу приглашала, но сами понимаете, с моей занятостью… – ее густо накрашенные ресницы кокетливо вспорхнули, – со всеми этими выставками, приемами… Да и потом, Ника всегда была скрытной, замкнутой. Не знаю, мое ли это упущение…

Левицки тяжело вздохнула.

– Вам кажутся странными такие отношения между матерью и дочерью, ведь правда? – продолжила она, эффектно выпустив дым к потолку. – Но я, – она улыбнулась, – смею сказать, не обычная мать. И потом, мне меньше всего хотелось подавлять дочь, закабалять ее, навязывать ей свою волю. Да, Вероника немного сердилась на меня, но теперь у нас все будет по-другому. Нет, не думайте, что смерть Альберта что-то изменила в наших отношениях. Я говорю сейчас не о ней, не о нашем горе, – она гордо взглянула на меня, – просто когда я прилетела, когда встретилась с Никой, мы… мы… – ее губы дрогнули, – простили друг друга. И если бы не эта трагическая нелепость!..

Под трагической нелепостью мадам Левицки, конечно, подразумевала смерть своего зятя, так и оставшегося для нее незнакомцем. Один-два дня ничего не решают – нельзя хорошо узнать человека за такой ничтожно малый срок.

– И каково же было ваше впечатление от господина Дюкина?

Неожиданно пробившаяся сквозь дежурные улыбки откровенность Левицки была мне на руку. Но она была одарена тонким чутьем, потому что, как-то судорожно рассмеявшись, сказала:

– Я и не заметила, как стала рассказывать вам о своей жизни.

Ее лукавый взгляд свидетельствовал о том, что она раскусила мой замысел: плавно, не форсируя событий, расспросить ее о Веронике и Альберте. Возможно, волнение, вызванное примирением с дочерью, сыграло здесь свою роль, и Левицки изменила своей привычной замкнутости, о которой любили распространяться журналисты.

– Принимая во внимание ваше скоротечное знакомство с Альбертом Степановичем, бессмысленно расспрашивать вас о нем. И все-таки, – я проникновенно взглянула на нее, – что вы о нем можете сказать?

– Он был симпатичным человеком, вежливым, снисходительным к Веронике, даже чересчур.

– Что вы имеете в виду? – заинтересовалась я.

– Она говорила мне, что он бесконечно доверяет ей, отпускает одну в гости, на концерты, к подругам…

– Вы считаете, что его так называемое доверие походило на равнодушие? – без обиняков спросила я, выпустив дым через ноздри.

– Да нет… Мне трудно судить… Сами понимаете, есть ревнивая, неукротимая страсть, а есть нежная доверчивая привязанность. Это зависит от темперамента и воспитания любящих.

– Если я вас правильно поняла, воспитание Альберта Степановича перевешивало его темперамент.

Левицки с насмешливой симпатией посмотрела на меня.

– Он вообще, как мне показалось, был довольно флегматичным субъектом, – усмехнулась Левицки, – я бы, например, не смогла строить отношения с таким мужчиной.

– Очевидно, вы в мужчинах вызывали безудержную страсть, простите за такое смелое суждение, – я дружески улыбнулась Эльвире.

– Да, было время… – жеманно вздохнула она.

В ее лукавых голубых глазах мелькнул огонек иронии, обращенной против самой себя: она иронизировала над своей аффектированной томностью, но все же не отказывала себе в удовольствии поиграть в кокетку.

– Вы уже два дня как в Тарасове…

– Три дня. Я прилетела за сутки до открытия выставки. Мне не хотелось шумихи и огласки – я мечтала побыть с дочерью наедине. Нам нужно было столько сказать друг другу. И самое главное то, что мои усилия не пропали даром!

Левицки ликовала. Она говорила об этих своих примиренческих усилиях с такой помпой, точно для того, чтобы завоевать доверие и уважение дочери, ей пришлось пожертвовать половиной жизни или спалить руку на огне. В то время, как речь шла всего-навсего об одном дне, проведенном вместе с Вероникой.

– Я очень рада за вас… – при данных обстоятельствах мое замечание показалось мне весьма неуклюжим, но отступать или мяться было поздно, – …за вас с Вероникой Сергеевной. Хотя смерть ее мужа… – я вздохнула, – омрачает это радостное событие – единение матери и дочери.

– Да, – Левицки грациозным жестом поднесла сигарету к пепельнице и стряхнула пепел, – гибель Альберта принесла не только горе моей дочери, но и поставило наше примирение под вопрос. Я откровенна с вами. Вероника очень переживает, злится, психует. Надеюсь, это пройдет, но пока это очень тяжело!