Текст книги "Дублерша для жены"

– И чем кончилось? – осведомился Вышедкевич.

– Да ничем хорошим. Поплыл хозяин, а потом раз – и с концами. Стали его искать, по дну шарить – нет нигде! Ну, позже всплыл. В ста километрах вниз по течению. Кто его так транспортировал, капитан Немо ли, акула из конкурирующей организации, а может, сом с большим усом – поди догадайся теперь. Ну, моего знакомого с работы, понятно, в три шеи. И поделом. Не надо мямлить!

– Решительная ты, Женя, как я погляжу, – криво усмехнулся Вышедкевич. – Ладно посмотрим, как ты в деле себя проявишь. Ты ведь мне еще тогда, в Москве, понравилась. Идею использовать тебя в том качестве, в каком ты теперь, я подал. Но… Сходство сходством, а вдруг не сработаешь? И скажут все, как Станиславский: «Не верю». Только должна сработать! Все должны поверить. Значит, так: у Алины, кроме Лео-Лео, еще куча хахалей. Я так понимаю, что угрозы исходили от кого-то из них. Так тебе, скорее всего, придется прощупать наиболее вероятных. Во-первых, надо обратить внимание на одного колоритного типа – фамилия его Лукин. Молодой еще, чуть за тридцать, а шишка крупная – глава Регистрационной палаты области. Все бумаги по мелкому и среднему бизнесу через него проходят, все сделки с недвижимостью. Я наводил справки – по секрету от Леонтьича, конечно, – у Алины с Лукиным большая любовь крутилась. Запоминаешь?

– Дальше давай, – бросила я.

– Номер второй: господин Грицын, владелец сети салонов «Мадам Грицацуева». Знаешь? Там разные товары для дома продают, все, что называется, «от и до»: мебель, технику, белье постельное… Грицын этот не такой молодой волк, как Лукин, но в своем роде еще и поопаснее будет. Лукин сразу за глотку берет, манеры у него такие… волкодавские. А Грицын мягко стелет, да жестко спать. Хотя Алине, наверное, не очень жестко было, потому как спала она с ним долго и обильно. По слухам, он у нее первым мужчиной был. В пятнадцать, если не в четырнадцать лет. Но в эту физиологию мы вникать не будем, важно другое: джип, который у Алины сожгли, ей Грицын и подарил.

– И что из этого следует?

– Я внимательно осмотрел то, что осталось от машины. Взрывчатку изнутри подложили, понимаешь? А там сигнализация такая, что и суперпрофессионал минут за пятнадцать только отключит. Да и сама подумай: зачем надрываться, отключать сигнализацию и лезть в машину, если можно было просто прикрепить взрывчатку к днищу? Значит, напрашивается вывод: у того, кто минировал джип, имелись при себе ключи и вся прочая буржуйская атрибутика. Далее: взрывное устройство должно было бы активизироваться только при скорости машины в сто сорок километров в час. А Алина очень любила лихачить! То есть на машине можно было спокойно ездить на скорости, скажем, в сто или сто двадцать километров без риска взлететь на воздух. Но стоило разогнаться – и все.

– И как же она избежала такой хитрой ловушки? Кстати, Леонард Леонтьевич мне ничего подобного не говорил.

– Да потому что Леонтьич ничего и не знает. Ему с его творческим темпераментом в такой ситуации делать нечего, честное слово! А насчет Алины… Так ведь ее в машине не оказалось. Она подружке машину дала. Подружка та, по большому счету, не человек, а так, подобие. Зовут ее Ира Калинина, запомни на всякий случай. Развалина, пять лет на героине, крэке, коксе, сама понимаешь, что уже от нее осталось. Она в момент взрыва, наверное, подумала, что ее вперло так с дозы, и не заметила, поди, как на тот свет отправилась.

– Цинично излагаешь, – не удержалась я от комментария.

Сергей пожал могучими плечами.

– Цинично поступать можно, а цинично излагать – запрещено цензурой? Джип Алинин раскидало в радиусе двухсот метров, представляешь? Леонтьич именует этот фейерверк скромным словом «сгорел». От подружки, понятно, ничего не осталось. Но это мало кого интересует. Забавно другое: кто? Кто делает все это? Я потому и хочу постоянно проверять тебя, потому что ты, верно, не понимаешь, в какую игру ввязалась. Я тебе все честно говорю. Впрочем, насколько я знаю, тебе не впервой играть в такие игры – я пробил твои данные по линии ФСБ. Ну что тебе сказать? С таким послужным списком ты нам вполне подошла. Тем более что сходство приличное, а про косметическую операцию Алины мы Оттобальдовичу уже дали понять.

– Я и не сомневалась, что вам со мной повезло, – усмехнувшись, с иронией сказала я.

– Можно сказать и так. Ну вот, вроде все изложил. Напугалась, нет, а? По моим раскладам – не должна.

– Да не надо меня пугать, Сережа. Меня и не так пугали. Я все-таки надеюсь, что меня, то есть Алиночку, не будут убивать всю сразу.

– Я тоже на это надеюсь, – отозвался личный охранник Эллера. – Кстати, сейчас едем к батюшке. Проще говоря – к Бжезинскому. Если не проколешься у него, так не проколешься нигде.

– Я так и подумала, что Бориса Оттобальдовича вы держите за самого опасного человека, – с иронией сказала я. – Леонард Леонтьевич тоже высказывал подобные опасения.

Вышедкевич взглянул на меня исподлобья и снова пожал плечами. Я же заговорила голосом и с интонациями Алины:

– Бжезинский – оно, конечно, человек большой, но зачем же выключатели ломать, Сережа? – Тут я хихикнула и сама себя оценила: – Похоже сказала, правда? Главное, как я понимаю, не переигрывать. Как ты с этим злосчастным выключателем…

* * *

Борис Оттобальдович Бжезинский встретил нас довольно холодно. Он быстро пожал руку зятю, мельком оглядел меня и выговорил:

– А, вернулась с курорта? Вижу, вижу, опять обличье штопала. Мне уже доложили. На себя не похожа. (Я едва не вздрогнула и внутренне сжалась, тут же мельком взглянула на себя в зеркало: почему не похожа, похожа, еще как похожа!) Заняться, что ли, больше нечем? – продолжал Бжезинский. – Ну что за народ – только и умеют, что развлекаться. Вы, Леонард Леонтьевич, хоть бы роль дали ей в фильме. Какую-нибудь третьего плана, потому что из первого ей нельзя давать – картина тогда уж точно провалится.

– Ты, папа, меня всегда высоко ценил, – буркнула я, вложив в эту фразу все эмоции, которые могли бы обуревать тщеславную Алину Эллер при подобной реплике отца. Надо сказать, что я, наверное, все-таки волновалась, потому что голос предательски дрогнул. К счастью, все это было списано на вполне понятное при таком лобовом оскорблении негодование.

– Борис Оттобальдович, у меня не так много времени, так что, быть может, пройдем? – осведомился Эллер.

– Да, стол уже сервирован. Кстати, у нас сегодня гости.

– Гости?

– Не только вы. Будет господин Лукин с супругой. Вы, московские, его не знаете, а вот Алина, кажется, с ним знакома.

Лукин! Тот самый человек, о котором предостерегал меня Вышедкевич. Лукин, большая тарасовская шишка. Впрочем, мне приходилось слышать о нем и раньше, но никогда не случалось сталкиваться с ним лично.

Да, действительно, он был чрезвычайно молод для такой ответственной должности, какую занимал в данный момент. Едва ли ему сейчас сильно за тридцать. К тому же, если судить по свежему, даже цветущему виду, подтянутой фигуре и безукоризненной, ровной белоснежной улыбке, господин Лукин чрезвычайно старательно следит за собой по принципу – на бога, а также природу и молодость надейся, а сам не плошай.

Он был облачен в такой же безукоризненный, как весь его внешний вид, светло-серый костюм-тройку. Честное слово, если уж окончательно ставить себя на место Алины, то неудивительно, что этот Лукин ходил у нее в близких знакомых. Чрезвычайно близких знакомых. Потому как хоть Леонард Леонтьевич и был знаменитым режиссером, и молодился до последней возможности, и трепетно относился к своему здоровью, тем не менее молодость есть молодость – Лукин выглядел куда привлекательнее.

Тем больше удивления вызывала сопровождающая его женщина.

Это была увядающая особа со старательно замазанным косметикой лицом. Вероятно, желая подчеркнуть свою относительную молодость, она облачилась в претенциозное платье, оголяющее плечи и подчеркивающее бюст. Определив для себя возраст дамы приблизительно в сорок два – сорок три года, я тем не менее подумала, что выглядит она совсем неплохо даже рядом с красавчиком Лукиным, цветущим и благоухающим. Как, скажем, выглядела бы неплохо моложавая мама рядом со взрослым сыном.

Лидия Ильинична, так звали женщину, очень подошла бы для Эллера или для Бжезинского, который был, между прочим, вдовцом.

Кстати, о Борисе Оттобальдовиче. От былой красоты, о которой упоминала моя тетушка, рассказывая о молодости Бжезинского, ничего не осталось. Длинное, обрюзгшее, неулыбчивое лицо тестя Эллера выражало два чувства: желчное раздражение и сарказм. Полузакрытые морщинистые веки накидывали на облик этого человека своеобразный флер надменной углубленности в себя. Лицо его как бы говорило: «И что за шушера у меня в доме собралась! Дочка-дура, ее муженек-режиссер, плешивая самовлюбленность, да еще сопляк из Регистрационной палаты со своей престарелой коровой». Ничего подобного сказать вслух Борис Оттобальдович, понятное дело, себе не позволял, но лично мне хватало и одного выражения его лица.

– Ну вот, – проговорил хозяин дома, когда все расселись за столом, – наконец-то собрался весь старинный ареопаг. А то мы как-то заждались Алину Борисовну, катающуюся по заграницам. А, Алина Борисовна? – глянул он на меня.

«Алина Борисовна»! Эллер еле заметно толкнул меня под столом коленом, и я ответила:

– А меня больно никто и не приглашал. Да, за границами каталась. А сам-то… Тоже, наверное, только что из Финляндии приехал, от друзей, стариков-разбойников.

Мой ответ вызвал легкий шелестящий смех. Видимо, я удачно попала. Про поездки Бориса Оттобальдовича в Финляндию к друзьям, которых он называл стариками-разбойниками, я, как и о многом другом, узнала от Эллера и из видеозаписей Алины.

– Ну ладно, – бросил Бжезинский, – хватит пикироваться. Приехала – и хорошо. Надеюсь, отдых пошел тебе на пользу, дочь.

– Конечно, на пользу, – вместо меня ответил Леонард Леонтьевич, – как-никак Альпы, мороз и солнце – день чудесный… И снег, снег!

– Чудесней не придумаешь. Зато у нас в Тарасове, в глуши, мороз присутствует, а вот снег выпасть не удосужился. Не знаю, о чем там, в небесной канцелярии, думают, – выговорил Лукин. Я впервые услышала его голос, оказавшийся высоким и довольно мелодичным, если бы не несколько визгливых ноток, проскользнувших в его речи.

– Да где уж им до тебя с канцеляриями-то, Алексей! – отозвался Борис Оттобальдович. – Ты у нас зубр бюрократии, а на небесах засели наивные индивидуалисты.

Весь обед прошел в той же ни к чему не обязывающей остренькой беседе с колкими, а порой и весьма сомнительными шутками. Я старалась по мере возможности вставлять реплики, которые, как мне казалось, соответствовали тому, что могла сказать Алина по поводу происходящего. Моей непринужденности способствовали несколько бокалов вина, которые рассеяли некоторую напряженность. Правда, мне показалось, что Лукин косился на меня. Зато – и это главное! – был совершенно спокоен Борис Оттобальдович, а когда и он немного выпил, я совсем успокоилась: не отличит, не определит.

Сработало.

После обеда Эллер и Бжезинский перешли в гостиную и погрузились в беседу. Я не без оснований подумала, что мне рисоваться не стоит, и решила потихоньку удалиться. Сиятельным собеседникам и без того хватало женского общества, потому как Лидия Ильинична назойливо предлагала себя в качестве третьей участницы разговора и улыбалась так широко, словно ставила целью разодрать себе рот.

Я вышла в коридор. За моей спиной чуть скрипнула дверь, и негромкий голос окликнул:

– Аля!

Я обернулась. Ко мне спешил Лукин. Он настиг меня несколько суетливым шагом, взял за запястье и произнес:

– Пойдем в кухню, поговорим.

– А что такое? – спросила я, вспоминая, что Лукина зовут, кажется, Алексей и что мне надлежит называть его именно так, потому что Алина Эллер была его любовницей. Быть может, до самого момента отъезда за границу.

– Нужно поговорить, – повторил он, таща меня на буксире на кухню.

Тут, заперев за собой дверь, он повернул ко мне довольно-таки взволнованное лицо и промолвил:

– Ну вот что. Ты почему, когда откинулась за границу со своим старпером-киношником, мне ничего не сказала, никак не предупредила? Позвонить не могла, да?

– А сам что не позвонил? – спросила я.

– Так ты ж номер сменила! Я тебе звонил-звонил, а никакого толку!

– А-а… – неопределенным тоном протянула я.

– Вот тебе и «а»! Хоть бы новый номер сказала… А то как от всего мира скрываешься. Совсем дурочка, что ли, а? Я тут чуть полгорода не искрошил, пока докопался, что к чему. О-очень интересные вещи узнал. Что это за история с джипом, который взорвался на дикой скорости, а в нем погибла твоя подружка?

– Да откуда я знаю? Какие-то уроды решили спровадить меня на тот свет. А мне повезло! Я дала тачку Ирке Калининой, да вот… такое. А что тебе-то, Алексей?

Лукин даже в лице переменился, услышав такое. Подскочил, схватил меня за плечо и так тряхнул, что я едва не ударилась головой о навесной шкаф.

– Да я не об этом! – прошипел он. – О другом я! Откуда он у тебя был, тот джип, что взорвался, а? Не говоришь, да? Да я и так знаю! Славка Грицын, сучара, подарил! Это за какие такие красивые глазки он тебе его подарил? Или за какие-то другие части тела? Молчишь… Ты же еще два года назад мне говорила, что у тебя с Грицыным все – кранты. Мол, прошла любовь, завяли помидоры. А выходит, опять норовишь полихачить. Ну и жаба же ты, Алиночка! Вот уж воистину – совести ни грамма!

– А ты, я смотрю, в моралисты и духовники записался, – парировала я. – Патриарха Московского и Всея Руси из себя строишь Алексея Второго? Тем более что и имена у вас с ним совпадают… Мало ли что мне подарили… Да, Грицын… Может, у него ностальгия взыграла и он решил мне приятное сделать. Для него этот джип – плевое дело, с его-то салонами по всему городу… А ты, Алеша, если такой умный, то не учил бы меня жить, а лучше помог бы материально. Что, слабо подарить девушке другой джип, взамен того, что взорвался? Может, ты в своей конторе зарплату сам себе снизил и теперь стал финансово немощен?

– Ну ладно, ладно! – видимо, несколько оторопев, пытался остановить меня Лукин.

– Да не ладно, не ладно! Сам первый начал, тон взвинтил, а теперь еще и меня осаживаешь.

– Я просто сказал, что волновался. Ты так быстро уехала в свою Австрию, что мы даже поговорить не успели… А мало ли что в голову лезет, понимаешь? Вот так и я.

– Не я быстро уехала, а мой Лео-Лео, черт бы его побрал, меня отправил!

Лукин помолчал, а потом выговорил:

– Раньше ты так о своем нынешнем муженьке не отзывалась. Наверное, в самом деле стал доставать? А я тебе говорил, что так оно и будет. Ведь он вдвое старше тебя!

Я поняла, что немного переиграла. Впрочем, это обычный огрех при окончательном вхождении в роль. Но я поспешила скорректировать разговор следующей фразой:

– Мало ли что я о нем говорю? Просто привыкла к нему за то время, пока замужем. А раньше как-то необычно было – вышла за Эллера замуж. Это почти как выйти за Балабанова, за Михалкова или за Эльдара Рязанова…

– Ну, до Рязанова-то твоему далеко. Да и до всех прочих… – протянул Лукин насмешливо. – Значит, Алиночка, постепенно входишь в колею. А говорила, что никогда не станешь клушей, прячущейся за мужем.

– Вот что, Лукин, – сурово сказала я, – если у нас с тобой что-то и было, то это не означает, что ты можешь заявлять на меня права. Да еще тут, когда в гостиной папаша с Лео-Лео сидят, из пустого в порожнее беседы гоняют. Иди лучше поухаживай за своей законной женой. Она там, наверное, вся истомилась.

Лукин даже вздрогнул, когда получил такую плюху.

– Да, Аля, – медленно выговорил он, – я вижу, и для тебя время не проходит даром. Ты стала какая-то… серьезная, суровая. А что, ты действительно сильно упала в Альпах? Ладно, не буду. Хотя, если бы взорвали мой джип, если бы приходилось бояться непонятно кого, наверное, я бы тоже изменился. Ладно. Извини. Будем считать, что сегодня я не был в ударе. Извини.

И Лукин вышел из кухни, напоследок окинув меня пристальным взглядом.

«Подозревает? Ему показалось – что-то со мной, то есть с Алиной, не то? – тут же мелькнула мысль. – Ну нет, вряд ли. Что он – мыслитель, Спиноза, месье де Бертильон? Обычный чинуша из провинциальной конторы. Хотя, конечно, довольно симпатичный…»

Глава 5

– Мне нужно ехать на съемки, – сказал Лео-Лео, с достоинством приглаживая свои великолепные усы. – Поедешь со мной?

– Куда такая спешка? – спросила я. – Сиди, беседуй с папой. Я должна посетить косметический салон. А что у меня…

– Нос плохо напудрен, – иронически подхватил Борис Оттобальдович, расставляя уголки губ в пропитанной сарказмом улыбке. – Узнаю свою дочку: только что приехала с альпийского курорта, нет бы делом заняться, а она – в косметический салон!

– У каждого разное понятие слова «дело», – заявила я. – В семействе потомственных киллеров, наверное, тоже есть такие разговоры типа: «Занялся бы ты делом, сынок, а то недавно один жлоб с зоны откинулся, убрать надо, а ты ерундой занимаешься – на стройку прорабом устроился!»

– Язык как бритва, – сказал Борис Оттобальдович, ничуть не смущаясь подобной отповедью. – Маменька тоже за словом в карман не лезла. К тому же она была зазнайка, каких мало: требовала личную «Чайку». Это в семьдесят девятом-то году!

Он был под хмельком и потому с явным удовольствием, неторопливо и последовательно, критиковал членов своей семьи, как покойных, так и находящихся в полном здравии. Вероятно, следующим пунктом он пройдется по Леонарду Леонтьевичу.

Я оказалась права.

– Вот, говорят, яблоко от яблони недалеко падает, – заговорил снова Бжезинский. – А как же, позвольте, в таком случае обойтись с неким немцем из деревни, который лет пятьдесят назад приходил к моему родителю с просьбой выделить ему комнату в коммуналке на том основании, что его жена только что родила первенца. И родитель дал. А чего ж не дать? Он был хороший гражданин. А первенец тот рос-рос, рос-рос, и выросло… Что выросло, то выросло! – с ударением на слове «выросло» закончил он.

Леонард Леонтьевич заметил холодно:

– Дорогой тесть, давайте не будем об этом. Ну и что, что мой отец просил у вашего жилье? Так, слава богу, яблоко далеко укатилось от яблони. А вот вы, похоже, все еще не избавились от чекистских и партийных замашек.

– А зачем мне от них избавляться? – откликнулся Бжезинский. – Мне и с ними, поверьте, неплохо живется. По крайней мере, в карточные долги не влезаю по самые уши… – Он помолчал секунду и добавил совсем уж нетактично: – Аки свинья в лужу.

Эллер вскочил из-за стола и врезал по нему кулаком:

– Что вы себе позволяете?!

– Да я себе в жизни много что позволяю, – отметил Борис Оттобальдович как ни в чем не бывало. – К примеру, покушать и выпить в своем доме с гостями. А вот гостям орать на хозяина воспрещается! – вдруг рявкнул он, вставая вслед за Эллером. – И ты, московская штучка, кажется, немножко об этом забыл!

Повод для скандала был настолько ничтожен, что я подумала: Бжезинский искал любой зацепки, любой искры, чтобы вспыхнуть. Вне всякого сомнения, так оно и было. Бжезинский явно провоцировал скандал, и Эллер, не менее спесивый, охотно принял вызов. Он ответил следующим «благородным» манером:

– Ты, коммунист хренов, кажется, позабыл, что твоя поганая власть кончилась!

– Да, и началась твоя – власть прохиндеев, воров, проходимцев и нуворишей! Фильмы он снимает… Ре-жис-сер… Слепил пять поделок да два сериала про бандитов нашлепал, вот и прославился. Деятель…

Эллер налил себе рюмку водки, лихорадочно выпил и, дернув себя за ус, выкрикнул в ответ:

– Давно пора с тобой разобраться! Сам пойду к губернатору, попрошу таких, как ты, вычесать. Коммуняки! Привык, что ему все можно… оскорбляет заслуженных людей!

От того благообразного, величавого мэтра кинематографа, безукоризненно галантного и предупредительного, какого я видела вчера в ресторане «Львиная грива», не осталось и следа. Леонард Леонтьевич метал громы и молнии. Хотя громы и молнии эти казались какими-то неестественными, наигранными. Или он работает на публику? Едва ли. Не того калибра тут публика, чтобы разыгрывать представление, – Лукин да его толстомясая женушка, тщетно только что умолявшая Эллера о роли в его новом фильме.

Нужно было вмешаться. Я схватила «муженька» за рукав и потянула так, что отскочила и покатилась по полу пуговица от манжеты.

– Лео, ты в своем уме? Немедленно перестаньте! Мужчины… Мужчинами именуются, а лаются, как базарные бабы! И ты тоже прекрати! – рявкнула я на Бориса Оттобальдовича так, что он отобразил на лице… некоторую растерянность, что ли. – Вы что, здесь ругаться сошлись? Да еще при посторонних людях… – Я оглянулась на торчащих в дверях Лидию Ильиничну с приоткрытым ртом и Лукина. Последний дернул свою благоверную за руку, и оба исчезли.

После того как мы остались втроем, мужчины молчали около минуты. Наконец Борис Оттобальдович налил себе вина и, не глядя на меня, проговорил:

– Знаешь, Алина, в тот день, когда ты вышла замуж за достойного господина Эллера, я подумал было, что у тебя нет и никогда не будет ума. Но сегодня оказалось, что я ошибался. Ты умнеешь. А теперь оставьте мой дом! Всего наилучшего, уважаемый! – кивнул он Леонарду Леонтьевичу.

Тот, бледный и всклокоченный, машинально кивнул в ответ, и мы оба оставили квартиру Бориса Оттобальдовича Бжезинского.

Что бы ни говорила об этом последнем моя тетушка Мила, очевидна справедливость изречения: время никому не идет на пользу.

– Кажется, я начинаю понимать, почему вы, Леонард Леонтьевич, опасаетесь вашего тестя даже больше неких неизвестных, которые угрожают вашей жене и даже сожгли, – я подчеркнула голосом этот относительно невинный глагол, – джип вашей супруги.

Мы ехали в лифте.

– Да уж, – буркнул он, – гордый, как… сволочь. Вот с чего он пенится? Ну не нравлюсь я ему… Но я нравлюсь уже столь многим, что могу выбирать, кому нравлюсь, а кому нет.

– Вы, как всегда, чрезвычайно скромны и самокритичны, многоуважаемый Лео-Лео, – скептически сказала я. – Ладно. Сядете в машину, вас там ждет Сергей. Господин Вышедкевич, в смысле.

– А ты что, в самом деле намылилась в салон? Или просто декларировала при Бжезинском?

– Нет. На самом деле. Надо поддерживать имидж. Вас и Сергей превосходно защитит, а за себя-то я всегда смогу постоять. Так что не волнуйтесь.

– Постараюсь, – сказал он. – Ну, жду звонка. Я поехал на съемки. Это в окрестностях поселка Багаево, в семнадцати километрах от Тарасова. Живописнейшие места, я вам скажу. Одно плохо: снега нет. Ну ничего – синоптики не обещали обильного выпадения осадков, значит, все сбудется с точностью до наоборот. Кстати, вот тебе ключи от машины. Пока ты состоишь на должности моей супруги, будешь ездить на ней. Синяя «Хендэй Соната», стоит на платной стоянке возле городского парка.

– Ясно, – кивнула я.

Эллер наклонился к моему уху и прошептал:

– А со своей ролью ты сегодня справилась великолепно. Знаешь, ты так изображала Алину, что была лучшей Алиной, чем она сама. Старик аж глаза выкатил, когда ты выдала ему свою тираду. Так что самозванкой ты не прослывешь. Зерна упали на подготовленную почву.

«Опять красивые слова», – с тоской подумала я.

На сем Леонард Леонтьевич изволил отбыть. Я же направилась в роскошный косметический салон «Эрика», чуть ли не самый дорогой в городе, находящийся прямо напротив дома Бориса Оттобальдовича.

Тут меня приняли так, как, верно, принимали бы английскую королеву, прибудь она вдруг сюда. Рослый охранник немедленно поднял трубку внутренней связи, и через минуту ко мне вышла толстая румяная армянка, которая, как оказалось, и являлась владелицей косметического салона «Эрика». Ее так и звали – Эрика Варданян. Госпожа Варданян чрезвычайно любезно и безо всякого акцента осведомилась, какие бы услуги мне хотелось получить сегодня.

– Наверное, после Австрии у нас тебе покажется не очень, дорогая Алиночка, но не обессудь – чем богаты, тем и рады.

Ну, решительно весь город в курсе, что Алина Борисовна Эллер ездила в Австрию на горнолыжный курорт и, что самое существенное, вернулась обратно.

– Эрика, ты, значит, того… меня по полной программе обработай, – небрежно, с изрядной долей фамильярности кивнула я. – После курорта я немного… пооблезла, что ли. Все-таки высокогорье. В общем, сделай меня такой, какая я была полгода назад.

– Так это ж волосы красить надо! – отозвалась она. – А ты сама говорила, что у тебя проблемы с волосами.

– Это я пошутила. И вообще, Эрика, какая-то я бледная стала, правда?

Она пристально взглянула на меня и сказала:

– Да, наоборот, хорошо. А то ты как-то раз в солярии заснула, потом тебя негры чуть ли не за свою принимали. А сейчас у тебя кожа… нежнее, что ли, стала. Ну-ка… да-а-а! – протянула она, разглядывая мою руку. – Ты, Алинка, как – то… изящнее стала. Будто тебя в загранке отрихтовали.

«Выражается, как браток, – подумала я. – «Отрихтовали». Впрочем, наверное, у нее муженек состоит в какой-нибудь веселой бригаде армянского розлива. По крайней мере, об авторитете по фамилии Варданян слыхать приходилось».

– Только, Алиночка, терпение. Если тебе все процедуры проходить, то ведь на это несколько часов потребуется. А ты у нас горячая, в прошлый раз массажистку чуть не прибила. У нее потом руки дрожали, пришлось уволить.

– Да ну! – непринужденно воскликнула я, чувствуя, что роль Алины Эллер удается мне все больше и больше. – Значит, из-за меня девчонку турнули? Это непорядок.

– Нет, ну если хочешь, вернем, – сказала Эрика, пожимая плечами. – Только ведь ты сама в прошлый раз кричала, чтобы ее уволили, потому что она тебе, видите ли, плечика не так пальцем коснулась.

«А Алина, кажется, действительно стерва, – подумала я. – Плечико, ишь ты!..»

* * *

Процедуры в самом деле заняли около пяти часов. Впрочем, не могу сказать, что это меня сильно утомило: любая женщина, лишь раз побывавшая в салоне хотя бы средней руки, поймет меня. Качают в них права только перекормленные жены и родственницы «новых русских». А я некапризна. Так что, выйдя из салона, я чувствовала себя как бы заново рожденной. Состояние это не омрачала даже выписанная за услуги круглая сумма. Платила-то я ее из кармана Эллера. Почему бы и нет?

Когда я вышла на улицу, оказалось, что уже почти стемнело. Шел густой снег. Леонард Леонтьевич оказался прав, поставив под сомнение точность прогноза синоптиков. Сразу потеплело, я даже сняла шапку, подставив легкому ветерку и крупным прохладным снежинкам свое свежее, только что из-под кремов и косметических масок, лицо и легкие, приятно шелковистые волосы, обретшие новый, более глубокий по сравнению с прежним оттенок. В салоне «Эрика» знали толк в своем деле.

До городского парка я решила дойти пешком. Благо до него было всего несколько кварталов по центральным улицам города, да и погода, как я уже говорила, располагала. Решение невероятное, скажем, для москвички, только что вышедшей из салона, но здесь, в провинции, все немного по-другому. В Москве или Питере я, уж конечно, не пошла бы пешком и не воспользовалась бы метро – обязательно взяла бы как минимум такси. В Тарасове же совсем другие масштабы и совсем другие нравы.

Быть может, с точки зрения Алины, идти пешком из салона и было глупостью или несторожностью. Но я-то знала, что такое ловля на живца. Если за мной следят, то тем лучше. Раньше вскроем ситуацию. Тем более что легкий и незаметный бронежилет, в который я сегодня облачилась, вполне защитит меня от пули, если вдруг неизвестный мне враг вздумает форсировать события.

Снег валил, густой и уютный. Но не все прохожие правильно сориентировались: пару раз я видела, как люди не удерживали равновесие и падали – ведь пушистый снег быстро прикрыл ледяные корки на тротуаре.

Один из таких прохожих шлепнулся едва ли не под ноги и чуть меня не сшиб. Я слабо вскрикнула, хотя вовсе и не испугалась, и отскочила. Парень уже поднимался и отряхивал от налипшего снега джинсы и полупальто кепкой, свалившейся с его головы и открывшей довольно длинные темные волосы.

– Простите, девушка, – пробормотал он скороговоркой, – так скользко, что ба-ашку свернуть можно! Я вас не задел?

– Да нет, не задели, – ответила я.

– Ну… конечно! Очки потерял, – выговорил парень, подслеповато щурясь на меня. – Куда-то в снег завалились, теперь точно не найду. Что ж делать-то… Вот беда…

– Да, плохо, – посочувствовала я.

– Девушка, простите, а не могли бы вы мне помочь? Они тут где-то рядом, только я ни хре… ничего не вижу. Они куда-то вот сюда упали. Пошарьте в снегу, если вам не сложно.

– Да ради бога, – сказала я, – только мне кажется, молодой человек, что вам придется заказывать в магазине новые очки. Такой снег… Куда они могли упасть? Я посмотрю, конечно, но вряд ли найду.

Я опустилась на корточки прямо в шубе за несколько тысяч долларов, выданной мне из гардероба Алины, и, сняв перчатку, пошарила в снегу.

– Нет? – время от времени спрашивал неловкий молодой человек.

– Нет, – отвечала я.

– Девушка, простите ради бога, просто… такая ситуация… Я без очков действительно ничего не вижу. Вы не могли бы, извините, тут недалеко… довести меня до «Оптики»? Я закажу себе новые очки, там их делают за пятнадцать минут. Просто я вслепую сейчас свалюсь раз пять и что-нибудь себе точно сломаю. Тем более что где-то тут поблизости вскрыли теплотрассу, и сейчас там такие траншеи, как, наверное, в сорок первом под Москвой. Если вы не желаете моей смерти…

Заключительная фраза была сказана таким тоном, что я едва сдержала смех.

– Ну хорошо. Где она, ваша «Оптика»?

– Да тут, на углу, – выговорил парень. – Проклятое зрение! С первого класса так вот получилось…

– Плохо, – снова высказала я соболезнование, – впрочем, сейчас все лечат. Сделали бы себе операцию на хрусталик, и все дела.

– Так это ж дорого, моей зарплаты не хватит.

Оставшийся путь мы преодолели в молчании, если не считать бормотания моего спутника, недовольного тем, что с ним случилось.

На перекрестке он снова повалился, поскользнувшись, и ко всему прочему увлек меня за собой на землю. Произошло это в метре от черного джипа, и потому меня не удивило, когда в машине приоткрылось окно и чей-то голос спросил:

– Падаете? Помочь?

– Нет уж, спасибо, – пробормотала я, пытаясь встать из-под своего подопечного и загребая пригоршни снега, – я тут уже одному помогла.

– Нет, все-таки помогу.

Я начала поднимать голову, но тут вдруг что-то коротко ударило меня в шею. Удар был несильным, но коварным: снег перед глазами сгустился до пугающей черноты, и я ткнулась лицом во что-то горячее, обжигающее. Горячим и обжигающим, как я поняла, оказался снег. Кожа слабо различает горячее и холодное при пограничных состояниях организма, то есть в состояниях болевого шока или иного вида экстремального самочувствия. И я даже не заметила, что на пару минут отключилась.