Текст книги "Подвенечное платье цвета крови"

Глава 2

На следующий день с утра я позвонила по номеру телефона, указанному в визитке. Мне ответил приятный мужской голос:

– Корольков слушает.

– Юрий Геннадьевич? Вас беспокоит частный детектив Татьяна Иванова. Вашу визитку мне дал лейтенант Мельников…

Услышав эту фамилию, собеседник обрадовался:

– Да, да, я готов встретиться с вами. Где и когда вам будет удобно?…

– А вы сейчас в Тарасове?

– Да, по счастливому стечению обстоятельств сейчас я нахожусь именно здесь, но завтра уезжаю в Пензу. Поэтому хотелось бы не откладывать нашу встречу…

Через час мы с ним сидели в кафе. Корольков оказался довольно-таки приятным молодым человеком с открытым лицом и умными голубыми глазами. Он смотрел на меня с большой надеждой.

– Татьяна… простите, как вас по батюшке?

– Давайте обойдемся без моего батюшки. Зовите меня просто Татьяна, мне так удобнее.

– Что ж, я согласен. Но тогда уж и вы сделайте мне одолжение и зовите меня просто Юрием.

В это время к нам подошел официант:

– Что будете заказывать?

Юрий посмотрел на меня вопросительно.

– Эспрессо, мороженое и виноградный сок, – сказала я.

– Мне то же самое, но без сока.

Официант удалился.

– Я, кажется, должен дать вам задаток? – Юрий потянулся к бумажнику.

– Давайте сначала поговорим, – предложила я. – Хотелось бы знать кое-какие обстоятельства дела.

– Какие именно?

– Например, вы часто приезжаете в наш город?

Юрий удивленно вскинул брови:

– А какое это имеет отношение…

– Дело в том, что если вы бывали у вашей мамы редко, то, скорее всего, не в курсе всех ее дел.

– Что вы, Татьяна! Как раз наоборот. Но, собственно, и дел-то у мамы особых не было – сами понимаете, женщине почти пятьдесят, муж умер, сын в другом городе. Что у нее осталось? Работа и кошка.

– А на фабрике она ни с кем не конфликтовала? Может, она вам рассказывала, что, например, заметила там что-то такое… необычное?

– Мама вообще ни с кем не конфликтовала. Она была человеком уравновешенным и… Господи! Почему мы говорим о ней в прошедшем времени?!

Юрий прикрыл глаза и посидел так несколько мгновений.

– Извините, – сказал он, взяв себя в руки.

В это время принесли наш заказ, и мы принялись потягивать кофе, заедая его мороженым.

– Юрий, расскажите мне о вашей маме все, что можете. И, пожалуйста, вспомните, может, она все-таки что-то говорила о работе, о своих подругах с фабрики, о начальстве?

– Я начну с того, что, похоронив два года назад отца, мама долго переживала и плакала. Еще бы, они прожили почти тридцать лет, притом жили очень хорошо, практически не ругаясь. А тут – внезапно папина болезнь, больницы, врачи, бесконечные процедуры, лекарства… Мама от переживаний сильно похудела и начала мучиться головными болями. Потом – смерть… Мне еле удалось уговорить ее съездить в Пензу к сестрам и хоть немного развеяться. А когда она вернулась в Тарасов, то с головой ушла в работу. Освоила несколько новых операций, оставалась по просьбе мастера на сверхурочные. Я часто звонил ей, а когда приезжал сюда по делам, то старался как можно больше времени проводить с ней. И постепенно она отошла, свыклась с горем, стала даже изредка ходить с подругами в кино. Думаю, в этом еще помогла ей кошка Фенечка. Это такое ласковое и нежное существо! Когда ей сделали операцию по стерилизации, она долго болела, и мама так ухаживала за ней! Она рассказывала мне по телефону: «Фенечка сегодня плохо кушала свой «Китикет»… У Фенечки проблемы со стулом… Мы с Фенечкой вчера гуляли целый час…» Она носилась с питомицей, словно с ребенком. Ну не смешно?!

– Что? То, что ваша мама так привязалась к кошке? А кого еще ей было любить и пестовать? Муж умер, сын далеко… Женщина устроена так, что ей необходимо постоянно о ком-то заботиться. Если бы у нее были внуки…

– Да, да, мама тоже намекала мне на это, да что там намекала! Говорила в открытую, но я все отнекивался. У меня бизнес, сейчас вот фирму расширяем… Я не могу даже завести девушку. Верите, Татьяна, просто некогда! Я ведь не один: у меня есть партнеры…

Я покосилась на моего собеседника. Какие мы деловые, черт возьми! Не то что собачку или там кошку, даже девушку ему завести некогда! Бедненький бизнесмен…

– Значит, о фабрике ваша мама ничего не рассказывала…

Юрий пожал плечами. Он расстегнул свою черную куртку – от выпитого кофе ему стало жарко. Внизу оказался синий джемпер.

– А вы, Татьяна, думаете, что причина исчезновения женщин связана с фабрикой?

– Я пока ничего не думаю, я собираю факты.

– А от меня требуется дать вам задаток?

Я кивнула. Люблю понятливых клиентов, которым не надо объяснять, что аванс – вещь в моем деле необходимая. Юрий достал из кармана солидных размеров бумажник.

– Ваша ставка…

– Двести долларов в день.

Он не выразил удивления, как некоторые клиенты, молча отсчитал несколько новеньких купюр и положил на стол. Я убрала их в свой кошелек. Ну вот, теперь мне работать будет намного приятнее да и жить веселее.

– Я подготовлю договор…

Юрий только рукой махнул:

– Да бог с ним, не это главное… Татьяна, а вы можете гарантировать, что найдете мою мать?

– Ее или ее тело, – я выразительно посмотрела на Юрия, – но найду обязательно.

– Интересно. А в полиции мне сказали, что практически нет никакой надежды найти маму живой.

– Я тоже не дам вам такой гарантии. Дело в том, что полицейские опираются на свой опыт: если человека не нашли живым в первые два дня, то вероятность этого практически ничтожна…

– Черт! – Юрий нервно взъерошил свои русые волосы.

– …а в вашем случае, когда женщина отсутствует почти полгода… шансов совсем мало… И я хочу сразу предупредить: вы должны быть готовы ко всему.

– Понимаю, конечно. Да, не уберег я мать, не уберег… Ведь сколько раз звал к себе в Пензу! Там и сестры ее живут, тетя Лида и тетя Валя, и пятеро племянников. Так нет! Уперлась: я здесь родилась, здесь моя квартира, мои подруги, здесь могила мужа, работа, наконец…

Корольков снова взъерошил волосы.

– Вы и не могли ее уберечь. Как можно предугадать, где именно с человеком случится несчастье? Или у вас в Пензе не бывает ничего подобного?

Юрий тоскливо посмотрел в свою пустую чашку.

– Татьяна, вы еще кофе будете?

Я кивнула. Корольков подозвал официанта и заказал два кофе. В ожидании его мы продолжили беседу:

– Юрий, а когда вы виделись с матерью в последний раз? Или общались по телефону?

– Да, мы именно разговаривали.

– О чем, если не секрет?

Собеседник смутился:

– Гм… Татьяна, а я могу не отвечать на этот вопрос?

– Можете, разумеется. Частный сыщик тем и хорош, что на его вопросы можно не отвечать. Я же не полицейский и не могу заставить вас… Но сами подумайте: чем меньше я буду знать о вашей матушке, тем труднее мне будет найти ее.

– Но это… как бы сказать? В общем, это личное и не имеет отношения к пропаже мамы.

– Юрий, давайте я сама буду решать, имеет это отношение к нашему делу или нет. У меня незапятнанная репутация ищейки, и я не собираюсь ее портить. Если уж я взялась искать вашу маму, то найду ее обязательно, независимо от того, будете вы мне помогать или нет. Но если будете, я сделаю это намного быстрее. Что же касается ваших личных тайн, вы можете быть абсолютно уверены: разглашать их кому бы то ни было я не собираюсь даже под пытками. Поэтому советую все-таки быть со мной как можно более откровенным. Итак, о чем вы говорили с матерью… кстати, когда?

– Буквально за пару дней до ее исчезновения. Я позвонил ей вечером, у нее была первая смена, и в семь вечера она была дома. Мы поговорили о Фенечке – святое дело! Кошку в тот день угораздило разбить цветочный горшок, и мама минут пять сокрушалась о том, что она стала очень упрямой: мама не разрешала ей сидеть на окне, а Фенечка просто жить не могла без того, чтобы не полюбоваться воробьями на дереве. Потом мама начала меня, как обычно, сватать.

– Сватать? – переспросила я. – За кого?

– За кого-нибудь. У нее в последнее время была навязчивая идея – женить меня во что бы то ни стало! Она говорила: «Юра, тебе уже тридцать, тебе давно пора иметь семью и детей! Когда уже наконец я буду нянчить внуков?» Я увиливал как мог, но она постоянно возвращалась к этой теме. Она говорила, что папа женился на ней сразу после армии. Она ждала его. Ему тогда было двадцать, а ей восемнадцать. А через год у них родился я… В общем, мама горела желанием видеть меня семейным человеком, возиться с внуками и поэтому готова была женить меня чуть ли не на первой встречной.

– А вы были против? – улыбнулась я.

– Да не то чтобы против, просто я считаю, что жениться надо по любви, а не потому, что маме так хочется. Или я не прав?

Я пожала плечами:

– У каждого свои взгляды на подобные вещи. А еще о чем вы говорили?

– Да так… О погоде и природе… Да ни о чем, собственно. Мне главное было знать, как мама себя чувствует, что она здорова. Я тогда немного обиделся на нее: опять, мол, она со своей женитьбой! Раз мама так мне ее навязывает, буду звонить ей реже. И вот нате вам, пожалуйста!..

Юрий вздохнул и отодвинул от себя пустую чашку.

– Однако здесь варят хороший кофе.

– И мороженое здесь очень вкусное… Ну что ж, Юрий, я готова приступить к поиску вашей мамы. Вы можете позванивать мне и справляться, как идут дела. А я, в свою очередь, буду обращаться к вам, если появятся вопросы.

– Да, конечно! В любое время дня и ночи.

– Вот моя визитка, здесь номера обоих телефонов… Вы когда уезжаете в Пензу?

– Скорее всего, завтра после обеда или послезавтра утром.

– Ну что, пойдемте?

Мы вышли на улицу и остановились около моей машины. Я заметила, что Юрий грустно смотрит на меня, как будто хочет что-то сказать, но не решается.

– Вы, кажется, хотите о чем-то спросить?

– Да. Я хотел сказать… Татьяна, очень вас прошу: найдите маму. И тетки мои, ее сестры, очень хотят. Если уж она погибла, так мы хоть похороним ее по-человечески и будем ходить на могилу. А то почти полгода – и никаких известий! Жива ли, нет ли? Неизвестность – это хуже всего…

– Да, я вас понимаю. Вы не переживайте, Юрий, я обязательно найду вашу маму, я же обещала.

Мы попрощались, и я села в свою машину. Я видела в зеркало заднего вида, как Юрий тоже сел в автомобиль, темно-зеленый «Мицубиси Лансер», и укатил в направлении центра. А я достала из сумки мобильный и набрала номер Мельникова.

– Андрюш, ты у нас где?

– Я у вас у себя в отделении.

– Я подскочу ненадолго?

– Ну, подскочи, только не очень высоко.

Так, мой друг шутит. Значит, настроение у него не очень. Что ж, нам, бедным сыщикам, деваться некуда, ехать к нему все равно придется: надо же как-то собирать информацию. Теперь, когда аванс за расследование получен, это дело уже не кажется мне скучным. В самом деле, кто знает, как все повернется?! Может, исчезновение мотористок выведет меня на банду похитителей или наркодилеров? А может, дамочек давно разобрали на органы и я выйду на след подпольной частной клиники по пересадке органов? А может, их украли с целью суррогатного материнства, чтобы не платить им денег? В неволе они и так родят, куда денутся?! А может…

Я завела машину и, развернувшись, отправилась в Андрюшино отделение полиции.

Он, как всегда, сидел за столом, заваленном бумагами. Напротив сидел еще один лейтенант. Все в отделении звали его Гоголь, потому что имя-отчество у него было Николай Васильевич. Гоголь тоже закопался в своих бумагах, что-то старательно выискивая. Я, предварительно постучавшись, вошла.

– Привет господам офицерам!

– Привет доблестным труженикам частного сыска, – Мельников кивнул на стул, что стоял напротив его стола, – приземляйся.

Да, здесь избегали слова «садиться». Говорили как угодно: присаживайся, падай, приземляйся, пристуливайся, но только не садись. Я опустилась на потертое матерчатое неопределенного цвета сиденье и закинула ногу на ногу. Мельников смотрел на меня и ждал, что я ему скажу.

– Уже появилась идея? – наконец спросил он. – Догадалась, кто похитил всех наших швей-мотористок?

– Какой ты быстрый, Андрюша! Сам-то сколько ломал голову над этим делом?

– Не злорадствуй, недолго, – успокоил меня Андрей, – всего-то месяц! Мне дали это дело после того, как исчезла третья дамочка, та, что похожа на Бабу Ягу. После второй пропажи два дела было решено объединить, и им какое-то время занимался другой отдел. Но после третьей в умную голову руководства пришла светлая идея передать эти дела нашему отделу.

– Ну, раз ты занимался им целый месяц, значит, многое успел проверить, с людьми поговорить…

– Успел, Тань, успел. Тебе, конечно же, нужен список знакомых, родственников и собуты… э-э… сослуживцев?

– В корень зришь! Прямо как Козьма Прутков.

– Сейчас будут тебе списки. – Мельников снова принялся рыться в бумагах.

– А маменькиного сыночка вы проверяли? – спросила я.

– Ты имеешь в виду Королькова? Само собой. Он в тот день был в Пензе, и этому нашлось с десяток свидетелей. Его видели в офисе, банке, а вечером он ужинал у одной из своих тетушек. Кстати, там в это же время был один из его двоюродных братьев со своим шестилетним сыном. Так что наш Корольков чист, аки младенец!

В это время зазвонил телефон на столе Гоголя, и он поднял трубку:

– Горелов слушает… Что?.. Заключение готово? И что там?.. Отравление?.. Нет, не надо присылать, я сам приеду! Уже выхожу…

Гоголь положил трубку, встал и начал надевать куртку:

– Андрей, я – в морг! Готово заключение по трупу Померанцева. Оттуда проеду на кладбище, осмотрю могилы, с которых ночью были похищены памятники. Если что – я на связи.

– Давай, – кивнул Андрей и снова углубился в документы.

Гоголь вышел из кабинета. В это время Мельников откуда-то извлек довольно толстую папку.

– Так, здесь – список знакомых всех трех потеряшек. Я знал, что именно тебе понадобится, и подготовил… Даю тебе копии, так что можешь забирать совсем.

Андрей положил папку передо мной на стол.

– А если в двух словах, что конкретно говорят окружавшие женщин люди? – спросила я.

– Говорят, что они были добрыми и отзывчивыми, со всех сторон положительными, хорошими мастерами своего дела, и все в том же духе. Мужьям (у кого они были) не изменяли, в запои не уходили. «С товарищами по работе поддерживали ровные дружеские отношения», как сказано в характеристиках. С соседями по лестничной клетке здоровались. Кое-кто даже вел на фабрике общественную работу.

– Умереть – не встать! И это в наше-то время!

– Да, я сам удивился, но именно так написано в характеристиках.

– Что, стенгазету рисовали? Или участвовали в художественной самодеятельности?

– Насчет стенгазеты не скажу, а в субботниках участвовали, это точно. И еще: ты угадала, Тань. Одна из женщин, Королькова, участвовала в концертных программах, которые устраивались на фабрике по праздникам.

– Ого! И что же она пела?

– Она обожала любимые народом песни, ну… сейчас… где это у меня?..

Мельников порылся в своих записях, извлек на свет божий какой-то лист и прочитал:

– Ага, вот! «Ромашки спрятались, поникли лютики», «Каким ты был, таким остался», «Расцвела под окошком…», ну и тому подобное старье. Одним словом, тетки пятидесяти-шестидесяти лет просто рыдали от умиления.

– Что, так хорошо пела?

– Да, говорят, голос у нее был приятный и манера исполнения душевная.

– Хорошо, приму это к сведению. Андрюш, а потеряшки наши были знакомы между собой?

Едва мой друг открыл рот, чтобы ответить, как зазвонил телефон. Он поднял трубку:

– Мельников слушает… Николая Васильевича? Гоголь в морге. Потом поедет на кладбище… Какие шутки? Я вам серьезно говорю: он в морге!.. С ним – ничего… Ну, раз он в морге, значит, с ним все в порядке!.. Да кто шутит-то?!. Черт!..

Андрей положил трубку:

– Странные люди! Им говоришь правду, а они: «Что за шутки, что за шутки?!.» Что ты спросила, Тань? А! Были ли потеряшки знакомы между собой? Были, конечно. Нет, они не дружили и не крестили вместе детей. Ну, про детей, это я так, к слову… Но сама подумай: они работали на одной маленькой фабрике, там – я узнавал – всего-то человек сто с небольшим работает. Конечно, все друг друга знают, если уж не по именам, то в лицо – это точно! Они там в обеденный перерыв в одну столовую ходят, а столовка небольшая, больше на буфет похожа, я видел. В очереди за зарплатой в одном тамбуре перед кассой стоят. Фотография Корольковой вообще на Доске почета висела: все-таки тридцать лет безупречного труда на одном месте!..

– Андрюш, я все пытаюсь понять, что у них еще было общего, кроме места работы, – сказала я.

– Не пытайся: ничего не было. Ни родственницами, ни подругами, ни соседками они не были. В самодеятельности пела только одна, две другие наши потеряшки, по словам родственников, могли разве что спеть и сплясать на семейном застолье. У руководства фабрики к ним никаких претензий не было…

– Но тогда их похитили именно как швей.

– Да? И кому они понадобились? На фабрике царит паника: женщины отказываются выходить работать в вечернюю смену. Оно и понятно: кому охота быть следующей похищенной! Пока только рекомендовано всем женщинам ходить не иначе как втроем. Те, кому в одну сторону, на проходной собираются в небольшие группы и так и идут до самого дома, а там их родственники встречают… В общем, все серьезно, и надо поскорее это разрулить: найти самих женщин или хотя бы их тела, чтобы родственники могли предать их земле.

– Андрюша, а тебе не кажется странным, что они пропадали в порядке уменьшения возраста? Каждая следующая была моложе предыдущей.

– Да думал я над этим, Тань, думал!

– И что?

– Ничего! Объяснить это я пока не могу. У пропавших швей было общим то, что каждая из них шла до остановки транспорта одна. Заметь: женщины, которые шли парами либо группами, не пропадали.

– Андрюш, это значит, что преступник выбирал именно одиночек. Значит, он похищал наугад – не важно кого, лишь бы шла одна. А уменьшение возраста похищенных – это так… совпадение.

– Похоже, что да. Но проверить надо все версии.

– А все – это какие? Огласите весь список, пожалуйста!

– Ну вот, например, мне очень не понравилась мастер цеха, в котором работали две из пропавших женщин – Королькова и Овчаренко.

– Что за мастер?

– Лукошкина Анна Ивановна, тридцати девяти лет, мастер цеха легкого женского платья.

– Так. И чем именно тебе не понравилась эта Лукошкина?

– Да какая-то очень уж подозрительная тетка.

– Чем именно подозрительная?

– У нее глазки бегают.

– Куда?

– Туда-сюда, туда-сюда…

Я посмотрела на Мельникова внимательно.

– Бегают? – переспросила я.

– Бегают, бегают, – подтвердил он, – сам видел. И вообще, она явно испугалась, когда я сказал, откуда я.

– А чего ей пугаться, мастеру цеха?

– Вот и я подумал. О своих работницах она отозвалась хорошо, нормальные, мол, они и все такое… Но страх в ее глазах все-таки был.

– Ты ее, разумеется, проверил?

– Насколько смог. Узнал все, что только было можно.

– Ну и… Андрюш, ты уж давай выкладывай все до конца. Все-таки одно дело делаем.

– Да не переживай ты, не собираюсь я от тебя что-то скрывать! Только ничего особенного мне узнать не удалось. Тетка как тетка, разведена, двое детей. Не привлекалась, не замечена, не состояла… Ну, в общем, понятно.

– Что именно тебе понятно?

– Не она похитила своих швей. Ни с одной из них она в конфликте не была. Что им было делить?!

– А вот это мы и проверим. Для очистки совести.

– Давай, мать, вперед! Не забудь потом поделиться своими наблюдениями… Кстати, хочешь посмотреть их фотографии?

Мельников достал из бумажного конверта несколько снимков, протянул мне. Я начала рассматривать лица женщин. На обратной стороне было написано карандашом: «Королькова Мария Федоровна», «Бейбулатова Ольга Геннадьевна», «Овчаренко Алла Яновна». Женщины как женщины, ну разве что последняя действительно не может претендовать на звание «мисс Тарасов». Я вернула фотографии Андрею.

В это время снова зазвонил телефон. Мельников поднял трубку:

– Алло!.. Да в морге он, в морге! И с ним все в порядке. Потом он отправляется на кладбище… Как зачем? Там памятники украли… Не ограды, а памятники!.. А я откуда знаю, зачем? Вот Гоголь и поехал туда, чтобы это выяснить…

Я неторопливо шла по длинному коридору полицейского участка. Лукошкина Анна Ивановна… «Ни с одной из них она в конфликте не была. Что им было делить?!.» Эх, Андрюша! Не знаешь ты женщин. Уж кто-кто, а они всегда найдут что поделить!

Глава 3

Швейная фабрика в нашем городе находилась на одной из центральных улиц, в старинном здании из красного кирпича. Кажется, его построили еще в девятнадцатом веке. На проходной я показала свои корочки частного сыщика и объяснила вахтерше, огромной тетке неопределенного возраста в черной форме охранника, что иду к директору фабрики. Мне милостиво разрешили пройти на территорию, предварительно переписав все мои данные в какой-то потрепанный журнал. Я шла по двору фабрики, рассматривая два корпуса и современную пристройку, на которой висела большая вывеска – «Столовая». Рядом еще одна, поскромнее, – «Дирекция». Я направилась к двери с этой вывеской.

Директор оказался пожилым мужчиной с уставшим взглядом. Он представился Андреем Ерофеевичем.

– И чего вы от меня хотите? – немного раздраженно спросил он, посмотрев мои документы.

– По просьбе клиента, сына одной из ваших пропавших работниц, я веду частное расследование исчезновения женщин. Мне просто необходимо опросить работниц цеха, где трудились Королькова, Бейбулатова и Овчаренко.

– Вы что же, надеетесь их найти? – В голосе мужчины явно звучало сомнение.

– Вообще-то да. А что?

– Да так… Если уж полиция не смогла этого сделать! Все-таки со дня пропажи Корольковой прошло почти полгода… М-да… Полиция тут тоже ходила, расспрашивала, осматривала…

– Полиция – это не показатель, – сказала я с некоторым вызовом. – Поверьте, Андрей Ерофеевич, мне приходилось раскрывать такие преступления, которые с сожалением объявлялись «висяками».

– Что вы говорите! – Директор вдруг проявил ко мне интерес. – Вы раскрывали?.. И находили пропавших? И много?

– Приходилось и пропавших находить, – ответила я уклончиво.

– Скажите, а вы могли бы найти… собаку?

– Собаку? – переспросила я, не веря своим ушам. – Какую собаку?

– Обыкновенную. Черный лабрадор. Мы зовем его Уголек. На самом деле у него другое имя – длинное и сложное, сами понимаете, родословная… Но для нас он просто Уголек.

– Так у вас пропала собака?

– Да, – тяжело вздохнул директор и похрустел сжатыми пальцами.

– Извините, Андрей Ерофеевич, – сказала я как можно вежливее, – но угольков искать я не умею.

– Но собаку-то найти, наверное, гораздо проще, чем человека!

Ага, вот сейчас все брошу и пойду искать твою собаку! Если это так просто, иди и найди ее сам.

– Видите ли, в поисках животных есть своя специфика… – начала я, но директор только рукой махнул:

– Ладно, чего уж там! Все ясно: не найдем мы нашего Уголька!

Он вздохнул и опустил голову. В выражении его лица читалась неподдельная скорбь.

– Мы еще как-нибудь пережили бы его пропажу, а вот внук… Ему шесть лет, и ему не объяснишь, что взрослые умные дяди не могут найти какую-то там собаку… Мальчишка просто покой потерял, не спит, плохо ест, плачет…

– А давно пес пропал-то? – спросила я больше из сочувствия.

– Да примерно месяц назад. Я с ним в тот день гулять вышел поздно: с документами сидел, никак не мог… Впрочем, вам это неинтересно. Так вот. Внук уже спать лег, не дождался меня, бабушка его в начале десятого укладывает. Вообще-то мы втроем всегда гулять ходили, часов в восемь – в половине девятого. Так вот, вышел я с Угольком (мы здесь недалеко живем, буквально в двух кварталах). Он все бегал, бегал вокруг меня, а потом вдруг пропал… Я его часа три искал, звал, думал, прибежит…

– Поверьте, я очень вам сочувствую, Андрей Ерофеевич, но искать собак мне, честно говоря, не приходилось. И мне пора. Извините.

Я встала.

– Да, да… Я понимаю, вы заняты очень важным делом: поиском женщин…

Директор опустил голову и углубился в чтение какого-то документа, лежащего перед ним на столе. Я тихо вышла в приемную.

Путь мой лежал в тот корпус, над высокой железной дверью которого красовалась вывеска «Цех легкого женского платья». Тот, где работали две из пропавших женщин – Королькова и Овчаренко, и где мастером числилась та самая Лукошкина Анна Ивановна, у которой, по словам Мельникова, бегали глаза. У первой же встречной девушки в косынке, под которую она тщательно убрала волосы, я спросила, можно ли поговорить с ней.

– А вы кто? – уточнила бдительная швея.

Пришлось объяснить, кто я и зачем пришла на фабрику.

– Поговорить-то можно, – сморщила она курносый веснушчатый носик и посмотрела на часы, – только не сейчас. Я в туалет выскочила ненадолго и парню позвонить. Но у меня это… обед через полчаса, тогда в столовке и поговорим. Лады?

– Лады, – кивнула я, – только скажите, как вас зовут?

– Люба.

Девчонка убежала, а я пошла по широкому коридору, рассматривая большие рулоны ткани, наваленные горой на невысоком деревянном помосте. Они были пестрые и однотонные – будущие платья и блузки. Я подошла к двери цеха и, приоткрыв, заглянула внутрь. Здесь находилось несколько десятков швейных машин, за которыми сидели женщины. Работающая техника издавала невыносимый, как мне показалось, шум. Ближайшая ко мне женщина подняла глаза и посмотрела на меня, но тут же опустила их на цветастое изделие, которое быстро выползало у нее из-под иглы. И как в такой обстановке разговаривать с людьми? Может, действительно, дождаться перерыва на обед и поговорить в столовой? Все-таки там тишина и более располагающая атмосфера.

– Это чего это вы тут высматриваете, а?! – Грозный голос заставил меня вздрогнуть и обернуться.

Передо мной стояла, уперев руки в бока, полная дама лет сорока. Первое, что сразу бросалось в глаза, – ее несуразная фигура: большая грудь, плечи и полные руки при довольно узких бедрах и тонких ногах. Она была похожа на перевернутую грушу: вверху у нее все было большое и полное, книзу все это сужалось и заканчивалось тонкой «плодоножкой». Ну то есть тонкими щиколотками ног. Дама с нескрываемым подозрением смотрела на меня. Пришлось объяснить, кто я и зачем сюда пожаловала.

– А вы у директора разрешения спросили? – женщина смотрела на меня все еще подозрительно.

– Разумеется! Именно он и посоветовал мне посетить этот цех, – не моргнув глазом соврала я.

– А-а… Ну тогда ладно, идите… – с некоторым разочарованием в голосе сказала дама.

– Простите, а вы кто? – в свою очередь, поинтересовалась я.

– Мастер я, Лукошкина, – недовольно выдала дамочка, и вдруг я заметила, как ее глазки забегали. Туда-сюда, быстро так…

– Анна Ивановна! – обрадовалась я.

– Ну, Анна Ивановна, и что?! Я уже тридцать пять лет Анна Ивановна!

Странно, подумала я, а Мельников, помнится, сказал, что ей тридцать девять.

– Так мне именно с вами необходимо поговорить, Анна Ивановна.

– О чем? Извините, э-э… как вас там? Мне некогда, работать надо. Меня вон… ждут, – кивнула она куда-то в пространство и быстро зашагала по коридору.

– А я вас надолго не задержу, – пообещала я, шагая в ногу с ней.

Дамочка посмотрела на меня с досадой: ну, как, мол, от тебя отвязаться?!

– Ладно, пошли ко мне в кабинет, что ли…

Мы завернули в небольшую комнатку, находящуюся рядом со входом в цех. Анна Ивановна уселась за свой рабочий стол – до того облезлый и обшарпанный, словно был подобран на свалке. На нем лежали кипы бумаг. Лукошкина сложила полные руки, словно школьница на уроке, и уставилась на меня большими карими глазами. Я сделала то же самое – уставилась на нее своими зелеными глазами, при этом я осталась стоять, так как другого стула в каморке не было. Дамочка не выдержала моего взгляда, глазки ее снова забегали.

– Вы того… спрашивайте, чего хотели узнать-то?

– Я насчет пропавших работниц вашего цеха, – я подчеркнуто выделила последние слова.

– А что, я уже все вашим рассказала…

– Вы имеете в виду полицию? – уточнила я. – Смею вам напомнить, что я не оттуда. Я – частный детектив и веду свое собственное расследование.

– А я ничего не знаю, – заверила меня Лукошкина и на всякий случай посмотрела в сторону.

– Но вы же работали вместе с ними. Неужели не заметили ничего подозрительного?

– У меня в цехе работали только две из пропавших – Королькова и Овчаренко. Бейбулатову я знать не знала, она из цеха мужской верхней одежды…

– Я знаю. А что вы можете сказать об их характерах?

– Хорошие у них были характеры, хорошие. Ни с кем не ругались и на работу приходили вовремя.

Анна Ивановна замолчала и уставилась на меня.

– И это все, что вы можете мне сказать о ваших сотрудницах?

– Ну-у… Королькова еще в художественной самодеятельности участвовала. Пела она. Хорошо пела, прямо как Надежда Бабкина. Всем нравилось.

– Пела? Это замечательно. А я вот танцую на досуге… А какой у нее был характер? С кем она дружила или, наоборот, ругалась по-черному? Кстати, к Овчаренко этот вопрос тоже относится.

– Да ни с кем они не ругались. Хорошие они были женщины, вот!

– Так уж и ни с кем? Извините, Анна Ивановна, но что-то мне не особо в это верится. Коллектив женский, а нам, женщинам, всегда есть что делить. Или я не права?

Лукошкина уставилась на меня своими круглыми, как пуговицы, глазами.

– Это вы на что сейчас намекаете? – захлебнувшись от «праведного» негодования, вскричала она.

– Боже меня упаси на что-то намекать! Просто я по опыту знаю, что в женском коллективе…

В этот момент дверь кабинета резко распахнулась, и в нее просунулась какая-то смурная небритая физиономия.

– Нюрк! Эт что же, мне опять машинку Пашуткиной ремонтировать?! Не, ты че, издеваешься надо мной?!

Физиономия непристойно выругалась.

– Да тише ты! – рявкнула Лукошкина и испуганно покосилась в мою сторону.

Только тут небритый заметил меня и смерил оценивающим взглядом.

– Я, конечно, извиняюсь, мадам, – сказал мужичонка невысокого роста в рабочем комбинезоне и бочком протиснулся в кабинет Лукошкиной.

– Иди, Петр Семенович, иди, – с нажимом сказала Анна Ивановна и взглянула на меня.

По всему было видно: ей неприятно, что я оказалась свидетелем этой сцены.

– Не, ну ты че, Нюр… то есть, это… Анна Ванна, ты давай уже разберись с этой Пашуткиной. Я, конечно, извиняюсь, мадам, но это что же получается: она будет без конца машинку ломать, а я – ремонтируй?! Не, я на такое не подписывался! Иди и разберись!

– А что у нее там случилось? – недовольно проворчала мастер.

– Опять приводной ремень порвался, и еще прижимная лапка сломалась.

– Черт! Как она только умудряется эту машинку ломать!.. Петр Семенович, ты давай, того… иди и почини все. Я потом с этой Пашуткиной сама разберусь.

– Нюр… То есть, это… Анна Ванна, я, конечно, извиняюсь, мадам, но так же никаких ремней не напасешься! И лапки у нас закончились.