Текст книги "Дорога длиною в жизнь"

Марина Шпак
Дорога длиною в жизнь

Моим радетелям посвящается

© Шпак М.Е., 2022

1

– Мамка! Мамка! – бежал, смешно размахивая ручонками, чумазый малыш. Круглое личико его было чёрным, то ли от загара, то ли от грязи, а может, от всего сразу Шорты его держались на одной лямке, да и та всё норовила сползти с худенького плечика, и он, пытаясь её удержать, время от времени высоко поднимал согнутый локоть правой руки, безуспешно пытаясь вернуть непослушную лямку на место. Выбежав на крыльцо и не увидев никого в ограде, он, радостно неуклюже подскакивая, перебежал весь огромный двор, поднимая голыми ножонками пыль и распугивая кудахтающих от негодования куриц, нырнул между двумя столбами, оставшимися от истопленного в зимнюю стужу сарая, и оказался в поле, где мать с двумя дочерьми, Лёлей и Валей, окучивали картошку. Причём работали, как, впрочем, и всегда, только мама с Лёлей. Валя же их развлекала: она пела, слегка пританцовывая между цветущим ровными рядами картофелем:

– У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак. Ах, скажите, чьи вы, ах, скажите, чьи вы и зачем, зачем идёте вы сюда? – Её голос, чистый и звонкий, далеко разносился в это раннее летнее утро 1950-го года.

– Небо голубое, луг шумит травою, ты тропу любую выбирай! – весело пела восьмилетняя Валя, и невдомёк было и ей, и сестре Лёле, и маленькому Кольке, и даже матери, что уже меньше, чем через полгода, в конце ноября, всю их жизнь перевернут три пригоршни ржаной муки, унесённые матерью с пекарни, где она тогда работала.

– Это – нам с тобою, всем нам дорогое, это наш родной, родной любимый край! – пела счастливая Валя.

Мать удивлялась: откуда у дочери такой талант? Она не помнила, чтобы в её семье кто-то пел, тем более так! Да и не до песен особо было. Война вот только пять лет как закончилась, голод ещё не отпустил. Ни отца, ни даже похоронки на него они так с войны и не дождались, только странная бумажка – «пропал без вести». Валя тогда не понимала, как это – «без вести» – без весточки что ли, не оповестил никого или как?!

– Мамка! – бежит, запыхавшись, Колька. – Мамка! Там чайник кипит уже горбом!

– Прямо горбом? Ну пошли пить чай, – смеётся мать, и Валя смеётся, громко, звонко.

Она вспомнила, как, года три назад, вися на заборе и по обыкновению, весело напевая, она сама зазывала всех соседей, проходящих мимо её двора:

– Дядь Петь, дядь Вась, заходите, мамка самовар поставила!

«Дядь Петь и дядь Вась» радостно благодарили певунью, но не заходили, знали, что Варвара, мать Вали, как, впрочем, и все в деревне, заваривала «чай» из морковной ботвы. А «дядь Петь» ещё и иной раз достанет из кармана кусочек сахара, обтряхнёт махру и угостит девчушку! А однажды принёс целую сахарную голову! Это они так называли большой прессованный, как камень, кусок сахара. Варвара отнекивалась, не хотела брать, а он говорит:

– Бери! Тебе что ль даю? Детям!

Валя помнит, как мать, держа осторожно, как драгоценность, сахар в ладони левой руки, правой резким движением тупой стороной лезвия ножа дробила эту сахарную голову на кусочки поменьше, чтобы на несколько дней хватило, делала она это неторопливо, очень аккуратно, чтобы не рассыпать ни крошечки. Это называлось «пить чай вприкуску» – кипяток они наливали в блюдечко, макали туда сахарину, причмокивая, обсасывали её и запивали, звучно прихлёбывая, горячим чаем. Вкуснее этого ничего не было!

Валентина и теперь, спустя вот уж семьдесят лет, часто пьёт чай, прихлёбывая из блюдечка, говорит, так вкуснее.

Даже сейчас, сидя за столиком в купе поезда, она заварила себе крепкий чай, хорошенечко сдобрила его молочком.

Это была ею же самой и придуманная когда-то целая чайная церемония: кружка обязательно должна быть с глубоким блюдечком, и с добавлением молока чай обязательно должен был перелиться немножко в блюдечко, нужно было, чтобы кружка была абсолютно полная, с горкой, плюс ко всему должны быть соблюдены все пропорции крепости и цвета чая с молоком! Только у неё получался такой вкусный чай! Когда ещё жив был её муж, Женя, он частенько подшучивал над ней, и как только она отвернётся, тут же отхлёбывал чай из её кружки! О, как она сердилась! Всё, чай был напрочь испорчен! Долить кипятка – чай будет не таким крепким, долить молока – чай будет не таким горячим! Его это забавляло, но был и чисто меркантильный интерес – он знал, что она отдаст этот чай ему, а себе пойдет наколдовывать новый.

2

Под монотонный стук колёс Валентина прихлёбывала горячий чай, подложив под кружку льняную салфетку и слегка придерживая её, чтобы та не скользила по пластиковому столику купе.

Стук вагонных колёс нисколько не казался Вале однообразным, нет. Если внимательно прислушаться, то в этом звуке можно легко уловить практически любую мелодию. Вот и сейчас поезд с лёгкостью аккомпанировал ей: «Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда. А рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся, где ж вы, мои весенние года? Где ж вы, мои весенние года?» – мурлыкала про себя Валя, вспоминая, как она пела эту песню когда-то со сцены её родного деревенского клуба.

Она улыбнулась своим воспоминаниям, пробегающим в её голове, как кадры киноленты.

Пела Валя всегда, сколько себя помнила. Петь для неё всегда считалось так же естественно, как пить, есть, дышать, жить. Никогда не учась в музыкальной школе, абсолютно не зная нотной грамоты, она пела душой, ловила все музыкальные оттенки на слух, и он её никогда не подводил. Все, кто слушал певунью, поражались её несколько грудному глубокому бархатистому голосу с мягким и объёмным тембром. Ноты она брала сразу чисто и точно, а не «подъезжая» к ним, как бы примериваясь.

– Зыкина наша! – с гордостью говорили односельчане.

Жили всегда бедно. Она хорошо помнила эту бревенчатую избу, состоящую из одной большой комнаты, добрую половину которой занимала печь. За печью был небольшой закуток, где, как водится, жил домовой. Маленькая Валя слышала изредка по ночам, как он шуршал, перебирая веточками метлы да покряхтывал. Он, видно, сердился, что метлу опять поставили неправильно – надо было палкой вниз, а веточками кверху, так старики говорили. Валя его не боялась, знала – он добрый, избу оберегает от напастей всяких. У маленького окна стоял огромный стол, больше напоминающий клетку. С трёх сторон стены его были наглухо зашиты фанерой, а центральная часть – узкими рейками, выкрашенными в голубой цвет. Под столом жили куры. Ну как под столом. Чаще они бродили по всей избе, отчаянно кудахтая, когда Валя веником пыталась их вымести летом на улицу, а зимой под стол, в импровизированный курятник. У неё это плохо получалось, куры жили своей жизнью, отдельной от Вали, и вовсе не собирались ей подчиняться.

Да, жили бедно, не было ни патефонов, ни грампластинок, но была чёрная тарелка радио на бревенчатой белёной мелом стене комнаты. О, какое это было счастье – слушать концерты Лидии Руслановой, Марии Мордасовой, Майи Кристалинской, Гелены Великановой, Нины Дорда… Она знала все их песни наизусть.

А потом пришёл ноябрь… Она не понимала, куда и почему увозят маму?

Уткнувшись носом в маленький пятачок, отвоёванный подушечкой указательного пальца и тёплым дыханием у напрочь замороженного оконца, Валя видела, как мать в сопровождении какого-то хмурого неказистого мужичка, ступив на откинутую металлическую подножку, влезла в крытый брезентом кузов грузовика. Машина, дёрнувшись, медленно развернулась, и девчушка увидела сидящую на боковой скамейке съёжившуюся маму. Уже через мгновение брезент тяжело опустился, и грузовик, отчаянно пробуксовывая в глубоком снегу, двинулся вдоль улицы.

Валя изо всех сил пыталась сдержаться, чтобы не напугать маленького Кольку, но у неё ничего не получилось. Сквозь слёзы, всхлипывая всё громче и вздрагивая плечиками, она видела, как машина, в клубах морозного дыма проехав до угла улицы, скрылась за поворотом. Рыдала Валя уже во весь голос. Колька пискляво вторил ей, извиваясь и выдёргиваясь из крепких рук какой-то тётки, всё порываясь куда-то бежать. Только Лёля не плакала, но не потому, что ей не было страшно, нет, она просто не умела.

3

Валя смутно помнила дорогу в детдом. Помнила только, что везли в кабине машины, как она теперь понимала – в полуторке. С тех пор она не может ездить ни на каких машинах, ей становится так плохо, что даже десятиминутная поездка на самом распрекрасном дорогом легковом автомобиле выбивает её из жизни, полдня она потом отлёживается, вся зелёная, пытаясь прийти в себя от слабости и тошноты, только драминой теперь и спасается, выпивая её за полчаса до предполагаемой пытки.

А тогда она, восьмилетняя девчушка, не понимала, куда их везут, зачем, а главное, надолго ли?

Колю определили в приют для малышей, а Лёлю и Валю – в Заиграевский детский дом, в километрах двух-трёх от Коли. Сначала их поместили в так называемый изолятор, отрезали косы, постригли под мальчиков, намазали голову вонючим дустом, повязали косынкой, потом отмыли хозяйственным мылом, переодели в одинаковые кофточки и шаровары (они почему-то называли их финны), а их одежонку сожгли в топке печи.

Лёля, хотя и была старше сестры на целых четыре года, долго сторонилась чужих, смотрела исподлобья и была нелюдимой, Валя же, напротив, перезнакомилась и быстро сдружилась со всеми.

Детский дом представлял собой длинное деревянное двухэтажное здание. В больших комнатах всё было просто, но чисто, тепло и уютно по-домашнему.

А вот на летние каникулы их вывозили в пионерский лагерь! Настоящий! С играми, купанием в пруду и, конечно, песнями у костра!

Прудов для купания было два: отдельно для девочек и мальчиков. Валя «плавала», стоя на одной ноге, активно бултыхая в воде руками и второй свободной ногой, так и не научившись плавать. Винила она во всём змей, которых в ту пору было почему-то очень много. Они свешивались, раскачиваясь, с кустарников и ветвей деревьев и с огромным удовольствием бултыхались в воду, им, видимо, тоже хотелось немного охладиться. Дети же с визгом выскакивали из воды и неслись подальше от пруда. И хоть воспитатели и уговаривали их, что бояться не стоит, что это всего лишь ужики, но где там! Поэтому купаться приходилось поочерёдно со змеями!

С братиком им разрешали видеться нечасто. Она хорошо помнила, как однажды уже в конце следующего лета они с Лёлей шли проведать Кольку по безлюдной степи, крепко держась за руки.

Степь была везде, куда хватало глаз, было уже не очень жарко, лёгкий ветерок, поднимая пыль, играл с перекати-полем. Деревьев не было видно. Сначала они шли, весело болтая, Валя, как всегда, что-то напевала, но, когда они стали приближаться к самому опасному месту, веселье как рукой сняло. Справа то и дело стали появляться невысокие холмы, которых девчонки сторонились и боялись. Поговаривали, что за этими холмами живут бурятские шаманы. Но самое жуткое место было впереди, и по мере приближения к нему страх всё больше охватывал их тщедушные тельца.

Это дерево, вон оно, уже близко. Они старались обойти его как можно дальше. Но всё равно всё было видно и даже слышно. Это было странное дерево, будто живое, сплошь увешанное разноцветными ленточками, танцующими в такт с ветром. И звук, непонятно было от чего, как будто лёгкий звон тысячи маленьких колокольчиков заполнял всё пространство около этого волшебно-сказочного дерева. Зрелище было таинственным и завораживающим, детское любопытство так и тянуло подойти поближе, взять себе хоть одну красивую ленточку, но девчонки в детдоме строго-настрого предупредили, что ни в коем случае этого делать было нельзя – шаманы утащат. Кто такие эти шаманы, как они выглядели – никто из них не знал, но дети ведь всегда придумают, из чего сделать страшилку.

Уже почти приблизившись к этому месту, девчонки, закричав от страха, не сговариваясь, пустились бежать, и всё им казалось, что кто-то их вот-вот догонит и схватит!

Вообще жили они в детдоме вовсе неплохо, кормили их хорошо, никакой «дедовщины» отродясь не было, жили, как говорится, одной семьёй. Спальные комнаты были большие, с кроватями в ряд, как в детском саду. И окна огромные, высокие. Валя очень любила сидеть на подоконнике и петь, представляя себя большой артисткой, подстать Бурлаковой Фросе!

– Выступает народная артистка Советского Союза Валентина Попова! – это она, тёмным летним вечером сидит на широком подоконнике детского дома и, вдохновлённая чудесным свежим августовским яблочным воздухом, поёт во весь голос любимые песни: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…», «Портрет, твой портрет, рабочий паспорт и костюм!»

Да, да, вот именно так: «рабочий паспорт и костюм». Ей, десятилетней детдомовской девчонке, было невдомёк, что слова этой песни она бессовестно переврала и пела как услышала: вместо «…работы Пабло Пикассо» в её «исполнении» был паспорт, причём почему-то рабочий, и костюм. Какой там Пикассо в её послевоенном детстве!

Пение изредка прерывалось на поедание ранеток. Никогда больше она не пробовала таких вкусных пахучих и сладких, как мёд, ранеток, как в этом детдомовском яблочном саду. А может, ей только так казалось, что вкуснее этого лакомства ничего нет на свете. Разве что замороженные зимой кусочки ржаного хлеба.

Не удивляйтесь. В детдоме их вполне неплохо кормили, однако хоть война и не коснулась их напрямую – они не видели смерть от разрывов бомб и не прятались в бомбоубежищах, испытывая панический животный страх от низко летящих самолетов с чёрными крестами, но нищету и голод военного детства они испытали и запомнили навсегда. Поэтому, видимо, на всякий случай, оставляли с ужина нарезанные на ровные квадратики кусочки ржаного хлеба и закапывали их в сугробе, втайне друг от друга. Какое счастье было находить через день-два эти превратившиеся в твёрдый камень на сорокаградусном морозе ломтики и угощать ими подружек. Краешек хлебушка нужно было подержать, немного причмокивая, во рту, и когда он чуть растает, отгрызть от него маленький кусочек, распадающийся во рту на тысячу мелких вкуснючих крошек. А летом они придумывали новое лакомство – кусочек чёрного хлебушка сбрызгивали обильно водой и посыпали сахаром, получались настоящие конфеты! Это очень вкусно, не верите – проверьте!

Её голосом заслушивались все в детдоме – от воспитателей до нянечек, и вот однажды объявили, что повезут её записываться на радио в Улан-Удэ!

Ехать пришлось в кузове ненавистной полуторки, шатающейся из стороны в сторону и подскакивающей на каждом ухабе, поэтому сами понимаете, доехала она в полуобморочном состоянии. И пока подружки с воспитателями гуляли по городу, ходили в музеи и объедались мороженым, Валя полуживая отлёживалась в гостинице, пытаясь прийти в себя. Но не могла она пропустить такое событие, к тому же пение для неё всегда было лучшим лекарством.

Уже вечером была профессиональная запись на Улан-Удэнском радио, где в её сольном исполнении прозвучала песня «Ровесники, ровесницы, мальчишки и девчонки!»

Всё, как она и мечтала когда-то:

– Исполняет детский хор Заиграевского детского дома. Солирует Валентина Попова!

– Вдруг и сейчас где-то в фондах этого радио хранится и мой голос! – подумала она. – Вот бы услышать!

4

В конце лета 1956-го в детдом приехала мама и забрала их.

Полкило муки стоило матери шесть лет колонии, там она и подорвала своё и без того слабое здоровье, стала курить. Валя и запомнила её такой: простой сатиновый халатик, сверху неказистый передничек, а в правом кармашке обязательно пачка папирос и спички.

На хорошую работу маму уже не брали, кое-как устроилась истопником в школу. Лёля оставалась дома на хозяйстве, а Валя с Колей помогали матери, чем могли.

Раз в неделю к школе подъезжал грузовик, привозил дрова, распиленные на полуметровые чурки, сваливал у кособокого крыльца горой, теперь их надо было расколоть на поленья. От тяжеленного колуна мама быстро уставала, и тогда ей на помощь приходил хромоногий школьный сторож дядя Боря. Мальчишки в школе шептались, что одна нога у него вовсе даже деревянная, но девчушка не верила: как это – деревянная?

Валя с Колей носили охапки поленьев и складывали их ровненько под навес сарая. Чтобы полешки не раскатились в разные стороны, а лежали ровной красивой стеной, с обеих сторон по бокам их сдерживали выложенные из тех же поленьев «колодцы».

Вставать приходилось рано, ещё засветло, надо было, чтобы к началу уроков в классных комнатах было уже тепло. Печек было три, по одной на каждые два класса. В общий коридор школы выходили только топки буржуек, а их круглые чёрные до самого потолка бока уходили в стену, захватывая своими нагретыми стенками сразу оба соседних помещения. Получалось, что в каждом классе был свой печной уголок, о который ребятишки грелись на переменках.

Настрогав тонких лучинок для растопки и затопив печи, довольные помощнички шли отмываться от сажи, им ещё нужно было успеть наскоро перекусить и не опоздать к началу своих уроков.

– Полей мне на руки, – просила мама.

– Полено на руки? – не дослушав, уже мчалась куда-то Валя.

– Стой, егоза, куда ты? – смеялась мать.

5

Валентине были очень приятны эти воспоминания, улыбаясь, она допила чай, убрала со стола и потихоньку, опираясь о стену (ей не нравилось ходить с тросточкой), вышла из купе в коридор вагона. Молодые девчонки-попутчицы, к которым она была «прикомандирована» дочерьми на время поездки, весело щебетали о чём-то своём. Одна из них подскочила было, чтобы помочь бабушке, но та легко отмахнулась:

– Ничего, ничего, я сама.

Было жарко, от палящих лучей знойного солнца она прикрыла глаза темными очками, чтобы было более-менее комфортно – после неудачной операции глаза стал раздражать прямой яркий солнечный свет.

Видела она всё хуже, в телевизоре, приглядевшись, могла ещё различать знакомые лица актёров и любимых певцов, читать же совсем не могла – буквы скакали, как живые, напрыгивая друг на друга и даже на другой ряд, и никак не хотели складываться в слова.

А читать она очень любила, они с мужем постоянно выписывали «Роман-газету», журналы «Юность» и «Молодая гвардия» и перечитывали всё от корки до корки. Конечно, брали книги и у знакомых, и в библиотеке. Она очень любила «Последний поклон» Астафьева и частенько пересказывала дочерям наиболее понравившиеся отрывки из романа.

А потом, когда вышла уже на пенсию и появилось свободное время, стала разгадывать кроссворды, и в этом ей не было равных! В «Поле Чудес» она отгадывала слово на первых трёх минутах и очень удивлялась, как можно этого не знать! Хотя в школе, как ей казалось, она училась не очень хорошо. Закончив восьмилетку, поступила в кооперативный техникум, но математика ей давалась с большим трудом, пришлось вернуться в школу в девятый класс.

Больше полувека прошло с момента окончания школы, но она помнила до сих пор много слов и фраз из немецкого, прекрасно разбиралась в географии, а в знании литературы с ней никто не мог тягаться! Она знала наизусть всего Некрасова, Тютчева, Фета, Лермонтова и, конечно, Пушкина, и при каждом удобном, а то и неудобном случае всегда у неё была готова подходящая цитата. Вот вам и послевоенное советское образование.

6

Закончить школу помешала любовь.

– Валька! Валька! – кричала мать. – Иди, твой белобрысый опять пришёл!

Белобрысого звали Женя. Невысокий стройный блондин с голубыми глазами, виртуозный баянист-самоучка, внешне напоминающий то ли Ивана Бровкина, то ли Сергея Есенина, то ли современного актёра Илью Носкова. Молодой шахтёр с образованием в четыре класса обожал читать, обладал абсолютной грамотностью и почерком с вензелями. Они познакомились, когда Валя заканчивала восьмой класс, на одном из многочисленных концертов в местном клубе, куда её постоянно приглашали петь под аккомпанемент баяна. Он был сражён чистотой и силой её голоса, который никак не уживался с её внешностью – непонятно было, откуда в этой хрупкой, точёной фигурке с копной густых, чёрных, как смоль, волос, столько внутренней силищи!

Она до сих пор помнила, какие письма он ей писал, пока она училась в кооперативном техникуме в райцентре. Приезжать часто он не мог, работа не позволяла, но письма писал исправно. Она сначала с трудом разбирала его витиеватый почерк, где буквы были каждая, как картинка, то с верхними, то с нижними вензелями, но приловчилась, ей даже нравилось просто рассматривать листочек письма, содержание которого она знала уже наизусть. Женя потом рассказывал, что в школе очень любил уроки чистописания, причём сначала химическим карандашом, который надо было постоянно слюнявить во рту, от этого кончик языка и губы становились синими и долго не оттирались. Писали сначала на полях газетных полос (бумаги-то лишней не было) и только потом перьевой ручкой, макая аккуратно в чернильницу и делая абсолютно ровные правильные нажимы пером. В конце каждого письма Женя обязательно что-то подрисовывал: то чёртика для настроения, то двух как будто нежно воркующих голубей.

Он вообще любил рисовать. Валя вспомнила, как он быстро и чётко нарисовал её профиль простым карандашом на белёной печке. Лучше же всего у него получались шаржи, к тому же он легко рифмовал к ним подписи. Когда у них уже было три дочки, Женя нарисовал резвого скакуна с развивающейся гривой и пышным хвостом, на нём верхом две лохматые девчонки, сзади бежит, пытаясь их догнать, третья. Подпись под рисунком гласила: «Маринка и Ольга на лошади скачут, Оксанка бежит вслед за ними и плачет!»

«Как жаль, что ничего не удалось сохранить! – подумала она под монотонный стук колёс. – Только в памяти, только в памяти…».

Валентина ещё немножечко постояла у окна, никак не успевая схватить взглядом проплывающие мимо вагона «то берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой», хохотнула про себя, что опять на уме одни песни, и потихоньку перешла в купе, долго стоять было уже тяжело, ноги-то уж не те.

Осторожно полулёжа примостилась на свою полку, прикрывшись лёгким пледом, девчонки убежали к знакомым в соседнее купе, откуда время от времени раздавался громкий девичий смех.

7

Ей показалось, что она заснула, но память всё возвращала её в далёкое прошлое, и то ли въявь, то ли в полудрёме она продолжала смотреть этот художественный фильм с её участием в главной роли.

– Валька! Валька! – бежала за ней сестра Лёля, выскочив из дома в валенках на босу ногу, – Валька, стой! Сымай сейчас же пальто! – кричала Лёля, но где там – Валентину было уже не остановить!

Женя частенько ставил ей в пример её сестру Лёлю:

– Посмотри, как Лёлька одевается, что ни купит – любо-дорого посмотреть!

А тут Лёля прикупила себе зимнее пальто, первое в её жизни, дорогое, полуприталенное, с меховым (!) воротничком. Очень красивое! Как это у неё получалось?

Валя часа три, не меньше, вертелась у зеркала в сестриной обновке, получив предупреждение в виде крепко сжатого кулака, мол, попробуй только! Ага, напугала! Сегодня танцы в клубе, Лёлька всё равно не пойдёт, а чего добру пропадать-то?

Еле убежав от погони, Валя, войдя в клуб, произвела там настоящий фурор! На мгновение ей показалось, что музыка стихла, и все танцующие остановились, как вкопанные, и смотрели только на неё, раскрыв рот, так она была хороша! И тут Женя с гордо поднятой головой через весь зал подошёл к ней и помог снять пальто. Они протанцевали весь вечер. Их любимая песня сегодня звучала в её честь:

– Валентина, Валентина, я приготовил для вас сюрприз, алые розы для Гагарина, а Валентине новый твист!

Да-да, именно вот так – первый в мире космонавт рифмовался с Валентиной (наверное, Терешковой) и получалось: «Для ГагарИна!»

Вообще-то братьев и сестёр у Вали было пятеро. Но старшие Рая, Шурочка и Пантелеймон (он не любил своё имя и просил, чтобы все называли его Лёней), давно уже обзавелись своими семьями, детьми, жили отдельно и были, как говорила мама, «ломоть отрезанный».

Но на свадьбу пришла вся многочисленная родня с обеих сторон и Женины друзья шахтёры. Это сложно было назвать свадьбой, так, небольшой вечер, хотя она готовилась к нему очень серьёзно: купила кримпленовое полуприталенное платье до середины колена нежного серо-голубого цвета, а на голове – модная тогда бабетта! Это было очень красиво! А в платье этом она потом ещё несколько раз выступала на сцене местного клуба. Одним из самых дорогих свадебных подарков было большое овальное зеркало, сохранившееся у Вали до сих пор.

8

Она проснулась посреди ночи от тишины. Девчонки мирно сопели на своих полках. Где-то вдалеке негромко переговаривались друг с другом чужие поезда. Она немного отодвинула плотную штору окна. Поезд стоял на какой-то маленькой станции, перрон едва освещался двумя небольшими фонариками на кривых ножках, окно купе плакало под слегка моросящим летним тёплым дождём.

Вот так и она плакала над больничной кроваткой старшенькой Маришки, которой тогда не было ещё и полугода, когда она серьёзно заболела. Это ж надо было догадаться (и ведь никто не подсказал молодым родителям, не уберёг!) устроить кроватку маленькому ребёнку в железной ванне, да ещё расположить её почти рядом с входной дверью! Родилась дочка в конце января, вот и посудите сами – много ли малышке надо! Врачи диагностировали двустороннее воспаление лёгких, перевезли девочку в районную больницу и в прямом смысле слова стали бороться за её жизнь. Уколы почему-то делали в голову, а чтобы венка была хорошо видна, нужно было, чтобы ребёнок закричал. Но Маришка была стойким оловянным солдатиком и плакать вовсе не собиралась, и Валентина, чтобы не видеть, как врачи добиваются от ребёнка крика, убегала на улицу и рыдала там.

Было уже начало августа, когда им разрешили гулять по сосновому бору, рядом с райбольницей. Сначала Валя носила дочку на руках, потом, когда малышка стала хорошо прибавлять в весе, Женя купил у кого-то с рук настоящую детскую коляску, приезжать он мог только между сменами, и, сам падая от усталости (шахтёрский труд лёгким уж никак не назовёшь), отправлял Валентину отсыпаться, а сам катал свою дочурку по аллеям больничного парка, напевая:

– Марина, Марина, Марина – твержу я и ночью, и днём. Везде только слышно Марина – хорошее имя твоё!

Простые врачи обычной райбольницы, которым нужно памятники ставить при жизни за их каждодневный подвиг, терпкий смоляной запах соснового бора и рыбий жир на завтрак, обед и ужин сделали своё дело.

Валя вспомнила одну фотографию: она, уже беременная второй дочкой, стоит на крыльце их дома в плащике, на голове косыночка, которая почему-то называлась газовой, с Мариной на руках, а ведь Оля уже должна была вот-вот родиться, значит, Марине было уже три года. «Что ж я её с рук-то не спускала, всё боялась чего-то – уж очень тяжело она мне досталась!» – подумала, вздыхая она.

Дочка росла смышлёная, к четырём годам уже свободно читала, причём газеты, книг и журналов в доме в ту пору ещё не было. Они не понимали, как она научилась, как это произошло – само как-то. Родители специально, чтобы похвастать, устраивали свои маленькие спектакли. Когда в дом приходили гости, отец подзывал Маринку и как бы между прочим спрашивал: «Ну что там, доча, какие сегодня новости?» Маринка спокойно брала газету, лежащую на печи и чётко, с выражением читала:

– Сообщение ТАСС. Впервые в мире 31 декабря 1968 года в Советском Союзе совершил полёт сверхзвуковой пассажирский самолёт «ТУ-144».

Восхищению гостей не было предела, что уж тут говорить про родителей!

А летом, когда ей было уже пять с половиной лет она пропала.

Женя был на работе, Валя дома с двухгодовалой Олюшкой, Маринка гуляла во дворе, лепила куличики в песочнице. Когда Валя, покормив и усыпив младшенькую, вышла во двор, чтобы позвать дочку обедать, Маришки нигде не было. Её не было ни в огороде за домом, ни у соседей, ни в сараюшке, ни в будке Тумана – её нигде не было. Валя, переполненная ужасом, даже заглянула в огромную дождевую бочку, где собиралась вода для полива, фуу, она с облегчением выдохнула и мысленно перекрестилась. Но беспокойство и страх охватывали её всё больше, к поискам подключились соседки. Одна сбегала на котлован (оставленная когда-то драгой глубокая выемка в земле, наполненная водой, ребятишки теперь в ней купались, как в озере), никто девочку там не видел. Оббежали все близлежащие магазины, все соседние дворы, куда мог деться пятилетний ребёнок?!

А ребёнок, пройдя беспрепятственно практически через всю деревню, в ярком коротеньком платьице, с двумя хвостиками на голове, перевязанными огромными капроновыми бантами, степенно со всеми здороваясь, преспокойненько шёл, размахивая ручонками и загребая сандаликами дорожную пыль, к бабушке – молочка свеженького попить захотелось.

Валя, имеющая когда-то, как и все дети в детдоме, единственное коричневое форменное платьице, очень любила наряжать своих девочек и завязывать им яркие крупные банты. Она делала это так туго, что снять их вечером было практически невозможно. Эти банты и привели поисковиков к бабе Тоне.

Бабушка, увидев внучку одну у своих ворот, закудахтала над ней, обозвала мысленно Валю растяпой, напоила внучку вкуснейшими сливочками, настоявшимися на свежем молочке, и собралась было уже вести девчушку домой, тут и Валя подоспела.

С Антониной Никаноровной, так всегда звала Валя маму Жени, у них были довольно натянутые отношения. Нет, они не враждовали открыто, не ссорились и не ругались, да Валя и не умела ругаться, но она всегда чувствовала холодность свекрови, как будто считавшей её недостойной любимого сына, что ли.

Вале эту ревность матери к другой женщине, присвоившей себе её сына, сложно было понять, сыновей у неё не было, а дочки всегда ближе к маме.

9

Вагон трясло и заносило на крутых виражах, когда он, видимо, опаздывая, прибавил скорость.

Вот также трясло и заносило при посадке их самолёт Ан-24, когда они садились в маленьком городке на дозаправку. Марина уже свободно бегло читала (через год в школу), а Оля читать ещё не умела, маленькая была, но с характером. Маришка, выглянув в иллюминатор, прочитала название на маленьком деревянном здании аэропорта:

– Мама!

А Оля, из вредности, (не ты одна умеешь читать!) водя указательным пальчиком по запотевшему иллюминатору:

– Па-па!

– Мама! – повторила удивлённо Маришка, она не могла ошибиться!

– Папа! – выпучив глаза, упершись руками в бока и наклонив по-бойцовски голову, упрямо повторила Оля.

Разнимал их весь самолёт.

Они успокоились только, когда отец пригрозил, что они останутся без мороженого. Долго ещё, наверное, бортпроводницы с хохотом вспоминали этих двух дерущихся девчушек! Да, видок у них был ещё тот – раскрасневшиеся рожицы, наполовину развязанные банты и оторванные пуговицы на зимних клетчатых пальтишках. Мутузят друг друга!