Текст книги "Ветер Севера. Риверстейн"

Марина Суржевская
Ветер Севера. Риверстейн

© М. Суржевская, 2017

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Часть первая
Риверстейн

Глава 1

Раньше я ненавидела утро. Эти ужасные рассветные часы, когда меня выдирают из сна и я сваливаюсь с кровати, нелепо потряхивая головой, разминаю тяжелое тело и зябко переступаю босыми ногами. Когда мысли ворочаются медленно, вяло, а глаза подслеповато щурятся, не желая обозревать убогую реальность.

Под утро мне всегда снились потрясающие картины. Живые и яркие, наполненные сказочными красками и тихим ощущением счастья. Мне грезились кленовые листья, пронизанные солнечным светом, танцующие чарующий танец осени на дрожащем серебряном ветру. Осенние цветы благоухали сладко и терпко, а ледяная колодезная вода обжигала мои смеющиеся губы.

Я никогда не видела в своих снах людей, но я была в них счастлива. Только это было раньше. До того, как мои ночи превратились в кошмары.

Сегодня утром голова после бессонной ночи болела нещадно, а руки дрожали. Моим единственным желанием было – подоткнуть под живот одеяло и хоть немножко поспать. Но кто мне позволит?

Гарпия возникла на пороге спальни еще до того, как зазвенел на башне колокол, и тут же злобно оглядела наши сонные лица и нечесаные головы. Конечно, кроме меня, все еще в постелях, тихо посапывают и досматривают самые сладкие утренние сны.

– Подъем!!!

Это ужасное, ненавистное всем приютом слово Гарпия орала каждый день со смаком и наслаждением, отчего мы ненавидели ее еще больше. Лично я вообще не понимаю тех, кто способен без проблем просыпаться на заре, да еще и радостно улыбаться при этом. Гарпия не улыбалась. Не думаю, что она в курсе, что существует такая мимическая нелепица, как улыбка.

– Подъем!!! Встать! Живо! Мерзавки ленивые!

Голос у Гарпии противный, высокий, на одной ноте – когда она так орет, у меня уши закладывает. От ее возгласов и мертвый поднимется, мы же, хоть и сомневались порой, но все еще причисляли себя к живым.

Убедившись, что девчонки худо-бедно вылезли из-под одеял и нестройно потянулись в комнату омовений, Гарпия вышла. Через минуту ее вопли раздались и в конце коридора.

– Не пойду умываться, – хмуро сообщила Ксенька. – Холодина какая! Брр…

Я молча застегивала негнущимися пальцами холщовую рубашку. К холоду мы привыкли: отапливали у нас плохо, дрова экономили. Сейчас еще терпимо, хоть пол и ледяной, а вот зимой станет совсем туго. В прошлом году мы завешивали окна кожухами, затыкали щели сеном и тряпками, а все равно к утру все промерзало, задубевшие тулупы отдирали вместе с наледью. А ведь в них еще надо было после этого ходить.

Мое место у окна, которое Ксенька с трудом отвоевала у воспитанниц в жару, к зиме станет столь же привлекательным, как промерзший скит отшельника, желающих занять его найдется мало.

Правда, к зиме меня здесь уже не будет.

Тоска накатила снова, я сжала виски.

– Ты чего бледная такая? Краше в яму упокоения кладут, – Ксенька нещадно драла гребнем свои рыжие кудри, потом плюнула и закрутила на макушке тугой пучок. – Опять не спала, что ли?

– Спала, – буркнула я, – голова болит.

– Ну-ну, – подруга посмотрела косо, – часто она у тебя болит! Сходила бы ты к травнице, Ветряна, смотреть на тебя страшно!

– Вот и не смотри, – я отвернулась, мазнула взглядом по своему отражению в темном окне. Да уж, правда смотреть страшно. Бледное осунувшееся лицо с заострившимися от худобы чертами, темные от недосыпа и усталости круги под глазами, белые пакли волос, синюшно-бледные губы. Красота!

Ксенька уловила мою гримасу.

– Ветряна, я серьезно! Сходи к травнице, пусть она тебе снадобий наварит! Ты на привидение похожа! И не ври, что спала, вижу, что глаза слипаются! Надо с твоей бессонницей что-то делать! Доведешь же себя… И кричала опять. Сходи к Данине! А не то я сама схожу, слышишь? Наберу у нее сонных капель и вылью тебе в травник! Хоть выспишься!

Я вздрогнула. С Ксеньки станется, она решительная. И не объяснишь ведь, что нельзя мне спать! Никак нельзя…

Я через силу улыбнулась и сказала как можно беззаботнее:

– Схожу, Ксеня, схожу! Обещаю! Вот после построения и отправлюсь. Одевайся скорее, а то опоздаем на пробежку и Гарпия с нас три шкуры спустит! Опять будем вместо двух кругов пять бегать. Или без завтрака оставит, что еще хуже!

Мысль о завтраке заставила нас проглотить голодную слюну, в кратчайшие сроки одеться и выбежать на улицу.

И то чуть не опоздали, Гарпия вышла во двор мгновением позже нас. Посмотрела недовольно. Больше оттого, что мы все же успели и лишили ее такой сладостной возможности нас наказать. Наказывать она любила, особенно меня почему-то. Уж не знаю, чем я ей так не угодила… Дебоширкой и забиякой я не была, училась сносно, любимое развлечение – посидеть в углу, уткнувшись носом в старый фолиант. Но почему-то именно от вида моей тощей фигуры у Гарпии особенно сильно перекашивалось лицо и она наливалась лютой злобой.

Поэтому по мере сил на глаза ей я старалась не попадаться.

– Построились! Бегом! Три круга! Шевелитесь, шаромыги обморочные! Живее!

Мы грустно потрусили по кругу, я затесалась в середину, стараясь не выбиваться из строя. Плестись в хвосте чревато, Гарпия красноречиво похлопывала хлыстом по голенищу сапог, и я не сомневалась, что, если окажусь в конце, она не применет использовать его по назначению. А ощутить жало хлыста на своей шкуре мне что-то не хотелось.

Морозный воздух царапал горло, драл легкие, но я была ему благодарна. Он хоть немного прогонял из головы обморочную ночную тьму, от которой заходилось в ужасе нутро. Мысли ворочались в голове тяжело, как толстый склизкий червяк в склянке. Как я ни старалась, ничего дельного на ум не приходило. А подумать бы надо. Трезво и здраво взвесить ситуацию, найти решение.

Хотя какое тут решение: кроме паники и тошноты, бульканьем подступающей к горлу, ни о чем думать не удавалось. И посоветоваться не с кем. Даже Ксеньке не рассказать – испугается, шарахнется как от скаженной, тогда совсем худо мне станет.

Но что делать? Что же мне делать? Ведь не выдержу, засну, и тогда это повторится! А не спать не смогу, устала так, что еле ноги переставляю. А ведь еще только утро! Девчонки бегут ладно и сильно, взбодрились на утреннем холодке. Разрумянились, глаза блестят!

А я уже на первом круге хриплю как загнанная лошадь!

Поспать бы… Хорошо так, по-настоящему, а не тревожными урывками, как сплю я уже три месяца. Свернуться бы на теплом топчане, под пушистым одеялом, и спать, спать, спать… Долго-долго и сладко-сладко. Без тоски, сжимающей горло, без страха, без Зова.

Икры обожгло болью, и я вынырнула из мутной, затягивающей меня дремоты. Все-таки я отстала, оказалась в хвосте, чем Гарпия и воспользовалась с радостью. Я мельком увидела замах, и снова ноги вспыхнули от удара хлыста.

Даже зимой мы бегали в ботинках и коротких штанах, по колено. Сверху – рубахи и старые меховые безрукавки, на головах платки. Но ноги почти голые, прикрытые только грубыми суконными чулками. И получать по ним хлыстом было очень и очень болезненно. Тем более получать по еще не зажившим и даже толком не затянувшимся вчерашним ранам. И позавчерашним. Да что там говорить, последнее время получала я по своим несчастным ногам постоянно. К тому же Гарпия вымачивала свой хлыст в соляном растворе…

Я заскулила, зная, что нельзя. Это правило! Плакать у нас запрещалось. Наказания нужно было принимать стоически и смиренно, еще желательно с благодарностью. Но сегодня мне это решительно не удавалось. Не было во мне благодарности ни на медяк! Затянувшиеся коркой старые раны полопались, теплая кровь полилась в ботинки, и вместо благодарности я испытала лишь прилив ненависти!

– Не ныть! – радостно заорала Гарпия, и снова мои ноги обвил хлыст. Боль, кажется, обожгла все нутро, я клацнула зубами, чуть не откусив язык, и, не устояв на подкосившихся ногах, рухнула лицом на дорожку. Из носа закапала кровь, и я равнодушно вытерла ее рукавом.

– Встать! Кому сказала! Бегом! Еще круг!

Я, шатаясь, встала на четвереньки, кое-как поднялась. Ладони ободраны, нос разбит, ноги болят нестерпимо. И это только начало дня!

– Бего-о-о-ом-м-м!!!

Гарпия с вытаращенными глазами снова замахнулась. Этого удара я уже почти не почувствовала… Шатаясь, заковыляла по дорожке. Бегом это, конечно, трудно назвать, но хоть так. У меня появились серьезные опасения, что если упаду снова, Гарпия оторвется на мне по полной. Послушницы уже закончили пробежку, я уловила несколько сочувственных взглядов. Правда, тайком, никто не хотел разделить мою участь. Я, хрипя и пошатываясь, волочилась по дорожке, из носа капало, и я вытирала его рукавом, оставляя на ткани красную полоску.

Еще и стирать придется. А на холоде сохнет долго… Это плохо. Или так пойти на занятия?

Нет, нельзя. Мне предстоит урок святопочитания и смирения у арея Аристарха, он хоть и не Гарпия, но гад еще тот. Лучше в мокрой пойду!

Я сосредоточенно переставляла ноги. Ворота маячили где-то вдалеке и, кажется, совсем не приближались. Эх, не доползу…

Надо подумать о чем-нибудь, что отвлечет меня от боли в ногах, от душащих слез и бесконечной усталости.

В голову опять полезло видение удобного топчана с теплым пушистым покрывалом… Мягким-мягким, теплым-теплым… Надо встряхнуться.

«Ветер крылышки мне дарит, в спинку ласково толкает… Укрывает, закрывает, помогает, помогает… – забормотала я себе под нос детскую песенку. – Снег пушистый все укроет, успокоит… успокоит…»

А как там дальше? Забыла!

Ох! За детской считалочкой даже не заметила, как доплелась до ворот! Гарпия смотрела дикими глазами, не ожидала, видимо, такой живучести от меня – ходячего трупа, даже хлыст выронила. И медленно, словно через силу, мне кивнула, отпуская.

У меня от радости даже силы появились, и я почти бегом припустила к приюту.

Уже входя в здание, обернулась. Гарпия все так же стояла посреди двора и смотрела мне вслед. От ее взгляда даже на расстоянии у меня мороз пошел по коже – ох, не к добру. Вокруг нее медленно кружились и оседали снежинки. Надо же, а я и не заметила, когда снег пошел.

Первый в этом году.

* * *

Завтрак я пропустила. Пока плелась дополнительный круг, пока судорожно застирывала рукав рубашки, промывала и заматывала тряпицами икры – завтрак закончился.

В животе бурчало уже, кажется, на весь приют, так есть хотелось. Но когда я ворвалась в трапезную, дневальщицы уже отодвигали лавки и мели вениками под столами.

От голода я чуть не завыла.

Кухарка Авдотья осторожно поманила меня пальцем в закуток.

– Ветряна, опять получила? – тихо спросила она. Я понуро кивнула. Понятное дело, кто ж по доброй воле завтрак пропустит? Кухарка жалостливо покачала головой. Из всех наших «попечителей» жалели нас только она да еще травница Данина.

Правда, толку от этой жалости было мало, жалеть и привечать послушниц было строжайше запрещено. И кухарка, и травница – бабы местные, деревенские. Жили в деревеньке бедно, а здесь, в приюте, они зарабатывали хоть какую-то медяшку, и потому ссориться с наставницами им совсем не хотелось, а то живо прогонят.

А Авдотья еще и бездомная, сгорела ее изба в пожаре два года назад, а новую поставить безмужней кухарке никто не захотел. Да и некому особо, в деревеньке одни старики да бесхозные женщины и остались. Потому и бабская жалость их выражалась лишь в печальных вздохах и горестных взглядах на нас – горемык.

– Опять отхлестала?

Я поморщилась и кивнула. Ноги под тряпицами ныли и кровоточили, благо хоть под коричневыми балахонами, которые мы носили, не видно. Но хромала я заметно, и нос опух.

– Ох, бедняжка, за что ж на тебя наша Гар… ох… мистрис Карислава так взъелась!

Я хихикнула. Ну да, Гарпия – это за глаза, конечно, а так-то – мистрис Карислава! Чтоб ее!

Авдотья тоже хихикнула, от глаз ее разбежались лучики морщинок, и я залюбовалась ее добродушным круглым лицом с румянцем и веснушками.

Она же мое осмотрела с грустной улыбкой.

– Какая ты худющая, Ветряна, ужасть… Болезненная, тощая… А с носом-то что, горюшко? Упала?

– Ага, – я беззаботно повела плечом, жадно принюхиваясь к запахам трапезной. Каша сегодня, похоже, была кукурузная. Обычно у Авдотьи она получалась чуть подгорелой и жидковатой, но вкусной.

В горле что-то булькнуло.

Авдотья покосилась на дневальщиц, те сосредоточенно скребли пол вениками.

– Вот, возьми, – в карман моего балахона из передника кухарки перекочевали кусок хлеба с подсохшим сыром и румяное яблоко. Я сглотнула и от счастья еле сдержалась, чтобы не расцеловать ее.

– Тихо ты, – чуть улыбнулась Авдотья, – не шуми. Иди, скоро занятия начнутся. Опоздаешь, опять тебе влетит.

– Авдотьюшка! Спасибо! Вот чтоб тебе замуж выйти! За…

Я задумалась, кого бы такого хорошего пожелать. Все-таки мои познания о женихах были весьма скудны. Да и откуда им взяться – познаниям, кроме противного арея Аристарха, послушницы и мужчин-то не видели. Так, заезжал раз в полгода ректор, толстый, вальяжный мужик, на которого мы смотреть боялись, да порой заглядывали вестники. Ну и деревенские, пропахшие по́том забулдыги, помогали в приюте по хозяйству. Вот и весь наш опыт.

– За богатого! – неуверенно выдохнула я. – И красивого!

Авдотья рассмеялась.

– Ох, бездоля ты, бездоля! Какой богатый-красивый? В нашей глухомани-то? Тут кривых да убогих расхватали, а ты говоришь! И кто на старицу позарится, когда молодки безмужние сидят? Эх, выдумщица ты, Ветряна! – Авдотья пригладила передник и лукаво улыбнулась: – Да и на кого ж я вас брошу, глупых? Давай уже, беги.

Я кивнула и выскочила в коридор, на ходу засовывая в рот хлеб с сыром. Вкусно-то как!

* * *

Занятия я отсидела еле-еле. Постоянно клевала носом, клонило в сон. От недосыпа даже чувство голода притупилось. Тем более что помимо подарка Авдотьи и Ксеня обо мне позаботилась – притащила с утренней трапезы постную коврижку с кислой брусникой. Я половину вернула, зная, какая подружка сластена и как редко нам перепадают такие вкусности.

Довольные, мы схрумкали лакомство, поделили мое яблочко и запили все ледяной водой из настенного фонтанчика.

Аристарх нудно бубнил что-то про грехи и искупления, я честно старалась не уснуть. Ксенька пару раз тыкала мне в бок пером, и я вздрагивала, бессмысленно тараща глаза на учителя.

Зато мой жуткий вид пронял даже Аристарха, и меня он сегодня не трогал, только косился неприязненно. Хотя он просто косоглазый, так что косил, может, и не на меня, а на подругу. Поэтому старательно таращились мы обе.

После скудного обеда из пустых щей и ржаной краюшки нас наконец отпустили на подготовку. Девчонки уселись учить писания святых, я же без сил свернулась на кровати. За окошком было серо, снег прекратился, и небо затянула привычная осенняя хмурь.

Глухим отголоском всплыло воспоминание о совсем другой осени: мягкой, переливчатой, бронзово-золотой, с яркими всполохами падающих кленовых листьев, пронзительной синевой неба и острыми, пряными запахами прелой травы. И счастье, беззаботное, спокойное, уверенное счастье – словно еще один запах, такой же естественный и понятный, такой же необходимый…

Когда это было? И было ли вообще? Или снова моя голова выдает желаемое за действительное, странную мешанину из снов и фантазий? Но как радостно окунаться в эти сны!

Здесь, в Приграничье, я такой осени не видела. Может, потому что здесь не было кленов? Только ели. Огромные, стоящие плотной стеной, как суровые колючие стражи, протыкающие острыми макушками хмурое небо.

После холодного лета здесь как-то разом наступала осенняя хмурь, без перехода и подготовки. Беспросветно затягивало тучами небо, и нудный, монотонный дождь выливался на землю грязными серо-желтыми потоками. В один день развозило дороги, превращая утоптанную колею в глинистое, скользкое и непроходимое месиво, и мы грустно вздыхали: осень.

Поистине – не найти лучшего места для воспитания смирения и долготерпимости!

Я вздохнула, стараясь не упираться опухшим носом в жесткую подушку.

И уснула, как в яму провалилась.

Глава 2

– Не трогайте меня! Отстаньте! Я не хочу-у-у-у-у!!!

– Ветряна! Да проснись же!

Я вскочила на кровати, поскуливая и бессмысленно размахивая руками. Кажется, попала даже. Рогнеда терла покрасневшую скулу и поглядывала на меня недобро.

– Что случилось? – заикаясь, спросила я.

– Что, что? – Рогнеда демонстративно скривилась. – Орала ты опять как полоумная! Хотя почему «как», сдвинутая и есть! Достала вопить. Еще и руками размахиваешь, как мельница, вот смотри! А я помочь хотела!

– Извини, – я свесила ноги с кровати, обвела взглядом испуганных девчонок, – мне кошмар приснился.

– Опять! – Рогнеда презрительно всплеснула руками. – Достала ты всех своими кошмарами, малахольная! Достала, понимаешь? По ночам орешь, так теперь еще и днем. И руками зачем размахивать? Драться зачем? Вот так и помогай людям…

– Да заглохни ты, – прикрикнула Ксенька, и Рогнеда замолчала. Ксеня сильная, может и в глаз дать, не постесняется, мне с ней повезло. Рогнеда отошла и стала, сварливо ворча, растирать синяк. Но предусмотрительно подальше от нас.

Остальные тоже разошлись по своим койкам – кто читать, кто учить. Я подтянула колени к груди, тоскливо свернувшись в клубочек и стараясь не смотреть на подругу.

– Ветряна… Ты можешь мне рассказать?

Я помотала головой, не поднимая глаз.

– Я не помню, Ксеня. Не помню, что снилось. Прости.

Подружка не поверила и вздохнула.

– Захочешь – расскажешь. Просто я беспокоюсь за тебя, – снова вздох. – Ты стала странная…

Я усмехнулась.

– Стала? Вот не припомню, когда это я не была странной!

– Ну, это да… – Ксеня криво улыбнулась и сказала еще тише: – Но сейчас особенно, Ветряна. Ты не спишь по ночам, я несколько раз видела, как ты стоишь у окна, смотришь. И мне страшно делается. И эти кошмары твои постоянно. Что тебе снится? Почему ты не попросишь у Данины успокоительных капель? Чего ты боишься, Ветряна?

Я молчала. Ксенька склонила голову к самому моему уху.

– Это… то самое? – выдохнула она почти неслышно. – Ветряна, это… Зов?

Я судорожно задышала в подушку, пахнувшую плесенью и сыростью.

– Нет! – получилось резче, чем хотелось, громче, чем надо, и я испугалась. Девочки подняли головы, удивлено на нас посмотрели. Я выдавила улыбку и уставилась подруге в глаза. – Нет, – уже спокойнее сказала я. – Что ты такое говоришь? Это просто кошмары. И потом, сейчас день!

Ксеня медленно кивнула. Да, день. Все знают, что Зов слышен только по ночам.

Я снова улыбнулась, скосила глаза, как в детстве. Ксенька всегда от этого смеялась словно сумасшедшая. И сейчас улыбнулась. Неуверенно, криво, но все же.

– Ксень, это просто кошмары, – уже серьезно сказала я. – Побегай от хлыста Гарпии – и не такое приснится!

– Да уж, досталось тебе сегодня, – подруга сочувственно заохала. Она бегала хорошо и почти никогда не попадала под хлыст.

– Еще и носом ударилась, больно, между прочим!

Подружка у меня жалостливая, сразу начала охать и советы давать, как нос разбитый лечить. Ей, драчунье, виднее – не раз прилетало. И забыла про опасную тему. Ну, или сделала вид. Я старательно кивала, слушая ее наставления и стараясь не разреветься. Но в глазах щипало, перехватывало дыхание, и я, испугавшись, что не сдержусь, бодро спрыгнула с кровати. И охнула: так больно разбитым ногам стало.

Слезы тут же хлынули из глаз. Ксеня подхватила меня под локоть, придержала и бесцеремонно задрала мою юбку.

– Ох, ты ж жопа дохлого мерина! – выругалась благочестивая послушница. И откуда она это берет? Рогнеда посмотрела осуждающе, остальные захихикали.

– Пойду к Данине, – шмыгнула я носом, – мазь попрошу.

И поковыляла в коридор, поскорее, чтобы Ксенька со мной не увязалась. Сейчас мне было просто жизненно необходимо побыть одной.

* * *

В коридорах приюта глухо, пустынно и темно. На улице только вечереет, но здесь, в каменных коридорах с одним маленьким окошком-бойницей в конце, уже сгустился настоящий ночной мрак. Свечи, как всегда, экономят, и в коридоре темно, а с собой из комнаты я не взяла.

Ничего, темнота меня не пугала. Чего бояться? Я прожила здесь всю свою жизнь и знала каждый закуток старого здания.

Лет пятьдесят назад в этих краях проходили торговые пути и местная деревенька под названием Вересковая Пустошь была крепким и богатым поселением, с ежегодной ярмаркой и еженедельными рыночными днями. Селяне держали скотину, возделывали поля, караваны проходящих торговых обозов пополнялись продуктами местных мастеров, жизнь кипела.

И здание нашего приюта тогда принадлежало лорду. В хрониках сохранились истории об устраиваемых им охотах и балах, на которые приезжали высокородные гости из соседнего городка Зареченска и даже из самой столицы.

Потом торговый путь захирел, купцы Пустошь стали объезжать, уж не знаю почему. Может, разбойники лихачили или, может, торговцы более удобные пути нашли. И лорд переехал в столицу со всей своей свитой, прислугой, лошадьми и охотничьими собаками.

Деревенские, особенно молодежь, тоже потянулись из родных мест в чужие края – кто на заработки, кто за женихом или невестой.

А замок остался. Суровый, из темного камня, увенчанный конической крышей и башенками, с центральным зданием и двумя крылами, хмуро возвышающийся над притихшей деревенькой. И название у него было столь же мрачное и надменное: Риверстейн.

Еще с десяток лет Риверстейн пустовал, старый привратник, оставленный лордом для пригляда за барским имуществом, тихо скончался, здание обветшало. Деревенские сюда не совались, боялись неупокоенных духов и вурдалаков, которые якобы обитали в замке и куражились по ночам.

А потом в чью-то «светлую» голову пришла мысль организовать в нем приют для девочек и готовить из них послушниц под патронажем Ордена Пресветлой Матери-Прародительницы. Злые языки поговаривали, что таким образом отправили в ссылку опального в ту пору служителя сего Ордена.

Все это я вычитала в столь любимых мной фолиантах, над которыми могла сидеть часами, за что Ксенька меня часто ругала. Подруга книги не любила, предпочитала проводить свободное время активно и весело: таскать кислые яблоки с деревенских огородов или, напялив серую простыню на голову, пугать в коридорах послушниц.

Я улыбнулась, вспомнив детские забавы. Все уголки нашего приюта уже тогда были излазаны мной и неугомонной Ксенькой вдоль и поперек. Так что темных коридоров я совсем не боялась и без лампы шла спокойно.

И когда впереди замерцал одинокий огонек свечи, я привычно спряталась в нишу за старой портьерой. Уж не знаю, для чего эта ниша предназначалась во времена лорда, но мы регулярно в ней прятались от наставниц.

– …Я пока в своем уме и уверена в том, что говорю, – неприязненный шепот Гарпии заставил меня вздрогнуть. Я осторожно заглянула в одну из прорех старого гобелена. Так и есть, мистрис Карислава, а с ней наша преподавательница по арифметике и числосложению мистрис Божена. Я вознесла быструю благодарственную молитву Пречистой Матери за то, что вышла из комнаты без лампы. Дрожащий одинокий огонек две старые перечницы уж точно заметили бы издалека, и так удачно избежать встречи мне бы не удалось. А зная «любовь» Гарпии ко мне… брр. Встречаться с ней в узком коридоре мне не хотелось.

Я затаилась за ветхой тканью, молясь, чтобы меня не заметили.

На стене коридора дрожали две тени преподавательниц: узкий и тонкий, как стрела, силуэт Божены и коренастый, грушевидный – Гарпии.

– Божена, я знаю, что говорю! Не надо делать из меня скаженную! Эта девка меченая, я с самого начала это поняла! Выродок, греховный приблуд, монстр! Я всегда это знала, чуяла, а сегодня убедилась!

– Карислава, твоя ненависть к этой послушнице запредельна, – усмехнулась мистрис Божена. – Право, это переходит уже все границы. В конце концов, скоро ее пребывание здесь закончится, ты же знаешь.

Я перестала дышать. О Великая Мать! Неужели они говорят обо мне? Если меня заметят…

Преподавательницы остановились в двух шагах от меня. Я боялась смотреть в прореху, вдруг Гарпия своим чудовищным нюхом учует меня или почувствует мой взгляд?

Или свет свечи спляшет на моих белых волосах, и это привлечет их внимание. О боги… Все-таки гобелен старючий, и прорех на нем достаточно. Ну почему я не повязала платок?

Сиплый шепот Гарпии, привыкшей на своих подопечных орать, снова пробрал меня морозом по хребту.

– Закончится… хе-хе… Как бы наше пребывание здесь не закончилось! Говорю же, девка меченая! И не смотри на меня так! Я… видела…

– Карислава, ну что ты видела? Я тоже видела, как ты лупила сегодня девчонку. Право, тебе стоит быть осторожнее. Лорду это не понравится, ты же читала указ. Нам не стоит так рьяно… учить воспитанниц послушанию.

– Глупые новые указы. Только так можно выбить из их дурных голов ненужные мысли.

Это какие ж, интересно?

– Но я видела… видела, Божена…

– Да что же? – мистрис Божена раздраженно поправила волосы. Я еще плотнее впечаталась в стену, спина уже ощутимо ныла от неудобной позы.

Гарпия попыхтела, словно не решаясь озвучить мысль.

– Девка… она… летела!

Летела??? Великая Мать, Гарпия сошла с ума! Вот радость-то!

Мистрис Божена, похоже, пришла к такому же выводу.

– Карислава, тебе надо отдохнуть, – с чувством сказала она, – ты перетрудилась.

Ага, перетрудилась. Да ее в телегу запрягать можно вместо нашей старой кобылы и поле пахать. И кнутом по бокам отхаживать хорошенько, чтоб неповадно было!

Мне так понравилась представшая перед мысленным взором картина, что я чуть не хихикнула. Но вовремя опомнилась и крепко стиснула зубы.

– Ты не понимаешь! – Гарпия перешла на злобный шепот, похожий на шипение разбуженной гадюки. – Не понимаешь, я видела! Девка плелась по двору как дохлая улитка, а потом вокруг нее закружил снежный ветер, и она полетела! Прямо до ворот долетела! Как на крыльях! Мерзавка!

Божена решительно шагнула вперед.

– Карислава, тебе показалось. Сегодня выпал первый снег, и в снежном тумане тебе все просто привиделось, пойми же! И на твоем месте я не распространялась бы об этих… фантазиях. Это звучит весьма странно, согласись.

Я мысленно застонала. Звучит это странно, только за дурные фантазии Гарпии расплачиваться снова придется мне!

– И потом, ты просто встревожена, я понимаю. Мы все встревожены… – голос преподавательницы удалялся, свет свечи поплыл по коридору, и мне пришлось напрячься, чтобы услышать продолжение. – Эти странные исчезновения девочек… все так пугающе. Пришлось написать в Старовер о разбушевавшейся гнили, пусть придержат вестников, нам тут лишние глаза ни к чему. Но все же за одну луну мы недосчитались шестерых. И из Пустоши доходят совсем уж дикие байки – и у них пропадают дети. Понятно, деревенский люд темный, но все же, все же… Чует мое сердце – не к добру.

– Брось, девчонки и раньше пропадали, – хмуро отозвалась Гарпия, – не впервой. Небось, волки утащили дурех, нечего за ограду лезть. Дикий край, дикий. А Староверу и так дела до нас нет, зря опасаетесь…

Голоса окончательно затихли за углом коридора.

Я осторожно отлепилась от стены и перевела дыхание. Кажется, я и впрямь не дышала! Спина ныла, ноги болели. И тряпицы промокли от крови, надо сменить. Я беспокойно провела ладонью по каменному полу. Не хватало еще оставить кровавый след, тогда уж проще написать тут аршинными буквами: здесь стояла и подслушивала Ветряна Белогорская. Как раз в качестве прощальной надписи на надгробие сойдет!

Но ничего, камни холодные и сухие. Утром на всякий случай приду проверю со свечкой.

Все еще таясь и вздрагивая, я двинулась по коридору в противоположную от удалившихся преподавательниц сторону.

* * *

До травницы я добралась без происшествий, никого больше не встретив. Честно пыталась по дороге обдумать услышанное, но в голове было пусто и гулко, как в каменных коридорах приюта. Так, потряхивая головой, я и дошла до каморки Данины.

Травница, сухонькая, засушенная, как ее травки, стояла в углу комнатушки и отчетливо хлюпала носом, прижимая к глазам пальцы, желто-коричневые от въевшегося в них сока растений. От моих шагов она вздрогнула, торопливо провела по лицу кончиком головного платка, посмотрела на меня испуганно.

– Ох, Ветряна, это ты… А мне тут в глаз что-то попало.

И засуетилась, бестолково переставляя глиняные ступки на полках.

Я успокаивающе улыбнулась.

– Данина, мне бы мазь какую-нибудь.

– Ох, бедолага, опять под хлыст попала? Лютует мистрис Карислава, лютует! Да ты ложись, деточка, на кушетку, ложись. Вот так. Ох, ты ж Пресветлая Мать, что ж делается-то? Совсем тебя, бедняжку, исполосовали, места живого же нет! Это что ж делается? Ведь девка же, не страдник вольховский, а вот же…

Причитая, Данина уложила меня на кушетку, размотала присохшие к ногам тряпицы и стала осторожно промывать мне раны.

– И не заживает совсем! Тебе полежать бы недельку-другую да под хлыст не попадать.

Я почти весело рассмеялась. Полежать недельку – это Данина хорошо придумала! Только кто ж мне позволит? Отдыхать на узкой кушетке было так хорошо, что я почти не морщилась, когда травница стала мазать мне ноги чем-то густым и вонючим.

– Вот так, девочка, вот так… Полегче-то будет. Эх, Ветряна, бедолажная ты! Вот подружка твоя, Ксеня, до чего ладная! И крепкая, как лошадка, и резвая, как коза! А ты ж чего такая доходяжная-то? Одуванчик горный, дунь – разлетишься, глянь – подломишься. Хотя все вы тут… горюны-горюны, сиротинушки… Эх, долюшка!

Под уютное ее бормотание я закрыла глаза. Снова невыносимо потянуло в сон, но я заставила себя встряхнуться, села, поправляя юбку. Старая кушетка натужно заскрипела.

Я любила бывать в каморке Данины. В маленьком помещении было куда уютнее наших спален. Здесь остро пахло корешками и травами, пучки которых висели под потолком на деревянных балках. На грубо сколоченном столе глиняные и каменные ступки, шлифовальные круги, мотки чистых тряпиц и склянки с настойками. В углу резной добротный шкаф, на кривых ножках и с большим навесным замком.

В детстве каморка Данины казалась нам волшебным местом, а сама травница – чаровницей. Находились даже те, кто утверждал, что она ни много ни мало – фея и под коричневым линялым кожухом прячет настоящие слюдяные крылышки. А ее шкаф был для нас хранилищем невероятных тайн и чудес. Мы наперебой придумывали, что если бы довелось в него заглянуть, мы нашли бы там дверь в сказочную Варению, или сундук с драгоценностями, или, на худой конец, рог единорога, который, всем известно, раз и навсегда делает своего обладателя счастливым.

Ночью, сбившись в кучку и укрывшись одеялами, мы шепотом, чтобы не услышала Гарпия, строили предположения одно другого чудеснее и нелепее по поводу содержимого волшебного шкафа. Ксеня традиционно настаивала на сокровищах и с упоением мечтала, на что потратит несметные богатства, когда удастся ими завладеть. Правда, в основном получалось у нее, что она накупит много булок, сладких пирожков с кленовым сиропом и засахаренных ягод. Ну и ботинки новые. И пуховое одеяло. Хотя нет, одеяло нельзя – отберут. Так что дальше вкуснятин фантазия практичной подруги не распространялась.