Текст книги "Ветер Севера. Риверстейн"

– А почему у этой девочки волосы как у нашей старой бабуни? Белые-белые? Она что, девочка-старушка?

Данина стала что-то ему выговаривать, а я тогда задрала нос и убежала, чтобы не расплакаться. С возрастом я привыкла к такой реакции на мою внешность и перестала обращать на это внимание, а по детству, помню, сильно расстраивалась, ревела или злилась. Волосы у меня длинные и, как ни странно, совершенно седые. Белые словно лунь. Были ли они такие от рождения или поседели из-за какого-то события, я не знаю. В приют в свои пять лет я попала уже с такими волосами, а все, что было раньше, моя детская память, увы, не сохранила.

Вынырнув из воспоминаний, я потопталась у колючих кустов дикого шиповника и решилась дойти до местной харчевни, купить для Ксени лакомство. Харчевня в Пустоши была одна и весьма потрепанная, впрочем, как и всё в этой деревеньке. Располагалась она на первом этаже длинного приземистого здания. На втором хозяин обустроил тесные и сырые комнатушки для заезжих путников. Здесь же имелась лавка с товарами, в которой можно было приобрести разную мелочь в дорогу и нехитрую снедь.

Кроме учебы послушницы весьма активно занимались рукоделием и шитьем, которое потом отправляли в город на продажу. Деньги шли на благо всего приюта, но по весне практичная Ксеня сопровождала повозку и несколько медяков за связанные рукавицы остались в ее кармане. И сейчас пришлись весьма кстати.

Надвинув платок до самых глаз и выставив перед собой корзину, я зашла во двор. Здесь пахло конским навозом и хлебом, в подтаявшей глинистой грязи возились взъерошенные неопрятные куры, выискивая червяков и крошки. Сизый петух с ощипанным хвостом глянул на меня недобро, возмущенно захлопал крыльями и спрятался за колесо телеги. Я осторожно двинулась к харчевне, обходя копошащихся птиц и приподнимая подол. Грязь и навоз противно чавкали под подошвами сапог.

В самой харчевне было лучше, по крайней мере чисто. В маленьком помещении – полумрак, серый пасмурный свет едва проникает через мутные стекла, а для керосинок и свечей еще рано: день на дворе. Я робко попросила у хмурой женщины горячий сбитень, купила сладкую булку для Ксени, заплатила медяк и присела на лавку.

От пенистого медового, пахнувшего имбирем и перцем сбитня на душе стало легко и радостно, я даже задумалась, как бы раздобыть склянку побольше да угостить напитком подругу и травницу. Правда, потом вспомнила, что в кармане у меня пусто, и пригорюнилось. Ладно, решила я, булка – тоже хорошо. Ксеня обрадуется.

Дверь хлопнула, впуская новых посетителей.

Я горестно вздохнула и украдкой оглядела парочку, устроившуюся за столиком. На мужчину не посмотрела, слишком яркой была его спутница. Никогда в жизни я не видела таких красавиц. Бархатная персиковая кожа, огромные темные, чуть вытянутые к вискам глаза, блестящая темная волна неприкрытых волос. Дорогое темно-синее, с серебряной вышивкой и камнями у горла платье подчеркивало ее удивительную красоту и как влитое сидело на точеной фигуре. Плащ, целиком подбитый мехом серебристой лисицы, девушка небрежно бросила на лавку.

Благородные, верно, из самой столицы прибыли. Интересно, что им понадобилось в нашей глуши?

– Ну какое же убожество! – услышала я приглушенное и вздрогнула, чуть не пролив сбитень на деревянный стол.

Это она что, обо мне? Понятно, я не красавица, и плащ у меня грязный, в темных пятнах, и сапоги в навозе, но «убожество»? На глаза навернулись слезы, я отчаянно заморгала и еще ниже опустила голову.

– Аллиана, перестань, – голос мужчины звучал глухо и чуть хрипло, как у простуженного. – Мы здесь не для того, чтобы обсуждать твою ненависть к людям.

– Ненависть? Ха! – та, которую назвали Аллиана, откинула голову и расхохоталась. – Все, что я испытываю к этим маленьким человеческим тварюшкам, – это лишь презрение и брезгливость!

Ничего себе! Я возмущенно засопела. Нет, видала я разных грымз, но чтоб таких! Впрочем, говорят, в Старовере все такие.

– Ты только посмотри на эту, – продолжала девушка, не стесняясь и даже не думая говорить тише, – убогое, жалкое создание. Ни красоты, ни силы… Полная бесполезность. Даже невкусная!

Я поперхнулась сбитнем. Может, они не обо мне? С надеждой осмотрела пустой зал. Кроме меня – никого. Даже хозяйка куда-то делась. Видать, за разносолами побежала, дорогих гостей потчевать.

– Никто не мешал тебе остаться за Чертой, – еще глуше сказал мужчина. – Я тебя не звал. А мне нужно разобраться в происходящем…

– Ах! – резко вскинула голову красавица. – Я не верю в эти россказни! Чушь и глупости! Две сущности в одной – невозможно!

– Источник просыпается, я чувствую его. В этом Оракул не ошибся.

Девушка резко выдохнула.

– И все же… не понимаю! Мне здесь не нравится, ты же знаешь! Ужасно, все просто ужасно! И эти отвратительные люди… мерзкие, ничтожные и тупые создания! Низшая раса! И они… они воняют!

Я прислушивалась, невидящим взглядом уставившись в глиняную кружку. Кажется, сбитень горчит.

– Аллиана, помолчи. Ты мешаешь мне думать.

Я изо всех сил напрягала слух, поневоле заинтересовавшись. О чем это они?

– Но мне тут не нравится, – капризно сказала Аллиана, ее я слышала хорошо. – И я…

– Замолчи, – голос прозвучал вообще без эмоций, но мне необъяснимо стало страшно. Кажется, этой красавице тоже, потому что она резко замолчала. Но смотрела возмущенно. Мужчина хрипло рассмеялся.

– Интересная иллюзия, – сказал он.

Девушка кокетливо откинула волосы.

– Тебе нравится, дорогой?

– Нет.

– Ах ты… сволочь!

Я прикрылась кружкой, чтобы хихикнуть. И украдкой взглянула на парочку. Что это?

Волна страха накрыла меня с головой, я отчаянно заморгала! Потому что у возмущенной красотки на моих глазах еще сильнее потемнели волосы, став иссиня-черными, клыки удлинились так, что я ясно видела их торчащими из-под верхней губы, и глаза приобрели ярко-красный оттенок!

О Пречистая Матерь и святые старцы! Кто это? Демоница!

Мужчина вдруг резко повернул голову и уставился на меня. Я уткнулась носом в кружку, перед глазами все плыло, но я четко осознавала, что он смотрит на меня! И мне было страшно!

– Она тебя видела, – глухо сказал он.

– Это невозможно, – ответила девушка.

Теперь я знала – они оба меня рассматривают. Мужчина и эта… с клыками! Сердце сжалось от ужаса.

– Невозможно! – уверенно повторила клыкастая. – Она человек, никаких следов Силы.

– Заткнись!

Мужчина почти зарычал, и меня обдало ледяной волной. И тут я ощутила… что-то странное. Как будто моей шеи коснулось легкое перышко, и это перышко аккуратно, но настойчиво прошлось по моему горлу, потом щеке, пощекотало лоб и стало погружаться внутрь моей головы! Я не выдержала, взвизгнула и вскочила.

И невероятно, но он вдруг оказался прямо передо мной! То есть я была совершенно уверена, что мужчина сидит за соседним столиком все так же, чуть расслабленно, вполоборота ко мне, а через мгновение без единого движения он оказывается рядом, так близко, словно собирался меня поцеловать! И я уже неотвратимо погружаюсь в омуты его глаз, которые словно выплескиваются из берегов, а черный дым стелется из зрачков, окутывая его лицо, и оно дрожит, меняется… И сквозь одно лицо проступает совершенно другое!

И я вместо обычного, вполне заурядного мужского лица вижу настоящее: чуждое и…страшное. Он словно становится выше ростом… Значительно выше и шире, я мельком замечаю смуглую кожу, темные волосы, мощные плечи и руки, странное тусклое кольцо, висящее на шнурке в разрезе ворота… Снова вижу его глаза: нечеловеческие, черные с желтым ободком вокруг вытянутых, как у зверя, зрачков, из которых струится серо-черный дым!

У меня кружится голова, слабость сковывает тело, а мужчина все ближе. Желтый ободок в его странных глазах становится ярче, вспыхивает золотым, это завораживает и пугает одновременно. Он смотрит не отрываясь, и мне кажется, что я тону, словно меня засасывает в черную дыру или воронку. И меня тянет, тянет на какую-то невероятную глубину, и я знаю, что там от меня, моего сознания и души, ничего не останется!

Очередная волна ужаса окутала меня с головой, и я не выдержала. С воплем подскочила, стряхивая морок, опрокинула лавку, задела чашку, и остатки сбитня липкой жижей выплеснулись на стол, а я с коротким всхлипом оттолкнула от себя мужчину и, подвывая, бросилась к двери!

И только пробежав версту от деревни, я остановилась и без сил привалилась к шершавому стволу кряжистого дуба. И осознала, что ивовая корзина со столь необходимыми снадобьями, рукавицами и купленной в лавке сладкой булкой осталась стоять на полу харчевни, возле ножки стола! Я застонала в голос, медленно сползла и уселась на корточки, обхватив колени руками.

И только сейчас заметила крепко зажатое в кулаке… кольцо?

Что это? Я медленно раскрыла ладонь, в ужасе уставившись на собственную руку.

Закрыла глаза, досчитала до десяти и снова открыла. Оно по-прежнему было там. Кольцо. Тусклая серая спираль на кожаном шнурке – разорванном. Тупо смотрю на него еще минуту. Нет, я все же не совсем безмозглая и уже понимаю, что, когда отталкивала то страшное, с нечеловеческими глазами чудовище, каким-то образом умудрилась сорвать этот шнурок с его шеи, но вот воспринять это событие и как-то его переварить мой разум категорически отказывался!

Что мне теперь делать, я не знала. Одно было совершенно ясно: туда я не вернусь ни за что. Очень хотелось разрыдаться в голос, просто от страха и непонимания, но я не стала. Вряд ли мне сейчас это поможет.

Когда ноги окончательно затекли, я все-таки встала и медленно поплелась в сторону приюта. Тусклую спираль на шнурке просто засунула в карман, что с ней делать – решу потом, сейчас были проблемы поважнее.

Глава 4

До приюта я добрела уже впотьмах, еле переставляя от усталости и пережитого ужаса ноги. Горестно размышляя о том, что же я скажу травнице, и горько сожалея о забытой корзине, я даже не обратила внимания на застывшего за воротами привратника.

В коридорах было пусто, все на вечерних занятиях. Я доплелась до каморки травницы и со всхлипом открыла дверь.

– Данина, я…

Она вскинула на меня воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.

– Ксеня умирает.

Онемев, я мгновение смотрела на травницу, силясь понять, что она сказала и как с моей безрассудной и веселой Ксенькой можно соотнести такое страшное слово, как «смерть». А потом бухнулась на колени перед кушеткой.

Подруга лежала спокойно, словно спала. Чуть влажные ее кудряшки потемнели от пота, и завитки прилипли к бледному лицу, с которого словно схлынули все веснушки. Ресницы подрагивали, словно снился Ксене занимательный сон.

И пятна…

Столь красноречивые и жуткие в своей неотвратимости сине-фиолетовые пятна чернильной гнили, из-за которых эта болезнь и получила свое название. Везде: на тонкой шее, на груди, крепких запястьях, животе… ужасные убийственные предвестники смерти…

– Ей стало хуже, когда ты ушла, – вытирая глаза ладонью, сказала Данина. – Я ничего не могла сделать.

Я молча села на кушетку, обняв худенькое тело подруги.

– Ветряна… – начала травница, но замолчала.

Я знала, что она хочет сказать. Нельзя трогать больного гнилью, чернильные пятна заразны, переползут с умирающего на живого, как паразиты поселятся в теле, подточат изнутри. Но мне было все равно. На всей земле у меня только одна родная душа, один близкий человечек. И я не оставлю ее.

– Не уходи, Ксеня, – просила я, – пожалуйста… У меня больше никого нет.

Данина отвернулась. Тяжело шаркая, отошла к остывающему камину, я услышала оттуда ее сдавленные всхлипы.

Про корзину она не спросила. Да и ни к чему. Нет лекарства от чернильной гнили. Я это знала не хуже травницы.

Я прижала к себе подругу, баюкая словно маленькую. Ксеня не реагировала. Дыхание ее натужное, трудное с хрипом вырывалось из горла, замедляясь, прерываясь…

– Я не могу тебя потерять. Не могу, Ксенька, слышишь? Пожалуйста, ну пожалуйста…

Безвольное холодное тело ее словно тяжестью наливалось. Так тяжелеет человек, засыпая…

…Я попала в приют осенью. Помню грязную дорогу перед воротами, черные остовы облетевших деревьев, тянувших к небу сухие, скрюченные ветки-пальцы. Риверстейн мрачно нависал над размокшей долиной, ощерившись узкими окошками и распластав, как ворон, каменные крылья. Настоящие живые вороны молча и выжидающе сидели на столбах и кружились над воротами, оглашая округу зловещими криками. Я помню, как стояла у входа, с ужасом взирая на эту черную громадину, казавшуюся мне страшной обителью чудовищ, и испуганно комкала в ладошках грязный платок. Я не помню, как очутилась здесь и кто меня привез, самое первое мое воспоминание – это зловещая глыба Риверстейна, угрожающе рассматривающая меня, словно собираясь сожрать.

А потом в облезлых, облетевших кустах что-то завозилось, зашевелилось. Я отскочила с диким визгом, а из зарослей вылезло нечто грязное, конопатое, с куцыми косичками и измазанными глиной ладонями.

– Чу! – насмешливо брякнуло это нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся девчонкой. – И что это здесь за плакса такая?

– Я не плакса! – Хотелось обидеться, но любопытство победило: – А что ты делала в кустах?

Девочка задумалась, подозрительно меня рассматривая и решая, можно ли мне доверить Большую Тайну. И, видимо, сочла меня достойной великой чести.

– Я ищу сокровища гномов! – важным шепотом поведала она. – Хочешь со мной? Я Ксеня, – и протянула мне измызганную ладошку.

Еще бы я не хотела! Так что когда нас обнаружили настоятельницы, мы уже обе были с ног до головы перемазаны глиной и присыпаны опавшими листьями.

Влетело нам знатно! Даже не отмыв, нас заперли в темном чулане. Правда, Ксеньке было не привыкать к подобному времяпрепровождению, а я была так увлечена непосредственной живостью моей новой знакомой, что и не заметила наказания. Через сутки мы вышли оттуда закадычными подружками.

…И теперь моя солнечная Ксеня, такая живая и веселая, засыпает на моих руках. Засыпает вечным сном, из которого нет возврата…

– Тихо-тихо в соснах ветер шелестит… Тихо-тихо что-то соснам говорит… баю-бай, стволы качает он крылом… Засыпают, засыпают сосны сном…

Вспомнила я слова Ксенькиной детской песенки. Ее пела подружке бабушка, до того как преставилась, оставив внучку круглой сиротой. И Ксеня шептала ее мне, когда я не могла уснуть, мучаясь кошмарами или переживая очередное несправедливое наказание.

Я закрыла глаза. Я не буду сейчас ни о чем думать. Ничего нет, кроме этой минуты, кроме засыпающей на моих руках Ксени, кроме исчезающего ее дыхания. Кроме ветра в соснах, который шелестит, сливаясь с этим дыханием. Кроме тонкого месяца, смотрящего на нас сверху. Кроме бескрайнего, необъятного ночного неба с россыпью звезд.

Я хочу, чтобы ей приснились хорошие сны. Как в добрых сказках, которые мы так любили в детстве.

– …спите, сосны, говорит он, надо спать… Чтобы завтра в небо ветвями врастать… Чтобы сок земли корнями пить… надо спать. Так ветер говорит.

Я прижалась щекой к щеке подруги. Тонкая. Как молодая сосенка. Мне всегда она представлялась такой: упругим, налитым жизненным соком деревцем с блестящей янтарной смолой.

– …будет завтра землю солнце согревать… Птицы – петь… Река – звенеть, сверкать… Будут травы пахнуть, а пока… надо спать. Всего лишь надо спать…

Слова незатейливой песенки закончились, как закончилось и Ксенькино дыхание. Огромная, невыносимая тяжесть навалилась на меня, придавила неподъемным камнем, высосала силы, не позволяя глаза открыть. Я решила, что тоже умираю. «Вот и хорошо», – устало подумала я. Хорошо. Потому что открывать глаза не хотелось. И я просто застыла, сжимая в руках мертвую Ксеню.

* * *

Сознание возвращалось в мое тело медленно. Словно раздумывало, нужно ли ему такое никчемное тельце или поискать что получше. Получше поблизости не оказалось, и пришлось – в мое.

Я открыла глаза, силясь понять, где я. Бок придавило что-то тяжелое, не давая повернуться. Я обозрела каморку. За столом, положив голову на сложенные руки, спала Данина. Неудобно, кособоко, словно заснула внезапно там, где сидела. Пошевелилась, заворочалась, словно почувствовала мой взгляд. Неловко повела затекшей шеей.

– Ветряна? – прошептала она.

Я скосила глаза. За мутным окошком вставало солнце, бледные солнечные зайчики лениво плескались в пузатых склянках и блестящими лужами посверкивали на досках пола.

Шевельнулась. Руку закололо иголками, как бывает от долгой и неудобной позы.

Ксеня…

Я все вспомнила. Вспомнила, и меня замутило от осознания потери, от того непереносимого, что булькало в горле и хрипом рвалось из нутра.

Данина неуверенно поднялась.

– Ветряна…

Я стиснула зубы, пытаясь задавить то, что грозило меня затопить слезами, и повернула голову.

– И чего ты на мне разлеглась, – недовольно спросила мертвая Ксеня, уставившись на меня темными, как вишни, глазами. – Ты мне все внутренности своими костями отдавила, кляча полудохлая!

Кажется, я все же заорала. И Данина тоже. В этот же момент в дверь забарабанили и кто-то из коридора тоже заорал дурниной:

– Эй, что у вас там происходит? Ломайте дверь! Выносите мертвяков! Несите факелы! И сжечь, сжечь, а не то все мы тут от гнили падем! Пришла погибель наша за согрешения и мысли нечестивые, пришли духи скорби и отмщения…

И пока мы с Даниной таращились на Ксеню, та деловито поправила серую ночную рубашку, впихнула босые ноги в сапоги и распахнула дверь.

– О-о!!! – завыл Аристарх, получивший по носу. – Чур меня, чур!! Умертвие восставшее, нежить, у-у-у-у!!!

За ареем толпились испуганные воспитанницы и привратник, вооруженный колченогим табуретом. За ними кучковались наставницы. На безопасном расстоянии блестела глазами мистрис Божена и постукивала кончиком хлыста по голенищу сапог Гарпия.

Появление Ксени с распущенными волосами и в длинной, до пят, рубашке на фоне освещенного проема двери произвело эффект взрыва: послушницы завизжали, Аристарх завыл, привратник бросил табурет и дал деру, а наставницы истово замахали руками, осеняя себя божественным полусолнцем.

Ксеня застыла. Толпа тоже.

– Я извиняюсь, конечно, но что это вы все тут делаете? – изумилась девушка. – И кто тут, простите, мертвяк? – и осмотрелась заинтересованно.

– Ты мертвяк и есть! Нежить восставшая…

– Я? – поперхнулась Ксеня и уточнила с искренним участием: – Учитель, вы с ума сошли?

Все как по команде воззрились на Аристарха. С вытянутыми руками, всклокоченной бороденкой и вытаращенными глазами он так точно соответствовал образу скаженного, что Божена не выдержала, хмыкнула. Вслед за ней смешки раздались в тесных рядах послушниц.

– Уме-е-ертвие! – завыл Аристарх не совсем уверенно, особенно напирая на звук «е». Сходство со скаженным козликом стало абсолютным.

Кто-то уже откровенно захихикал.

Резкий властный голос остудил всех, как ушат ледяной воды, вылитой за шиворот.

– Будьте добры объяснить, что здесь происходит!

Мы в едином порыве вытянулись в струночку. Ксеня посторонилась, пропуская в каморку высокую и прекрасную в своей ледяной красоте женщину, урожденную графиню, мать-настоятельницу нашего приюта – Селению Аралтис Гриночерсскую.

В нашем приюте сейчас проживали около сорока воспитанниц. От самых маленьких, пятилетних, до выпускниц. И восемь наставников: семь женщин и Аристарх.

И все мы, как один, испытывали благоговение, переходящее в священный трепет, перед нашей матерью-настоятельницей.

Леди Селения необычайно красива. Высокая, светловолосая, с прозрачными зелеными глазами, похожими на драгоценные изумруды или глубокие воды лесного озера. Кожа ее светла как снег, брови прочерчены так красиво и тонко, словно их нарисовал художник, губы яркие. И хоть красота ее похожа на красоту острой льдинки, оторваться от созерцания ее невозможно.

Мы одинаково сильно восхищались ею и боялись ее.

– Я жду, – чуть удивленно осмотрев нас, поторопила она.

– Матушка, не губите! – Данина очнулась и бросилась на колени, приложившись губами к тонкой руке в замшевой перчатке. – Воспитанницы хворобой студеной разболелись, вот я и велела их сюда перенести, дабы других не заразить! Три дня их настойками-снадобьями поила, травами обкладывала, смолой окуривала, вылечила! Выздоравливают девочки, скоро ни следа хворобы не останется!

Леди Селения осмотрелась, потянула носом, словно принюхиваясь. На гладком, как алебастр, лице отразилось недоумение. Она застыла посреди каморки, даже руку от травницы не убрала, словно забыла.

– Врут, – проблеял от двери Аристарх, – чернильную гниль принесли в наш дом, греховницы! Нежить они давно, умертвия! Все тут ляжем, если…

– Тихо, – мать-настоятельница мазнула взглядом ледяных глаз по Ксене, обернулась ко мне. Я постаралась выдержать ее взгляд, хотя, честно, хотелось спрятаться под одеяло. Если бы она стала расспрашивать, боюсь, я бы не выдержала, все ей выложила. И про Зов, и про чернильные пятна на теле Ксени, и про скрытного Данилу… И даже про то, как по ночам хлеб таскаю из трапезной!

«Только не спрашивай, только ничего не спрашивай», – взмолилась я про себя.

Селения еще постояла, раздумывая, и резко отвернулась, взметнув шелковые юбки.

– Арей Аристарх, не говорите глупости! Очевидно, что гнилью послушницы не больны и однозначно живы. Девочки, вы освобождаетесь от занятий до полного выздоровления. А сейчас всем разойтись по комнатам, – сказала настоятельница, не повысив голос, но через минуту толпу из коридора как ветром сдуло! Обиженный арей испарился быстрее всех. Разочарованно щелкнув кнутом и сверкнув глазами, удалилась и Гарпия.

Дверь каморки со стуком закрылась. Данина, кряхтя, поднялась с колен.

– Ошиблась я, – ни на кого не глядя, сказала она, – ошиблась. Видать, не гниль то была…

Я недоверчиво промолчала. Ксеня, не умеющая долго молчать и тем более грустить, плюхнулась на кушетку.

– Ох, как есть-то хочется! – воскликнула она. – Целого медведя сейчас бы съела! Живьем!

Мы с облегчением рассмеялись, а потом я все-таки заплакала. Ну не удержалась.