Текст книги "У смерти женское лицо"

– Не реви, Лизавета, – сказала она, – а то я тоже начну.

– Да чего там, – сказала Лизка Коновалова, мягко высвобождаясь и поворачиваясь к Кате лицом, – наше дело бабье.

Через полчаса они с аппетитом уминали приготовленный Лизкой омлет, в котором то и дело хрустели кусочки яичной скорлупы. Поверх омлета хлебосольная Лизка вывалила в каждую тарелку по полбанки неизменной кильки в томате. Катя заметила, что вскрытая Лизкой банка была последней. Держа в правой руке вилку, а в левой – дымящуюся сигарету, Лизка наворачивала омлет, время от времени беспечно сплевывая скорлупу на пол и перемежая это дело короткими энергичными затяжками. Глаза у нее были красными, припухшими, словно она недавно вернулась с демонстрации, которую разогнали с применением слезоточивого газа. Катя выглядела не лучше, зато чувствовала себя отменно. Похоже, она наконец-то окончательно оттаяла. Слушая Лизкину болтовню, на восемьдесят процентов состоявшую из жалоб на клиентов, Катя поймала себя на том, что ерзает на жесткой табуретке, получая от этого не вполне осознанное удовольствие. «Ого, Скворцова, – сказала она себе с ироническим удивлением, – да ты, кажется, и вправду оттаяла. Это чем же мы занимаемся, а? Что тут скажешь? Ниже пояса жизнь, судя по всему, пошла обычным порядком, как у всех нормальных баб».

– Слушай, Лизавета Петровна, – сказала она, – ты только не обижайся и не начинай снова орать. Скажи честно: с деньгами туго?

– А ты что, в спонсоры метишь? – окрысилась Лизка, но тут же махнула рукой – той, в которой была зажата вилка. – Как тебе сказать... В общем-то, сама видишь. Я ведь на себя почти не трачу.

– Копишь? – поинтересовалась Катя.

– Да ну, – отмахнулась Лизка. – На что копить-то? Квартира у меня есть – на это ума хватило, машина мне не нужна – я их, зараз, боюсь до смерти. Когда кто-то везет – это круто, а когда сама... Никак не пойму, как это получается – надавил ногой, а эта куча железа сама собой катится, да как быстро! Мебель всякая, хрустали там, золотишко – это все говно на палочке, меня от этого блевать тянет. У меня мать в Саратове живет, так я ей посылаю. Она-то думает, что я тут на заводе работаю... контролером ОТК. – Лизка прыснула, видимо, представив себя на заводе. – А то, что в квартире бардак, ты не обращай внимания. Мне так удобно, а кого не устраивает, может не смотреть.

– Меня устраивает, – сказала Катя, осторожно снимая с языка кусочек яичной скорлупы. – Люстра у тебя хорошая.

– Ага, – с гордостью согласилась Лизка. – Это я не устояла. Ладно, давай доедай, и поехали.

– Куда поехали? – удивилась Катя.

– На работу устраиваться, куда же еще, – тоже удивилась Лизка. – Я разве вчера не говорила?

– Ты сказала, что у тебя гениальная идея, а потом... гм... уснула, – пояснила Катя.

– Уснула, говоришь? – переспросила Лизка. – То-то я смотрю, что у меня башка с самого утра гудит, как царь-колокол. Ну, это ладно. Сейчас поедем, проверим мою идею. А вдруг она и вправду гениальная?

Глава 5

– Одевайся, – тяжело вздохнув, сказал похожий на колобка краснолицый бородач в очках с сильными линзами. С трудом изогнувшись в кресле, он вынул из заднего кармана джинсов носовой платок и не меньше минуты протирал им то очки, то свою обильно потеющую лысину. Закончив процедуру протирания, он принялся задумчиво копаться в бороде, словно потерял там что-то ценное и уже почти отчаялся найти, но продолжал свои поиски просто по инерции.

Катя рывком задернула молнию на джинсах, чуть не сломав при этом ноготь, и начала трясущимися руками застегивать рубашку. Она отлично видела, что Колобок уже принял решение, и знала наверняка, каким оно будет, ему вовсе не обязательно было мяться, подыскивая слова для вежливого отказа. Собственно, она не была уверена в том, что ей действительно хочется получить эту работу. Говоря по правде, ей хотелось задушить Лизку голыми руками, и этим ее желания на данный момент ограничивались. Позади, на сцене, выстроившись в ряд, одетые в облегающие трико девки отплясывали канкан. Репетировали они без музыки, и тяжелый мерный топот не мог заглушить их тяжелого дыхания, а запах пота валил с ног даже на некотором расстоянии от сцены. Катя не стала оборачиваться, ей не хотелось видеть лица свидетельниц этого унизительного осмотра, хотя она и подозревала, что те насмотрелись всякого и сами в свое время были подвергнуты точно такой же процедуре. Только для них она закончилась приемом на работу, а вот ей, судя по кислой физиономии Колобка, ничего не светило.

Катя взглянула на Лизку и поспешно отвела взгляд, принявшись ожесточенно затягивать ремень. Смотреть на Коновалову было жалко. «Если и у меня такая же плачущая рожа, то меня мало прогнать, об меня надо еще и ноги вытереть, – с остервенением подумала Катя. – Тоже мне, звезда стриптиза... Говорила же я Лизке! Уболтала, стерва, запудрила мозги»...

– Ну что, Гоша? – спросила Лизка.

«Господи Иисусе, – подумала Катя, яростно затягивая шнурки на кроссовках, – впридачу ко всему, он еще и Гоша! Ну, Гоша, что ты нам скажешь?»

– Ох, девочки, – вздохнул Гоша. – Вам как сказать: честно или не очень?

– Можно вообще ничего не говорить, – сухо сказала Катя. – Но если говорить, то, конечно, честно.

– Не ершись, – миролюбиво посоветовал Колобок, снова принимаясь протирать свои очки. – Как я понял, тебе нужна работа. Я настроен помочь, просто не могу обижать Лизку, я ей многим обязан, но, честно говоря, я не вполне представляю, как это сделать. Тихо! – прикрикнул он, видя, что Катя намеревается что-то сказать. – Тихо. Это ты сама придумала, что можешь выступать в кордебалете?

Катя отрицательно помотала опущенной головой.

– Я так и думал. Честно говоря, ты для этого дела просто мелковата. Гляди, какие кобылы. – Он мотнул бородой в сторону сцены, откуда все еще раздавался тяжелый мерный грохот подошв по дощатому настилу. – Все не ниже метра семидесяти.

Можно было бы попробоваться в стриптизе. Знаешь, этот старый трюк с пионерским галстуком и белыми носочками, его как будто специально для тебя придумали, половина старых боровов в зале с ума бы посходила, но...

Катя кивнула. Она знала, что имеет в виду Гоша. В конце концов, Колобок был не так уж плох, даже если его доброжелательность была напускной. В наше время не так уж часто удается встретить человека, который расходует свои силы хотя бы на то, чтобы казаться доброжелательным по отношению к тому, в ком он лично не заинтересован.

– Этот шрам на боку, – продолжал Гоша. – Он не слишком тебя портит, а в постели его вообще можно не заметить, но сцена... прожектора... Ты меня извини, мне правда жаль, но в этом есть что-то от... ну, я не знаю...

– От кунсткамеры, – закончила за него Катя. – Мне все ясно, и я не обижена. В любом случае, стриптиз не для меня. Извините, что отняли у вас время. Ты идешь или остаешься? – повернулась она к Лизке, которая выглядела гораздо более огорченной, чем она сама.

– Ты можешь не дергаться? – спросил Гоша, водружая на нос очки. – Я же сказал, что хочу помочь. Если хочешь знать, ты в моем вкусе. Терпеть не могу этих коров с «даблминтом» в пасти и с тупыми гляделками.

– Это комплимент? – слегка ощетиниваясь, спросила Катя.

– Вполне платонический притом, – уточнил Колобок. – Поверь, я так нагляделся на всякие телеса, что уже давным-давно никого не домогаюсь. Обычно домогаются меня. Правда, я, как правило, не очень сопротивляюсь, но это к делу не относится.

Я же сказал, что Лизке должен по гроб жизни. В общем, девочки, вы погуляйте часика полтора, а лучше два. Приедет хозяин, вместе сходим к нему, поговорим.

– Фамилия хозяина Кашпировский? – иронически поинтересовалась Катя, накидывая на плечо ремень своей спортивной сумки. Сумка была увесистой из-за лежавшего внутри пистолета с двумя обоймами.

– Его фамилия Щукин, – ответил Гоша, удивленно приподняв над краем оправы очков свои кустистые брови. – Мировой мужик, между прочим. А что?

– Я слышала, что только Кашпировский умеет убирать шрамы, – сказала Катя.

– Ни черта он не умеет, – отмахнулся розовой ладошкой Гоша. – И потом, у нас можно работать не только стриптизеркой. Я же, к примеру, работаю, хотя и не бегаю без штанов по сцене.

Катя невольно хихикнула, представив себе это зрелище.

– Да, – кивнул головой Гоша. – Боди-арт придумал Марк Твен. Помните «королевского жирафа»? Ну, ладно, катитесь-ка отсюда, мне работать надо. Комарова! – вдруг взревел он нечеловеческим голосом, повернувшись к сцене. – Комарова, халтуришь! Это танец священной коровы, а не канкан! Если тебе тяжело поднимать ноги, я тебе в два счета пайку урежу! А ну, работать!

– Крут, – сказала Катя.

– Классный парень, – отозвалась Лизка, обсасывая палочку от мороженого. – Он поможет, обязательно поможет, вот увидишь!

– Хорошо бы, – вздохнула Катя, откидываясь на спинку скамейки и вытягивая ноги. – А что это он все повторяет, что должен тебе по гроб жизни? Что ты для него такое сделала?

– Промолчала, – просто ответила Лизка.

– Промол... Ага, понятно. Извини.

– Да ты не обижайся, – немедленно принялась оправдываться Коновалова. – Просто это не мой секрет, понимаешь?

– Понимаю, понимаю, успокойся, – ответила Катя. – Не лезь не в свое дело – не придется получать по носу.

– Ну вот, – расстроилась Лизка, – теперь ты все-таки обиделась.

– Слушай, мать, – сказала Катя, – кончай этот детский сад. Честное слово, мне совершенно не нужны чужие секреты. Не надо все так усложнять. И без того выть хочется.

– А чего тебе выть? – пожала плечами Лизка. – Молодая, красивая, домой вернулась наконец-то... Только ты... это... я тебя сразу не предупредила...

– Так, – сказала Катя. – Начинается. Ну, в чем дело?

– Заведение это не простое... Как тебе сказать... В общем, сюда разные приходят. Возможно, станут предлагать... ну, сама понимаешь. Так вот, ты хорошенько смотри, с кем идти, а с кем, может, и не надо.

– Ах ты, моя заботливая, – криво усмехнувшись, протянула Катя. – Ну, просто Родина-мать. Не волнуйся, я твоих клиентов отбивать не собираюсь.

– Ой, какая ты... – с удивлением сказала Лизка. – Ой, какая ты дура... Знала бы, нипочем бы не стала с тобой связываться. Клиентов она у меня отбивать не станет! Во-первых, тебе некогда будет, а во-вторых... во-вторых, попробуй только. Я тебе тогда устрою, почище, чем в аэропорту, пожалеешь, что на свет родилась. Я ж тебе не про это толкую, а про то, что там такие клиенты бывают, которым секс уже и не нужен.

– А что им нужно? – спросила Катя.

– Ну, к примеру, пара сосков в качестве сувенира, – спокойно ответила Лизка. – А где пара сосков, там и еще что-нибудь... так, для комплекта. Ты не улыбайся. Я же говорю: туда разные приходят. По некоторым давно психушка плачет, а по некоторым – тюрьма.

– Ну, этого добра в любом кабаке навалом, – отмахнулась Катя. Полуденное солнышко совсем разморило ее, она положила голову на спинку скамьи и закрыла глаза. Солнечный свет пробивался даже сквозь веки, окрашивая темноту под ними в красный цвет. В этой полудреме последние три года Катиной жизни представлялись ей просто длинным путаным сном, от которого наутро в памяти остаются только какие-то невнятные обрывки наподобие пластмассового олененка Бемби или веселого старикана, с головы до ног покрытого татуировками почище российского уголовника. – Не волнуйся, Лизавета, – еле ворочая языком, проговорила Катя, – мне этого даром не надо.

– Ну-ну, – с сомнением произнесла Лизка. Катя услышала щелчок зажигалки, и через секунду ее ноздрей коснулся запах дыма. – Слушай, Катерина, – продолжала Коновалова, аккуратно сбивая пепел в сторонку, – надо тебя постричь, что ли. Или перекрасить.

– Ай, – лениво отмахнулась опять было задремавшая Катя. – Это еще зачем?

– Ты молодец, Скворцова, – с некоторым даже восхищением в голосе откликнулась Лизка. – Умеешь расслабляться. Прямо как кошка, честное слово. Тебя же ищут, ты что, забыла?

Катя открыла глаза и села ровно. Она уже почти заснула и теперь подслеповато щурилась, давая глазам привыкнуть к свету.

– Вот черт, – ошеломленно сказала она, – я и вправду забыла, представляешь? Вот так штука!

– Штука будет, когда нас с тобой заметут, – пообещала Лизка. – Айда в парикмахерскую, время еще есть.

– А деньги? – спросила Катя. – Сколько я могу жить за твой счет?

– Ты опять за свое? – грозно нахмурилась Коновалова. – Считай, что я тебя временно удочерила. И потом, не волнуйся: когда сяду на мель, я первым делом к тебе прибегу пару долларов стрельнуть.

...Через час они вышли из парикмахерской. Катя была острижена совсем коротко и выкрашена в иссиня-черный цвет, Лизка же щеголяла свежей спиральной завивкой на сделавшихся соломенно-желтыми волосах. Бросив прощальный взгляд в большое зеркало, висевшее в фойе парикмахерской, Катя пожала плечами: по ее мнению, она не очень-то и изменилась, разве что посвежела и стала казаться немного моложе. «Плевать, – подумала она, – какая разница. Снявши голову, по волосам не плачут. Главное, теперь никаких проблем с уходом: сполоснулась, пригладила пятерней и пошла себе».

– Ну, что теперь? – спросила она у Лизки. – Может, мне усы наклеить?

– И картонный нос заодно, – сказала та. – Не говори глупостей. Тебе, между прочим, идет.

Они пересекли людный сквер и, перейдя дорогу, вернулись в ночной клуб. Перед парадным входом стоял темно-синий «Мерседес» класса "Е", которого здесь раньше не было.

– О, – удовлетворенно сказала Лизка, – Щукин приехал. Ты, главное, не тушуйся. Он дядька хороший, но любит деловых, потому что сам деловой. И на рожон не лезь, у нас не то положение, чтобы королев из себя строить. Усвоила?

– Не вполне, – честно ответила Катя, которой полученные от Лизки инструкции показались несколько путаными и противоречивыми.

– Плевать, – решительно сказала Коновалова. – Вперед. Если он нас прогонит, тогда я просто не знаю, что и делать.

Ободренная таким сомнительным образом, Катя толкнула сплошную пластину зеркального стекла, заменявшую в этом заведении дверь, и вошла в прохладный, богато отделанный вестибюль, во второй раз за сегодняшнее утро подумав о том, что Россия далеко продвинулась вперед по пути превращения в карикатуру на Америку. Когда она покидала Москву, этот процесс уже шел полным ходом, но за три года количество перешло в качество, и теперь очень многое здесь напоминало декорации к голливудским фильмам.

Бородатый Гоша уже ждал их в пустом ресторанном зале. Девицы из кордебалета покинули наконец сцену, оставив в качестве напоминания о себе густой, тяжелый запах трудового пота, с которым яростно сражался гудящий и лязгающий кондиционер. Галантно подхватив Катю под локоток и велев Лизке ждать, Гоша устремился куда-то в недра заведения. Они миновали пустую полутемную бильярдную, прошли через выглядевший покинутым зал с игровыми автоматами, где Гоша дружески кивнул меланхолично перетиравшему бокалы бармену, пронеслись по плохо освещенному коридору, после чего не успевшая прийти в себя и сосредоточиться Катя была буквально затолкана в кабинет, по американским стандартам тянувший на контору мафиози средней руки, то есть, по местным понятиям, роскошно обставленный.

Сидевший за столом человек вопросительно поднял на них глаза, затушил в массивной мраморной пепельнице сигарету и отложил в сторону сотовый телефон, по которому не то только что закончил говорить, не то намеревался позвонить кому-то.

Он вежливо привстал и указал вошедшим на небольшой диванчик, стоявший справа от входной двери. Катя отметила, что этот Щукин, кем бы он ни был, прекрасно воспитан – он не сел, пока она не опустилась на диван, и лицо его не выражало ничего, кроме дежурной приветливости.

– Ну, Георгий Иванович, – обратился он к Гоше, – я тебя слушаю. Очередная протеже?

– Надо бы помочь, Алексей Петрович, – кивнул Гоша. – Девушка хорошая.

– Что ж к себе не берешь, если хорошая? – спросил Щукин. – Вы не обращайте внимания, – повернувшись к Кате, попросил он, – деловые вопросы требуют делового подхода.

– Гм, – сказала Катя.

– Применения не нашел, – развел руками Гоша. – Для балета жидковата, а для стриптиза... в общем, тоже не годится.

– Ну да? – не поверил Щукин. – Впрочем, тебе виднее. Кто привел?

– Коновалова.

– Ах, Коновалова... Вот что, Георгий Иванович.

Ты иди, а мы с девушкой тут потолкуем. Я посмотрю, что можно сделать.

Гоша поднялся и ушел, напоследок незаметно подмигнув Кате. Это ее не слишком успокоило: Щукин, хоть и выглядел, как обещал Гоша, мировым мужиком, был, похоже, очень и очень непрост, и Катя не видела причин, по которым хозяин процветающего заведения стал бы связываться с подозрительной беспаспортной девицей, пришедшей прямиком с улицы, вряд ли то, что ее привела Лизка Коновалова, могло служить надежной рекомендацией. Кроме того, ее очень беспокоил предстоящий разговор: несмотря на свою довольно бурную жизнь, она так и не научилась решать деловые вопросы через постель... или, как в данном случае, через диван, хотя и не сомневалась, что большинство женщин только так и поступает, во всяком случае, до тех пор, пока это позволяет их внешность. Конечно, Щукин был красив – широкие плечи, волевой подбородок, твердая линия красиво очерченных губ, глубокие серые глаза под высоким лбом, отлично вылепленный нос, благородная седина на висках – все это, не говоря уже о «Мерседесе», выглядело весьма привлекательно, но Кате почему-то всегда казалось, что вопросы трудоустройства и секс лежат в разных областях человеческих взаимоотношений.

«Впрочем, – сказала она себе, – в моем положении особенно выбирать не приходится. Наше с тобой положение, Скворцова, таково, что если наши взгляды в чем-то расходятся с действительностью, то менять придется не действительность, а именно взгляды. Потерпишь, мать твою! Если бы ты дала себе труд потерпеть тогда, три года назад, то не влипла бы в историю, которая в конце концов привела тебя сюда».

– Итак, – сказал Щукин, откидываясь на спинку кресла, – то, что вас привела сюда Коновалова, наводит на определенные размышления. Вы молодая, симпатичная и явно неглупая особа, тем не менее приходите сюда по протекции уличной... э-э-э... да что там! – уличной девицы легкого поведения. Из этого следует вывод, что у вас проблемы, причем, возможно, немаленькие. Я не любопытен и не привык совать нос в чужие дела, но, принимая человека на работу, я должен знать, чего мне ожидать впоследствии. Итак, чего вам не хватает в этой жизни?

Катя вздохнула. Нужно было быстренько решать, что сказать, а чего не говорить этому симпатичному Алексею Петровичу. Он вполне недвусмысленно брал быка за рога, вызывая ее на откровенность, и Катя испытывала сильнейшее искушение рассказать все, как есть, – она чувствовала себя чересчур старой и уставшей для вранья. Хотя, с другой стороны, для тюрьмы и смерти она ощущала себя еще недостаточно повзрослевшей. После секундного колебания она выбрала золотую середину: не правду, но полуправду, точнее, неполную версию правды, которая зачастую скрывает истинное положение вещей лучше любой лжи.

– Многого, – снова вздохнув, ответила она. – Денег, жилья, работы... паспорта.

– Паспорта или прописки? – уточнил внимательно слушавший Щукин.

– И того, и другого, – честно ответила Катя.

– Вы не похожи на человека, который, проведя всю жизнь в отрезанном от всего мира горном селении, спустился в долину за солью, заблудился и забрел в Москву, – заметил на это Щукин. – Следовательно, паспорт у вас был, а потом его не стало. Почему?

– Знаете, – сказала Катя, – я, пожалуй, лучше пойду.

– Сидеть, – негромко, но очень властно приказал Щукин. – А что вы скажете, если я прямо сейчас вызову милицию?

– Ничего не скажу, – стараясь, чтобы голос звучал спокойно, ответила Катя, опуская руку в стоявшую у нее на коленях сумку. – Я застрелю вас молча.

– Вот так штука, – сказал Щукин. – Вот спасибо Коноваловой, подбросила ценный кадр... А вы уверены, что не промахнетесь?

Катя улыбнулась ему без малейшего намека на веселье. Похоже, эта улыбка убедила хозяина ночного клуба лучше всяких слов.

– Ладно, – сказал он. – Забудем о милиции. В бегах?

Катя кивнула.

– Срок? – спросил Щукин. Он по-прежнему был предельно корректен, но доброжелательную улыбку как ветром сдуло. Теперь это был бизнесмен, обсуждающий условия рискованной сделки.

– Будет, когда поймают, – ответила Катя.

– И давно ловят?

– Скоро три года.

Щукин неопределенно хмыкнул, закурил и немного повращался из стороны в сторону в своем кресле. Затем, приняв, как видно, какое-то решение, снова повернулся к Кате.

– Хорошо, – заговорил он. – У меня есть работа. Платить пока что буду немного... Думаю, вдаваться в причины не имеет смысла, они ясны и без этого... Ноги у тебя красивые?

Катя поперхнулась.

– Ноги? – переспросила она. – Ноги как ноги...

– А ну, встань, – скомандовал Щукин.

Катя встала. «Если опять заставят раздеваться, плюну ему в морду и уйду, – решила вдруг она. – Это, конечно, будет совсем не деловой подход, но сколько, черт возьми, можно?!» Однако раздеваться ей не пришлось. Щукин окинул ее быстрым оценивающим взглядом и пожал плечами.

– Действительно, – сказал он, – ноги как ноги. Очень даже неплохие ноги. И грудь вроде бы не на спине. Почему же тебя Гоша в стриптиз не взял?

– Из-за шрама, – ответила Катя. – На боку.

– Ну, это ладно, – махнул рукой Щукин. – Садись. Возьму тебя официанткой... Но если поймаю на обсчете, пеняй на себя. На чай бери сколько влезет, но обманывать не смей. У нас тут довольно строгие порядки, имей в виду.

– Разыскивают меня не за это, – ответила Катя, – если вы это имеете в виду.

– Что имею, то и введу, – совсем уже по-свойски заверил ее Щукин. – Пока свободна, а в пять часов чтобы была на кухне. Найдешь там Веру Антоновну, скажешь, что ты новая официантка. Все, ступай.

– Спасибо, – сказала Катя, но Щукин только рассеянно кивнул в ответ, он уже снова держал в руке телефонную трубку и набирал чей-то номер, держа сигарету в углу рта и морщась от разъедавшего глаза дыма.

– Привет, – сказал Щукин своему абоненту, когда дверь за Катей закрылась. – Нужно, чтобы ты подъехал сегодня вечером. Ага... Да, да. Посмотреть на мое последнее приобретение.

Он глубоко затянулся, слушая своего невидимого собеседника, чему-то негромко рассмеялся и бросил быстрый взгляд на дверь.

– Нет, – сказал он, – на этот раз – нет... Вот именно, и довольно симпатичная притом. Такая, знаешь ли... Ну, сам посмотришь. Все, пока. Жду.

Он положил трубку и еще некоторое время задумчиво смотрел на дверь, прежде чем приняться за свои повседневные дела.

* * *

Дребезжащий двенадцати летний «Эскорт», подпрыгнув на выбоине, свернул на Штурвальную. Сидевшая за рулем пышногрудая блондинка от толчка выронила зажатую в ярко накрашенных пухлых губах сигарету и коротко, по-солдатски выматерилась, сразу разрушив тщательно создаваемый образ томной экзальтированной особы. Примостившаяся на заднем сиденье Катя с трудом сдержала смешок. Лизкина подруга Лилек стала выглядеть гораздо более симпатичной, как только перестала корчить из себя Мерилин Монро.

– Вот козлы, – сказала Лилек, кося одним глазом вниз и нашаривая подошвой левой ноги тлеющий окурок. – Дорожный налог дерут, а по дорогам не проехать. Неделю назад подвеску ремонтировала, а она опять стучит.

Катя, за три года более или менее освоившая автомобильные премудрости, могла бы указать ей на ошибку – стучала вовсе не подвеска, а клапаны, но затевать дискуссию ей было лень. День выдался не из легких, а уж вечер и почти вся ночь вообще не лезли ни в какие ворота. Так интенсивно и насыщенно Катя не жила уже давненько, и теперь ее единственным желанием было заползти под одеяло и закрыть глаза.

...Вера Антоновна оказалась тем, что некоторые называют гром-бабой, а иные – фельдфебелем в юбке. Кате так и не удалось до конца уяснить, какую строчку занимает эта дама в табеле о рангах ночного клуба «Омикрон» и как именуется ее должность в официальных документах, но суть в общих чертах была ясна: она командовала официантками и справлялась со своей работой так, что любо-дорого было глянуть. Со стороны. Вблизи же Вера Антоновна выглядела человеком, с которым лучше было не связываться, будь он даже тысячу раз неправ. Голос ее громыхал и лязгал, как гусеницы мчащегося на полной скорости танка, огромный, обтянутый, несмотря на жару, синим сукном бюст стремительно рассекал облака кухонного пара, как нос авианосца «Китти Хоук», а квадратное красное лицо в обрамлении седеющих кудряшек рдело на почти двухметровой высоте подобно тревожному огню маяка, сверкающему сквозь бурю и мглу. У нее были бесцветные глаза с желтоватыми белками, довольно густые черные усы и полный рот железных зубов, которыми она, казалось, при желании могла бы свободно перегрызть водопроводную трубу.

«Черт побери, подумала Катя, – в присутствии этой бабищи только и остается, что лепетать и надеяться, что она не станет сразу набрасываться на тебя с кулаками, а хотя бы дослушает до конца». Выслушав Катин лепет, Вера Антоновна презрительно глянула на нее сверху вниз, издала протяжный полувздох-полустон, полный сдерживаемого негодования на судьбу, которая все время занимается ерундой сама и заставляет заниматься тем же ее, и сказала глубоким басом, нимало не заботясь о том, что ее голос отчетливо слышен во всех уголках обширной ресторанной кухни:

– Очередная шлюшка... Официанткой работала когда-нибудь? Медицинская книжка есть? Паспорт есть? Что-нибудь есть у тебя?

В ответ на каждый вопрос Катя только коротко и отрицательно трясла головой, давая понять, что ничего подобного у нее нет, а возможно, и никогда не было. Смотреть в лицо грозной церберше она не отваживалась.

Пронаблюдав за этой пантомимой с высоты своего огромного роста, Вера Антоновна несколько озадаченно подняла брови и некоторое время разглядывала Катину склоненную макушку так, словно собиралась взглядом просверлить в ней дыру и посмотреть, что же там все-таки имеется.

– Что, ничего нет? – недоверчиво переспросила она. Катя снова помотала головой. – И даже сифилиса? А туберкулез? Что, и этого нет? А совесть?

Катя, подумав, нерешительно кивнула. «Ну и ну, – подумала она. – Если бы эта тетенька, а не Щукин, пытала меня сегодня утром, я бы, пожалуй, раскололась. Ей бы в ментовке работать, чего она тут зря пропадает...»

– Ну вот, – вполне удовлетворенная последним, с позволения сказать, ответом, пробасила Вера Антоновна. – А ты говоришь, ничего нет...

То, что Катя вообще ничего не говорила, ее, похоже, волновало очень мало: судя по всему, она привыкла, что ее разговоры с подчиненными, – это, как правило, монологи.

– А вы чего зубы сушите?! – рявкнула она на кучку поваров и официанток, собравшихся, чтобы поглазеть на бесплатное представление. – Вам что, работу найти?

Кучка молча и вполне незаметно рассосалась, словно ее здесь и вовсе не было.

– Завтра пойдешь в поликлинику, пройдешь медкомиссию, – сказала Вера Антоновна. – Молчать! Я дам записку, тебя примут без паспорта. Плевать на твой паспорт, но если проверка СЭС застукает тебя без медицинской книжки, я тебе задницу в клочья порву. Ясно?

Катя кивнула.

– И не вздумай воровать, – продолжала Вера Антоновна. – Вам, подстилкам бестолковым, специально платят, как людям, чтобы к рукам ничего не прилипало. Учти, я тебе не Щукин, улыбаться не буду – вякнуть не успеешь, как с голой задницей на улице окажешься. Идем, тряпки выдам.

«Тряпки» оказались мини-платьицем из какого-то блестящего, жгуче-красного материала, цветом живо напомнившего Кате ее блаженной памяти «Додж», так и оставшийся бесприютно торчать на лужайке рядом с уткнувшимся носом в траву пластмассовым Бемби. Спереди платье едва-едва прикрывало соски, а вырез сзади спускался ниже поясницы. Юбка была чисто символической, и Кате вспомнилась старая шутка насчет мини-юбки и макси-пояса, только в применении к ее рабочей одежде это вовсе не выглядело шуткой. Теперь ей стало понятно, почему Щукина так интересовали ее ноги – здешняя униформа открывала их на всю длину, и хозяин заведения заботился о том, чтобы это зрелище не испортило клиентам аппетита, что было с его стороны вполне естественно.

Примерив этот наряд перед зеркалом, Катя поморщилась – видок у нее был еще тот. Это было не платье, а сексуальный транспарант, более откровенный, чем даже прямое предложение подобных услуг по сходной цене. С некоторым удивлением Катя заметила, что грубая сексуальность этой спецодежды находит в ее душе довольно живой отклик. «Мама дорогая, – подумала она. – Скворцова, ты окончательно сошла с катушек. Уж не собираешься ли ты трахнуться с зеркалом?» Она нахмурилась и поспешно отвернулась от зеркала, потому что ответ на этот вопрос был скорее утвердительным, по крайней мере, в данный момент.

Впрочем, полчаса спустя ей стало не до исследования собственных сексуальных отклонений, так как ресторанный зал начал заполняться публикой.

Для начала ей поручили уборку грязной посуды. В принципе, на большее она и не рассчитывала, особенно в первый день. Лавируя между столиками со своей вихляющейся и дребезжащей тележкой, она очень быстро позабыла о том, во что одета и как выглядит: в ресторане стоял ад кромешный, в темноте в такт музыке переливался разными цветами слоистый табачный дым, на сцене полуголые девицы постепенно превращались в абсолютно голых. Однако Катя могла разглядеть не слишком много – официанток не хватало, и вскоре ей пришлось, оставив тележку с грязной посудой, начать разносить спиртное. Спустя полтора часа она уже ничего не соображала, автоматически выполняя команды Веры Антоновны, которая, подобно боевому генералу образца восемьсот двенадцатого года, стоящему на поле сражения под градом вражеских ядер, возвышалась в дверях кухни и отдавала приказы своим громоподобным голосом, едва различимым в грохоте и завываниях музыки.

Катя носилась вперед и назад, бездумно выполняя приказы, как дрессированная собачка. Теперь ей было наплевать на недвусмысленный сексуальный призыв, заключенный в ее платье. Она была до смерти рада, что эта красная тряпка хорошо вентилируется, и заботилась только о том, чтобы с непривычки не сломать лодыжку, сверзившись с восьмисантиметровых «шпилек». Все вокруг смешалось в кишащий водоворот тьмы и света, из которого выныривали то свирепое усатое лицо Веры Антоновны, то подсвеченные синим светом прожектора томно извивающиеся ягодицы на сцене, то клубы пара в кухне, то пулеметные вспышки стробоскопа, выхватывающие из тьмы потные лица танцующих...

Из состояния прострации ее вывело ощущение горячей потной ладони, которая легла на внутреннюю поверхность ее бедра повыше колена – гораздо выше. Катя мгновенно пришла в сознание, только теперь заметив, что довольно долго пребывала в полуобморочном состоянии движущегося на автопилоте человека. Горевшая на столике свеча освещала сыто ухмыляющееся запрокинутое лицо, двумя оранжевыми огоньками отражаясь в линзах очков. Только что поставленный Катей на столик графинчик с коньяком сверкал в ее лучах, как огромный кусок прозрачного янтаря.