Текст книги "У смерти женское лицо"

Пока Катя, удивленно вздернув брови, смотрела на ни с того ни с сего принявшегося лапать ее человека, потная ладонь, сжимаясь и разжимаясь, горячим пауком переползла еще выше, преспокойно скользнув под юбку. Весь сегодняшний сумасшедший день с бредовыми разговорами, бесцеремонными осмотрами и Лизкиными предупреждениями насчет «всяких», которые будут «предлагать», скачком вернулся к Кате, и она с трудом сдержала себя, чтобы не врезать опустевшим подносом прямо по этой лысеющей башке. Конечно, женщина, любая женщина, существует, в частности, и для того, чтобы принимать или отклонять нескромные предложения, но она вправе рассчитывать на то, чтобы эти предложения для начала высказывались устно!

Этот же приятель молчал, как рыба. Вполне возможно, он и не собирался делать никаких предложений, довольствуясь приятными осязательными ощущениями. Его можно было понять: сочетание алкоголя, стриптиза и дурного воспитания – весьма взрывоопасная смесь, а официантки во все времена полуофициально служили именно для того, чтобы их похлопывали, пощипывали и вообще пощупывали, но Катя пока что не ощущала себя достаточно вошедшей в эту роль.

Она аккуратно взяла заплутавшую в недрах ее спецодежды руку двумя пальцами за запястье и не менее аккуратно положила ее на стол, готовясь в случае необходимости хорошенько двинуть потерявшего ориентацию во времени и пространстве клиента коленом. Для этого пришлось бы довольно высоко задрать ногу и, пожалуй, сверкнуть трусиками, но Катя полагала, что в этом заведении ее трусики вряд ли привлекут слишком много внимания.

Клиент, впрочем, не стал упорствовать – коротко и не слишком приятно улыбнувшись, он переключил свое внимание на сцену, целиком уйдя в созерцание незатейливой пантомимы, которую показывали две обнаженные, причудливо расписанные черно-белыми разводами девицы. Катя вспомнила «королевского жирафа» и заспешила в сторону кухни.

Вера Антоновна одобрительно кивнула пробегавшей мимо Кате. Она, оказывается, видела все получше следящей телекамеры, и Катины инстинктивные действия каким-то образом оказались единственно правильным, по ее мнению, выходом из сложившейся ситуации. «Что ж, – подумала Катя, – и на том спасибо. Одобрение начальства – приятная вещь, особенно когда у тебя нет выбора».

Через полчаса Катя почувствовала, что еще немного и она просто упадет. Она сто лет не носила высоких каблуков. Говоря по совести, она их вообще почти никогда не носила, и теперь лодыжки у нее гудели, как после восхождения на Джомолунгму. Вдобавок она подозревала, что в туфлях у нее полно крови, во всяком случае, то, что пятки у нее стерты до мяса задниками туфель, казалось неопровержимым медицинским фактом. Бдительная Вера Антоновна, заметив, что конец близок, перехватила ее по дороге в моечное отделение, с трудом отлепила от тележки с грязной посудой, в которую Катя вцепилась мертвой хваткой, и прислонила ее к выложенной белым кафелем стене.

– Куришь? – спросила она, и Катя снова кивнула, но на этот раз уже просто потому, что у нее не осталось сил на разговоры. – Пойдешь по коридору до конца, – стала инструктировать ее Вера Антоновна. – Справа будет комната отдыха. Сигареты и спички в ящике стола. Полежи на диване, покури. Ноги задери на спинку, туфли сними. Если нужен пластырь, он в соседнем ящике. Даю двадцать минут, часы там есть, висят на стене. Вперед.

Оставив без внимания Катино хриплое «спасибо», она поймала за рукав охранника, заскочившего на кухню перехватить что-нибудь на скорую руку, и вручила ему тележку с посудой. Охранник что-то недовольно проворчал, но очень, очень тихо, и покатил тележку в мойку.

В отделке комнаты отдыха Катя не усмотрела никаких изысков, что было вполне понятно, учитывая местный менталитет. Никаких стеклопакетов и евросветильников здесь не было, но зато стоял большой, очень удобный диван, словно созданный для того, чтобы на нем отдыхали усталые официантки, недавно прибывшие в Россию и не успевшие акклиматизироваться. По мнению Кати, этот диван стоил всех стеклопакетов мира, вместе взятых. Кое-как доковыляв до него на негнущихся ногах, она рухнула в податливые велюровые глубины и испустила протяжный вздох облегчения. Сбросив опостылевшие туфли, она осмотрела свои многострадальные пятки и убедилась, что дела обстоят далеко не так плохо, как ей казалось. Тем не менее о них стоило позаботиться, пока образовавшиеся волдыри не лопнули.

Она дотянулась до стола и, выдвинув оба ящика, нашла сигареты, спички и несколько одноразовых упаковок бактерицидного пластыря. Электрические часы висели прямо над дверью. Катя засекла по ним время, с наслаждением закурила и, сбросив чулки, принялась заклеивать свои пятки. Затем, она вытянулась на диване, забросив голые ноги на подлокотник и шевеля пальцами. Это было здорово – куда лучше, чем «Катти Сарк» и даже «Джим Бим». Пуская в потолок ленивые струи дыма, она вспомнила старый еврейский анекдот о том, как раввин посоветовал одному из своих соотечественников, который жаловался на тесноту в доме, купить корову. В доме, конечно же, стало еще теснее, и, продав по совету того же раввина злосчастное животное, бедный еврей вздохнул с облегчением. «Вот чего тебе не хватало в твоей вонючей Америке, Скворцова, – закрыв для полноты кайфа глаза, думала Катя. – Надо было устроиться официанткой в „Макдональдс“, и эврисинг было бы о'кей. Главное, никаких моральных терзаний – напахался и упал мордой в подушку. Отсюда вывод: все зло в мире происходит не от женщин – это придумали импотенты с дурным запахом изо рта, а от избытка свободного времени. Об этом, между прочим, все газеты трубили еще во времена застоя...»

Она открыла глаза, чтобы взглянуть на часы. Ее двадцать минут еще не истекли, но вот кайф явно кончился: прямо под часами стоял, нехорошо улыбаясь, давешний очкарик. Катин взгляд скользнул по его лицу и, минуя прочие подробности, уперся в ширинку очкариковых джинсов, под которой без труда просматривалось некое цилиндрическое уплотнение. Катя живо представила, как она выглядит со стороны: мизерное платьице сбилось, голые ноги закинуты на подлокотник дивана, одна рука свисает до пола, другая – под головой, туфли разбросаны, чулки на столе... Если чего-то и не хватало, так это ярлычка с ценой... Впрочем, кто их тут знает, может быть, услуги такого рода входят в стоимость входного билета?

Очкарик шагнул вперед, продолжая нехорошо улыбаться, и Катя, одним движением сбросив ноги на пол, вскочила, будто подброшенная мощной пружиной.

– Даже и не мечтай, – предупредила она. Усталости как не бывало.

– Да мне ведь только посмотреть, – голосом, которым разговаривают с капризными детьми, произнес очкарик. – Ну и, может быть, пощупать. А там – как сама захочешь.

Катя, забывшись, сделала шаг назад, ударилась икрами о мягкий край сиденья и, потеряв равновесие, со всего маху плюхнулась на диван. Очкарик немедленно бросился вперед. Его отвисающий живот колыхался внутри просторной рубашки, как наполненный глицерином воздушный шар, а нехорошая улыбочка раздалась вширь до упора, превратившись в кретинический оскал вошедшего в охоту самца. Ему было хорошо за сорок, и он уже стремительно терял форму, оплывая от плеч к бедрам, но все еще был довольно силен, во всяком случае, гораздо сильнее субтильной Кати Скворцовой. Он смахнул ее выставленные в попытке защититься руки, как ненужные хворостинки, и навалился на нее своей остро пахнущей дорогим парфюмом, потом, коньяком и недавно съеденной пищей тушей, причиняя боль, задирая платье и пытаясь разорвать белье.

Паника взорвалась в Катином мозгу, как осветительная ракета, начисто ослепив ее и лишив способности рассуждать.

Она отчаянно забилась, колотя руками и ногами куда попало, словно попала под обвал, желая только одного: чтобы эта вонючая, отвратительная тяжесть как можно скорее убралась прочь от нее. Она укусила руку, пытавшуюся зажать ей рот. У нее и в мыслях не было кричать, но ощущение потной ладони на лице вызывало тошноту. Она сбила с насильника очки, которые с тихим треском разбились на плиточном полу. Очкарик зашипел от боли и наотмашь ударил ее по лицу. Левая щека мгновенно онемела, словно стоматолог переборщил с обезболивающим, и тогда Катя, тоже зашипев, вонзила ногти в это ненавистное лицо, целя в глаза, и с нажимом провела ими сверху вниз. Толстяк взвыл и отшатнулся, и тогда она изо всех сил оттолкнула его прочь обеими ногами.

Глава 6

Старенький «Форд» снова тряхнуло на выбоине, и Катя открыла глаза, уверенная, что они приехали.

– Блин, Коновалова, барала я твою Штурвальную, – с чувством сказала Лилек. Она вела машину, глядя себе под ноги, на пол кабины, видимо, все еще пыталась найти и затоптать упавший бычок, отчего и угодила в очередную яму. Катя поняла, что прошло всего несколько секунд с того момента, как она прикрыла глаза.

– На дорогу смотри, – сварливо ответила Лизка. – Вот вмажемся в столб, будешь знать, как за рулем курить.

– Она, блин, еще и учит, – возмутилась Лилек, но действительно перевела взгляд на дорогу и как раз вовремя, чтобы разминуться с поливочной машиной.

Удача сопутствовала ей только частично – разминуться-то она разминулась, но вот поднять стекло уже не успела, так что даже сидевшей сзади Кате досталась небольшая порция освежающей влаги.

– Ах ты, вонючка! – воскликнула Лилек под совершенно неприличный гогот Коноваловой, которая буквально корчилась от смеха на своем мокром сиденье. – Ах ты, мурло лимитное! Стрикулист! Биде на колесах!

Коновалова зашлась совершенно, и даже Катя, не выдержав, прыснула, зажав рот ладонью, – смеяться было больно. Лилек окинула их сочувственным взглядом здорового человека, вынужденного коротать время в компании безнадежных недоумков.

– Они еще и смеются, – с горьким недоумением проговорила она. – Одна б... – неудачница, а другая целка-героиня. Вы себя-то видели? – повысив голос, спросила она и сама захохотала, как сумасшедшая, так, что ей даже пришлось ненадолго остановить машину.

«Да уж, – подумала Катя, когда „эскорт“ снова тронулся в путь. – Уж что да, то да. За что люблю таких баб, как этот вот Лилек, так это за умение как бы между делом очень точно называть вещи своими именами. Что героиня, то героиня... Насчет всего остального – это она, как говорится, со зла, хотя...»

Хотя в чем-то главном Лилек была права на все сто: в незапамятные времена утратив физическую девственность, в глубине души Катя так и осталась немного романтичной старой девой, которая, сидя у окошка с книгой на коленях, ждет сказочной любви и постепенно выживает из ума.

«Вот дерьмо, – подумала Катя, – да ничего подобного! Просто он меня достал. Когда собираешься подкатиться к бабе, надо, как минимум, спросить, есть ли у нее настроение. В конце концов, даже если хочешь ее изнасиловать, не мешает для начала почистить зубы или хотя бы прополоскать рот. По идее, должно быть так, хотя теория и практика, как известно, пересекаются редко и в самых неожиданных местах. Ну и черт с ним, – решила она, – не он первый, не он последний. Полежит, полежит да и оклемается со временем. В другой раз трижды подумает, прежде чем переходить к силовым методам борьбы с переполнением семенных желез...» Потная туша очкарика стояла перед глазами...

...Отшатнувшись, очкарик с трудом сохранил равновесие, смешно замахав руками.

– Ах ты, сучка, – с некоторым удивлением в голосе произнес он, снова подаваясь вперед. – Ну, теперь держись. Неделю будешь ноги колесом держать.

Он попытался снова навалиться на Катю, но та, не мудрствуя лукаво, опять выстрелила в него обеими ногами, сначала поджав их под себя, а потом с силой распрямив, никуда особенно при этом не целясь. Двойной удар пятками пришелся сексуальному гиганту в живот, отбросив его на добрых полметра и согнув пополам – так, словно он растерял целую пригоршню мелочи и теперь внимательно разглядывал пол в поисках закатившихся куда-то монеток. Он с трудом поднял к Кате побагровевшее лицо, по которому ленивыми темными ручейками стекала кровь из глубоких продольных царапин, оставленных Катиными ногтями.

– Ты... что делаешь... ссука? – с натугой выдавил он, неуверенно делая коротенький шаг вперед.

Катя вскочила и попыталась прошмыгнуть мимо него к выходу, но он с неожиданной резвостью выбросил вперед и в сторону левую руку, цепко ухватив ее за подол платья. Платье радостно затрещало, словно всю свою жизнь ждало этого случая. Почему-то именно это звук достал Катю окончательно, перелив бестолково бурлившую внутри нее панику в законченную, классически совершенную форму холодного бешенства. Она еще раз рванулась, просто чтобы выиграть пару секунд и дать ненависти окончательно выкристаллизоваться, а потом, отставив в сторону острый локоть, сделала резкое вращательное движение корпусом, одновременно нанеся сокрушительный удар локтем. Она била вслепую, но промахнуться было просто невозможно. Катя сильно ушибла локоть и почувствовала, как под ним что-то подалось с отчетливым мокрым хрустом.

Сжимавшая ее подол ладонь разжалась, и толстяк издал звук, похожий на вопль сирены заблудившегося в тумане корабля.

Катя развернулась к нему лицом, почувствовав, как по обнаженной коже бедер медленно сползают трусики, – этот боров порвал резинку. Теперь ей мало было пресечь его поползновения. Как ни прискорбно было это сознавать, но она хотела его убить или, как минимум, покалечить.

Теперь герой-любовник прижимал обе ладони к носу, хотя все еще сохранял согнутое положение. Глаза его опасно выпучились, а между пальцами обильно текла кровь, капая на плиточный пол. Катя с мрачным удовлетворением отметила, что у него наверняка сломан нос. Она дождалась, когда очкарик очухается настолько, чтобы перевести на нее свой ошеломленный взгляд, и только тогда с размаху ударила его по шее – снова локтем. Он был отличным оружием – очкарик охнул и рухнул на колени, уперевшись одной рукой в пол, чтобы не воткнуться в него расквашенной физиономией. Катя прицелилась было пнуть его в брюхо, но передумала – отвести душу можно было и более действенным способом. Она взяла за спинку тяжелый деревянный стул, стоявший возле стола, и с натугой занесла его над головой.

– А ведь я предупреждала, – сказала она, – даже не мечтай.

Очкарик повернул голову и посмотрел на нее снизу вверх. В его глазах был ужас, и он приподнял свободную руку в слабой попытке защититься. Из горла его вырвалось слабое хриплое поскуливание, с нижней губы к полу протянулась рубиновая нитка кровавой слюны.

– Что здесь происходит? – раздался со стороны дверей лязгающий командный голос Веры Антоновны. – Немедленно опусти стул!

– Сейчас, – не оборачиваясь, ответила Катя и в полном соответствии с полученным приказом резко опустила стул на спину стоявшего на четвереньках человека. Стул с треском развалился у нее в руках.

«Как в кино», – отстраненно подумала Катя.

Очкарик тихо, даже как-то обиженно хрюкнул и плашмя, со стуком упал на пол, испустив напоследок протяжный вздох, словно прилег отдохнуть после долгой и трудной дороги.

– Фу, – сказала Катя. – Извините. Я, пожалуй, пойду.

– Так и пойдешь? – спросила Вера Антоновна, неодобрительно оглядывая ее с высоты своего гренадерского роста.

Катя посмотрела вниз, нерешительно провела руками по разорванному платью и замерла в задумчивости, не зная, как поступить с трусиками: то ли попытаться их поддернуть, то ли попросту переступить через них.

– Ну, по-моему, большого выбора у меня нет, – сказала она наконец, мимолетно удивившись тому, что больше не испытывает робости перед огромной администраторшей. Она сгребла в горсть валявшиеся на столе чулки и принялась совать левую ногу в туфлю. Это ей почему-то никак не удавалось, и она пинком отшвырнула туфлю в угол.

Сделав шаг в направлении двери, она налетела на Веру Антоновну, стоявшую непоколебимо, как скала. Та уперлась в Катину грудь огромной, как лопасть весла, ладонью и толчком усадила ее обратно на диван.

– Сидеть, – скомандовала она – негромко, но с очень точно схваченной интонацией дрессировщика, всю жизнь проработавшего с крупными хищниками.

Катя расслабилась – все равно сил на то, чтобы вышибить дух из этой чугунной бабищи, у нее уже не осталось.

Вера Антоновна, не двигаясь с места, внимательно осмотрела распластавшегося на полу человека и издала неопределенный звук – наполовину фырканье, наполовину хрюканье, означавший у нее высшую степень презрения.

– Допрыгался, – не совсем понятно сказала она и повернулась к Кате. – Посиди здесь, я скоро вернусь. Вот тебе на случай, если он очухается и решит побуянить.

Она протянула Кате газовый баллончик.

– Слезогонка, – пояснила она. – Хотя я очень сомневаюсь, что тебе это пригодится.

Катя безучастно кивнула, вставляя в прыгающие губы сигарету. Вера Антоновна, твердо чеканя шаг, покинула комнату отдыха. Катя чиркнула зажигалкой, но замерла, так и не прикурив, потому что услышала, как в замке со звонким щелчком повернулся ключ.

Катя вскинула голову, настороженно вглядываясь в гладкую панель двери. «Черт, – пронеслось у нее в голове, – неужели вляпалась? В первый же день... Где „скорая“, там и милиция. Кто, скажут, уважаемого человека стулом по хребтине отоварил? Пожалуйте, дамочка, в отделение, прояснять вас будем... И пистолет в раздевалке, и дверь заперта. Как же это меня угораздило?»

Она несильно, но с большим чувством пнула разлегшегося на полу очкарика. Тот опять хрюкнул, давая знать, что жив, но не вполне здоров, и попытался приподняться. Катя брезгливо отодвинулась от него подальше, на всякий случай взяв со стола газовый баллончик.

Ну, и что теперь? Катя начинала подозревать, что обладает особым талантом притягивать неприятности, как металлические предметы, по слухам, притягивают к себе молнию. Или это относится просто к высоким предметам, а вовсе не к металлическим? «Господи, да какая разница, – подумала она с отчаянием. – Я-то не высокая и, тем более, не железная, за что же в меня-то лупит и лупит, как в бубен?»

Самым паршивым в сложившейся ситуации, по мнению Кати, было то, что в комнате отдыха, как оказалось, начисто отсутствовали окна. Какие уж тут стеклопакеты... Вот и целуйся теперь со своим диваном...

Она прицельно стряхнула пепел с кончика сигареты очкарику на плешь. Тот замычал и приподнялся на руках, тяжело мотая головой. Лицо его превратилось в красно-синий лаково поблескивающий кочан. Катя испуганно вжалась в угол дивана, выставив перед собой баллончик, но очкарик, устав от своих усилий, снова шмякнулся на пол и остался лежать, тихо постанывая.

Катя встала и, обогнув его по широкой дуге, подобрала с пола ножку развалившегося стула. «Наверняка импортный, – подумала она про стул. – Наш бы выдержал. А вот так мы и поступим, – внезапно успокаиваясь, решила она, стоя перед дверью с газовым баллончиком в одной руке и с ножкой от стула в другой. – Администраторшу жалко, она вроде бы очень даже ничего, но терять нечего, а Вера Антоновна, в конце концов, женщина крепкая, переживет. Пусть только дверь откроют, я им устрою сюрприз».

Словно в ответ на ее мысли щелкнул отпираемый замок. Катя шагнула вперед, вытянув перед собой руку с баллончиком и занеся над головой свою импровизированную дубину. Дверь открылась, и шагнувший в комнату Щукин округлил глаза, увидев воинственную Катю.

То, что это оказался Щукин, Катю нисколько не смутило. Она собиралась прорываться на свободу, невзирая на лица, но за спиной у хозяина обнаружилось целых три охранника, причем таких огромных, что составлявшая третью линию обороны Вера Антоновна выглядела на их фоне Дюймовочкой. Катя сразу поняла, что пробиться не удастся, и опустила свое оружие.

– Пр-р-релестно, – сказал Щукин, иронически разглядывая Катю. – Оч-чень мило и просто распрекрасно. Свобода, зовущая народ на баррикады... Или как там называлась эта картина? Черт, не помню. Но костюм в чем-то главном точно такой же. Вот только бельишко не мешало бы подобрать.

Катя быстро взглянула вниз и залилась густым румянцем. Она потянулась было за окончательно свалившимся предметом туалета, но остановилась – во-первых, у нее были заняты руки, а во-вторых, она как-то не привыкла устранять подобные аварии при большом стечении народа. Поэтому она гордо, насколько это было возможно при сложившихся обстоятельствах, выпрямилась и, перешагнув через трусики, небрежным движением ноги отшвырнула их в сторону. Предательский румянец начал постепенно отступать вглубь лица, и это придало ей уверенности.

– Можешь разоружаться, – сказал Щукин, обходя Катю и присаживаясь на корточки перед ее жертвой. – Да-а-а... Опять этот идиот за свое! Это же надо быть таким твердолобым! Одно слово... гм. Ну что, дружок, нашла коса на камень?

Очкарик промычал что-то невнятное.

– Молчи уж, секс-машина, – презрительно сказал ему Щукин и повернулся к охранникам. – Уберите его, – приказал он. – Отвезите домой и вызовите «скорую», ему это, похоже, нужно. А ты, придурок, – обратился он к очкарику, слегка приподняв его голову за волосы, – ври, что хочешь, но про мое заведение ни слова. Надеюсь, она отшибла тебе не все мозги. Все ясно?

Очкарик снова замычал, на этот раз утвердительно. Щукин опустил его голову на пол и брезгливо вытер руку о диван.

Двое охранников подняли тяжело обвисшее тело очкарика под мышки и потащили к выходу. Очкарик вяло перебирал ногами и непрерывно стонал.

– Только через зал не вздумайте его тащить! – крикнул им вслед Щукин. – Через черный ход, да поскорее давайте!

Когда процессия скрылась в коридоре, Щукин жестом отпустил оставшегося охранника и Веру Антоновну. Заперев за ними дверь, он повернулся к Кате.

– Да... – сказал он, разглядывая ее так, словно видел впервые. – Очень интересно. Кажется, я начинаю понимать, за что тебя разыскивают три года подряд. Сколько?

– Что – сколько? – угрюмо переспросила Катя. Она не видела в этом разговоре никакого смысла. Сдавать ее в милицию Щукин, похоже, не собирался, но в том, что с работой наверняка придется распрощаться, она не сомневалась. Еще и у Лизки неприятности будут...

– Не притворяйся дурой, – сказал Щукин, легко присаживаясь на край стола. Он вставил в уголок рта сигарету и принялся чиркать зажигалкой. Закурив, он откинул голову назад и выпустил в потолок густое, идеально круглое кольцо дыма. – Сколько человек? – уточнил он свой вопрос.

Катя молча помотала головой – исповедоваться она не собиралась.

– Не скажешь? – удивленно задрал брови Щукин. – Неужели я угадал? Ну, и сколько все-таки? Один, два?

Катя молча уселась на диван, плотно сдвинув колени, и тоже закурила, глядя в сторону. Брови Щукина поднялись еще выше.

– Как? – воскликнул он и выдул еще одно дымное кольцо. – Больше, чем два? Три, может быть? Нет? Неужели четыре?

Кате надоела эта бодяга. Кроме того, если бы она и хотела, то смогла бы с уверенностью назвать только число своих прямых жертв – тех, кого она убила собственными руками. Количество же жертв косвенных ей было неизвестно. Она все так же молча посмотрела Щукину прямо в глаза и медленно, мрачно улыбнулась одними губами, просто чтобы подвести черту под разговором.

– Черт, – сказал Щукин. – Поверить не могу. Такая пигалица... Так ты, значит, не шутила тогда, в кабинете?

– А разве такими вещами шутят? – спросила Катя, нервно стряхивая пепел прямо на пол. – Послушайте, чего вы добиваетесь?

– В самом деле, – задумчиво повторил Щукин, – чего я добиваюсь? Я беру на работу беспаспортную девицу, находящуюся в бегах. Что может быть безобиднее официантки? Мини-юбочка, туфельки, каблучки, ножки, грудка, попка, губки бантиком – девочка-фиалочка! А эта фиалочка берет и в первый же вечер голыми руками выбивает все дерьмо из моего постоянного клиента... Очень нужный человек, между прочим, хоть и козел... Потом оказывается, что на ней висит куча трупов. Может быть, ты мне скажешь, чего мне хотеть?

– Про трупы я ничего не говорила, – сказала Катя, делая глубокую затяжку. – Ни слова.

– Но ты и не отрицала, – заметил Щукин. – Знаешь, мы могли бы поладить. Человек с твоими способностями...

– Одну секунду, – перебила его Катя. – Давайте договоримся сразу. Терять мне нечего, поэтому я буду с вами откровенна... Да, честно говоря, я просто не знаю, что бы вам такое соврать. Ну, не умею, потому что дура. У меня нет никаких способностей. Да, я убила несколько человек: кого в перестрелке, а кого... ну, по-всякому. Но поймите вы, ради Бога: я была вынуждена это сделать... просто потому, что они охотились за мной. Они не хотели вступать в переговоры, им нужна была моя голова, и ничего больше. Я не киллер и становиться им не хочу.

– Постой, – несколько ошеломленно прервал ее Щукин. – Ты, собственно, за кого меня принимаешь? Надо же такое выдумать – киллер! Нет, ты меня разочаровываешь...

– А к чему тогда разговор о моих способностях? – непримиримо спросила Катя. – К чему этот пересчет трупов?

– Оглянись, чудачка, – сказал Щукин. – Что ты видишь?

Катя не стала оглядываться.

– Каменный мешок с единственной дверью, – ответила она. – Диван, стол, обломки стула. Люстра «Каскад» образца одна тысяча девятьсот затертого года. Ну, и еще вы. Это, конечно, не считая всяких запчастей, которые высыпались из меня в результате общения с вашим постоянным клиентом.

– Опять ты ваньку валяешь, как у следователя на допросе, – досадливо поморщился Щукин. – Здесь ночной клуб. Стриптиз, казино, ресторан, три бара, куча пьяной швали, набитой бабками и потому мнящей себя солью земли... Это с одной стороны. А с другой – ты. Судя по тому, что я видел и слышал, ты обладаешь уникальнейшим даром – мгновенно принимать верное решение и сразу начинать действовать. Обычно людям требуются годы адского труда, чтобы развить в себе подобные способности, а ты с ними родилась. Ты самородок, ясно? Тебе цены нет. Подумай над моим предложением.

– А что вы, собственно, предлагаете? – спросила Катя.

– А разве не ясно?

– В самых общих чертах.

– Пока что этого достаточно. Когда я услышу твое «да», я все объясню подробно. Но учти, я предлагаю тебе не только работу, но и такую крышу, под которой совершенно не каплет. Я обеспечу тебя новой биографией, и тебе не придется шарахаться от каждого мента. Ну что, будешь думать или сразу ответишь мне взаимностью?

– Я хотела бы подумать, – сказала Катя.

– Ну, как знаешь, – вздохнул Щукин, вставая и отпирая дверь. – В любом случае, место официантки по-прежнему за тобой... по крайней мере, пока ты снова кого-нибудь не покалечишь. Думай.

* * *

Лилек все еще похохатывала, когда из ближнего междворового проезда задним ходом выкатилась светлая «семерка» и, два раза конвульсивно дернувшись, заглохла, перегородив дорогу. Лилек выругалась, вывернула руль и ударила по тормозам, но было поздно. «Реакция у нее ни к черту», – подумала Катя за секунду до того, как капот «Форда» с хрустом вломился в правое заднее крыло «семерки». Лизка Коновалова с размаху ткнулась головой в лобовое стекло. Раздался отчетливый стук, стекло коротко затрещало и пошло похожими на паутину трещинами.

– Блин, – с чувством сказала Лизка, держась за лоб.

Лилек уже вылезала из машины, и в ее движениях явственно читалась жажда насилия и убийства. Катя сделала короткий неуверенный жест, собираясь удержать ее, но, поняв, что это бесполезно, откинулась на сиденье. Что-то подсказывало ей, что эта авария не к добру.

– Ну что за жизнь, – пожаловалась Лизка Кате, потирая лоб, на котором уже налилась не страшная, но вполне рельефная шишка. – Ну кому я такая рогатая нужна?

– Да-да, конечно, – невпопад поддакнула Катя, внимательно следя за действиями Лизкиной подруги.

– Что – конечно? – чуть ли не до слез обиделась Лизка. – Скворечня!

– Да помолчи ты, – сказала Катя. – Кажется, влипли. Смотри!

– Чего? – встрепенулась Лизка, отворачиваясь от Кати и нагибаясь, чтобы посмотреть вперед через уцелевшую часть лобового стекла. – Ой, блин, Скворцова, менты!

– Что, любовь к приключениям боком вылазит? – спросила Катя, расстегивая молнию на сумке.

Из ржавой голубой «семерки» неторопливо вылезли два человека в милицейской форме. Слышно было, как орет Лилек, наскакивая на них грудью. Она была вне себя, так как уже поняла, что ремонтировать машину придется за свой счет. Милиционеры отругивались, тесня грудастую фурию к «Форду».

– А ну, прекратить базар! – рявкнул, теряя терпение, человек с лейтенантскими звездочками на погонах. – Предъявите документы! Все предъявите!

– Сейчас! Щас я тебе все предъявлю! – орала Лилек. – Позаливают зенки на службе и думают, что им все можно! А еще милиция!

Она еще что-то кричала, но Катя уже перестала не только слышать, но и видеть ее. Она не видела даже лейтенанта, полностью сосредоточившись на втором милиционере, – кажется, это был сержант. Да, это точно был сержант, и на плече у него висел короткоствольный милицейский автомат, и дуло этого автомата медленно ползло кверху. Что-то странное было в этом автомате, и когда Катя поняла, что это было, ее прошиб холодный пот. Время вдруг замедлилось, как когда-то, в прошлой, позабытой жизни, и рука ее медленно, словно под водой, плавно нырнула в сумку и точно так же, медленно и плавно, пошла наружу уже с зажатым в ней пистолетом. Большой палец привычно сдвинул вниз флажок предохранителя, а Катя все никак не могла оторвать взгляд от автоматного ствола с навинченным на него длинным глушителем. Она отлично понимала, зачем на автомате глушитель – она никак не могла взять в толк, почему это происходит именно сейчас и именно с ней. Она могла ожидать чего угодно: ареста, тюрьмы, расстрела, пули в спину при попытке к бегству, но – черт возьми! – не такого.

Периферийное зрение вдруг расширилось, сделалось объемным и четким. Теперь Катя, казалось, могла видеть почти на триста шестьдесят градусов, как какая-нибудь стрекоза. Она видела, как шевелятся Лизкины губы, складываясь в какой-то запоздалый и совершенно ненужный вопрос; видела она и лезвие, тускло блеснувшее в сереньком предутреннем полусвете. Оно вдруг, словно по волшебству, выпрыгнуло из сжатой в кулак ладони лейтенанта и по рукоять погрузилось в живот крашеной блондинки со смешным именем Лилек. Лилек начала спиной вперед валиться обратно в машину, и Катя все тем же обостренным боковым зрением заметила, как недоговоренный Лизкин вопрос переливается в гримасу ужаса, в дикий визг, который так и не успел вырваться на свободу, потому что ствол автомата наконец-то поднялся на нужную высоту и в звон, которым была наполнена Катина голова, вплелся новый звук – частый-частый перестук, совсем тихий, словно кто-то быстро колотил резиновым молоточком по донышку кастрюли.