Текст книги "Горбовский"

Глава 11. Две новости

«Жизнь дает человеку три радости. Друга, любовь, работу. Каждая из этих радостей уже стоит многого. Но как редко они собираются вместе!»

Братья Стругацкие – «Стажеры»

Как бы Марине ни было противно, а фигура Горбовского в ее восприятии подвергалась все более тщательному анализу, причем неосознанному. Девушка не могла управлять этим процессом – он происходил сам по себе. Избежать его было невозможно, так как юная практикантка отныне должна была видеться с предметом ее подсознательного интереса каждый день.

С чувством тяжести на душе Спицына отслеживала градацию личного видения Горбовского, и эта градация, к ее сожалению, шла на повышение. Сначала девушка видела его лицо как мутное пятно, фигуру – как негнущуюся деревяшку. Затем, помнится, стала различать черты лица Льва Семеновича, цвет глаз, выражение во взгляде. А сейчас наступила стадия, когда Марина видела все, вплоть до ресниц, морщин и родинок. С Горбовского как будто слой за слоем смывался мутный налет, и каждый раз этот человек становился для Марины более ясным, более четким, более отличным от всех других. Она как будто разглядывала Горбовского в микроскоп.

После тяжелого разговора в виварии Марине было, мягко говоря, не по себе. Она весь оставшийся день ничего не ела, хотя и ощущала смутные позывы голода, и почти ничего не пила, хотя во рту все пересохло. Ее дух, такой амбициозный и пробивной, как будто бы отстранился на время от тела, оставив оболочку инертной и апатичной.

Гордеев и Гаев, потерпев неудачи при попытке выяснить, что случилось между Горбовским и Мариной, когда они остались наедине, решили развлечь погрустневшую девушку и устроили ей экскурсию по НИИ, чтобы похвастать ею перед коллегами. Не без гордости они повели Спицыну по смежным секциям, где все давно мечтали посмотреть на нее.

Несмотря на ажиотаж, вызванный ее появлением, Марина не ощущала почти никакой радости. Да, несомненно, она была в восторге от места, где ей предстоит работать, от людей, с которыми ей предстоит работать, и все здесь ей очень нравилось, и она ни о чем не жалела, но… в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. Среди множества хороших, умных, объективных людей, с которыми она познакомилась в тот день, ей предстояло терпеть одного-единственного самодура. А вместо того, чтобы набираться опыта на будущее и приобщаться к вирусологии, Марина должна будет протирать полы и курьером носиться по зданию. Бесподобная перспектива карьерного роста. Именно об этом она мечтала!

Так или иначе, а думать о Горбовском во время посещения других секций было бы грехом. Там было слишком интересно, чтобы позволять себе расстраиваться из-за вражды с кем-то. Марине показали множество интересных вещей, начиная новейшими бинокулярными микроскопами и ультрацентрифугами типа УЦП-65 и заканчивая шипастыми ящерицами с вживленными генами кактуса.

Девушка еще никогда не попадала в такое теплое общество, где каждый человек полон доброжелательности к другому, особенно к новичку. Ученые стремились показать и рассказать ей как можно больше, как будто видели ее первый и последний раз, но обязаны были передать ей все свои знания. Марину буквально разрывали на части, утаскивая в разные стороны, увлеченно объясняя суть своей новой статьи, проекта, научной работы. Все кружились вокруг нее, оживленные и возбужденные. Крамарь и Зиненко так распускали хвосты перед девушкой, что многие стали посмеиваться над ними. И, тем не менее, это была добрая усмешка. Ощущалась между этими людьми особенная аура, основанная на одинаковых интересах и одинаково сильной страсти к своей работе. Эта аура возвышалась над всем НИИ подобно полусфере и куполом накрывала здание. Марина была внутри, под куполом, и могла только восхищаться тем, как здесь все утроено и какие отношения здесь царят.

И чем больше Спицына тонула в бочке этого сладкого меда, тем горше становилась ложка дегтя, которую ей предстоит съедать ежедневно. После экскурсии она возвращалась в лабораторию не без дрожи в коленях. Пшежень ласково осведомился, как все прошло, а Гордеев с Гаевым пустились в пересказ, приукрашивая действия Крамаря и недвусмысленно намекая, что Марина Леонидовна уже завоевала чье-то сердце. К счастью, Горбовского в лаборатории не оказалось. Тойво тоже не было.

До трех часов Марина и Лев Семенович так и не пересекались больше, будто находились не в соседних помещениях, а в разных зданиях. Гордеев тайком позволял практикантке пользоваться микроскопом, вчетвером они обсуждали неоднозначные вопросы вирусологии и микробиологии в целом, вместе обедали. Время от времени появлялся Тойво, отпускал какие-то очень смешные и очень глупые фразы и снова пропадал. Горбовского не было, но Марина все поглядывала на дверь, морально настраиваясь на его внезапное появление, на встречу с его ожесточенным взглядом.

Спицыной не хотелось уходить. Ее все держало здесь: искренний интерес к науке, дружеские беседы, адекватные коллеги, нежелание видеть отца… Она задержалась на десять минут, желая послушать, как Гордеев и Гаев спорят о природе возникновения и проблемах классификации вирусов. Их споры не могли не доставлять удовольствия. Во-первых, и тот, и другой являлись людьми образованными и, мало того, крайне умными. Ведь все мы знаем, что образование – еще не признак природного ума. Во-вторых, оба имели большой опыт за плечами. В-третьих, это было похоже на то, как если бы человек спорил сам с собой и никак не мог переспорить. Слушая их очередную словесную баталию, завязавшуюся буквально на пустом месте, Марина никак не могла принять конкретно чью-то сторону. Казалось, они оба одинаково правы. Но после трех в лабораторию вошел Горбовский, с очень усталым лицом, немного ошалевшим взглядом и опущенными плечами. Поначалу он не заметил Марину, так как был задумчив и ни на кого не смотрел. Но буквально минуту спустя, сев за свой стол и раскрыв блокнот записей, он вдруг вскинул голову.

– Вы что здесь делаете? – моментально вспылил Лев Семенович, и Гордеев с Гаевым тут же смолкли, позабыв о споре. – Ваше время истекло, удалите себя из помещения, будьте так любезны.

– Лев Семенович, ну нельзя же так… – покашлял Юрек Андреевич.

– Это меня не волнует, – более спокойно ответил Горбовский, обратив голову к Пшежню, и посмотрел на запястье. – Пятнадцать минут, как ее не должно быть здесь. Я хочу спокойно поработать.

– Чем Марина Леонидовна мешает тебе, Лев?

Горбовский поморщился. Марина поняла, что самое время действительно уйти.

– Ладно, извините меня, – сказала она, привставая. – Я опоздала на чуть-чуть, я и задержалась на чуть-чуть. Уже ухожу, – Марина старалась придать своему голосу спокойствие и уравновешенность, но он дрожал от обиды.

– Я провожу Вас, Марина Леонидовна, – вызвался Гордеев.

Когда они вышли из секции и отправились на первый этаж, чтобы сдать спецодежду и обувь и расписаться на вахте, он заговорил:

– Не стоит принимать его агрессию близко к сердцу, Марина Леонидовна. Уверяю Вас, не стоит. Я же вижу – на Вас лица нет.

– Александр Данилович, я… просто не понимаю, чем заслужила. Все так прекрасно, кроме…

– Не в Вас тут дело, поверьте мне, – особенно печальным тоном произнес Гордеев.

Марина тут же поняла – он знает. Он и, возможно, Гаев тоже, они в курсе, почему Горбовский такой. Но не скажут. По крайней мере, так скоро. Да, она произвела на них впечатление, но они знают ее несколько часов, а Горбовский – их товарищ, коллега, они давно знакомы.

– Хотелось бы мне знать, в чем, – вздохнула Марина, понимая, что не получит прямого ответа, но, может быт, Гордеев даст ей наводку, пищу для размышления.

Они шли рядом, специально замедляя шаг. Одному хотелось высказаться, другой – послушать. Гордеев смотрел в пол и думал. Спицына ждала.

– Он хороший человек, – вымолвил, наконец, ученый, с таким удивленным видом, будто его насильно вырвали из беседы с самим собой. – Хороший, – повторил он, – и очень умный. Не расстраивайтесь, первый блин комом. Завтра будет не так тяжело.

– Надеюсь на это. До завтра, Александр Данилович.

– До завтра. Не опаздывайте, не давайте ему повода, – предупредил Гордеев и пошел обратно.

Марина сдала халат и обувь на вахту, расписалась в журнале. Пока у нее не было собственного шкафчика, но обещали, что скоро выделят. Скоро в России – понятие растяжимое, да и мелочи все это. Однако, как Гордеев задумался, опечалился. Переживает, видимо, что Лев Семенович ее не принимает. И вряд ли примет. Марина решила, что позже, когда между ней и Гордеевым установятся более доверительные отношения, обязательно все у него выведает. Все возможное. Вероятно, имеется нечто, должное объяснять поведение Горбовского. Но, черт возьми! Что бы с ним ни случилось, это его не оправдывает! Ведь люди вокруг него не виноваты! Почему они должны страдать?

По пути домой Марина позвонила тете. Та еще не знала, что ее племянница удачно прошла комиссию. Она находилась в счастливом неведении до сих пор, потому что Марина не хотела раньше времени радовать ее. Мы все изначально стремимся первым делом крепко встать на ноги, а потом оповещать близких о своих успехах.

Разговор с тетей быстро перетек из бурных оваций в очередное обсуждение Горбовского. Как все дороги ведут в Рим, так и все пути беседы о личных делах Спицыной рано или поздно стекаются в одно русло – это русло ведет непосредственно к фигуре Льва Семеновича. После десяти минут, в течение которых досконально описывалась комиссия и первый день в лаборатории, а также упоминались такие яркие фигуры как Гордеев и Крамарь, поток речи наполнился пресловутой фамилией, произносимой с презрением и неприкрытой ненавистью. «Горбовский», – произносила Марина так, как будто ее заставляли жевать жидкую грязь и запивать рыбьим жиром.

– Знаешь, девочка моя, а не слишком ли много ты думаешь о человеке, которого так не любишь? – намекнула тетя.

– Что ты имеешь в виду? – возмутилась Марина в сердцах. – Как я могу промолчать о том, как эта сволочь издевается надо мной?

– Конечно, не можешь, не злись, моя хорошая. Все дело в том, что ты говоришь о нем действительно больше, чем оно того требует. Проследи за собой, сколько раз в минуту ты произносишь его фамилию. Все, о чем ты рассказываешь, рано или поздно приходит к нему.

Марина испугалась, что замечание тети может оказаться правдой. Это было бы отвратительной правдой для нее. Ей не хотелось принимать это.

– Я думаю, ты ошибаешься, – спокойным и убедительным голосом сказала Спицына. – Разумеется, я не могу не употреблять его фамилию часто, особенно на фоне событий первого дня в НИИ. Это логически объяснимо – ведь все, что теперь будет со мной происходить ежедневно, напрямую связано с ним и его волей. Он – мой враг. Так что привыкай, я буду говорить о нем. Уверена, что он даст повод.

– Ладно, дорогая, я признаю, что не права. Расскажи мне, как он выглядит?

Задавая этот вопрос, тетя лукавила. Она заподозрила нечто, о чем еще никто не догадывался, и хотела проверить свою гипотезу. Попросив племянницу описать Горбовского, она была почти уверена, что сейчас получит детальное описание внешности человека, на которого, по идее, Марине должно быть противно смотреть. Спицына не заподозрила подвоха.

– Он, наверное, на голову выше меня, – начала она, и образ Горбовского, так приевшийся глазам, моментально возник в памяти во всех подробностях. – Неплотного телосложения. Темный шатен, седые виски, короткая стрижка. Идеально прямой нос, губ почти нет, страшные неприятные глаза… сине-серые. Много морщин и глубокие тени вокруг них. Длинные темные брови. Бледное и озлобленное лицо. От его взгляда болит голова. И еще есть кое-что, я только сегодня заметила. Шрам от ожога на шее. И мне почему-то очень интересно, как он там появился…

Если бы Марина могла сейчас видеть свою тетю, она бы увидела, как та улыбается со светящимися глазами, и чем дольше Марина описывает Горбовского, тем шире становится ее улыбка и тем тверже становится ее уверенность в собственной правоте.

– Послушай меня, Мариша. Сложные люди будут попадаться всю жизнь, но они не должны менять путь, по которому ты идешь. Надо быть стойкой. Препятствия существуют для того, чтобы их преодолевать.

– Я это понимаю. И все же тебе не понять в полной мере, что это такое – находиться рядом с ним в одном помещении.

– Не жалуйся, ты сама выбрала эту секцию.

– Я поступала ему назло.

– Зная, чем тебе это обернется.

– Зная, но…

– А теперь никаких «но». Теперь терпи. Я уверяю тебя, все еще изменится. Станет легче, надо только подождать.

– Откуда такая уверенность?

– Я просто это знаю. У меня, скажем так, опыт есть. Вот увидишь. Не провоцируй его, и он к тебе привыкнет.

– Да ты его оправдываешь, или мне кажется?

– Не совсем. Просто… Марина, ты же взрослая девочка. Просто так человек не становится сволочью. Ты ведь понимаешь это. Такие люди обычно очень несчастны и одиноки.

– Что бы там ни было, а это его не оправдывает! – высказала Спицына чуть более чувствительно, чем следовало.

– Откуда тебе знать, что там было. Нельзя ничего утверждать наверняка, не имея достаточно фактов, – веско заявила тетя.

– Знаешь, что! – рассердилась Спицына, недоумевая, почему единственный человек, который ее всегда поддерживал, теперь не на ее стороне, как всегда было ранее. – Не думала я, что буду слышать подобное от тебя.

Было крайне неясно, почему тетя пытается навести племянницу на мысль о том, что Горбовский, возможно, не так плох, как кажется. Испытывая крайнее раздражение, Спицына быстро распрощалась с тетей и положила трубку.

В это же время, буквально сразу после того, как Марина ушла, в НИИ стали известны новости из Москвы, по поводу которых все собрались в большом зале на первом этаже, взволнованные и возмущенные одновременно. Во-первых, Московский центр микробиологии изобрел вакцину против «Lyssavirus-24-01», новейшего штамма вируса бешенства, с которым работал Горбовский. Узнав об этом, Лев Семенович сохранил спокойствие, пожал плечами и сказал, что очень рад, несмотря на то, что сам находился на пороге открытия. Он действительно был близок к разработке антивируса, близок как никогда: еще день-два – и право на патент было у него в кармане. Но Лев не успел совсем немного, и лавры первенства принадлежали теперь некоему Фадею Александровичу Стропило, доктору наук, который, вероятно, вел разработку вакцины параллельно с Горбовским, но более преуспел.

Льва Семеновича сочувственно похлопывали по плечу, искренне сожалея, что так вышло. Все понимали, сколько это значит для ученого такого уровня и квалификации. Ситуация к тому же осложнялась тем, что Московский центр и НИИ имени Златогорова были извечными соперниками в научной деятельности. Теперь НИИ проигрывал Москве, и виноватым в этой неудаче неофициально был Лев Семенович.

Вторая новость заставила всех забыть о первой. Зараза в Мозамбике разрасталась. Северный район государства уже оцепили военные кордоны, вводили карантин. Неизвестный вирус убивал людей за двое суток. Известно было, что болезнь выглядела как обыкновенный грипп, но люди умирали, задыхаясь от образования жидкости в легких. Это происходило стремительно, еще ни одного человека не удалось спасти. Местные ученые уже приступили к разработке вакцины, но успехов пока не наблюдалось, даже мельчайших. Вирус распространялся с огромной скоростью – через воздух, воду, пищу. Он был крайне живуч, особенно в жарком климате Мозамбика. Предполагали, что зараза проникла на материк из Мадагаскара. Обещали держать в курсе всех событий и делать все возможное, чтобы пресечь скорость распространения эпидемии.

– Пока это все, что известно, – закончил Евгений Викторович, один из самых авторитетных ученых в НИИ.

Зал заволновался: шепоток и вдохи, переглядывание блестящих очков, платки протирают вспотевшие высокие лбы. Начали выкрикивать вопросы, сразу все, вразнобой. Иногда ученые были словно дети.

– И прошу вас, не шумите. Что? Да, сначала Международный центр оповестил Москву, Питер и Владивосток. Москва оповестила нас и сейчас связывается со всеми крупными НИИ микробиологии по стране. Естественно, Борис Иванович, дело серьезное, все должны быть в курсе.

Посыпались восклицания из толпы:

– Точно ли это вирус? Может быть, очередная чумная палочка? Все-таки Африка, товарищи…

– А каковы симптомы?

– Они рассчитали коэффициент скорости распространения?

– Вот именно! Надо знать, какова будет территория заражения через неделю, через месяц!

– Нам нужно больше данных!

– Да! Как они могут молчать об этом?!

Возгласы смешались, их стало слишком много, и утонули в поднявшемся гомоне, ведь каждый хотел высказаться. Встал Горбовский, повернулся к залу лицом.

– Коллеги, тише. Вам же ясно сказали – это все, что известно на данное время. Паниковать еще рано. Сохраняйте разум в трезвом состоянии. Мы – как раз те люди, на которых все полагаются в таких ситуациях. И мы должны выказывать абсолютное хладнокровие. Потому что если даже мы начнем волноваться и паниковать, что останется простым гражданам?

Его доводы были как всегда убедительны и подействовали успокаивающе.

– Спасибо, Лев Семенович. Что бы мы без Вас делали? Так вот, я говорю, что ситуацию держат под контролем, к тому же юг Африки, товарищи, слава богу, не в пятидесяти километрах от России. Будем на связи, и в нужное время предпримем меры. Пока что, я считаю, рано оповещать население нашей страны об опасности, которая, я полагаю, не доберется до нас.

– Напрасно Вы так полагаете, – сказал Горбовский. – Нельзя недооценивать врага. Лучше его переоценить и остаться в выигрыше.

– Вы предлагаете в ближайшее время оповестить население с помощью СМИ? Вы представляете, что начнется в стране?

– Не сейчас, – Горбовский предупредительно поднял ладонь, – а когда вирус выйдет за пределы Мозамбика.

– «Когда» или «если»? – уточнил Евгений Викторович.

– «Когда», – подтвердил Лев Семенович. – У меня нет твердых оснований доверять африканским властям. Они никогда не отличались ответственностью в сфере таких вопросов. Сколько раз за последние пятьдесят лет Африка становилась очагом какой-нибудь инфекции? И сколько раз им удавалось сдержать эту инфекцию в пределах своего государства? Кто не в курсе, пусть идет и полистает архивы. Статистика говорит сама за себя. Ответственность – на нас. Нужно быть наготове. И уж если такое случилось, население имеет право знать в первую очередь.

Многие слушали речь Горбовского, ощущая прилив сил и воодушевления. «Все-таки он настоящий лев, лидер от природы, способный вести за собой людей», – думали ученые каждый сам про себя. Лев Семенович всегда был столь умен и рассудителен, что к его авторитету не могли не прислушиваться. Когда начинался переполох, он один оставался спокойным, потому что как никто другой осознавал бремя, лежащее на его плечах. И он держал его, как атланты держали небо. Стиснув зубы. Понимая, что остальные слишком слабы для этого.

Когда дело касалось серьезных вещей, кандидатура Горбовского была одной из самых надежных во всем НИИ. Это был прекрасный человек, несмотря на некоторые склонности характера, приобретенные в течение жизни. Его побаивались, но уважали. С ним всегда считались и боялись спорить, потому что в девяноста процентах случаев Лев Семенович оказывался прав. И как можно было не закрывать глаза на его суровый, своевольный нрав, на его строгость к окружающим, на его жестокость и нежелание прислушиваться к чужому мнению, когда это был один из самых умных, серьезных и ответственных людей, которых его коллегам доводилось знать? Как можно было не ценить Горбовского за то, что в любом деле он отдает себя на сто процентов, всегда готов быть первопроходцем в новом роде деятельности, несмотря на то, что не знает уступок, поблажек и снисходительности, никогда никого не хвалит, замкнут, скрытен и глубоко убежден в своей правоте?

В НИИ Горбовского все же любили. Тихо, негласно, в глубине души. Об этом не разговаривали и не кричали, все выражалось в поступках и отношении коллег. Внеплановое совещание закончилось через час. Ученые разошлись по своим секциям, и у каждого в голове звучали последние слова Горбовского: «Ответственность – на нас. Нужно быть наготове». Принимая их на личный счет, люди наполнялись воинственным духом борьбы, который поможет им, если дело примет серьезный оборот.

Вирусологи временно забыли о Спицыной. Теперь и без этого было, что обсудить. Пшежень, планировавший провести с Горбовским беседу относительно практикантки, решил отложить разговор на потом. В свете свежих новостей было бы совершенно неуместно упрашивать Льва смягчиться к девушке.

– Как вы думаете, – сказал Гаев, – Марине стоит говорить об этом?

– Ни в коем случае. Она здесь чужой человек, – строго-настрого запретил Горбовский.

Больше до самого вечера никто не обмолвился и словом о Спицыной, хотя никто о ней не забывал, включая самого Горбовского. Он работал до самой ночи, и между делом ему вспоминалось то жгучее желание, посетившее его сегодня, когда он остался с Мариной наедине. Желание… ударить ее по лицу. Схватить за шкирку и выбросить за порог лаборатории. Лев Семенович и сам понимал, что в присутствии практикантки плохо себя контролирует, и как вспыльчивый человек подумывал о том, как бы устроить так, чтобы как можно реже видеть ее в рабочее время.

Ближе к ночи волнение поутихло. Каждый занимался своим делом, молча и задумчиво. Горбовского даже посетило нечто вроде хорошего настроения – его новый подопытный выказывал признаки выздоровления. Вакцина, разработанная им на основе образцов крови девятьсот девятого, активно боролась с вирусом бешенства, только в этом уже не было никакого достижения и успеха. Стропило, будь он неладен, каким-то образом опередил Льва Семеновича. По всем расчетам девятьсот десятый должен был полностью излечиться в течение пары суток, и такое совпадение наводило на не слишком приятные догадки.

Горбовский, как человек подозрительный и привыкший учитывать любой вариант развития событий, решил в ближайшее же время поговорить с Юрком Андреевичем по этому поводу. Не может быть так, чтобы двое ученых из разных городов, работая параллельно над разработкой одной и той же вакцины, достигли успеха почти в одно и то же время, при этом не связываясь и не делясь опытом друг с другом. А в совпадения Горбовский не верил.