Текст книги "Ты проснешься"

потребно было добыть больничный лист денька на четыре, а лучше бы и на

пять.

Как любой среднестатистический мужик, Борис Сергеевич ненавидел

врачей, их кабинеты, их медсестер, а также регистратуру с регистраторшами,

коридорные стены с плакатами на тему начального медицинского образования

населения, дерматиновые лавки вдоль этих стен, и сидящих на лавках и

стоящих в проходах пенсионеров и беременных.

Но он не мог наводить мосты в ведомственной поликлинике, дабы не

было утечки и досужих разговоров. Если коллеги пользуют одного и того же

терапевта, то возникают прямые и обратные информационные каналы, а

значит, и возможность анализа, говоря примитивно – сплетен.

Сплетни, конечно, явление неприятное, но ведь может быть что-нибудь и

похуже. Допустим, сейчас никто не вызовет в партком или еще выше и не

пришьет «аморалку», но нельзя исключать других осложнений, начиная от

вульгарного мордобоя потерпевшей стороной и заканчивая…

Козелкин задумался, чем же может грозить ему блудливый демарш,

кроме мордобоя, но от этих дум весеннее настроение стало стремительно

рушиться, и он решительно запретил своему мозгу сканировать вероятности. Да

и мордобоя никакого не будет.

Пансионат, куда Борик намылился, был вообще в Тверской области, и

вероятность попадания туда кого-нибудь из знакомых и именно в это

неотпускное время стремится к нулю.

Тут Борис Сергеевич вспомнил, с кем он будет коротать мартовское

ненастье в замкнутом пространстве съемных апартаментов, улыбнулся

самодовольно и принялся составлять список алкогольно-гастрономических

припасов.

Взять у Катерины, что ли, деньжат? А то у самого маловато осталось,

кредит за авто, то, се… Он и так на продукты дает ей чуть не каждый месяц,

куда она их только тратит?

«Может, на мальчиков?» – хохотнул про себя Борик, понимая нелепицу

данного предположения, а потом что-то помрачнел и разозлился, почувствовал

себя оскорбленным. «Дрянь какая. На мои деньги своим альфонсам парфюм

покупает. А может, и не только парфюм, а может…»

Тут он совсем уж взъярился, задвигал ноздрями, зашевелил пальцами в

перчатках, сжимая и разжимая грозно кулаки. Но вдруг вскинул взгляд – и как

споткнулся, и забыл моментально про поруганную свою мужскую честь, потому

что увидел молоденькое существо женского пола такой необычайной

внешности, что от лицезрения сей представительницы он замер на месте и

поплыл, поплыл…

Девица была страшненькая и костлявенькая, и, кажется, сутулая, но при

этом взгляд притягивала, как магнит железный порошок. Вдобавок она лила

слезы, от которых ее физиономия еще больше пострашнела, а в перерывах

между всхлипами тянула вонючую дешевую сигарету.

Слезы были злые, девица колючая, хамоватая такая девица, но Козелкин

видел только всхлипывающую мордочку, залитую слезами, и ему жутко

захотелось погладить этого ребенка по макушке, утешить и сразу же решить все

его проблемы.

Что-то с головой у него в тот момент случилось или же девица таким

сильным магнетизмом обладала, поэтому хоть и видел перед собой Козелкин

очень непростую нахалку, но оценивал иначе, и сердце его заходилось от

умиления.

Борик улыбнулся широкой участливой улыбкой и встал напротив.

Эта вся сцена происходила у входа в поликлинику, почти на ступенях,

между растаявшей лужей и грязным кустом культурных городских насаждений,

а плачущая особа, скорее всего, имела непосредственное отношение к

районной медицине, презираемой и ненавидимой Козелкиным, потому как

пальтишко было наброшено поверх стандартно-серо-белого халата, который ей

был явно не по размеру, а на голове высилась медсестринская шапочка.

Борис Сергеевич, такой сильный и великодушный, проговорил, растянув

губы в доброй улыбке:

– О чем плачет милое дитя? Кто обидел такую славную девочку?

Славная девочка вознамерилась ответить что-то вроде: «Да отвали ты…

старик Козлодоев» и отвернуться, но опомнилась, быстро оценив китайскую

«швейцарию» у него на запястье енотовый воротник молодежной куртки и

подозрительно золотистую оправу модненьких очков.

Тогда она улыбнулась слабой беззащитной улыбкой и проговорила тихим

и грустным голосом с легкой хрипотцой:

– Спасибо за участие. Видимо, вы очень добрый молодой человек. Но вы

вряд ли сможете мне в чем-то помочь.

– Знакомься, Катерина, это Валечка. Девочка пока поживет у нас, ты не

возражаешь, надеюсь.

Катя стояла и оторопело молчала.

– У Валечки проблемы с родителями, вернее, с отчимом, и жить ей пока

негде.

И муж начал помогать странной девице снять пальто, а шарф он с нее

уже снял и повесил на крючок поверх Катиной куртки.

– Я не поняла, она что, жить с нами будет? – наконец очухалась Катя.

– Ну да, поживет немножко. А потом мы что-нибудь придумаем. Да и

сейчас нам на всех места хватит, правда, Мышонок? – это он уже к Валечке

обратился и ободряюще улыбнулся ей, глядя поверх чучела жены.

Катя с испугом поняла, что еще немножко и эта девка вселится, а ее,

Катю, отправят жить в кладовку, и ринулась головой в скандал.

Скандалить она не любила, потому что не умела. Дожила аж до тридцати

двух, а грубых технологий наездов, вопросов с подковыркой, искусства

преувеличения с извращением так и не освоила.

Папа – главный инженер и мама-педиатр не научили, когда маленькая

была, а во взрослом виде наука сия не приживалась. Катя старалась, Катя

пробовала, но получалось всегда неубедительно и слабо.

Но тут она рассвирепела. Молча сорвала с вешалки чужое пальто,

клетчатый шарф, засаленный на сгибах, и ткнула этим тюком в девицу.

Девица рефлекторно подачу приняла, но и только. Не смутилась и не

испугалась, посмотрела с усмешечкой на Борика.

А Борик глядел на Катю и улыбался с холодным превосходством. Он

сказал:

– Ты разочаровываешь меня, Катерина. Ты ведешь себя, как скандальная

торгашка с оптовки. Я не говорю уже о том, что само по себе некрасиво выгнать

ребенка на улицу, в то время как ему больше некуда пойти.

И повел бровью, и посмотрел покровительственно на Валечку, и приобнял

ее за тощее плечо. И собрался препроводить ее дальше, в глубь квартиры,

Катиной квартиры!

– Ребенок?! – заорала Катя. – Да этому ребенку столько же, сколько мне!

От лихой обиды Катя так осмелела, что дернула девкину сумку,

расстегнула, перевернула и потрясла над полом.

На линолеум вывалилась обычная женская требуха и паспорт, который

Катерина быстро и цепко схватила, открыла. Ткнула Борику в очки

доказательство правоты, действительно, давно не ребенок.

Четыре руки дернулись выхватить, но Катя на адреналине отпрыгнула в

глубь квартиры и оттуда ликующе прокричала:

– О! Да тут и прописочка есть. Сейчас мы по базочке-то и проверим, так

ли все безнадежно, как девушке показалось. Не горюйте, девушка, возможно,

все не так трагично, возможно, что с жилплощадью у вас проблемки нет, а вы

просто запамятовали по-девичьи.

Девушка Валя метнулась вырвать документ, а Катя его и не держала,

потому что адрес и так запомнила.

Пальцы быстро и уверенно застучали по клавиатуре, нужная база –

крякнутая, естественно, – открылась, нужная информация нашлась, и Катя ее

не утаила.

– Девушка, я же говорила, что все будет хорошо. Кстати, Борик, обрати

внимание, у твоей дамы однушка, в которой больше никто не прописан,

фирштейн?

Борик, до этого пристально следивший за всеми Катиными операциями

из-за ее плеча и тоже прочитавший на мониторе про квартирку бедного ребенка,

внимательно посмотрел на подкидыша, задрав вопросительно брови.

Подкидыш взволнованно и торопливо заговорил:

– Боря, я не обманываю, я в этой квартире с мамой живу… Жила. Пока

она этого борова в дом не привела. А он такой злой, противный, выгнал,

говорит, жру много, а он не обязан…

– А что же маменька? Не заступилась за кровиночку? – усмехнулась Катя,

которой полегчало.

Напрасно.

Потому что ее мужу было безразлично наличие или отсутствие квартиры,

или отчима, или маменьки. Видимо, дело все-таки было не в чужих

мексиканских страстях.

Сильна девка.

– Ты остаешься здесь, – твердо проговорил Борик.

– Вы выметаетесь оба, – не менее твердо проговорила Катерина.

– Надо же. Несходство характеров, – прервала неловкую паузу Светлана

Николаевна. – Вы на нас не обижайтесь за расспросы, Катенька. Если не хотите

рассказывать, то и не надо. Только врать-то зачем? Мы и так поймем, что не

желаете делиться. А несходство характеров, это, извините, смешно. Смешно и

глупо.

Н-да, оскорбилась, надо же…

Валерия хмыкнула:

– Это у нас юмор такой аристократический, да, Катерина? Чтобы отстали

и не лезли, правильно?

Зато Киреева, как ни странно, не обиделась и даже засмеялась

одобрительно, хотя глаза были холодные:

– Молодец, Катюх, никого это на самом деле не касается. Но мой совет:

никогда не отказывайтесь отвечать. Наоборот, рассказывайте подробно о том,

как застали подлеца с парочкой студенток, или, что пьянствовал и пропивал

ваше нижнее белье, или приревновал к пенсионеру и подбил вам глаз, ну и так

далее. Главное, побольше деталей, чтобы никто и не усомнился даже.

– Так же, как вы? – ехидно вопросила Бурова.

На что Надежда Михайловна гордо ответила:

– Я никогда не вру!

И опять расхохоталась.

– Какая же тетка хорошая. Отличная тетка, – думала о ней Катя,

возвращаясь в свою берлогу. – И объяснять ей ничего не надо, все она

прекрасно понимает. Жаль только, что и не любит никого. Хотя кто сейчас кого

любит?..

И посмотрев на часы, Катя решила, что уже можно звонить Викусе.

С рюкзачком через плечо и большим полиэтиленовым пакетом в правой

руке, который был набит под завязку провизией «неотложная скорая помощь»,

то есть батоном хлеба, двумя пачками пельменей – одной их не накормишь,

кетчупом и мороженым «48 копеек», три брикета, Катя вошла в подъезд и

остановилась у почтовых ящиков.

Проверить? Не проверять? Проверить.

Обнаружилось несколько листовочек про остекление и пиццу, а также

газета «Центр плюс», а открыток никаких не было. Это внушало надежды на то,

что…

Ну как на что?.. На то, например, что некто, нацелившийся вредить

Катерине, передумал. Или забыл про нее. Или нашлись у него другие более

важные дела, чем мотать нервы и пугать ни в чем не повинную одинокую, – нет,

независимую! – молодую женщину, которой даже и посоветоваться не с кем.

Подъездная дверь хлопнула, сзади раздался топот ног, короткие смешки

и шумное дыхание от быстрой ходьбы. Катя оглянулась, посторонилась, чтобы

не сбили ненароком, и усмехнулась, потому что это ввалились Вика и Гена, ее

дорогие сегодняшние гости.

Загалдели, здороваясь, Гена выхватил у Кати увесистый продуктовый

пакет, Вика тут же сунула в него нос и убедилась, что мороженое есть, Катя

вызвала лифт, Вика отпустила пакет и теперь висела на Кате. Катя невпопад

спросила про уроки, физиономии покислели, Катя раскаялась.

«Интересно, я недавно сделалась занудой или была такой всегда, но не

замечала?» Хотела исправить бестактность, но тут они доехали, и парочка,

оттеснив хозяйку, рванула мимо ванны на кухню и уже вовсю хозяйничала возле

плиты.

В основном хозяйничала Викуся, поскольку строптивый норов Катиной

кухонной техники знала лучше, чем Генка. Ворча: «Когда, наконец, в этом доме

появится нормальная плита», дернула красный рычажок на газовой трубе,

выбила искру их пьезозажигалки и долго ждала, когда же появится пламя.

Пламя пыхнуло, Вика взвизгнула, шмякнула на конфорку кастрюльку с водой,

вскрыла пельмени, встала над кастрюлькой, уперевшись руками в тощие бока.

Процесс пошел.

Потом Гена очень мужским движением выставил посередке стола

бутылку «Пепси», и Катя решила не напоминать, что руки перед едой мыть все

же надо.

Викуся быстренько достала тарелки, набросала на них горячих

пельмешков тремя равными кучками, уселась, и гости принялись споро их

убирать, особенно не пережевывая.

Катя сидела, недоуменно наблюдая процесс поедания. Она заподозрила

неладное, и подозрения подтвердились.

– Сбежали? – поинтересовалась она как можно более спокойно и

иронично. На самом деле она испугалась, ведь следствие же идет, убийца не

найден, а эти сбегать удумали.

– Катерина Евгеньевна, мы же сейчас уже назад, нас не хватятся, сто

пудов, – промычал Генка, запивая пельмени «Колой».

– А почему вас, собственно, не отпустили? Двоек нахватали? Или

почему?

Вика вздохнула, а потом вдохновенно зачастила:

– Теть Кать, ты не обидишься? Я Генке про открытки эти дебильные

рассказала, так он считает, что надо устроить засаду. Может с пацанами

поговорить. Покажешь ему открытки? А, теть Кать?

Катя, усмехнувшись, продолжила о своем:

– Молодым людям не терпится найти еще немного неприятностей на свои

тощие задницы? Решили новый маршрут освоить? И как тебе, Гена,

показалось? Подходяще? В смысле – через чердак?

Простодушный Геннадий замер, задумавшись над правильным ответом, а

Вика сначала скорчила пренебрежительную рожу, а потом, когда до нее дошло,

поинтересовалась самым безразличным тоном, как это Катя догадалась про

чердак.

– Что же здесь сложного? Вы поперлись бы туда, даже если бы у входа

не дежурили бравые Михайлычевы ребята с накрученными хвостами. Только

очень бы хотелось, чтобы вы немножко подумали, каким образом в субботу

утром дверь во двор оказалась заперта, если вечером ее открывал убийца,

чтобы выйти наружу.

– Так ее же закрыл Петюня! Ты что, теть Кать, ты же сама с ним говорила!

– загорячилась Вика, – И вообще, пельмени твои остыли, теперь будешь

холодные хавать.

Катя выразительно молчала. Гена вдруг очнулся и выдохнул: «Блин!» А

потом, обернувшись к Вике, постучал себя по лбу кулаком:

– Желтуха, ты что, не догоняешь? Охранник делал обход, когда этот гад

еще был на этаже, в кабинете у Лидушки, скорее всего. Короче, смотри: Петюня

запер запасной выход, а потом поднялся на третий этаж и дверь с лестницы на

этаж тоже запер, отрезал ему дорогу назад, короче. Убийца торкнулся, дверь

закрыта, он – на чердак, документы – за пожарный щит. Сечешь? Потом он

пробрался через чердак на запасную лестницу, спустился по ней на первый

этаж, открыл дверь во двор и смылся. А запереть ее он никак не мог, она на

задвижку изнутри запирается. Блин, кто ж тогда ее закрыл-то?

Генка схватил себя за нос, наморщил лоб и вытаращил глаза. После

паузы изрек: «Сообщник».

Вика притихла, Катя грустно смотрела на них обоих. Вздохнула.

– Значит, вам надо успеть вернуться до вечернего обхода, а то закроют

двёрочку и тоже отрежут путь назад. Скандал не самое страшное, но об этом

вашем демарше может узнать тот, кому знать про это совсем не нужно. Может,

все-таки признаетесь, почему вас, так сказать, легально не отпустили?

Появился новый директор и ввел для всех комендантский час? Или появился

новый директор, а вы по привычке влезли к нему в кабинет?

– Не, теть Кать, не появился, Усмановна пока заправляет. Мы как бы

приболели слегка, типа, ну и школу пропустили, вот и не разрешили нам в гости,

раз в школу не пошли. Я возьму мороженое? А то нам, того, возвращаться

скоро…

– Да, действительно. Конечно, Вика, раскладывай мороженое, если,

конечно, оно при вашей внезапной болезни не повредит.

Катя встала, чтобы поставить на огонь чайник.

– Только давайте, ребятки, вы мне по-нормальному все объясните. Про

школу, про болезнь, и, главное, что за срочность, от которой вы решились на

побег. О’кей?

– Ага, – кивнула головой Вика, алчно посматривая на покрытый тонким

инеем брикет мороженого. Мороженое было ее слабостью.

Вика плюхнула брикет на большую тарелку и так, без лишних церемоний,

отвернула края фольги и вонзила в плотный пломбир чайную ложку. Затем

успокоено продолжила:

– Понимаешь, теть Кать, в школу идти ну совершенно не хотелось.

«Понятно, почему», – усмехнулась про себя Катя. Утром должны были

прибыть спецы из милиции и навесить около пожарного щита видеокамеру.

Вообще-то Вике и Геннадию было велено строго-настрого на лестничной

клетке не отсвечивать, чтобы не привлекать внимание, – непонятно кого, но так,

на всякий случай. Это милицейская Марианна им велела, а как выяснилось –

зря.

Потому что когда сотрудники явились, то папочки с документами, с

«Московским комсомольцем» то есть, – тю-тю, не обнаружили!

Выходит, и вправду сообщник есть, он папочку и тиснул, пока Вика с

Генкой не отсвечивали.

Лучше бы они там крутились, вместо того чтобы Галочку искать.

Короче, справку для школы, ну и для воспиталки, нужно у медсестры

брать, что ты, типа, заболел. Они даже обрадовались, что Галочка дежурит, с

ней договориться можно влегкую, нормальная девчонка.

Спустились на первый, а медпункт закрыт. Стали ждать, потом к охране

пошли, там сегодня новенький Вова Казачок.

– Прикинь, теть Кать, это у него фамилия такая! А он – новенький и не

въехал пока, и какой-такой Галочка знать не знает. Потом мимо мужики из

милиции прошли, ну и мы за ними по-тихому. Вот. Мужики начали феньки свои

доставать из чемодана, а один и говорит: «Надо посмотреть, где вещдок лежит,

чтоб под прицелом камеры находился». Ага, посмотрели. Ну, потом они феньки

свои опять в чемодан побросали, давай названивать начальству. Потом пошли в

секретариат к Гюрзе, дорогу мы с Генкой показывали, потому что случайно

возле окна стояли. А мужики эти, из милиции, прикинь, теть Кать, у Гюрзы

спрашивают, где им можно Коростылева Геннадия найти, а Коростылев

Геннадий – вот он. Прикол. Гюрза так обрадовалась, зараза, решила, видать,

что сейчас на него наручники наденут, сволочь старая. А это им следовательша

наводку дала, чтобы они у Генки документы взяли и ей доставили. Помнишь, по

телефону вчера она нам сказала документы никому не показывать и припрятать

получше. Ну вот Генка и припрятал под матрас, а куда еще? Но никто из

пацанов не видел и не догадался. Документы мы ментам отдали, потом пошли к

воспиталке и отпросились от школы, потому что кашель, – и Вика очень

надсадно закашляла. – Потом нас опять погнали в медпункт, там как раз

Галочка появилась. Помятая, но веселая, – Вика хмыкнула. – Раз напала хворь,

говорит, то надо лечиться, а в школу – ни-ни, и бумажки выдала. Даже

температуру не заставила мерить, прикинь? И ржет без причины. Неслучайно,

видно, опоздала. Зато вредная воспиталка не отпустила гулять, раз заболели. А

нам же надо тебе все рассказать, а по телефону стремно, такие дела.

– Ничего себе, – покачала головой Катя. – А почему вы вообще решили,

что это та самая папка? Вы же ее раньше не видели? Прибегли к помощи

эксперта?

– Ну типа, – неохотно признался Генка. – Были вынуждены.

– Теть Кать, да мы на Гюрзу напоролись, вернее наоборот. Она шарит

всюду, вынюхивает, а на Генку вообще смотрит, как змея настоящая. Только мы

папочку извлекли, а тут она откуда ни возьмись. Сразу схватила ручонками, на

себя тянет, верещит, что так она и знала, что это дело малолетних негодяев,

папки с документами хитить и на хороших людей тень бросать. Ген, а каких

хороших людей она имела ввиду, что-то я не въехала? Про малолетних

негодяев понятно, это ты, – и Вика загыгыкала, угнувшись над кружкой с

горячим чаем.

Гена хмыкнул и ласково повозил кулаком по Викиной скуле, Вика махнула

по кулаку чумазой ладошкой.

– Если бы она меня укусила, я бы папку, конечно, выпустил.

Вика захохотала в голос.

– Но тут у нее в канцелярии зазвонило сразу два телефона. Она так

метаться начала, даже жалко ее стало. Потом все ж кинулась на звонки

отвечать, а мы быстренько документы вытащили и вам позвонили. Остальное

вы знаете.

– Значит, эта ваша Клара в курсе была, что документы нашлись?

– Ну да, знала. Только это ни о чем не говорит, – пожал плечами Генка. –

Если она и есть сообщница, то ведь тогда про документы она с самого начала

должна была знать, ну, то есть, где они лежат. И что ей тогда помешало их

забрать и этому гаду отнести? Логично?

– Ну, допустим, они считали, что место достаточно надежно и

перепрятывать не обязательно, – возразила Катя. – Хотя, наверное, ты прав.

Времени много прошло с пятницы, они рисковали. Значит, не она.

– Люди! – завопила Викуся. – Вы что, не понимаете, что если бы был

сообщник, то папку давно бы унесли?!

Люди замерли, размышляя.

– А кто же тогда дверь закрыл, если не сообщник? – растерянно

вопросила Катя, – И кто все-таки унес папку?! Кстати, а что за бумаги в ней

лежали, вы посмотрели?

– Фигня какая-то, – пренебрежительным тоном заявила Вика. –

Медицинские карты и тому подобная хрень. Причем на выпускников. Там и

Лилькина карточка была, Ген, прикинь, – и Вика толкнула приятеля локтем в

бок.

– Она мне недавно эсэмэску прислала, уродка. Полгода ни слуху, ни духу,

а тут присылает и ту не целиком. Причем не с мобильника, а с компа какого-то.

Я бы не догадалась, что это она, если бы не Желтуха.

– Что за желтуха? – силясь угнаться за Викиной болтовней переспросила

Катя. – Кто, а не что. Это меня эти двое прозвали, – и Вика опять пихнула Генку,

– За то, что рыжая. А Лильку Чернушкой дразнили. А Генку – Неботаником.

– Потому что химик? – развеселилась Катя.

– Конкретно, химик! – захохотала Викуся, а Гена сконфуженно молчал,

потому что стеснялся своей любви к школьному предмету.

– И что подруга Лиля? Как там ее дела?

– Так я и говорю, теть Кать, ни фига не понятно. Ща, найду, я сохранила, –

и Вика начала быстро нажимать клавиши мобильного телефона в поисках

нужного сообщения. – Во, читай бред.

На дисплее телефона появился текст.

«Желтуха, нас развели как лохов, мы не в севе, мы где-то в мо, смотри

сама не поведись, передай Авдотьевой, что она гадина. Мы все…»

Вот такое категоричное сообщение, хоть и не законченное.

– Да ты чего, Желтуха! Чего ты молчала?! Ты что, мне раньше это

показать не могла?! – разорался Неботаник.

– Геныч, не злись, я позабыла просто. Я сразу же Лидушке это отнесла

показать. Неловко, конечно, оскорбительная эсэмэска, но мало ли что?! Пусть

бы разобралась, куда она наших заслала. А потом я вообще про всю эту фигню

забыла. В связи с событием. Сам знаешь каким.

– Ребята, вы о чем? Я что-то пропустила? – вклинилась Катя.

– Да, в общем, ничего особенного, теть Кать. Вот смотри. Закончим мы

девятилетку в этом году, паспорт мы еще раньше получили, теперь дорога на

выход – ПТУ при заводе РТИ «Вулкан», впоследствии и его же общага. Можно

на разворованный ЗИЛ. Но ты не раб, можешь и сам пристроиться, но общага

нужна все равно.

Катя растерянно молчала. Она совсем не думала о том, как складывается

дальше жизнь детдомовских детей. Вероятно, была уверена, что доброе

государство дарит каждому по квартирке в новостройке или из вторичного

фонда, на худой конец.

Вика продолжала:

– А тут эти спонсоры нарисовались, два брата-акробата. В конце мая

собирает Лидушка выпускников и нас, кто на год младше, всех гонят в актовый

зал. Приходим, а там полный фуршет, цветы-гирлянды, за столом на сцене Лида

с этими кексами, с краюшку Гюрза пристроилась, очками сияет, ну начали

напутствовать, то, се, мура, короче.

А потом Лидушка так радостно нас оповещает, что у дорогих ее сердцу

спонсоров, которым мы все обязаны и тем, и тем, и этим, появилось огромное

желание устроить судьбу выпускников в лучшем виде, чем их ожидает планово.

Выступил этот, курчавый. Ескевич, что ли. У нас, говорит, появилась

возможность пристроить человек десять выпускников, не больше, курсантами

морской милиции в славный город Севастополь. Там начнет действовать прямо

с июля учебная база, где за один год из вас сделают рядовых морской милиции,

а служить вы потом отправитесь не только на южные моря, но и на все прочие,

кому как повезет и кто как себя покажет. Трудности будут с въездом, потому как

Севастополь, увы, не наш, поэтому прошу заранее определиться с решением и

поставить нас в известность через уважаемую Лидию Петровну.

Высказался, стоит, ждет оваций, а народ молчит. Лидушка мучается, ей

неловко, ну как же – где горячая благодарность дорогим спонсорам? Напарник

его сидит со своей усмешечкой, портреты разночинцев рассматривает, по морде

видно, что начхать ему на всю эту мутотень. А Ескевичу ни фига, заулыбался,

как американский президент, и бодренько так говорит: «Ребят, да вы не

стесняйтесь, спрашивайте, что непонятно!»

Ну, сам напросился, короче. Чего пацанам терять? Вот с мест и заорали

вопросы, куда, типа, все-таки их планируют пристроить – разобрать на органы

или, может, в сексуальное рабство? Или в фокус-группу для опытов по

вживлению чипов? Прикинь, галдеж такой подняли! Ленка Привалова визжит,

что еще могут наркокурьерами, чтобы капсулы глотать, а Дима Парфенов с

другого конца зала ей орет в ответ, что еще и брюлики так перевозят, брюлики

даже безопаснее, потому что не отравишься, если капсула прорвется.

Гюрза привстала с места, ручкой машет, шипит: «Тихо, тихо!» Лида молча

стоит, губы только сжала, глаза сверкают. А курчавый захохотал, повернулся к

Лидушке и говорит: «Какие у вас однако, Лидия Петровна, развитые и

остроумные детки получились! Много голливудской продукции смотрели?»

Потом развернулся к нам, забил в ладоши, а сам ржет, не переставая. Он

ржет, мы орем. А он прям как на митинге, видно, что прикольно ему: «Дети! –

кричит, – Я рад, что мы не ошиблись в выборе. Видно, что палец в рот вам не

клади, за себя постоять можете. Там, куда мы вас приглашаем, мямлям не

место. Но, конечно, вы можете отказаться. Мы сможем продать ваши места по

хорошей коммерческой цене вот хотя бы выпускникам соседней школы. Что

касается обеспечения вашей юридической безопасности, то ваш уважаемый

директор – поклон в сторону Авдотьевой – сможет ознакомиться со всеми

лицензиями и реквизитами севастопольской базы и свое мнение донесет до

вас».

Ну вот. Потом, когда все это представление закончилось, набралось

десять человек желающих, Лилька в том числе.

Она мне говорит: «Вик, ну вряд ли наколка, Лидушка своих не подставит.

Ну и пусть уезжать, а на что мне эта Москва сдалась? Из одной общаги в

другую всю жизнь кантоваться? А там хоть профессия, льготы… Да и вообще,

круто это!» Я ей говорю: «Если не наколка». Она мне: «Да, если не наколка. Но

вряд ли».

Викуся замолчала и снова сунула ложку в подтаявшее мороженое. Гена

тарелку от нее отодвинул и строго произнес:

– Погодь хавать, Желтуха. Ты, когда Лиде мобилу отнесла, прочитала она

то, что Лилька написала? Или просто трубку куда-то сунула?

Вика вздохнула, перевела печальный взгляд с мороженого на Генку:

– При мне прочитала. Расстроилась очень. Полезла в стол, вытащила

папку с ксерокопиями какими-то, оказалось – адрес и все такое про базу ту

самую. Я, говорит, прямо сейчас по межгороду позвоню. Хоть я, говорит, больше

за них не отвечаю, но моральную ответственность все же несу. Вот. И

попросила меня на время мобильник у нее оставить. А потом все это

произошло. Так и не успела ни о чем узнать. Теть Кать, а как бы вправду

выяснить, что там с ребятами? Я из этой эсэмэски ни фига не поняла. Что они

«не в севе», это ясно, не в Севастополе. А где? «Где-то в мо» это что значит? В

море где-то?

– Да, выяснить надо. А «мо» может означать не только море, но и

Можайск, и Мордовию, и Москву, кстати, тоже.

– Ты чего, теть Кать? Не может это Москву означать, точно тебе говорю.

Авдотьева их до аэропорта тогда проводила, и воспитательница их бывшая,

Любовь Ивановна с ними поехала, и старосты групп, как представители, типа.

Загрузились в наш автобус и поехали провожать, с песнями.

– Да, гадать бессмысленно, нужно просто позвонить и узнать. Только не

нравится мне такая череда событий, – задумчиво проговорила Катя.

Генка вытянул под столом ноги на всю их длину, а руки с шершавыми

костяшками сцепил «замком» на желудке, задумчиво уставился в потолок.

– Екатерина Евгеньевна, если вы думаете, что есть прямая связь между

Лилькиным сообщением и тем, что Лидушку убили, то это бред, – заявил он

беспардонно после паузы.

– Почему это? – задиристо спросила задетая за живое Катерина.

– Ошибочно считать совпадающие по времени события логически

взаимосвязанными. И потом. Из Севастополя примчался напуганный

преступник специально, чтобы заткнуть Лидушке рот?

– Если «мо» – это Москва, то и не бред!

– «Мо» – это не Москва, – снисходительно и очень весомо ответил Генка,

– Если бы это означало «Москва», то Лилька никогда не написала бы «где-то в

мо» Она хорошо знает город и ни с каким другим Москву не спутает. Скорее уж

написала бы «где-то в Бескудниково» или «где-то в Печатниках», но не «где-то в

Москве.

– Она что, бывала во многих и разных городах? – ядовито

поинтересовалась Катя, сама нигде, кроме Ялты не бывавшая.

– Она не выезжала их Москвы, – усмехнулся Генка, – Но она ее

прекрасно знает. Вот у меня любимый предмет – химия, а у нее был –

москвоведение. Даже на факультатив ходила и доклады писала. И все

видеоматериалы по десять раз просмотрела. Не говоря уже про экскурсии с

классом и без. Такая вот у нее любовь к столице была. Но вы могли этого и не

знать.

– Ну, раз не море и не Москва, значит, точно – Можайск или Мордовия.

Или даже Монреаль! – прикалывалась несерьезная Вика. Видимо, не

воспринимала она все так трагично, как оно того заслуживает, а, может, ей

просто не хотелось, чтобы наглый Генка Катю дальше обижал.

– Ну, ты, химик-любитель, жри, давай, свое мороженое быстрее, а то из-

за тебя к обходу не успеем, – раздраженно бросила она Неботанику и

отправилась решительно к мойке.

– А папку с документами тогда зачем выкрали? – не успокаивалась

Катерина, – Зачем так рисковали? Или, Гена, ты считаешь, что это еще какая-то

история, третья по счету?

– Да нет, не третья, та же самая вторая, – он умудрено вздохнул, – Может,

ожидали, что в папке не те документы, а какие-нибудь другие, поэтому папочку

и притырили.

– Какие другие, Гена? – Катя была само терпение. – О чем ты? Я чего-то

не знаю?

– Да нет, вы все знаете. Я просто хочу сказать, что, может, искали совсем

не эти личные дела, а например какой-нибудь компромат на кого-нибудь, этот

«кто-то» и залез за ним, а тут Лидушка его застукала, а он ее и того… Задушил.

Чтобы шум не подняла.

Катя безнадежно махнула рукой и пошла отгонять от мойки Вику. А то и

вправду они к обходу опоздают.

Тихий бархатный голос ласкал розовое ушко Галочки Кириченко. Галочка,

приподняв бровки, слушала трубку своего мобильника и молча ликовала.

– Как моя маленькая фея себя чувствует? – вкрадчиво и заискивающе

вопрошала трубка. – Не прогонит девочка старого ловеласа, когда он встретит

ее на своей убогой машинке, чтобы уговорить разделить с ним вечернюю

трапезу?

«Старый кретин! – радостно думала Галочка. – Старый богатый кретин!

Неужели же мне наконец повезло?!»

Она чирикала в ответ что-то жеманное, но, безусловно, ободряющее,

чтобы старый кретин не испугался ненароком, что его сейчас бортанут. Пардон,

вежливо откажут.

Что было бы естественно, ведь Галочка молода и очень привлекательна,