Книга: Сосновые острова - Марион Пошманн

Странность начинается с первой строки: "Ему приснилось, будто жена ему изменила...". А дальше трэш. Странный персонаж Гильберт обвиняет свою жену в реальной измене опираясь лишь на свой сон, сумбурно улетает в Японию, именуя ее "страной чая" и критикуя весь чай земной. Всех вокруг он считает глупыми, что свою жену, что встречного японца. Считает, что лишь он один видит суть и ему необходимо всех наставлять в этой сути. С одной стороны, он спасает жизнь Йосе, а с другой доводит бедного парня до исступления своими возвышенными скитаниями и неумелой поэзией.

Когда Йоса только появился в сюжете я подумала, что дурацкая у него фамилия — Тамагочи. И списала на автора-иностранку, мол, какую еще фамилию могла выдумать иностранка для своего японского персонажа, конечно же самую кринжовую... Но в середине я поняла, что фамилия говорящая. Гильберт "приручает" Йосу как питомца-тамагочи.

Йоса подается как серый парень-неумеха, нерешительный, без личного мнения, но даже такой персонаж устает в конце концов от Гильберта. Я надеялась увидеть рост персонажа, что он сглупил - осознал глупость - вернулся и исправился, но по факту Гильберт несет бред и противоречия от начала до самого конца, не обращая внимания на несостыковки.

Четкого сюжета в книге нет, повествование скорее похоже на течение реки. Некоторые эпизоды, описанные в книге, мне понравились и запомнились мне, описания японской природы, особенно сосен, было очаровательно.  Интересно то, что в книге нет прямой речи. Все, в т.ч. диалоги, написано как будто от третьего лица, наблюдающего со стороны и умеющего читать мысли персонажей.

В целом, книга для легкого чтения, но со своими странностями.

Интересно, что стало все-таки с Йосой... Я обратила внимание на строку в последней главе, где Гильберт смотрит новости и там среди прочего говорят о задержке поездов из-за аварии с человеческими жертвами (с такой формулировкой обычно в японских новостях говорят о самоубийцах), а потом он мельком видит в гостинице спортивную сумку, которую тут же уносит портье. Может ли быть, что Йоса вернулся к своей первичной задумке, а сумку с предсмертной запиской распорядился передать в отель, где, как Йоса знал, остановился Гильберт? Мне кажется, эти упоминания не просто так. Было бы интересно послушать другое мнение.

Профессор Сильвестер здесь особа ведущая, от его лица ведётся рассказ, поэтому на нём остановимся подробнее. Главный герой работает над темой «Мода на бороду и образ Бога». Это всё время его электризует: тема кажется ему одновременно и неисчерпаемо плодотворной, и безнадёжно депрессивной из-за своей абсурдности. Кем же нужно быть, чтобы заниматься такой работой? Кроме того, что он профессор и бородовед, мне кажется, он по совместительству ещё и Бог. Точнее, стал богом, когда прилетел в Японию и встретил Йосу, а если ещё точнее — тогда-то у него и развился «комплекс бога» (хотя задатки явно были всегда). Профессор Сильвестер надеялся своим авторитетом удержать молодого человека от самоубийства, надеялся, что он сможет заставить Йосу увидеть красоту мира и вдохновиться на новую попытку жить дальше. Самопровозглашенный Бог, который хотел силой Слова изменить жизнь Человека. Кому-то покажется странным, что одновременно с тем он не интересовался внутренним миром Йосы, не пытался разобраться в его проблемах — но это и невозможно, ведь между их культурными и жизненными бэкграундами пропасть, и это было бы фальшивое сопереживание. Но способ, который Гильберт избрал, — это Способ Бога. И способ этот хорош, если подумать. Профессор пытался собственным примером и немудрёными духовными практиками заставить Йосу обратиться к жизни внутренней, услышать самого себя, свои потребности и чувства, живущие в сердце. И у него получилось! Хотя и не с тем финалом, какой бы лично ему хотелось. Однако финал вышел в чём-то закономерный и по-своему красивый.

Но вернёмся к Гильберту. Его ещё можно описать через отношение к кофе и чаю. Раньше профессор Сильвестер терпеть не мог страны с повышенным потреблением чая. Он путешествовал в страны кофейные — Францию, Италию; после очередного посещения Лувра баловал себя чашкой кофе с молоком в каком-нибудь парижском кафе или в Цюрихе после хорошего спектакля заказывал себе кофе со взбитыми сливками; он любил венские кофейни и все культурные традиции, с ними связанные. Традиции ясности, чёткости, присутствия, различимости. В кофейных странах всё ясно и очевидно. А в чайных — сплошь туман и мистика. В кофейных странах так: заплати немного денег — и получишь, что хотел, даже немного скромной роскоши, если приплатишь сверху; в чайных странах, чтобы получить то же самое, приходится изрядно напрягать воображение. Никогда бы Гильберт не поехал по доброй воле в Россию, в страну, где ты вынужден задействовать фантазию для самых банальных повседневных вещей, даже если речь идёт всего лишь о чашке нормального зернового кофе (хотя я бы почитала о такой поездке). По счастью, ГДР после объединения с Западной Германией из чайной страны превратилась в кофейную, сделав Гильберта своим бесконечно счастливым гражданином. Почему автор использовал столь отвлечённый способ описать своего героя — другая история.

…Скажи мне, кто тебе противен, и я скажу, кто ты. В наших личностях нет ничего примечательного, а склонности более или менее схожи. Но вот испытываемое нами отвращение говорит о нас больше, чем всё остальное. Амели Нотомб, «Метафизика труб»

Может быть, и не прямо этой цитатой, но Марион Пошманн явно руководствовалась чем-то подобным. Отвращение к чаю даёт простор для интерпретации: например, это может быть страх перед свободным воображением и силой фантазии, страх перед любыми неожиданностями и переменами. То, что он оказался в Японии, — его самая большая жизненная катастрофа, на фоне которой предполагаемая измена жены — ещё цветочки. Гилберт носил одну и ту же одежду, одни и те же сумки, не менял стиль, избегал стран с туманной культурой чаепития, потому что там требовалось проявить фантазию даже для самых простых вещей, — и кем его после этого можно назвать? Консерватором, вот кем. А ещё немного ретроградом и просто ригидным бревном. Думаю, я могу не уточнять, что такие герои не в моём вкусе, да? Хотя читать про них страсть как интересно. Ведь даже самое стойкое бревно в итоге не выдержит, если продолжать его ломать.

А вот характер и личность же Йосы лучше описать иначе: во-первых, через его желание умереть, во-вторых, через идею носить дурацкую накладную бородку, чтобы избежать трудоустройства, — и это в Японии, где бородка в принципе выглядит как бунт против системы, — и, в-третьих, через его «конфликт с лисьим началом» (чего в нём больше — чересчур богатого воображения или мистической истины, я вам не скажу). Надеюсь, я достаточно вас заинтриговала? А вот мутные, не слишком удачные литературные эксперименты Йосы с хайку, к которым его принудил Гильберт, для описания совершенно не годятся. Хайку Гильберта для описания Гильберта тоже не годятся. (Да, я сейчас делаю вид, будто не знаю, что и то, и другое написала Пошманн). Они всё ещё слишком неловкие, чтобы я воспринимала их как полноценный способ самовыражения.

Когда я читала этот роман, я не раз вспоминала некоторые книги, лишь одна из которых японская. Конечно, первой была «Метафизика труб» Амели Нотомб, которую я цитировала выше, а кроме неё чувствуются вайбы «Степного волка» Германа Гессе (Гильберт будто сошёл с его страниц). Единственная японская книга, которая мне вспоминалась, — это «Хроники богини» Нацуо Кирино, но не из-за сюжетных параллелей, а из-за упоминания некоторых мифов в «Сосновых островах». Однако, дочитав собственно сам роман и взявшись за чтение упомянутых в нём дневников Мацуо Басё, я осознала простую истину. Правда в том, что практически вся книга Пошманн — это современная вариация по мотивам самого знаменитого путевого дневника поэта, купленного Гильбертом чуть ли не на первых страницах. И он следовал этому дневнику до конца романа. У нас дневник путешествий Басё известен под названием «По тропинкам Севера», хотя с японского этот заголовок можно перевести и по-другому:

Путевая книга Басё носит название «Око-но хосомичи». «Око» при этом обычно трактуется как провинция, удалённая область где-то далеко на севере, но кроме географического обозначения провинции в глубине страны «Око» может означать глубинный внутренний мир человека и внутренний ландшафт человеческого сознания. И так путешествие Басё превращается ещё и в ментальное паломничество, в приключения духа.

А потому, например, автор моего любимого tg-канала Haiku Daily склонна переводить название как «Тонкая тропа, ведущая к самому себе», и этот вариант мне страшно нравится.

Да, за путевой дневник Басё я взялась из-за упоминания его в романе, и теперь я действительно лучше понимаю задумку Пошманн. Однако сам дневник произвёл на меня сильное впечатление, о чём я как раз недавно писала тут. Однако вернёмся к нашим баранам. Во-первых, профессор Сильвестер берёт Басё за образец для подражания, поэтому всё делает как он: а) путешествует по знаменитым местам (частично из дневника Басё, частично из другой книги); б) размышляет о жизни и смерти, созерцая прекрасное, и по возможности слагает об этом песни (хайку); в) находясь в компании подходящего человека, учит того уму-разуму и вместе с собой заставляет слагать песни (если у Басё это был его ученик Сора, то для Гильберта духовным учеником становится Йоса). Когда профессор и молодой человек сталкиваются впервые, и профессор решает взять на себя ответственность за потенциального самоубийцу, это выглядит так, словно Йоса Тамагочи действительно стал его «тамагочи», и никакой функции — кроме как быть прирученным — у него нет. Йоса как личность исчезает со страниц даже раньше, чем исчезает как действующее лицо. Но ученик — отражение своего учителя, и даже хайку ученика — тоже отражение его учителя. Поэтому функция Йосы в сюжете далеко не такая проходная, как могло бы показаться после моего скудного описания. Но главным всё равно остаётся Гильберт. Он следует классическому древнему образцу (традиция путевых дневников известна в Японии с X века и даже во времена Басё (XVII в.) не сильно изменилась), благодаря которому способен достучаться до человека, что хочет умереть. Об итогах будете судить уже сами. Замечу только, что, отправившись в путешествие по стопам Басё, Гильберт не может остановиться — ни на пути к спасению Йосы, ни на пути к пониманию Басё, ни в собственном самопознании. Он просто обречён измениться. Вот какова сила гения самого известного японского поэта.

Итак, Гильберт путешествует с Йосой, и официальная цель их скитаний — найти достойное место для самоубийства. Разумеется, план профессора в том, чтобы его не найти и попутно отговорить молодого человека от столь несусветной глупости. Благородно с его стороны, не так ли? Хотя в его стремлении есть нарциссизм и страх перед смертью, но всё равно ведь благородно. Говорят, у японцев до сих пор жива древняя самурайская традиция: они не станут помогать человеку, оказавшемуся на пороге смерти, чтобы не обременять его чувством благодарности за спасение собственной жизни. Я узнала о ней из всё той же «Метафизики труб», и даже если сегодня среднестатистический японец осознанно так думать не станет, всё равно это у японцев в крови — игнорировать проблемы другого человека и — тем паче — уважать желание другого человека лишить себя жизни. Будь японцы другими, то и «Сосновых островов» не было бы на свете. Возвращаясь к Гильберту. Можно говорить о его благородстве, но не о милосердии или любви к ближнему. Для такого зажатого и зашоренного человечка, как наш консервант, смерть настолько выходит за грань понимания, да что там, за грань воображения, что принять даже саму идею суицида ему не по силам. Это плохо, ведь он хотел спасти Йосу ради себя, а не ради Йосы. Но это хорошо, потому что каждое знаменитое в Японии место для самоубийства он мог видеть чётко, со всей грязью и мусором, — и без сияющего ореола, который приобрёл культ уважения к самоубийцам, и особенно без тяжёлой ауры места смерти огромного числа людей (иначе это был бы уже хоррор). Только иностранец стал бы так заморачиваться ради японца и только ретроград, подробный Гильберту, стал бы так противиться желанию Йосы умереть. Гильберт вписывается в свой роман идеально, даже если он мне не нравится.

Ещё одна важная вещь, которую стоит упечь под кат, — это восхищение выбором Гильберта. Это ж надо додуматься использовать руководство для самоубийц с топ-списком мест для самоубийств в качестве путеводителя по Японии! Даже я бы не смогла так соригинальничать, хотя тема самоубийств в японской культуре меня очень даже интересует. Теперь, прочитав дневник Басё, я понимаю, какая задумка была положена в основу этого поступка, но во время чтения я могла только хватать ртом воздух и ошарашенно аплодировать Гильберту (и автору). Получилось гениально, особенно когда руководство стало путеводной нитью для живых в лесу мёртвых.

Итак, есть у нас два брата-акробата, одинаковы с лица, только в них различий тьма. Но пока живут они вместе, путешествуют вместе, заботятся друг о друге. Гилберт идёт по пути самосознания, таща Йосу за собой на буксире. В хэппи-энде хорошего европейского романа главный герой преодолел бы все невзгоды ради спасения второстепенного, а в хэппи-энде хорошего японского романа второстепенный герой заставил бы главного понять и принять себя и свою вселенную. На мой взгляд, этот роман уникален тем, что не вписывается ни в одну из национальных парадигм хорошего романа. Марион Пошманн создала что-то особенное — и прекрасное, — на стыке культур. Даром, что сама — стопроцентная немка, которая родилась и выросла в Западной Германии (т.е. её трудно заподозрить в том, что она выросла на стыке культур и умеет миксовать немиксуемое).

Я же, при всей моей откровенной антипатии к главному герою, неожиданно не могу понять второстепенного. Жить так увлекательно, так интересно — зачем умирать? Я слишком люблю жизнь и слишком жадная, чтобы расставаться с этим бесконечным источником разнообразных эмоций, удовольствий, открытий, людей. Но, в то же время, за всю жизнь я так и не смогла найти ответа на вопрос: действительно ли так плохо желать себе смерти, как говорят? Я имею в виду, можно ли осуждать человека за желание умереть, если ты никогда не был на его месте? По своему крайне скудному опыту я знаю только, что среди людей с суицидальными мыслями больше тех, кто хочет жить, чем тех, кто жизнь ненавидит. Просто им слишком больно от несбывшихся надежд, они настолько разочарованы, что хотят исчезнуть, самоустраниться от всего неприятного и тяжёлого. Впрочем, к роману Пошманн это не имеет прямого касательства, это лишь мои мысли в слух.

Роман «Сосновые острова», где реальность постоянно смешивается с выдумкой, фантазией, заблуждениями, — этот роман оставляет после себя какую-то особую магию восприятия, а может — и чувство дереализации. Был ли любовник у жены Гильберта — или профессор сам всё придумал, сам обиделся, сам поссорился и сбежал? (С учётом того, насколько скудное у него воображение, думаю, любовник всё же был). Действительно ли Йоса верил в существование девушек-лисиц? Отправлял ли Гильберт письма к Матильде на самом деле — или это всего лишь монолог об воображаемого собеседника? И вообще, был ли Йоса на самом деле? Не пригрезился ли он Гильберту, который в отчаянии думал о самоубийстве, но не смог представить собственную смерть из-за скудного воображения? Эта неопределённость — прекрасна. Ведь в итоге, даже прочитав книгу и узнав какую-то толику правды, можешь верить в то, что захочешь.

немецкий сюжет: мысли бурлят в голове — а был ли мальчик?

P.S. Когда будете читать роман, держите в голове новостную статью о том, что упомянутый в нём Камень смерти раскололся в марте 2022 года. А сам роман, кстати, написан в 2017-м. Это просто любопытный факт, не влияющий на сюжет. P.P.S. Ещё один любопытный факт: название романа отсылает к японскому топониму Мацусима — буквально и значащем «Сосновые острова». Гильберт избрал этот пункт назначения как сокровенную сакральную цель лунного пилигрима, идущего по стопам Басё в поисках духовного просвещения. Так что достижение Мацусимы можно назвать апофеозом книжных скитаний в этом романе. Пишу об этом на случай, если вдруг найдутся такие же невнимательные люди, как я — которая до дневника Басё думала, что название романа описывает всю Японию, а не какое-то конкретное место в ней, — чтобы им не пришлось так заблуждаться. У Басё достижение Мацусимы тоже стало своеобразной кульминацией (одной из трёх, помимо пересечения заставы Сиракава и визита на остров Кисаката), во всяком случае, это была самая восточная точка его паломничества. Только на чтении этого момента в дневника Басё меня озарило, что же значило название романа Пошманн. Не будьте как я (:

На мой взгляд, если воспринимать «Сосновые острова» как цельное произведение, то можно невольно огорчиться (и это отчётливо прослеживается по отзывам читателей на LiveLib). Однако если выхватывать опытным взглядом читателя «вкусные» моменты, то можно долго их смаковать, перекатывать в голове, восхищаться находчивостью автора и т. п. Выбор читательской стратегии — личная ответственность того, кто однажды открыл первую главу «Сосновых островов». Что касается лично меня, то я нахожусь на перепутье: осознавая слабость сюжетной линии, приторность философских рассуждений главного героя книги, я тем не менее продолжаю прокручивать в голове некоторые моменты романа — то вновь возвращаюсь в лес самоубийц и саркастично причмокиваю языком, то с любопытством слежу за современной трансформацией дороги японского поэта Мацуо Басё.

Есть у меня такое ощущение, что Марион Пошманн как будто надсмехается над читателем: писательница самым серьёзным тоном рассказывает о каких-то чудаковатых и зачастую нелепых вещах. Похоже, автор умело масштабирует абсурд, «каламбурит». Только предоставьте: некому профессору Гильберту Сильвестеру снится, что ему изменяет жена, а проснувшись, он психует, устраивает скандал и уезжает прочь. Действительно ли проснулся этот странный профессор? И почему его научная деятельность сводится к изучению места бороды (!) в социальных обществах разных стран и времён? В романе до гениальности абсурдно всё — и помощь одного героя другому в поиске места для совершения самоубийства; и дурацкий справочник, дающий советы о том, как и где лучше свести счёты с жизнью; и даже имя второго персонажа романа (Йоса Тамагочи) карикатурно, абсурдно…

Я в растерянности. Произведение неоднозначное. Оно странное. Однако вряд ли книга стоит того, чтобы её перечитывать.

В общем, смысл моих слов в том, что, если вы не любите философию, размышлять над "смыслом жизни", а ожидаете от этой книги обычной прозы, интересного рассказа, ТО НЕ ЧИТАЙТЕ ЕЁ, ЧТОБЫ ПОТОМ НЕ РАЗОЧАРОВЫВАТЬСЯ. Если вы любитель фэнтези, то книгу вам миллион раз НЕ РЕКОМЕНДУЮ.

Так вот, поссорился как-то специалист по бородам (тут ироническая символика, конечно, – Бог, патриархат), университетская фитюлька с Матильдой своей, заподозрив ее в измене, да укатил с горя в Японию, подальше. Почему в Японию? Так страна самоубийств – вот и он совершает нечто такое, опять же символически, само собой. Прощай, прошлая жизнь! Далее у его по расписанию случайная встреча с японским студентом, жаждущим броситься под поезд. Тут тоже символ – современная цивилизация во всей ее принципиальной неэстетичности, даже умереть красиво, как самураю нельзя, негде. Делать нечего, вместе отправляются к заявленным в заглавии соснам, к истокам традиции, к душе поэзии, о которой все забыли, и только эти двое самоубийц – старый да малый помнят.

Мелочность, бредовость затравки вроде бы очевидна – автор берет ноту пониже, чтоб к финалу подвести нас к вершинам, и показать шири необъятные, глубины небывалые. Герой был болен, нездоров, запутался – и вот исцелился, испив от черных островных сосен родниковой правды.

После книжки Элизабет Гилберт некоторым вновь стало нужно куда-нибудь ехать (один из свежих примеров роман Ань Юй «Тушеная свинина»). Она дала мощный поп-пинок древней традиции, увязывавшей, опять-таки символически, географические перемещения и духовную эволюцию. Бегство куда глаза глядят, превращается сперва в скитания, скитания в паломничество – и так мы подкатываем к счастливому финалу. Гильберт – главный герой книги становится чем-то вроде нового Басе, лечится мудростью поэзии и начинает, наверное, я тут не специалист, тоже реформировать хайку. Читать это – в некотором смысле тоскливо, потому что результат предсказуем – герои прозреют, чакры откроются, мир в душе и гармония с окружающим будут восстановлены.

Поэтому, глядя на такие книжки, спрашиваешь себя не столько «зачем это читать?», сколько «для чего это написано?».

Конечно, может быть, кому-то придется по душе синтез травелога с элементами страноведения и кратким курсом японской поэзии, походящим на прозаическую иллюстрацию популярного пособия по обретения душевного баланса. Но не лучше ли купить все это по раздельности?

От этой книги не приходится ждать оригинальности. Будут и стенания по уходящей традиции, и экологический фрагмент с обязательной Фукусимой, и стиль, лоснящийся от культуры, а значит пустой многозначительности, и позиция туриста, и натужная обязательная экзотика зарисовок Японии и поэтических вкраплений, суемудрие и псевдоинтеллектуализм.

Поэзия вредна для прозы – роман Пошманн тому подтверждение. Но он же и пример того, что книга, выстроенная вокруг хайку оказывается поразительно обильной на пустые, идущие мимо разума и души читателя слова. Будем же и мы кратки:

Меньше чем книга

Сосны поэзии

Не насладишься