Текст книги "Опустошенный жених. Женская маскулинность"

Осознающая себя дочь, дева, сидящая на коленях осознающей себя матери, – это образ души, живущей во имя собственных ценностей, потребностей, возможностей. Они обрели свою основу в теле, все клетки которого настроены на малейшие перемены в гармоническом спектре души, способной открыться для более тонких изменений.

В этой главе я периодически обращалась к выражению Китса «сотворение души». Завершая главу, мне хотелось бы привести отрывок из письма, в котором он впервые изложил свою мысль, считая ее настоящим открытием. «Совершенно серьезно, – писал он, – я полагаю возможным, что эта Система сотворения Души могла бы стать Родительской для всех остальных, более или менее похожих и совсем особых Схем Возрождения, существующих у зороастрийцев, христиан и индусов»[24]24
  См. прим. 2 на с. 21.


[Закрыть].

Исходя из собственного опыта Китс пришел к убеждению, что сам по себе творческий процесс породил названные выше схемы возрождения, отличающие разные мировые религии, и тем самым объединил их. Китс настаивал на том, что все человечество связано единой религией души, которую можно назвать «психологией», поясняя, что постижение души важнее поклонения ей. В поклонении есть опасность обожествления человеческих сил, и тогда они принимают застывшую, догматическую форму. Китса же больше интересовал сам процесс, чем его результат, процесс, в котором предпочтение отдается отношениям партнерства, а не монолитной связи.

Затем Китс (170 лет назад) тщательно исследует новое сознание, и это чрезвычайно важно. Ниже я приведу фрагмент из его «азбуки», в котором он обращается к первой детской книге, написанной на бумаге, в деревянном окладе, покрытом прозрачным роговым слоем. Благодаря прозрачности этого слоя ребенок постигает слово сердцем точно так же, как взрослый человек учится постигать сердцем жизнь.

Я назову мир Школой, созданной, чтобы обучить маленьких детишек читать, – я назову человеческое сердце азбукой, которую дети читают в этой школе, и я назову способного читать Ребенка Душой, сотворенной этой школой и ее азбукой. Неужели вы не видите, как необходимо этому Миру Боли и Страданий научиться Разуму и сотворению Души, места, где сердце может чувствовать и страдать тысячью разных способов! По своей сути это не Сердце Азбуки, это – Библия Разума, это опыт Разума, это учебник, из которого Ум или Разум могут почерпнуть свою сущность… А каковы же подтверждения существования человеческого сердца, если не укрепление или изменение его природы? А какова его измененная сущность, если это не его Душа? – и чем была его Душа перед тем, как прийти в мир, обладая этими доказательствами, изменениями и совершенствами? И Разум – без Сущности, и как следовало создать эту Сущность? Посредством Сердца? А как сердцу стать этим Посредником в этом Несовершенном мире?[25]25
  Там же.


[Закрыть]

***

Действительно ли тяжесть ужасна, а легкость восхитительна?

Самое тяжкое бремя сокрушает нас, мы гнемся под ним, оно придавливает нас к земле. Но в любовной лирике всех времен и народов женщина мечтает быть придавленной тяжестью мужского тела. Стало быть, самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни. Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее. И напротив, абсолютное отсутствие бремени ведет к тому, что человек делается легче воздуха, взмывает ввысь, удаляется от земли, от земного бытия, становится полуреальным, и его движения столь же свободны, сколь и бессмысленны.

Милан Кундера. «Невыносимая легкость бытия»

 
Парили рыбы в вышине,
На дубе зрел ранет,
Когда при огненной Луне
Явился я на свет:
С ужасным голосом, с моей
Ушастою башкой —
Насмешка беса надо всей
Скотиной трудовой;
Каприз неведомых владык,
Их воли злой печать, —
Гоняйте, бейте, я привык,
Мне есть о чем молчать.
О дурачье! Мой лучший миг
Отнять вы не смогли:
Я помню стоголосый крик
И ветви пальм в пыли.
 

Г. К. Честертон. «Осел»[26]26
  Из сборника «Дикий рыцарь», пер. М. Бородицкой.


[Закрыть]

Страх есть материя, а материя так же свободна, как свет. Единственный способ его избежать – вспомнить свое происхождение. Все мы – порождение света, от низших до высших, от улиток до астронавтов.

Фред Алан Вольф. «Звездная волна»

Глава 2. Волшебники, трикстеры и клоуны: проявление маскулинности в зависимостях и пристрастиях

Овладевая, ты всегда теряешь.

Данте. «Божественная Комедия»

Одна из причин рационализации нашего поведения заключается в том, чтобы замаскировать совершаемое действие. Объяснение того или иного поступка может совершенно не отражать его истинной причины и даже быть связано с волей кого-то другого. Мы говорим, что, например, «дьявол нас попутал». Поступки человека, подверженного зависимости, совершаются под воздействием «кого-то», кого зависимый не знает, но кто должен быть удовлетворен. Если неизвестный «кто-то» не получает удовлетворения, последствия могут стать катастрофическими. Неизвестный «кто-то», находящийся внутри зависимого человека, почти всегда является убийцей.

Как правило, повернуться лицом к убийце – значит обратиться к бессознательному. Убийство совершается, пока жертва находится под анестезией зависимости. Возвращаясь в сознание, зависимый человек видит орудие убийства. Вот использованная игла, рядом – пустая ампула; вот начатый, оставленный на завтра торт. Налицо все доказательства убийства. Жив ли этот зависимый человек? Быть может, он при помощи какого-то колдовства вернулся к жизни? Самая серьезная проблема в лечении зависимых людей заключается в том, что они живут в заколдованном состоянии. Они вовсе не мертвы, они живы. Вернувшись к нормальной жизни, они могут вновь совершить еще одну попытку. Попробовать еще раз испытать на себе это колдовство. Ощутить на себе его воздействие. Их вера возрастает. Счастливый шанс игрока! Всякий раз, убив себя, они оживают как по мановению волшебной палочки. Зависимые люди живут не по законам природы, а по законам колдовства. Всем ведает и руководит маг и колдун.

В своем диалоге «Ион» Платон с большой долей иронии описывает последователей Бахуса, отравленных своим кумиром. Во время ритуального танца, трижды совершая магический круг, «вакханки, когда они одержимы, черпают из рек мед и молоко, а в здравом уме – не черпают»[27]27
  См. Roger Ingpen and Walter E. Peck, eds., The Complete Works of Percy Bysshe Shelly, vol. 7, p. 238–239. (Платон. Ион. Пер. с др. – гр. Я. М. Боровского.)


[Закрыть]. Если же мы решим помочь зависимым людям вновь прийти в сознание, мы должны постараться понять то колдовство, которое превращает воду в райское молоко, даже если наше понимание отнимет у них богов и лишит их ложного ощущения нуминозного. Они впали в заблуждение, и до тех пор, пока мы потворствуем этому колдовству, мы поощряем это заблуждение, которое ведет их к саморазрушению.

Разумеется, возникает вопрос: «Какой колдун превращает явления природы в дьявольскую насмешку над священнодействием?» Пресуществление[28]28
  «Через освящение хлеба и вина совершается изменение всей субстанции хлеба в субстанцию Тела Христа Господа нашего и всей субстанции вина – в субстанцию Его Крови; это изменение Католическая церковь справедливо и точно назвала пресуществлением» (Декрет о Святой Евхаристии Тридентского собора (1545–1563 гг.), гл. 4). – Прим. ред.


[Закрыть] – часть таинства святого причастия, ритуала, который должен совершать стоящий у алтаря католический священник: тело Христа, которое символизирует пресная лепешка, вкушают коленопреклоненные верующие. Хотя в ритуальном действе зависимого человека такого пресуществления не происходит, подверженные зависимости люди тянутся к объекту своего желания, словно он столь же сакрален, как воплощенное в хостии[29]29
  Круглый листок из пресного теста, от лат. hostia – «жертва», название евхаристического хлеба в католичестве латинского обряда. – Прим. ред.


[Закрыть] Христово Тело. В данном случае эпитет «табуированный» оказывается точнее, чем «сакральный», ибо «табуированный» одновременно означает сакральный и запретный, магически притягательный и отталкивающий.

Если вы собираетесь освободить человека от зависимости, нужно обязательно распознать и раскрыть колдуна, обладающего столь мощной магической силой.

Часто дети закономерно обожествляют родителей или же заменяющие их родительские фигуры, например, священников или министров; эти взрослые становятся носителями магических проекций. Если подрывается доверие, которое появилось вместе с проекцией, может возникнуть зависимость. Если отношения между родителями и ребенком построены на физическом или психологическом насилии, любовь противоестественно отождествляется с запретным объектом, который ассоциируется с насилием. Суть любой формы зависимости заключается в радикальной потере доверия.

Зависимость возобновляет травмированное отношение к телу. Действия родителей в прошлом могут превратить тело ребенка в табуированный объект. В таком случае ребенок бессознательно заключен в темницу своего тела, как пленник, и не имеющий возможности им распоряжаться.

В романе Клода Тарда «Сладкая смерть»[30]30
  Claude Tardat. Une mort sucrée. Mazarine (Paris), 1986. История самоубийства 20-летней девушки, страдавшей ожирением. – Прим. ред.


[Закрыть], книге, которая может разрушить даже веру заядлого любителя сладкого в «две груди из ванильного мороженного с двумя сосками из вишневых леденцов»[31]31
  Sweet Death, p. 100.


[Закрыть], девушка подписывает «пакт о смерти», решив покончить с собой из-за любви к сладкому, наблюдая и сознавая чудовищные превращения, которые претерпевает ее тело. Таким образом она мстит своей «правильной» матери, которая хочет, чтобы ее дочь была худенькой и красивой. В самом конце книги молодая женщина осознает, что «основной причиной» зла является ее зачатие[32]32
  Там же, р. 95.


[Закрыть]. Она не была дочерью того блондина, которого считала своим отцом. Ее родным отцом был темноволосый испанец.

В последней сцене женщина съедает свадебный торт, который заказала по случаю своего торжественного бракосочетания со смертью. Описав произведение кулинарного искусства, «сияющее серебристым жемчугом сахарных кристалликов, покрытых карамелью», она продолжает:

Самую верхушку торта украшала традиционная брачная пара – жених и невеста: он – во всем черном, она – вся в белом; они держатся за руки, и на губах у них обоих застыла натянутая одинаково пустая ярко-розовая улыбка. Наивный образ величайшей человеческой иллюзии. Ибо что могут сделать сейчас эти двое, поднявшиеся так высоко, но вынужденные скатиться вниз с отвесной горной скалы и закончить свою жизнь, как мухи, прилипшие к липкой бумаге жизни?.. Я говорю горькую правду, материнское молоко отчаяния, оно прогоркло и его заменили искусственным… мне, темноволосой карлице, тупой и достаточно хлипкой физически, мне, невежественному маленькому чудовищу… с глазами цвета сажи, напоминающими темное, несмываемое пятно.

Мои глаза цвета чернил. И маленькие кулечки розовых конфет, скрытые в тени лампы. И черный яд скорпионов.

А сейчас, двадцать лет спустя, меня, наконец, осенила истина. Глупое маленькое чудовище, я оказалась слепым воплощением предательства. Внезапно я вообще лишилась имени. Безымянная среди безымянных, я даже не знаю имени того испанца[33]33
  Там же, p. 114–115.


[Закрыть].

Предательство детской реальности превратило тело девочки в полновластного тирана; все ее способности оказались в его полном подчинении.

Темная мать – зловещая мать – изо всех сил сопротивляется свету, который выявляет ложь. Не пробужденная духовным светом природа или вовсе не соприкасается с душой, или слепо защищает ее от нестерпимой боли. Перед человеком стоит задача раскрыть предательство доверия, которое привело к разрыву связи между телом и эго-сознанием.

В сновидениях зловещая мать может появляться в образе погруженного в болото полусонного крокодила; при этом ее огромная энергия дремлет: она инертна, неподвижна и совершенно бездуховна. Она постоянно вызывает у сновидца усталость. Она может появляться в сновидениях в любое время, но на поздних стадиях анализа сновидцу понятным ему способом сообщается о том, что прежде, чем он обретет духовное зрение, ему придется погрузиться в самые глубины психики.

Иными словами, прежде чем мы ощутим в себе духовность, должна освободиться жизненная сила в самой глубокой чакре, открытой всем земным энергиям.

Именно здесь зависимость может оказаться королевской дорогой к бессознательному, но иногда эта дорога может привести на скотный двор – прямо в ясли, где лежит божественный младенец, и тогда мудреца будет очень сложно отличить от скотины. Опасность рецидива зависимости побуждает избавившихся от нее людей смотреть на мир широко раскрытыми глазами, теперь уже в полной мере сознавая, что зависимость принесла им страдания, которые привели их к воссоединению со своим телом на очень глубоком уровне, к осознанию света в своем теле и любви Софии, освещающей изнутри всю жизнь. На таком уровне сознания они могут извлечь силу Самости, чтобы постепенно, шаг за шагом, обратиться к самой мрачной стороне своей зависимости.

Способность к извлечению божественной силы нашла свое исключительное выражение в учении ислама о Судном дне. Согласно легенде, Фатима, дочь Магомета, в этот день снимет свою чадру, как только перейдет мост Сират. Этот мост острее лезвия меча и тоньше человеческого волоса. Он соединяет Землю и Небо. Под ним слышится тяжкое дыхание Преисподней. Снятие чадры Фатимой символизирует в исламе появление осознающей себя фемининности, соединяющей правоверных с Аллахом через пророка Магомета. Этот апокалипсический союз подобен союзу жениха и невесты, описанному в Книге Откровения Иоанна Богослова.

Союз невесты и жениха (тела и духа) (Антонио Канова, 1757–1822, Лувр, Париж)

Фатима, как невеста, снявшая чадру и соединившаяся с божественным, становится неким аналогом Христа, который в притче о возвращении предстает в образе жениха, пришедшего в полночь к мудрым девам, которые наполнили свои светильники маслом, чтобы отвести их на брачный пир. Неразумные же девы,

взявши светильники свои, не взяли с собою масла: мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих; и как жених замедлил, то задремали все и уснули. Но в полночь раздался крик: «вот, жених идет, выходите на встречу ему». Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: «дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут». А мудрые отвечали: «чтобы не случилось недостатка и у нас, и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе». Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые [пойти] вошли с ним на брачный пир, и двери затворились[34]34
  Евангелие от Матфея: 25: 3–10.


[Закрыть].

В этих образах жениха и невесты можно усмотреть состояние зависимого человека, шаг за шагом ведомого Самостью. Раскрывшаяся София, или Премудрость, видится переходящей через опасный мост Сират, который соединит ее с объектом желания, тогда как лежащая под мостом пропасть, кишащая ложными устремлениями, ждет лишь одного ее неверного шага.

Очень важным в лечении зависимости становится подчинение власти, превышающей власть Эго, которой Эго научилось доверять, преодолевая испытанное в детстве предательство. С возрастанием доверия усиливается сознательная связь между телом и Эго; обостряется чувствительность к психической и физиологической отраве, и тело обретает способность к самоочищению. По выражению одной женщины, «Самость постоянно выталкивает наверх всю предысторию». Другая женщина выразила это так: «Прежде я могла съесть дюжину банок ореховой пасты. Теперь мой желудок начинает протестовать, если я съедаю одну». Третья ворвалась в мой кабинет и, смеясь, заявила, что стала совершенно сознательной, потому что раньше она могла выпить лошадиную дозу алкоголя, а теперь ее организм реагирует даже на один глоток. Концентрация, требуемая для поддержания напряжения, нашла отражение в следующем выражении пациентки: «Я говорю не об обжорстве шоколадом. Моя душа на костре: она привязана к столбу и корчится в пламени. Я думала, что боролась со своим слабоволием. Теперь я считаю, что борюсь с силами и убеждениями, которые на виду у всех пытались погубить мою душу. Я даже в течение часа не могу быть довольна собой».

Эти женщины кроме анализа проделали большую работу, продолжавшуюся более пяти лет, чтобы установить связь между душой и телом, и стали воспринимать свою зависимость как указанный Самостью путь, ведущий к осознанию и переживанию перевоплощения. На первой стадии самым болезненным у них было ощущение, что чем больше они погружались в работу с телом, тем сильнее у них обострялось ощущение заброшенности и тем явственнее становилось желание сохранить существующую зависимость. Если же им удавалось удержаться от этого гипнотического притяжения, они ощущали, как их тело превращалось в раздувшегося тирана. Тому, кто стоял между ним и райским молоком, грозила символическая смерть. Выдержав это напряжение, они достигали самого ядра травмы: тело превращалось в тирана, так как подчинялось колдовскому заклятию, неподвластному законам эго-сознания. Независимо от того, на чем именно держалась власть родительских образов – на великодушии или насилии, – тело ребенка считалось объектом, который следовало наполнить или опустошить, наказать или сделать предметом игры.

Родители могут праздновать победу над ребенком, но, в конечном счете, нет никакой радости в том, чтобы одержать верх, применяя силу, даже если эта сила искусно замаскирована. Доминирование есть владычество, и тело, которое подверглось насилию, очень твердо усвоило его уроки. Оно превращается в покинутого властелина, лишенного благотворного воздействия любви. Оказавшись в изоляции, оно становится одержимым, цепляется за вещи или людей, наделяя их волшебной силой. Попадая в зависимость от этих талисманов ради обретения хоть какого-нибудь жизненного смысла, тело становится беспощадным в своем требовательном стремлении овладеть ими и установить над ними контроль, стремясь как можно дольше продлить ту фантасмагорию, в которую оно больше не верит.

Я не вижу смысла в том, чтобы заставлять родителей чувствовать себя виноватыми. Каждый из нас – продукт современной культуры, одобряющей конкуренцию и стремление к власти. Едва ли мы осознаем, что такое любовь, сосредоточенная в теле. Мы порой смешиваем ее с сексуальностью и путаем с неудовлетворенностью. Однако истинная любовь пронизывает каждую клетку нашего тела. Она сразу распознается животными, детьми и даже некоторыми взрослыми, которые или родились вместе с ней, или обрели ее через страдания и лишения. Тонкая позолота вины не может скрыть ощущения заброшенности, лежащего в ее основе. Наша задача – изменить сложившуюся психодинамику.

Неодолимое чувство заброшенности, заставляющее страдать множество людей, уходит своими корнями не в сиротство, не в запущенность ребенка, а в одиночество детской души. Проецируя на ребенка его искусственный образ, родители тем самым уничтожают реального ребенка – того, которого оставили родители, и он лишается ощущения своего Я и потому вынужден уйти глубоко в себя. Именно вследствие этого широко распространенного насилия возникает чувство стыда, связанное с каким-то неизвестным ребенку проступком, из-за которого он ощущает чувство вины. Сны, в которых совершается убийство или возникает изувеченный труп, сообщают о предательстве, которое не перестает ощущать и взрослый человек. Например, когда над отношениями нависает угроза опасности, взрослый человек покидает ушедшего глубоко в себя ребенка, который по-настоящему честен; затем взрослый снова надевает маску, старается быть ласковым и сохранить отношения любой ценой. Существуют два уровня вины: «Я виноват в том, что я такой, какой есть» – и на более глубоком уровне: «Я покинул самого себя».

Покинутый человек становится жертвой колдуна, который пользуется его одиночеством, играет на отчужденности, воздействует волшебными чарами на ту область, где, по его мнению, обитает душа, а затем резко разрушает иллюзию. Темная часть колдуна уводит зависимого человека все дальше и дальше в тот таинственный мир, где царит смерть; его светлая часть, воплощаясь в образе мудрого старца, может открыть перед освобожденной душой творческий путь. Подлинность чувства становится лезвием бритвы, разделяющим два этих мира. «Я не прав, я виноват, я жертва, я заслуживаю наказания» – эти слова приводят к колдовскому заклятию и зависимости. «Я не оставлю себя, я не виноват, я останусь тем, кто я есть» – эти слова открывают путь к таинству и творчеству.

Юлия была зависимой, ее детская вера в отца была сломлена; помимо всего прочего, он смущал ее своими насмешками. Он оказался тем колдуном, который каждый раз во время вечерней сказки очаровывал ее, заставляя забыть о печали, и в то же время еще глубже нагонял на нее тоску.

Чтобы избежать предположения, что каждый отец, читающий маленькой дочурке ночную сказку, бессознательно втягивает ее в свою эротическую фантазию, следует кое-что сказать об этих особых отношениях, на которых постепенно фокусировался процесс анализа.

Отец был очаровательным пуэром («вечный юноша»), воображение которого строило дворцы там, где другие люди видели лишь развалины. Отстранившись от жены, считавшей его идеализм угрозой материальному достатку и благополучию семьи, он обратился к дочери, в которой искал для себя главную психологическую поддержку. Он старался защитить дочь, когда она была еще мала, от внезапных эмоциональных взрывов матери, которые часто кончались рукоприкладством. В результате Юлия стала повсюду его сопровождать, куда бы он ни направлялся, и самым счастливым временем детства считала часы, которые проводила у него в студии или сидя на его коленях, декламируя стихи или напевая песни. Казалось, они объединились против безразличного, если не враждебного им мира ради духовного наслаждения. Это наслаждение они получали вместе, когда воображение дочери подпитывалось отцовским вдохновением.

Мир, в котором пребывали отец и дочь во время совместных чтений, был тайным драгоценным миром, который ассоциировался с запретной «вершиной». Волшебник-отец психологически соблазнял свою дочь. Ребенок чувствовал стыд, но стыд совершенно непреодолимый, ибо он рождался в интимной атмосфере, создававшей отцу ореол божественности. Они оба оказались во власти странного таинственного ритуала. Каждый раз девочка проверяла присутствие волшебной силы, стараясь понять, может ли она прекратить плакать, находясь в одиночестве. Такой контроль постепенно привел к тому, что она утратила связь со своими телесными ощущениями. Несмотря на то что в памяти Юлии не было следов физического насилия, психологическое предательство привело к расщеплению души и тела, т. е. по своему воздействию походило на настоящий инцест.

По всей вероятности, встревоженный эмоциональной насыщенностью этих отношений отец постоянно надламывал их и подрывал безграничное доверие своей дочери. Юлия очень любила сказку Ганса Христиана Андерсена «Девочка со спичками», в которой речь идет об одинокой девочке, потратившей накануне Нового года последнюю спичку, чтобы согреться и оживить свои фантазии. Когда кончаются спички, девочка замерзает. Эта сказка об отношении матери к дочери, у которой единственным защитником от матери был отец, выполняла терапевтическую функцию. Девочка верила, что, читая эту сказку, отец не только почувствует ее состояние, но и укрепит в ней веру и окажет поддержку. Однако, услышав взрыв его смеха в ответ на свои слезы, она ощутила, как грубо он растоптал ее веру. Она превратилась в ту маленькую девочку, последняя спичка которой погасла вместе с взрывом отцовского смеха. Ужас еще более усугубился с появлением матери, которая надавала ей шлепков, приговаривая: «Не позволю, чтобы моя дочь выросла плаксой».

Такие травмирующие эпизоды часто повторялись в ее близких отношениях. Попадая под власть волшебного мира безграничной близости, она сразу предчувствовала мертвящее дуновение, которое должно было разлучить ее с волшебником и со своим телом, застывшим в невыраженных эмоциях. Уже погрузившись в бессознательное, она просто исчезла под шлепками матери. Эта травма позже стала проявляться в бессознательном создании ситуаций, где она манипулировала мужчинами с тем, чтобы впоследствии пережить их предательство. Еда и секс стали для нее той самой коробкой спичек, опустошив которую она умерла бы голодной смертью. Она ела и занималась любовью, стараясь заполнить вакуум – свое травмированное тело, которое из-за ее отчуждения всегда оставалось пустым.

Юлия сбросила лишний вес, а затем стала посещать сессии, на которых работала над установлением связи между душой и телом. На этих сессиях ей пришлось столкнуться со своей уязвимостью, когда полнота уже исчезла и появился ужас, что ее бросит любимый мужчина. Ей неоднократно снился сон, в котором возникал образ привлекательного мужчины в накинутом на плечи развевающемся черном плаще и широкополой шляпе – образ волшебника, который имел власть давать или отнимать жизнь. В следующем сне это был обожаемый ею отец, которому она старалась доставить удовольствие. Он же считал, что она сама виновата в том, какой стала. Детские отношения, поддерживавшие в ней жизнь, сейчас предстали для нее в ином свете. Проекция, которую она направляла на мужчин, опять возвратилась к ней.

Я присутствую на судебном процессе. Суд происходит в моей церкви. Мой отец – судья на кафедре. Я приговорена. Приговор неизбежен. Знаю, меня признают виновной в том, какой я стала. Я стою сохраняя достоинство перед отцом-судьей, но испытываю ужас, так как слышу лай голодных псов во дворе на кладбище и понимаю, что в наказание за мое преступление меня швырнут им на растерзание.

В этом сновидении мы можем увидеть, как отец, пусть даже совершенно бессознательно, предает свою дочь. Будучи уверенной в том, что он понимает ее сочувствие к покинутой всеми девочке из сказки, Юлия сразу отстранилась от него эмоционально, замкнулась в себе, когда он расхохотался при виде ее слез. Ее чувства были вытеснены в ее тело, которое символически трансформировалось в ужасных собак, угрожающих растерзать ее столь же яростно, как она сама накидывалась на еду.

Весьма существенно, что отец появляется во сне в образе, символизирующем патриархальность: судья, епископ, бог отец, – но не проявляет любви лично к Юлии. Реальный мужчина превратился во внутреннего колдуна. По сути, та энергия, которую она однажды спроецировала на отца, стала проецироваться на возлюбленного; отсутствие опоры в жизни (мать фактически ее бросила) теперь вынуждает ее цепляться за него как за мать; страх потерять его вызывает в ней навязчивую потребность в еде (сладость материнского кормления). Голодные собаки во дворе были готовы уничтожить все, что она в себе отрицала: чувства, слезы, сексуальность. Но если так, как же ей найти выход? Разъярить отца – значит лишиться этого мира. Таким образом, она винит себя за неприятный исход их совместной волшебной жизни, ее сердце рвется на части. Привести в ярость своего возлюбленного означало для нее еще раз кинуть прощальный взгляд на гаснущий свет последней спички. И она подавляла в себе истинные чувства, ожидая смертельного приговора.

Назначенное в сновидении наказание отцовского комплекса исходит из места, где расположены его, а теперь и ее отвергнутые чувства, клокочущие в яростных инстинктах, запертых в церковном дворике. В сновидении Юлия не обладала ни маскулинной силой, чтобы сдержать собак, ни фемининным телесным Эго, находящимся в контакте с землей, чтобы как-то усмирить их. Захваченная перфекционистскими идеалами – на одном витке спирали были проблемы, связанные с приемом пищи, на другом – проблемы идеальных отношений с мужчиной, – она оказалась во власти своих фантазий. Она сопротивлялась самой материи, самой жизни. Таким образом, ее тело, не сумев стать хранилищем любви, стало источником собственного отвержения в образе искалеченной, страдающей женщины, вынудив ее стать ригидной и непроницаемой для света.

Стремясь стать «достаточно красивой» в глазах своего возлюбленного, Юлия дошла до анорексии. Ее НЕТ еде постепенно превратилось в эротизированное НЕТ, заряженное эйфорией голодания. НЕТ своим чувствам, НЕТ своим инстинктам, всем своим сновидениям о страстной любви между ней и ее волшебником или ее возлюбленным. Во время голодания она чувствовала себя красивой, здоровой, чистой, вполне подходящей для возлюбленного. В разгар поста она услышала демонический смех колдуна-отца, который требовал своего, увлекая ее к совершенству смерти. Однажды она увидела в отце источник света; теперь она таким же увидела своего возлюбленного. Проецируя божественное деяние на человеческое существо, она создала образ волшебника, который швырял ее из состояния величия в состояние отчаяния. Она снова начинала объедаться, бессознательно соединяясь с матерью, по которой очень тосковала, и, не имея возможности ее любить, совершала над ней насилие. В этом насилии было навязчивое стремление овладеть любящей матерью даже через смерть – даже через собственную смерть. Так удавалось на короткое время умиротворить демона, пока душа под обезболивающим действием углеводов погружалась в глубокий мрак, который магически мог бы превратиться в свет.

Любому зависимому человеку эти крайности очень хорошо известны. Тело-под-контролем – это ненавистный деспот, который изо всех сил сопротивляется свету, потому что существует без любви. Голодные псы на дворе ее тела символизируют отвергаемые инстинкты, которые тщетно пытаются добиться, чтобы их услышали. Юлии необходимо установить с ними связь, последовательно и недвусмысленно выражая свою любовь. Став жертвой необузданных инстинктов, можно прийти к безразличию в выборе партнера, которое, как и неразборчивость в еде, свидетельствует о разрыве связи между инстинктом и чувством.

Раннее телесное расщепление, необходимое для выживания, в среднем возрасте начинает обнаруживаться при работе с телом и душой, а также в сновидениях. После нескольких лет такой работы Кейт поняла, что ответственность за ее сексуальные проблемы лежит именно на ней. Привнести их в отношения со своим партнером означало разрушить все, что они так кропотливо создавали вместе. К счастью, ее партнер оказался очень чувствительным человеком, он тоже работал над собой и преодолевал свои трудности. Он ощутил произошедшие в ней едва заметные перемены и мгновенно на них среагировал, изменившись сам и создав предпосылки для раскрытия новых возможностей в их отношениях. Каждый из них независимо совершал внутреннюю работу, впитывая в себя общий материал, проявлявшийся в их взаимоотношениях, и тем самым создавая новые условия для приложения совместных усилий. Таким образом, вместо взаимных проповедей они привнесли осознание в свои взаимоотношения. Разумеется, возникали и противоречия, но при этом они не приводили к взаимным бессмысленным нападкам. Ярость, накопленная у обоих полов, корнями уходит в многовековую историю насилия. Взаимные нападки в состоянии одержимости не имеют ничего общего со свободой.

В процессе работы над телом, погружаясь в ядро своего страха, Кейт обнаружила там гнев. Затем она осознала, что боялась его выразить, опасаясь дать волю своей ярости. Таким образом она подавляла гнев, усиливая контроль над собой, но при этом всегда оказывалась на периферии своих чувств. Словом, возникал порочный круг, и тогда ее страх на нее же и обращался. Пока она переживала этот внутренний раскол (изоляцию от своих чувств), когда границы ее личности постоянно нарушал отец-алкоголик, должна была оставаться некая часть личности, которую она не могла осознать.