Текст книги "…или – Долгий путь к бесконечности. Невероятные приключения её Прозерпины. Повесть"

Глава 1
НАЧАЛО

ДАНИЯ. КОПЕНГАГЕН.

Середина 90-х.

1.

– Ты знаешь, что ты прекрасна? – воскликнул юноша, догоняя её на лестнице.

Она видела его почти в первый раз. Где-то как-то мелькало его лицо. Он, теперь она вспомнила, постоянно находился рядом в одной с ними, русскими, компании. Просто сидел вместе с ними и слушал русскую речь. Подвижный, по-итальянски импульсивный, но очень внимательный ко всему происходящему в их компании, юноша. Красивое гибкое тело с длинными руками и ногами. Он напоминал ей Маугли. Пытливый ум в блестящих карих глазах. Да, это был он.

– Ты знаешь, что ты прекрасна? – повторил он по-английски, внимательно глядя на неё.

Да, он был действительно серьёзен. Его вопрос не выглядел, как предлог познакомиться. Она внутренне усмехнулась его вопросу, потому что знала про то впечатление, которое производила обычно на мужчин. Но вслух, желая подыграть ему, ответила:

– Нет. Не знаю.

Он, подойдя ближе, пристально взглянул ей в глаза и серьёзно, с чувством и без улыбки, произнёс:

– Ты – прекрасна.

– Спасибо, – так же серьёзно ответила она, повернулась и, открыв дверь, улыбнулась ему, прощаясь. Она торопилась на занятия. Но даже если бы и не торопилась, все равно не стала бы продолжать разговор с ним. Слишком молод был он для ухажёра.

Юноша остался стоять на лестнице.

И она тут же позабыла о нем.

Потом ещё несколько раз они сталкивались в Школе. Он не возобновлял попыток разговаривать с ней, молча сидел и слушал их разговоры. А один раз всех очень насмешил, неожиданно встав и произнеся с чисто русской интонацией и по-русски:

– Ну, пока!

И пошёл.

Сначала никто ничего не понял, а потом грянул одобрительный смех. Он обернулся и, улыбаясь, довольно помахал рукой. На этот раз она запомнила его. Его звали Витторио.

Последний день перед её отъездом вся их компания, как всегда, сидела во внутреннем дворике. Разговор шёл о разном. В основном, все делились впечатлениями от Копенгагена и успехами на семинарах. Витторио сидел тут же. Она встала и стала прощаться с ними. Её пребывание в Дании подошло к концу. Витторио встрепенулся и спросил:

– Ты уже уезжаешь?

Он выглядел растерянно. Ребята переглянулись и заулыбались.

– Да, – ответила она. – Уезжаю.

– Можно мне твой адрес? – спросил он таким тоном, что ей стало не по себе.

«С какой стати я должна давать ему свой адрес? – подумала она. – Я совсем не знаю его». А вслух сказала безразлично:

– Конечно. Записывай.

Воцарилось заинтересованное молчание. И она продиктовала ему свой питерский адрес. И телефон.

Вот так все и началось.

2.

А для него все началось гораздо раньше…

Автобус медленно и очень аристократично, как все автобусы в Копенгагене, привыкшие к уважению публики, потому что и они уважали пешеходов, скользил на бесшумных шинах вдоль неширокой улицы в центре города.

Он стоял у окна и раздумывал о своей жизни в этом городе. Три года он оставался здесь. Почти три года. За это время только один раз побывал дома, в Палермо. Он любил Палермо. И вообще – Сицилию. Обособленность Сицилии от всей остальной Италии ему нравилась. Там говорили на своём наречии. Там было очень тепло. Круглый год. А здесь, в Копенгагене, в июле он надевал куртку и постоянно промокал под дождём, потому что зонтики терпеть не мог. В Палермо все уважающие себя граждане и гражданки ездили на автомобилях. В крайнем случае молодёжь – на «Хондах».

Он смотрел сквозь стекло на проплывающий за окном чужой город. Сегодня, в конце июня, было прохладно, как всегда. Но хотя бы дождя не было. Солнце светило приветливо, и, если бы не прохожие, одетые в ветровки и свитера, можно было бы подумать, что за окном настоящее лето. Он усмехнулся.

В это время автобус начал притормаживать у перекрёстка, пропуская спокойных пешеходов, и его взгляд невольно остановился на них. Его сердце почему-то ёкнуло и вдруг бешено заколотилось. Стало жарко. Он поймал себя на том, что смотрит на молодую женщину в светло-голубых джинсах и ярко-синем вязаном полупальто. Пальто было какое-то ажурное и невероятно стильное. А женщина… А женщина… была его женщиной. Не имело значения, что он увидел её сейчас первый раз в жизни.

Автобус продолжал стоять, пропуская пешеходов, женщина перешла улицу и пошла вдоль «Скалы» – магазина-ресторана, любимого места многих датчан и туристов.

Он не мог её потерять! Но законы цивилизованных стран стабильны в своей рациональности, и потому выйти из автобуса он сейчас не мог. Автобус тронулся с места, нагнал женщину и зашуршал колёсами дальше.

Он переходил от окна к окну, стараясь как можно дольше не потерять её из вида. И вот, наконец, она скрылась. Растаяла.

Сердце продолжало колотиться, и испарина выступила у него на переносице. Невероятное чувство утраты нахлынуло на него, и он опустился на сидение… Внезапно услышал тишину вокруг себя. Посмотрел и увидел любопытно-сочувствующие лица. Они все видели и поняли. Он помахал им всем рукой и улыбнулся. Пассажиры закивали, поддерживая его.

Он отвернулся к окну и начал смотреть на город. Он не видел его. Он видел её. Там, на перекрёстке. Она стояла и ждала его.

«Это судьба, – подумал он, ощущая пульсацию крови в каждой клеточке своего тела. – Мы обязательно встретимся».

3.

…И так прошёл месяц.

А он ни разу не заговорил с ней. Он только наблюдал за ней издали и иногда подсаживался к их компании, чтобы послушать русскую, её родную, речь; послушать, как она говорит, и посмотреть, как она слушает. Стать ей ближе он не решался. Она была настоящая леди. Удивительно пропорциональное её тело, в анфас мягкие, а в профиль строгие черты лица, небольшой римский носик. Облегающая стильная трикотажная одежда, кажется, великолепной ручной работы, не вызывающая, но и не скрывающая изящества форм фигурки. Часто задумчивые, удивительно чистые серо-синие большие глаза, мгновенно готовые расцвести блеском улыбки. Мягкий овал губ… Какая-то неспешность поз и движений, за которой он чуял горячую порывистость подростка. Она была женщиной. Зрелой женщиной. Это передавалось на расстоянии. Но чем ближе вы к ней подходили, тем моложе она становилась. А смеялась заразительно и звонко – как девчонка. Она была загадочной и каждое мгновение неповторимо другой. Она притягивала его к себе как магнит. Он бредил ею. Каждую ночь, лежа без сна, он представлял себе, как подходит и говорит ей что-то. И на этом кадр обрывался. Он мечтал о ней и не смел мечтать. Вся его жизнь превратилась теперь в момент встречи с ней и в момент расставания.

Так день проходил за днём. Это было непонятное ему платоническое горение. О её теле он думал отдельно. Её тело было его телом. Он любил двух этих женщин: женщину-загадку и женщину-тело.

Об обеих мечтал. Обеими бредил. Обеих хотел.

Он знал, что это судьба, и на следующий день, после того как увидел её из окна автобуса, встретил её в Школе. Проходя коридором второго этажа, бросил взгляд во внутренний дворик здания. Просто так. На скамейке прямо по центру дворика сидела она. И читала книгу. Нет. Сердце его не забилось. Оно остановилось. И упало вниз.

…И так прошёл месяц. И больше он молчать не мог. Эта прекрасная женщина-мечта должна была узнать, как она прекрасна! Хотя бы сказать ей только это, и пусть она увидит, как он восхищен ею. Нет. Не хотя бы. Он мечтал обладать ею. Её телом и душой. Да. Он хотел этого.

…Она поднималась по лестнице на второй этаж. Господи! Как он хотел её! Ноги сами понесли его вслед за ней:

– Ты знаешь, как ты прекрасна?

Она обернулась, не сомневаясь, что эти слова относятся именно к ней.

– Нет, – ответила она очень серьёзно, улыбнувшись одними глазами. – Не знаю.

Он готов был изнасиловать её тут же на каменной лестнице! Чтобы она не смеялась больше над ним. Чтобы не смотрела на него вот так смеющимися глазами, а стонала от желания, и в глазах её он видел бы один крик плоти, чтобы полные чувственные губы её кривились от сладкой боли вожделения и издавали бы один только призыв: «Ещё!»

Но его время ещё не пришло…

4.

Было ли сжигавшее их чувство любовью? Или то была животная страсть? Или инстинкты? Или клеточная память?

…Вода обжигала плечи, струясь по поднятым вверх рукам. До бёдер она доходила уже не такой холодной и по ногам сбегала, почти лаская. Девушка, очень смуглая, изящно-длинноногая, с тонкой талией, упругими ягодицами стояла под струями водопада, откинув назад голову. Чёрные, струящиеся до середины лопаток волосы, прямые и блестящие. Они ещё были сухими, и это позволяло сделать вывод, что девушка только что встала под этот ледяной душ…

Откуда она узнала, что вода обжигала плечи девушки? Откуда она вообще узнала, что чувствует эта смуглая черноволосая нимфа?

Это была сама она. Первобытная, нагая. Прозерпина?

Водопад находился как раз прямо посередине небольшого лесного озера, в котором заканчивала свой бег быстрая высокогорная речушка. Даже не озера. А озерко. От самого его берега к водопаду вела сотворённая самой Природой дорожка из камней. Похоже было, что Природа выбрала самый мелкий проход к изумительным струям водопада необыкновенной белизны, и своим жестом из этих камней указала человеку путь к ним.

Вода в озерке стояла. Только около самого водопада она бурлила и пенилась. И тут же, отступив чуть-чуть, усмирялась. Тишина и покой не нарушались ничем. А шум падающей воды был так естественен, что если бы его не было, то наверняка эта тишина была бы слишком таинственной.

Шум стоял вокруг неё. Шум стоял у неё в ушах. Под самой лавиной воды стоять было, конечно, невозможно – слишком сильной энергией обладала падающая вода. Девушка просовывала в поток, падающий сверху, руки и этого было достаточно, чтобы вода начинала захлёстывать все тело. Сначала руки, плечи, грудь и живот покрывались мурашками. Потом живот инстинктивно втягивался, а соски маленькой груди мгновенно набухали и затвердевали. Ноги, погруженные по щиколотку в воду, сковывало от холода. Но она не сдавалась. Она знала, что скоро жечь перестанет, и тогда она повернётся к потоку спиной и вся погрузится в пену, лавину водной стихии. А потом, перестав чувствовать своё тело, выйдет на свет солнца, постоит, привыкая к теплу, и прыгнет в ледяную воду озера, которая уже не будет ледяной, и снова переживёт восторг свободы, восторг освобождения тела от оков тяжести самого тела – её тело растворится в естестве воды, став частью её стихии.

Она так и сделала.

…а теперь выходила на берег. Смуглая её кожа была прекрасна, вся в капельках воды, в которых играло солнце. Она вся была прекрасна. Своей юностью. Аромат девственности распространялся от неё, как аромат ночного цветка, который так тонок и пронизывающ, что источается в ночи на многие пространства без перемещения потока воздуха, сам по себе.

Она легла на берегу, прямо на жаркий песок. Теперь уже песок обжигал её кожу. Она лежала на спине, вытянувшись блаженно и закинув тонкие длинные руки за голову, вся раскрывшись навстречу жарким лучам солнца. Её тело пело. Каждая жилка в нем трепетала, разбуженная испытанием смены ледяной воды на обжигающий песок и жаркое солнце. Она была довольна, ощущая биение жизни в каждой клеточке своего тела. Она чувствовала, как тело живёт сейчас своей собственной жизнью.

Потянулась гибко и раскинула ноги и руки. И приняла в себя все, наполнившись этим…

…На неё навалилось что-то липкое и горячее – гадкое, пахнувшее чем-то резким, вонючим. Это «что-то» навалилось на её лицо, не давая дышать, разрывая одновременно пространство между ног. Ей было больно. Очень больно. И… очень …приятно. Она пыталась высвободить лицо, извернувшись, но Вонючее Нечто держало её крепко. А боль внизу постепенно перешла в дикую боль, которую она не могла уже терпеть!!!

В этот момент она проснулась.

И уже не во сне, а наяву, закричала сквозь навалившееся на нее Нечто. Внутри все горело, а то, что приносило боль, все усиливалось и усиливалось. Какая-то огромная масса, волосатая и вонючая, лежала на ней, придавив, и разрывая и выворачивая её внутренности. Что-то огромное, твёрдое и горячее двигалось внутри неё. Тело онемело от боли и бессилия. И ей было хорошо! А движение внутри нее всё продолжалось и продолжалось! Ещё! Ещё! Но вот на мгновение это движение прекратилось, и то огромное и твёрдое, что было внутри неё, медленно поползло наружу… И вдруг дикая боль, полоснув огнём пространство между ног, снова пронзила все её тело, разорвав пополам! Хриплый вопль сладострастного вожделения, смешанного с непереносимой мукой боли, вырвался из её горла и на миг заглушил и шум водопада, и все звуки живой Природы вокруг, заставив саму Природу пережить с ней момент её нового рождения. Рождения кровожадного и сладострастного животного в ней…

…Ледяной воздух обволакивал горевшее огнём тело. Соприкосновение льда и пламени рождало лихорадку. Она не понимала, где она. Она не знала – кто она, и что произошло с ней. Только звезды, смотревшие ей прямо в глаза с высокого чёрного неба…

Эти звёзды в чёрном небе лишь и остались в её памяти. И ещё… Нет. Больше ничего.

Что это было с ней? И было ли…?

∞

Глава 2
ШАЛАШ

Когда-то…

1.

– Кто ты? – спросил он.

– Прозерпина, – ответила она. – Лесная женщина.

– Ты живёшь в лесу? – просто спросил он.

– Нет. Я живу в селении неподалёку отсюда. Но лес – мой второй дом. Поэтому они называют меня «лесной женщиной».

– Кто они?

– Ты задаёшь слишком много вопросов для умирающего. Лучше скажи, откуда ты появился здесь? Ты не похож на…

Она хотела сказать «на наших», но подумала, что и сама не очень похожа на них, тех, с кем жила в этом селении. Хотя родилась здесь. Поэтому она проговорила:

– Ты не похож на здешних.

Юноша закрыл глаза. Два луча погасли. Ничто не отражало его лицо. Маска печати. Маска молчания. Ей стало не по себе. Это внезапно застывшее лицо, кажется, даже испугало её. И всё-таки, она напряглась всем телом и спросила:

– Ты не хочешь отвечать?

– Нет, – ответил он.

– Хорошо. Не отвечай, – согласилась она с облегчением. И провела пальцем по профилю его носа. Он, не открывая глаз, улыбнулся. И она по-животному почуяла, что уже вся в его власти. Он управляет ею. Этот прекрасный обнажённый непорочный юноша, который появился ниоткуда.

– Ты поможешь мне? – безразлично спросил он через мгновение, все так же, не открывая глаз. – Ты не бросишь меня здесь умирать?

Тем же животным чутьём она поймала дыхание его власти над собой: он знал, что она уже не в силах оставить его. Ей стало жутко. И одновременно что-то тёплое защекотало у неё где-то глубоко внутри: она готова была терпеть любые мучения ради него. С этого мгновения сама себе она уже не принадлежала. Она не была уже Прозерпиной. Она уже не знала, кто она.

– Я не оставлю тебя умирать, хотя, возможно, оставить тебя было бы лучше для нас обоих, – она решила не играть с ним в прятки, он и так все о ней знал. – Я помогу тебе. Но как только ты сможешь ходить, ты уйдёшь отсюда. Навсегда. Иначе я сама убью тебя.

Он открыл глаза, и на неё снова брызнули два луча. Он улыбался. Он торжествовал. Они молча обменялись взглядами. Соглашение было подписано.

2.

Сколько времени прошло с того тихого летнего дня, когда она нашла его у ручья? Неделя? две? три? Всего месяц! А как в другой жизни.

…На его теле она не обнаружила ни одной царапины, ни одного ушиба, ни капли крови. Внешне все было в полном порядке. И потому сначала она растерялась, так как непонятно было, в какой помощи он нуждался. Он не мог сдвинуться с места. Все его тело при внешней целостности было не способно производить хоть какое-то движение. Только глаза жили. И мышцы лица иногда сокращались в улыбку. Ничего о себе юноша говорить не хотел. Иногда ей казалось, что он сам о себе ничего не знал. Временами – она видела в нем непорочность. Чаще – ощущала в нем какую-то непонятную ей силу и власть над собой, словно она была непорочной девочкой, а он искушал её и глумился над ней.

Отношения между ними складывались странно. Оба как будто что-то знали о своём будущем и не очень торопились его приближать. Она приходила к нему каждый день, кормила его, обтирала тело хрустальной водой ручья, а потом он засыпал, и она тихо уходила. Так как перенести его она не могла, то прямо на берегу ручья сложила для него жилище из веток и мха. За то время, что она ухаживала за ним, они не обменялись ни одним словом. Весь ритуал её прихода, кормления, омовения и ухода совершался в полном молчании. Только один раз, спустя неделю после того, как она начала приходить к нему, он спросил почти без интереса:

– А они знают, куда ты ходишь каждый день?

Она не ответила ему. Если бы они узнали, что она ходит к чужому мужчине, пусть даже юному, и, ухаживая за ним, помогает ему выжить, они бы выгнали её, а его бы убили. Чужие мужчины были опасны для их рода. Клановость соблюдалась неукоснительно. И ещё: она была собственностью другого мужчины. Её уже выбрали. Она знала, что и её, и его жизнь постоянно висит на волоске. Но ещё она знала, что если бы бросила его, он бы не выжил. А без него она жить не хотела. Поэтому она приходила каждый день.

И так прошёл месяц.

3.

…И так прошёл месяц.

Все так же светило милое солнце. Но оно уже было не летним. Тепла становилось все меньше и меньше. По утрам на траву иногда ложился иней, и вода в ручье стала ледяной.

Паутинки в воздухе тоже отлетали. Птичьи голоса становились все глуше и глуше. Только иногда какая-нибудь птица, видимо, забывшись, начинала верещать по-летнему. Но поскольку отклика со стороны птичьего мира не получала, очень быстро замолкала или переходила на тон пониже.

Ручей все так же звенел в тиши лесной чащи. Ничто за это время не нарушило покой и забытость этого места. Шалашик стоял на берегу ручья и придавал пейзажу некоторую уютность. Или ей так казалось… Потому что внутри него всегда она находила его – его яркие карие глаза встречали её ещё у порога.

Она подходила к заветному месту, каждый раз трепетно предвкушая момент встречи их взглядов. Это было главным. Дальше она все делала, не глядя на него, как бы опосредованно. Стараясь не испытывать никаких эмоций. Они ей были не нужны. Вернее, она не хотела их иметь. Понимала интуитивно, что момент, когда она даст возможность себе почувствовать хоть что-нибудь, будет последним моментом её свободы. Она хотела, чтобы он как можно скорее встал на ноги и ушёл. Навсегда. Из этого леса. И из её памяти.

Наивная. Она не знала, что так не бывает.

…Шалаш был пустой.

Отогнув полог шалаша и не решаясь войти в него, она ощутила, как ужас охватывает её. И чувство невосполнимой утраты. Только теперь она осознала, как боялась в действительности его ухода. Но этот ужас был сильнее чувства утраты: юноша не мог встать и уйти. До вчерашнего дня он оставался все ещё полностью неподвижным!

Всё так же, не решаясь войти внутрь шалаша, она вздрогнула от мороза, побежавшего по спине, и её словно пригвоздило к месту. Сзади. Он стоял сзади.

Он стоял и молчал. Она слышала его дыхание, какое-то странное, то ли прерывистое, то ли с надрывом, то ли с еле различимым подвыванием. И она молчала. И боялась обернуться. И когда ужас дошёл до состояния потери сознания, всё-таки обернулась.

Он стоял совсем близко. Он улыбался. Юный, прекрасный. И смотрел ей прямо в глаза. В её сердце.

– Ты боишься. Меня…? О, это видно с первого взгляда. Чем же я тебя так напугал? Разве я такой страшный? – заговорил он вкрадчиво, медленно наклоняясь к ней, но, не делая попытки прикоснуться. И она, выйдя из оцепенения, сделав шаг назад от него, пятясь, вошла в шалаш. Наклонив голову, он шагнул вслед за ней. Его фигура закрыла проем входа, и в шалаше воцарился полумрак. И тишина. Теперь слышалось лишь её частое дыхание: она страшилась его, сама не зная почему.

И как только шалаш наполнился полумраком, его глаза вспыхнули! – жёлтым огнём. И замерцали.

Все похолодело у неё внутри. Ледяная рука животного ужаса схватила её за горло. Ноги ослабели и…

…Было холодно, и что-то шершавое, тяжело надавливая, ползало по её коже. По ногам, животу, по груди, шее… Это возбуждало. Но одновременно от этого становилось всё противнее. Пахло чем-то странным и неприятно-острым.

Внезапно она поняла, что лежит совершенно голая на чём-то твёрдом, холодном и влажном. Земляной пол шалаша?! Вот она где! Попыталась открыть глаза – веки не слушались.

Странный запах приближался к лицу – и вот оно, это что-то, то, от чего и исходил этот запах! Ей захотелось сбросить «это» со своего лица, и она провела рукой по лбу. И тут же открыла глаза, схватив что-то волосатое. Паук?! Нет. Это была рука – волосатая и вонючая.

Она дёрнулась от страха, присела и упёрлась голой спиной в стену шалаша. Возле неё сидел, вернее, сидело, странное существо, напоминавшее… Нет! Не может быть! Жёлтые глаза его мерцали как прежде.

Он! Но старый, смердящий, с волосатыми руками!

Она судорожно прикрыла руками обнажённую грудь, как будто это могло спасти её, и расширившимися от суеверного ужаса глазами, онемев, глядела на него. У неё не осталось сил даже крикнуть. А он продолжал смотреть на неё и водить противно по её лицу, шее, груди… потом наклонился и, источая смрад, впился дряблыми губами в её губы, долго не отпуская и не давая дышать, истекая ей в рот густой слюной с привкусом крови. Он наслаждался… Затем медленно отпустил её губы, дождался, пока она глубоко вдохнёт воздух, отстранился и у неё на глазах стал превращаться в того самого юношу, которого она спасла.

– Ты больше никогда не увидишь меня таким, – вкрадчиво произнёс он, вновь наклоняясь к ней и, вдруг с силой притянув к себе, откинул её руки, больно сжал обнажённые груди всё ещё волосатыми руками. – Никогда. Всегда, встречаясь со мной, ты будешь, как и прежде, видеть только юное прекрасное лицо, мгновенно испытывать вожделение плоти, неодолимое желание отдать мне своё тело для истязания и покориться душой. Ключом к этой твоей заветной потайной двери плотских желаний будут мои глаза. Их взгляд проникнет в твою самую сокровенную, недосягаемую даже для тебя самой, глубину. Ты никогда не узнаешь о природе своей развращённой сути. Но всегда будешь такой – развратной. Но только для меня. В каких бы обличьях я ни приходил к тебе жизнь за жизнью. Так было. И так будет всегда. А теперь запомни и забудь. Навсегда.

…Свет давил на глазницы. Она поворачивала лицо то в одну сторону, то в другую, и ничего не могла с этим поделать.

Тело же её не могло сдвинуться с места. Грудь горела огнём.

Она прикрыла глазницы рукой и попыталась открыть глаза. Все тело мгновенно охватила боль. И какая-то странная усталость, которую она никогда ещё не испытывала.

Она снова прикрыла глаза. Боль чуть утихла. Полежав немного и приходя в себя, она опять сделала попытку открыть глаза – тот же результат.

Внезапно яркий свет перестал насиловать её глазницы, и пространство наполнилось чьим-то присутствием. Теперь она боялась открыть глаза. Сама не зная почему.

– Любовь моя. Жизнь моя, – раздался его голос. Мягкий и обволакивающий, он звучал музыкально-чувственно. – Можешь открыть глаза, солнце не будет тебе больше мешать.

Она открыла глаза и очутилась в полумраке шалаша, вход в который был прикрыт полупрозрачной тканью. Солнце, действительно, больше не мешало ей. Но зато прямо перед ней мерцали его глаза – жёлтые, дикие. Она вскрикнула и снова чуть не потеряла сознание. Он схватил её за запястья, крепко сжав и не давая вырваться и, наклонившись, впился губами в её губы. Она опять почувствовала привкус крови во рту. Силы оставили её. И она сдалась – потеряла сознание…

4.

Сегодня она решила принести ему одежду, потому что в лесу становилось прохладно. С каждым днём все прохладнее. Лето потихоньку отступало.

Она подходила к заветному месту, трепетно ожидая встречи их взглядов. Это было главным.

Шалашик стоял на берегу ручья, словно ожидая кого-то в гости. За то время, что она приходила сюда, этот дивный уголок леса приобрёл для неё особое значение. Ей даже казалось иногда, что и деревья здесь не такие как во всем остальном лесу, и солнце здесь светит мягче и милее, и птицы здесь мелодичнее выводят свои трели. Ручей был единственный и неповторимый. Шалаш стал для неё убежищем от всего остального мира: как только она переступала его порог – весь остальной мир переставал существовать для неё. И пусть эти мгновения длились недолго, пока она ухаживала за незнакомцем, этого хватало ей, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливой.

…Странная тишина стояла сегодня в лесу. Как будто настороженное ожидание приостановило всякое движение жизни. Весь растительный мир словно вытянулся вверх и застыл в ожидании указаний. Сверху. Ожидание было пронизано послушанием и согласием ждать. Она чувствовала кожей состояние природы, но не могла объяснить себе, что же это состояние означало. Особенно и не старалась – чувствовала и все.

Чем ближе она подходила к шалашику, тем напряжённее становилось ожидание всего окружавшего её. Возле самого шалаша воздух, казалось, окаменел вовсе. Его можно было увидеть. Странное движение поймала она внутри себя: сердце ёкнуло, как от испуга, пробуждая во всем её физическом существе глубокий отголосок жуткого видения вспышкой ярко-желтого света, и тут же мгновенно успокоилось, не дав ей задержать шаг – она вошла в шалаш – прямо посередине этого жилища, нагой, сидел он. Он сидел. И не мигая, озорно, смотрел на неё. Прямо в глаза.

– Может, ты и встать можешь? – стараясь не выдать волнения, тихо спросила она.

Её замешательство всё-таки не ускользнуло от него. Улыбнулся лукаво, не скрывая торжества, и встал во весь рост. Он так радовался своей восстановленной способности двигаться, что, казалось, совсем забыл, что это означало только одно: он должен уйти. Но как раз это, может быть, его больше всего и радовало?

Стройный, длинноногий, длиннорукий, с хорошо развитыми мышцами, с подтянутым животом и гордо подтянувшейся плотью. Гладкая смуглая кожа ещё не тронута мужской растительностью, только на лобке едва кучерявятся чёрные завитки. Странная болезнь совсем не тронула его тело. Вынужденная недвижность никак не отразилась на его мышцах.

Она сразу сдалась. Вид юного обнажённого тела мгновенно откликнулся в тайниках её собственного тела внезапным, до селе ей неведомым, обжигающим, почти животным, приливом желания обладать им. У неё зашумело в ушах.

Как сквозь сон, услышала голос.

– Я люблю тебя. И ты любишь меня – я знаю. Я не хочу уходить. Я останусь здесь. С тобой. Мы оба хотим. И не надо сопротивляться этому. Я так долго ждал тебя. Ты не бросила меня больного и неподвижного. Ты не можешь заставить уйти меня теперь – здорового и полного сил любить тебя.

Он оставался на прежнем месте, но ей показалось, что его руки охватили её тело, и что сам он прижимает её к себе, и она – только его половинка.

Он по-прежнему не двигался с места, и она, глядя в его яркие карие глаза, вибрируя всеми клеточками своего тела, медленно двинулась к нему.

На его призыв.

5.

Дни бежали за днями. Они построили другой шалаш, побольше, который позволял им жить просторно и не стеснять себя в движениях. Она больше не возвращалась в своё селение. Зачем? Там не было для неё жизни – жизнь была только здесь, рядом с ним. Хорошо, что до этого она умудрилась перенести потихоньку из своего дома кое-какую одежду для него и кое-что для сооружения постели, если можно было назвать постелью много мха, покрытого сверху грубой тканью. Да им и было все равно. Они согревали друг друга своими телами, огнём крови, пылавшей в их жилах вечным неугасимым пламенем желания, и покрывали тела друг друга бесчисленными одеждами поцелуев. Они были одним целым. И этого было достаточно.

Еды в лесу хватало. Лето разродилось богатым урожаем: ягоды, грибы, травы, коренья, лесной мед, мелкая рыбёшка из ручья – все было под рукой в любое мгновение.

Она позабыла обо всем. Знала только одно – в нем вся её жизнь. Ради него она готова на все. Чувство, которое испытывала к нему, не тяготило её, но «вытягивало все жилы» из её тела. Временами ей казалось, что она, действительно, сама себе не принадлежит, она исполнитель чьей-то воли, даже не его воли. Любовь к нему заслонила от неё весь остальной мир, и даже чувство безопасности, инстинкт самосохранения. Он не просил её остаться с ним здесь вовсе. Он не держал её здесь. Он не требовал от неё не ходить в селение и забыть обо всем. Она сделала все это сама. Она чувствовала: он так хочет. И так хотела она.

По-прежнему, он ничего не говорил о себе. И она не возвращалась к этому разговору тоже. Да им и некогда было разговаривать. То они бегали по лесу и смеялись как дети, то соревновались, кто выловит больше рыбёшек из ручья, то лазили по деревьям в поисках мёда, то валялись на привядших травах под лучами осеннего солнца, то сидели, взявшись за руки, и слушали шелест листвы и журчание ручья. С наступлением сумерек и до самого рассвета, когда начинали просыпаться птицы, и движение начинало бродить по лесу – движение пробуждающейся природы – они любили друг друга. Они любили друг друга исступлённо и каждый раз, как будто – последний. Они высасывали все соки друг из друга, до последней капельки, и наполняли соками друг друга бесконечно. Бывали мгновения, когда они начинали рыдать в объятиях друг друга, доведённые силой своих эмоций до экстаза. И ни на мгновение их тела не расплетались. Потом забывались на краткие мгновения, но пульсация обоюдоострого желания пробуждала их вновь и вновь.

Ощущение чистоты и непорочности их соитий не покидало её. Все нюансы их телесных и душевных переживаний были наполнены чувственной нежностью, звоном дивных тонких мелодий. Жертвенность их чувств дрожала в каждом прикосновении, в каждом взгляде, в каждом их поцелуе.

– Любовь моя! Жизнь моя! – со стоном шептал он ей.

– Любовь моя! Жизнь моя! – эхом откликалась она.

– Ты – моя жизнь, – нежно прикасался он губами к её коже.

– Ты – моя жизнь, – вторил ему её стон.

Целый мир помещался в их шалаше. Никакой другой мир им был не нужен.

Вставало солнце – они засыпали, переплетя свои тела и души.

Он не знал. Но иногда среди ночи она пробуждалась от острого желания растерзать его, лежавшего рядом. Это желание было таким неутолимым, что она сжимала зубы, чтобы не завыть. Какое-то движение начиналось в её теле. Какие-то новые течения открывались в нем. Ей нужна была его кровь. Она вставала на колени рядом с ним, спящим, и начинала принюхиваться, как зверь, к запахам, исходившим от его тела. Постепенно она наклонялась все ближе и ближе и, наконец, наступал момент, когда её лицо почти касалось его шеи. Рот её начинал приоткрываться в зверином оскале, челюсти напрягались, и клыки начинали мерцать в темноте своей белизной… И он начинал ворочаться. Мгновенно её тело расслаблялось, и желание близости с ним захлёстывало её. В этот момент он обнимал её за шею и впивался губами в её губы – она забывала обо всем на свете, и мир начинал качаться в ней, и под ней, и над ней.