Текст книги "Первородный грех. Книга первая"

– Здравствуйте, босс. Давненько не виделись.

– Привет, Мигель. Вот приехал навестить Иден. Она дома?

– Э-э, думаю, что нет.

– Ладно, я все же пойду сам взгляну, хорошо?

– Конечно, босс.

– Ключ у тебя?

Мигель вытащил из кармана связку ключей и, отстегнув нужный, протянул его Доминику. Тот взял ключ и, махнув рукой, двинулся дальше. Красный фургон «додж», принадлежащий Иден, был припаркован возле конюшни. К нему прицеплен трейлер для перевозки лошадей. Ван Бюрен остановил «порше» рядом с фургоном и вышел из машины. Слева от него стоял небольшой дом, служивший во времена Мерседес помещением для прислуги; но сейчас там не было ни души. Сад выглядел запущенным и неряшливым. Из стойла высунулась бурая морда Монако, любимого коня Иден.

– А-а, ты еще здесь, – проговорил ван Бюрен. Монако равнодушно повел ушами и снова опустил голову в ясли.

Ван Бюрен направился через двор к главному дому. Он постучал в дверь – ответа не последовало. Тогда он открыл ее ключом и вошел.

Однажды – это было в начале пятидесятых, вскоре после того как Доминик и Мерседес поженились, но еще до рождения Иден, – ван Бюрен летал в Панаму по делам. Он взял с собой и Мигеля. На обратном пути, по дороге в аэропорт, они решили купить фунтов десять омаров и остановились возле торговца, разложившего свой товар прямо вдоль дороги. Был дождливый воскресный день. Положив омаров в машину, они уже собирались уезжать, когда какой-то малый лет двадцати в сияющем пурпурном «бьюике» едва их не протаранил.

Мальчишка принялся бешено сигналить и орать на них, тыча вверх средний палец руки.[13]13
  Оскорбительный жест, означающий что-то вроде: «Да пошел бы ты на…»


[Закрыть]

Не говоря ни слова и сохраняя абсолютно равнодушный вид, Мигель вышел из машины.

Мальчишка поспешно заперся изнутри.

Однако это вовсе не остановило Мигеля. Он спокойно открыл багажник, вытащил оттуда громадные клещи, затем выбил дверное стекло «бьюика», схватил изрядно струхнувшего юнца и, умело орудуя инструментом, ловко откусил ему средний палец – тот самый, который он им показывал.

Ошеломленный ван Бюрен, сидевший все это время в своей машине, чуть было не лишился чувств.

Мигель же, оставив визжащего от боли парня, не спеша положил в багажник клещи, сел за руль, и вместе с купленными омарами они продолжили свой путь в аэропорт. Он так и не сказал ни единого слова.

Доминик вернулся в домик Мигеля и оценивающе посмотрел на испанца. Когда-то он даже побаивался этого жестокого, буйного человека. Да, стареет Мигель, сохнет… Ван Бюрен подумал, что испанец всегда был лишь грубым и грязным орудием, которое они с Мерседес использовали для выполнения грубой и грязной работы.

Мигелю уже перевалило за шестьдесят, и, хотя его руки и плечи все еще бугрились могучими мускулами, кожа пообвисла, а когда-то черные блестящие волосы сделались желтовато-серыми. Такого же цвета стали и белки глаз.

И в то же время в его облике появилось какое-то странное пижонство, щегольство, чего раньше за ним никогда не замечалось. Не выдержав пристального взгляда ван Бюрена, Мигель отвел глаза.

– Завел новую экономку? – спросил Доминик, оглядывая чистенькую комнату.

Мигель прокашлялся, сцепил на животе толстые пальцы.

– Да-а… Вот… Вы знаете, приходит тут одна девочка.

– Как ее зовут?

– Иоланда, босс.

– Откуда она?

– Из Пуэрто-Рико.

– Понятно. – То-то повсюду валялись дешевые украшения, а с задней веранды доносились звуки танго.

– А старую экономку уволил?

– Ну, в общем, да.

– Сад совсем запустили. Ты что, садовника тоже уволил?

– Он не справлялся, босс. Буквально спал на работе, только и делал, что марихуаной баловался. Он…

– Мигель, где Иден?

– Понятия не имею, босс.

– Ее постель не прибрана. Одежда валяется по полу. На столе тарелка с засохшей едой. Радио осталось включенным. И никого нет.

– На Иден это похоже.

– Но машина-то ее здесь.

– Да.

– И конь здесь.

– Да.

– Утром мне позвонила Мерседес. Она очень обеспокоена. Думает, что с Иден могло что-то случиться.

– Случиться?

– Да. Несмотря на твое неусыпное око. Когда точно ты в последний раз видел Иден?

– Э-э… гм… в прошлый вторник.

– Неделю назад! Ты хочешь сказать, что Иден отсутствует уже неделю?

– Ну, не совсем так. Она могла уехать за день до нашего возвращения.

– Возвращения откуда?

– Да-а… это… из Мехико.

– С кем ты туда ездил?

Мигель замялся. Ван Бюрен резко встал и прошел на заднюю веранду. Там он увидел загорающую, сидя на полотенце, смуглую молодую женщину. Вся ее одежда состояла лишь из розовых трусиков от купальника. Она читала какой-то комикс. Ее лоснящиеся на солнце груди стали похожи на два прижатых друг к другу мягких коричневых шара, когда она, смутившись, прикрыла их руками. Этакая шалунья лет восемнадцати с перезревшим телом. Девушка застенчиво улыбнулась.

– Buenas tardes, señor.[14]14
  Добрый вечер, сеньор (исп.).


[Закрыть]

Он повернулся к прибежавшему следом за ним Мигелю.

– Это и есть Иоланда?

– Угу, она.

– Ах ты старый черт, – разглядывая девушку, произнес ван Бюрен.

– Ну что вы, босс…

– Да ладно, Мигель. Я восхищен. Итак, вы вдвоем отправились в Мехико немного поразвлечься. Когда вы уехали?

– Во вторник.

– А вернулись?

– Вчера. Я сразу зашел к Иден, но ее не было. И все же, я не думаю, что…

– Значит, по сути дела, в течение всей этой недели с Иден могло случиться что угодно.

– Послушайте…

– Армия «Черных пантер» могла явиться сюда со своими гранатометами, а тебе и дела бы не было.

– Да бросьте, сеньор. Может, она отправилась на скачки.

– Это без Монако-то?

Мигель развел руками.

– Ну тогда на какую-нибудь демонстрацию или завалилась к приятелям. Да вернется она.

Глядя на него в упор, ван Бюрен, четко выговаривая каждое слово, спросил:

– Иден тут случайно ничего не задумала вместе с тобой? Или с кем-нибудь еще? Что тебе известно?

– Задумала? Что она могла задумать?

– Ну, скажем, как выкачать из Мерседес деньги.

– Я даже не понимаю, о чем вы говорите, босс! Иоланда решила, что, схватившись руками за груди, она выглядит довольно глупо, перевернулась и легла на живот.

– Был у нее в последнее время друг?

Мигель сглотнул слюну.

– Ага. Наведывался один парень. Его зовут Крейг Уильямс.

– Какой-нибудь хиппи?

– Нет, нормальный малый. С хорошими манерами. – Мигель закивал головой, словно воспитанность молодого человека произвела на него особое впечатление.

– Какой-нибудь умник, мечтающий быстро разбогатеть?

– А? Нет-нет! Очень хороший мальчишка. Он и вчера приезжал – искал Иден.

– Искал Иден?

– Да.

– Поезжай к нему, Мигель. Выясни, что он знает. Спроси его, часом, не пытаются ли они с Иден запудрить ее мамочке мозги. Ты меня понимаешь? Если он станет говорить, что понятия не имеет, где Иден, попугай маленько: руку сломай или еще что. Ты ведь мастер на такие дела. Сегодня в полночь я должен звонить Мерседес, так что постарайся связаться со мной до этого. Хорошо? Не сомневаюсь, Иден скоро сама объявится. Ну, я поехал. Можешь меня не провожать.

Старый испанец вышел на крыльцо, покусывая от волнения губы.

– С Иден ведь все в порядке? – с надеждой в голосе проговорил он. – Я имею в виду, с ней ничего не случилось, а?

Ван Бюрен сбежал вниз по ступенькам и подошел к машине, затем обернулся и, смерив Мигеля взглядом, сказал:

– Если с ней что-нибудь действительно случится, Мигель, ты первый об этом узнаешь. Ты уж мне поверь. Тебя не затруднит открыть ворота?

Коста-Брава

– Я бы хотела, чтобы вы стали моим консультантом, – официально объявила Мерседес, когда они расположились на террасе. Был теплый вечер. В бархатном мраке сада пронзительно звенели цикады. Де Кордоба изнывал от жары в кителе и военном галстуке. Он завидовал женщинам, которые могли ходить в открытых платьях без рукавов, их изящным рукам, обдуваемым легким бризом.

Он сдержанно кивнул.

– Тогда приступим к делу. Как они вышли на вас? Мерседес взяла лежащую рядом с ней папку и протянула ее полковнику.

– Это мы получили в понедельник утром.

Де Кордоба раскрыл папку и стал напряженно всматриваться в фотографию.

– Только это? И больше ничего? Никаких телефонных звонков?

– Больше ничего.

Он взглянул на оборотную сторону фотографии.

ИДЕШЬ В ПОЛИЦИЮ – И ОНА УМИРАЕТ.

Что-то обеспокоило его в этом снимке, ни с того ни с сего доставленном посыльным. Он принялся снова внимательно изучать фото, особое внимание уделяя выражению лица прикованной к стулу девушки. Чувствовалось, что ее страдания были подлинными. Как и ушиб на плече, полученный от удара прикладом винтовки или чего-то в этом роде.

– Полковник де Кордоба, – обратилась к нему Мерседес, – во всем случившемся есть один чрезвычайно важный момент, который мы обязаны учитывать.

Продолжая разглядывать фотографию, он кивнул.

– Прошу вас, говорите.

– Моя дочь больна. Она страдает от недуга, известного как Аддисонова болезнь. Ее жизнь зависит от гидрокортизона. Ей нужны лекарства, которые можно приобрести только при наличии рецепта. Чем дольше она будет лишена их, тем большей опасности будет подвергаться ее здоровье.

Несмотря на теплый вечер, де Кордоба вдруг почувствовал озноб.

– И долго она сможет продержаться без этих лекарств?

– Трудно сказать. Если она переживает эмоциональный стресс, возможно, лишь несколько дней.

– Как вы думаете, когда она была похищена? Хотя бы приблизительно.

– Мой бывший муж как раз сейчас пытается это выяснить. Вполне вероятно, это будет не просто. Она живет одна, и ее жизнь далеко не всегда отличается… упорядоченностью.

– А не знаете, у нее может оказаться с собой запас лекарств?

– Если даже и так, он скоро закончится.

– Если бандиты – настоящие профессионалы, то перед совершением преступления они тщательно изучили физиологические особенности своей жертвы. И если они узнали о ее заболевании, то позаботились о том, чтобы запастись необходимыми медикаментами.

– Но разве можно быть в этом уверенным?

– Нет, уверенным быть нельзя. И, даже если они и дают Иден лекарства, они вполне могут скрыть это, чтобы оказать на вас давление. Вы должны быть готовы к тому, что они станут играть на ее болезни. Киднэппинг именно на то и рассчитан, чтобы давить на психику, издеваться над человеческими чувствами. – Полковник говорил медленно и спокойно, стараясь внушить к себе доверие. – Причинение же физического ущерба весьма маловероятно. Похитителям необходимо, чтобы их жертва оставалась живой, ибо она является их инструментом в достижении цели, их единственным товаром.

– До тех пор, пока не выплачены деньги, – заметила Мерседес.

– Да, до тех пор пока не выплачены деньги. Но я хочу сказать, что, несмотря на ее Аддисонову болезнь, мы должны действовать так, как это обычно принято.

Ради Иден. И вы должны определенным образом подготовить себя ко всему, что, возможно, вам будут говорить или показывать, и четко следовать моим указаниям.

– Это для меня невозможно, – без колебаний заявила Мерседес. – Все, что вы сказали, мне понятно. Но, как только я узнаю, какую сумму выкупа они требуют, я тут же заплачу. Как мне представляется, это единственный шанс быстро вернуть Иден.

– Я убедительно рекомендую вам пересмотреть свою позицию. Мой опыт подсказывает, что подобная готовность на любые условия никогда не приводит к быстрому решению проблемы. Никогда. Это только несоизмеримо увеличивает мучения жертвы.

– Мучения Иден уже не увеличить. – Черные глаза Мерседес неподвижно уставились в темноту ночи. – Все должно быть сделано без промедления. Я уверена, что, если они увидят, как сильно она больна, и быстро получат требуемую сумму, – они ее сразу отпустят.

– Прошу вас, – мягко проговорил де Кордоба, – подумайте как следует. Ведь, если вы тут же согласитесь с первым же их требованием, они решат, что недооценили ваши возможности и запросили слишком мало. И, скорее всего, моментально потребуют еще столько же. А может, и в два раза больше. Но вы уже заплатили и не захотите платить снова. Тогда, чтобы заставить вас уступить, им понадобится «тактика шока».

– Вы имеете в виду, они прибегнут к новым способам давления?

– Да. Они могут ее избить и прислать вам магнитофонную пленку с записью ее криков. Или еще одну фотографию.

– Она этого не выдержит, – обреченно проговорила Мерседес.

– Но такие вещественные доказательства очень легко можно подделать. Например, при помощи косметики изобразить на лице следы побоев или измазать его кетчупом, который будет выглядеть как кровь.

– Эти подонки заслуживают смерти, – сказала ошеломленная Майя. – Они нелюди. Мразь.

– Да, мразь, – согласился де Кордоба. – Но возможны и другие варианты событий. Если они решат, что еще недостаточно вытрясли вас, они могут продать вашу дочь другой банде, и все начнется сначала.

– Продать?

– Для них она – товар. И ничего больше. Так что для вашей дочери – как, впрочем, и для преступников – чрезвычайно важно, чтобы вы заплатили нужную сумму в нужное время.

Лицо Мерседес словно окаменело. Ему хотелось подойти к ней и обнять, хоть как-то успокоить, сказать, что в данной ситуации можно и поплакать, дать выход своим эмоциям.

Она откашлялась.

– Мой муж не верит, что это настоящее похищение. Он думает – Иден сама все подстроила, чтобы получить деньги.

– А что, это на нее похоже?

– Я так не считаю. Но он ссылается на дело Гетти.

– А, да, – кивнул полковник. – Я весьма внимательно слежу за этим делом. В прессе появляется огромное количество безответственных заявлений. Они могут иметь губительные последствия. Лично я ни разу не сталкивался со случаями, когда дети инсценировали киднэппинг, чтобы выманить деньги у своих родителей. Но, полагаю, подобные вещи вполне возможны. – Он прикоснулся к фотографии. – Должен сказать, это не очень-то похоже на подобный случай. А Иден была стеснена в деньгах?

– Молодежи всегда не хватает денег, – сухо заметила Мерседес.

– У нее есть какие-нибудь дорогие пристрастия?

– Ну, она очень любит сорить деньгами. Жизнь Иден вообще весьма… сумасбродна. Недавно она пережила довольно трудный период. В последний год наши отношения, увы, не были близкими.

Де Кордоба поерзал в кресле.

– Сеньора Эдуард, а возможно, что у отца Иден уже потребовали денег, но он вам этого не говорит?

– Если бы моего бывшего мужа попросили ради нашей дочери расстаться с частью своих денег, – с горечью сказала она, – уверяю вас, он бы завизжал, как зарезанная свинья.

– И поэтому для выплаты выкупа они предпочли вас, а не отца девочки?

– Похоже, что так.

Он внимательно посмотрел на нее.

– И еще один вопрос. Недуг Иден – эта самая Аддисонова болезнь, – она страдала от него всю жизнь?

Мерседес промолчала, затем произнесла:

– Она заболела уже в юношеском возрасте. Полковник кивнул, его умные глаза не отрывались от Мерседес.

– Нам следует не откладывая договориться о том, что мы им ответим, – сказал он. – Завтра к находящемуся в моей комнате телефону мы подключим магнитофон. Начиная с этого момента на все звонки отвечать буду я. А пока мы должны приготовиться к наиболее вероятному развитию событий. Надо разработать тактику действий. Мы должны условиться о наших ответных шагах. С вашего согласия, я сейчас же начну вас инструктировать.

Тусон

Впервые за все время операции его охватывает паника.

Чем бы там она ни болела, ее состояние становится критическим. Она находится в сознании, но из-за стучащих зубов и трясущихся конечностей едва может говорить. Она похожа на марионетку, которую дергают за ниточки безумные демоны.

Именно эта безудержная дрожь и пугает его больше всего.

Он дает ей таблетки, и она жадно глотает их, захлебываясь водой. Он накрывает девушку еще одним одеялом. В ее глазах неподдельный ужас. Но ее пугает не его присутствие, а то, что происходит сейчас с ней самой. Чувствуя, как внутри у нее все трясется, она беззвучно рыдает.

Не в силах ничем помочь, он садится на край постели. Одежда девушки и простыни мокрые от пота. Ее волосы слиплись. От нее исходит отвратительный запах.

Он кладет руку ей на лоб. Ее кожа ледяная, покрытая бисером пота. Когда он прикасается к ней, она вскрикивает, словно у нее оголены нервные окончания.

– Пожалуйста, дай мне еще чего-нибудь болеутоляющего.

– Что у тебя болит?

– Спина. Ноги.

– Спина и ноги? – Он неотрывно смотрит на нее. – Что еще?

– Желудок. Боже, мне так плохо. О Боже!

– Ты знаешь, что с тобой происходит?

– Мне страшно. Я умираю.

Ее дрожь передается и ему. Он чувствует, как его тело тоже начинает трястись.

– Ты не умрешь!

– Вынеси меня отсюда.

– Что?

– Брось меня около какой-нибудь больницы, – робко просит девушка. Она поднимает на него глаза – безумные зеленые глаза во впавших глазницах. Когда-то она была красивой. Но сейчас она страшнее смерти. – Завяжи мне глаза как тогда, когда ты привел меня сюда, и…

– Нет.

– Ну пожалуйста, – плачет она, – отпусти меня.

– Ты останешься здесь. – Он старается говорить спокойно. – Я никуда тебя не выпущу. Ты либо поправишься, либо умрешь.

– Я не вынесу! – Ее лицо искажает гримаса боли, ее пальцы, словно когти, впиваются в его руку. – Ты не смеешь допустить, чтобы я умерла. Не смеешь! Не смеешь!

Ее голос срывается на визг. Это приводит его в ужас. Она будто потеряла рассудок. Он отчаянно пытается вырваться.

– Убери руки! – рычит он.

Ее ногти впиваются еще глубже.

– Пожалуйста! – снова и снова повторяет она. Слезы ручьями текут по щекам. – Пожалуйста! Ну пожалуйста! Отпусти меня. Мне нужна помощь. Разве ты не видишь, что со мной творится? Не дай мне умереть. Я больше не могу все это терпеть! Не могу!

Он наконец вырывается и, вскочив, прислоняется спиной к сложенной им кирпичной стене. Он дрожит почти так же, как и она.

– Что это? – задыхаясь, спрашивает он. – Чем ты больна? – У него в голове проносится кошмарная мысль: «А если она заразная? Если это какая-нибудь смертельно опасная лихорадка, вроде той, что свирепствует в Азии?» Он прикасался к ней. Ощущал ее дыхание. – У тебя что-то серьезное. Я могу принести более сильные лекарства, чем болеутоляющие таблетки.

У нее на лице серебрятся бусинки пота.

– Дай мне кодеина.

– Нет. – Он пытается взять себя в руки. – Я достану тебе лекарство. И принесу еду.

– Я не могу есть.

– Ты должна. Я приготовлю суп.

– Я не смогу его съесть.

– А что сможешь, черт тебя побери?

– Шоколад. Принеси мне шоколад. – Безумные глаза прожигают его насквозь. Ее лицо ужасно.

Он открывает дверь и выскакивает наружу. Оказавшись за пределами каморки, тяжело приваливается к стене. Его трясет, он изможден. Ему кажется, что все это происходит в каком-то кошмарном сне. Когда он купит антибиотики, то будет принимать их вместе с ней. Одному Богу известно, что у нее за зараза. Нетвердой походкой он идет к лестнице.

Уже на ступеньках он оборачивается и смотрит на дверь каморки. Запертая там девчонка все больше начинает его пугать.

Коста-Брава

Из кухни пришла Майя, держа в руках поднос с завтраком. Апельсиновый сок, черный кофе и свежеиспеченные пирожные. Мерседес сидела в постели и читала газету. Шторы уже были раздвинуты, и утреннее солнце заливало спальню мягким светом.

– Доброе утро.

– Доброе утро, querida. – Мерседес выглядела утомленной, лицо осунулось.

– У тебя усталый вид, – сказала Майя, наливая кофе. – Плохо спала?

– Да, неважно.

– Когда должен позвонить Доминик?

– Минут через пятнадцать.

– Думаешь, он сообщит что-нибудь утешительное?

– Я просто надеюсь получить ответы на кое-какие вопросы. А ничего хорошего я от него не жду.

– Я тут думала об Иден… Когда она вернется, может быть, тебе стоит попробовать изменить ваши отношения. Проявить больше участия в ее жизни. И я могла бы помочь. Я ведь гораздо ближе ей по возрасту, чем ты или ее отец. Знаю, подругами нас назвать нельзя, но и враждебности друг к другу мы не испытываем. По крайней мере, мы никогда не ссорились. Возможно, я смогла бы уговорить ее принять твою помощь, обратиться в какую-нибудь… – Она замолчала, стараясь подыскать подходящее слово. – …в какое-нибудь учреждение.

– Мы ведь уже пытались, помнишь?

– Но теперь совсем другая ситуация…

– Давай сначала вернем ее, а там уж будем думать обо всем остальном.

Кивнув, Майя вышла.

Как и предполагала Мерседес, ван Бюрен позвонил через пятнадцать минут.

– Так вот, – заявил он, – на ранчо ее нет. В доме бедлам. Мигель говорит, что в этом нет ничего необычного.

– А никаких следов борьбы не обнаружил?

– Нет. Как и никакой записки. Все выглядит так, словно она просто вышла из дома. Правда, я нашел в спальне ее аптечку – целый набор шприцев.

– Это бы она не забыла.

– Если только у нее нет запасного.

Мерседес устало прикрыла глаза.

– А что сказал Мигель?

– Похоже, последние дни его больше всего занимала одна пуэрто-риканская телочка лет девятнадцати. Ее зовут Иоланда. Он говорит, что она его новая экономка. А всю остальную прислугу он уволил. На прошлой неделе они с этой Иоландой мотались в Мехико. Но он клянется и божится, что видел Иден перед самым их отъездом. Говорит, что, как только вчера вернулись, он сразу пошел навестить ее, но она уже слиняла.

– Он отсутствовал пять дней? И за ранчо больше никто не присматривал?

– Никто.

– И именно в это время они ее похитили, будто заранее все предусмотрели.

– То, что Мигель трахает эту девку, еще не означает, что Иден похитили.

Некоторое время Мерседес молча сидела, стараясь переварить услышанное. Иден оказалась всеми брошенной – и отцом, и Мигелем. И матерью. Она была предоставлена самой себе. Зрелая ягодка, которую оставалось только сорвать.

Как мог Мигель так поступить?

Ему доверили охранять Иден. Денег, которые Мерседес платила за это, было вполне достаточно, чтобы до конца своих дней он ни в чем не нуждался. А он не оправдал ее доверия.

А не замешана ли во всем этом пуэрто-риканская девчонка? Что, если она является частью тщательно продуманного плана? Или все это лишь случайное совпадение?

Кипя от злости, Мерседес с горечью осознала, что, в конце концов, во всем виновата прежде всего она сама. Ее сентиментальность и беспечность. Она ошиблась, посчитав, что Мигель способен обеспечить необходимый присмотр за Иден.

Когда-то Мигель был твердым как скала, преданным человеком, делавшим для Доминика всю самую грязную работу. Но теперь он уже стал совсем другим – обленился, зажрался, размяк от безделья…

В прошлом году Мерседес уже собралась было его уволить, но он так чисто и аккуратно справился с делом Расти[15]15
  Rusty – ржавый (англ.).


[Закрыть] Фагана, что она передумала. Она его слишком переоценила. Это была ее роковая ошибка.

На глаза навернулись слезы и медленно покатились по щекам.

Она подумала о том, через что, должно быть, пришлось пройти Иден с ее еще не сформировавшимся сознанием, столкнувшись с этими чудовищами, о том, какие муки испытывает ее такая ранимая душа.

Иден ведь не было еще и двадцати одного года. Она абсолютно беззащитная, не привыкшая к боли, не умеющая за себя постоять. Впервые, с тех пор как она вышла из младенческого возраста, Иден по-настоящему нуждалась в своей матери.

А Мерседес ничем не могла ей помочь.

Она снова сняла трубку телефона.

Лос-Анджелес

Когда в 1.45 ночи зазвонил телефон, Мигель Фуэнтес еще и не раздевался.

– Si,[16]16
  Да (исп.).


[Закрыть] – сказал он в трубку.

– Мигель, это Мерседес. Я тебя разбудила?

– Нет-нет. Я ждал.

– Отлично. – Голос Мерседес звучал спокойно и твердо. – Где Иден, Мигель?

– Не знаю. В среду вечером она участвовала в скачках. Это точно. Она пришла двенадцатой. Ее видели там сотни людей. В тот же вечер она возвратилась домой. Парень, который за ней ухаживает, говорит, что приходил навестить ее. Он ушел около часа ночи.

– Ты его подробно расспросил?

– Я его немножко поприжал… не слишком сильно… но достаточно. Ему не известно, где она, Мерседес. Он вообще тут ни при чем.

– А с другими ее друзьями разговаривал?

– Со среды никто из них ее не видел. Но это еще ничего не значит. Может быть, она поехала развлечься.

– Как именно?

– Ну там… на какой-нибудь антивоенный марш протеста…

– Мигель, прошло уже шесть месяцев с тех пор, как закончилась вьетнамская война.

– Клянусь, я найду ее, Мерче. Вот увидите, с ней ничего не случилось. Все будет хорошо. Сама объявится. Уверяю вас, завтра я узнаю, где она…

– Мигель, вчера кто-то прислал мне ее фото. Она полуголая. Прикована цепью к стулу.

Слушая доносящийся из трубки ровный голос, Фуэнтес закрыл глаза. У него сильно защемило в груди; стало трудно дышать.

– Она не поехала развлечься, – бесстрастно говорила Мерседес. – Девушки, страдающие такими недугами, как у Иден, не ездят развлекаться. Ты меня понимаешь?

– Д-да, – прошептал Мигель.

– Эта девчонка, Иоланда. Как ты с ней познакомился.

– Она к этому непричастна!

– Поехать в Мехико – ее идея?

– Я… я не помню. Хотя нет, думаю, мы оба пришли к этой мысли.

– Значит, это ее идея… Как ты с ней познакомился, Мигель?

Он крепче закрыл глаза.

– У меня тут есть приятель… Альваро. Иоланда его кузина. Он привел ее ко мне потому, что ей негде жить, и у нее нет документов, и ей оставалось только… ну, вы же понимаете… идти на панель. Я о ней немного позаботился, и она у меня осталась… Я люблю ее, Мерче. Клянусь, она не имеет к этому никакого отношения.

– И поэтому ты предал Иден? Ради какой-то пуэрто-риканской потаскухи?

– Я не предавал ее! Богом клянусь! Может быть, я что-то недопонимал, может быть, я поступил глупо, но…

– Ты бросил моего ребенка на произвол судьбы и отправился в увеселительную поездку со шлюхой. – Голос Мерседес вдруг сделался отвратительно скрипучим и, после невозмутимости и уравновешенности, с которыми она говорила до этого, показался Мигелю вдвойне зловещим.

– О Господи, Мерче. Я не знал, что это случится. Бедная девочка. Мне так жаль, что я готов отдать за это свою правую руку…

– Выясни, не замешана ли здесь твоя пуэрториканская девка.

– Да нет же! Уверяю вас!

– Ты не можешь этого знать, пока не надавишь на нее как следует.

Мигель почувствовал, как боль разлилась по всей грудной клетке и подкатилась к горлу. Трясущейся рукой он принялся массировать себе грудь.

– Вы хотите сказать, что я должен применить силу? Боже праведный, Мерче, о чем вы? Я не могу этого сделать!

– Однако придется. А когда покончишь с ней, займись своим дружком Альваро. Выбей из них все, что им известно. Платил ли им кто-нибудь за это. Прежде всего я хочу знать, где Иден. И быстро. Потому что, вполне возможно, она уже умирает.

– Мерче, ради Бога!

– Я буду ждать от тебя звонка, Мигель.

– Мерче!

Линия разъединилась.

Мигель положил трубку и уронил голову на руки. Боль стала невыносимой, дыхание перехватило, словно его грудь сжали гигантские тиски. Он медленно поднялся и побрел в спальню.

Ему нужна была Иоланда, нужны были ее теплые, ласковые объятия. Чтобы, по крайней мере, до завтра, он смог забыть спокойный и властный голос Мерседес Эдуард.

Тусон

Свернувшись калачиком, она лежит на кровати спиной к нему. Он молча стоит и смотрит. Принесенная в прошлый раз еда осталась нетронутой. Фасоль на тарелке совсем засохла. Только воды немного попила. И все. Отчетливо видно, как выпирают ее костлявые бедра и ребра.

– Если не будешь есть, тебе станет еще хуже. Кажется, она не замечает его присутствия. Он берет ее за левую руку, соединенную с правой длинной стальной цепью, пропущенной вокруг металлической стойки кровати. Она чуть слышно скулит, но ее глаза закрыты. Он щупает пульс. Ее сердце бьется быстро и неравномерно. Кожа пылает, как в лихорадке. Ему ясно, что ей становится все хуже. Прикосновение к ней вызывает у него отвращение.

Когда он отпускает ее руку, она безжизненно падает на мятую простыню.

Он дотрагивается до ее лба. Лоб влажный и горячий. Она дрожит, как перепуганная собачонка; по телу то и дело пробегают волны озноба.

– Пора сделать еще один снимок, – говорит он. Никакого ответа. Он повторяет свои слова, на этот раз громче.

– Давай, просыпайся. – Он грубо трясет ее за плечо. Хватит тянуть резину! Поднимайся!

Подсунув под нее руки, он пытается посадить ее. Наконец появляются первые признаки сознания. Девушка начинает снова хныкать и слабо сопротивляться.

– Нет, – слышит он ее стоны. – Нет, нет, нет!

– Шевелись же!

Ей мешает цепь. Он снимает наручники. На ее запястьях остаются кровавые следы.

Очевидно, она вырывалась из своих оков, пока до крови не разодрала руки.

Господи, наверное, она свихнулась.

Он сажает ее и приваливает к стене. На какое-то время она остается неподвижной, но глаза по-прежнему закрыты. Затем голова падает на грудь, волнистые волосы скрывают лицо. Выругавшись, он старается заставить ее сидеть прямо. Девушка медленно поднимает веки, но под ними лишь белки закатившихся глаз. Рот безвольно приоткрыт, из него свисает ниточка слюны. Ее руки раскинуты в стороны. Теперь и его прошибает пот.

– О Боже, – шепчет он. – Ну же, Иден, встряхнись. Ведь ты же была в порядке, когда я тебя сюда привез.

Она издает какой-то нечленораздельный тягучий звук.

– Но я-то знаю, что ты просто притворяешься, – говорит он, сажая ее прямо. Одной рукой придерживая девушку в таком положении, другой он берет с подноса пластиковый кувшин и пытается заставить ее сделать несколько глотков. Вода стекает по подбородку на ее пропитанную потом футболку.

– Пей! – приказывает он. – А то у тебя наступит обезвоживание организма.

Ему удается влить ей в рот немного воды. Она захлебывается. Он чувствует, как во время кашля напрягаются ее истощенные мышцы.

– Пей! Или сдохнешь.

Он силой откидывает ей голову и заливает в рот воду. Она вновь захлебывается и начинает отталкивать его своими обессиленными руками. Ей удается проглотить лишь ничтожно малое количество жидкости.

Взбешенный, он отшвыривает в сторону пластиковый кувшин, который, ударившись о стену, падает, не разбившись. Он специально подобрал только небьющуюся посуду. Брызги воды попадают на безвольно обмякшее тело девушки.

Она по стенке заваливается на бок. Он отходит в сторону и растерянно смотрит на нее. Так ее фотографировать нельзя. Она кажется мертвой.

А на снимке она не должна выглядеть мертвой.

Наконец он придумывает выход. Достает из кармана нож. Его руки начинают дрожать.

Он кладет девушку на спину. Ее бледное, как у призрака, лицо время от времени подергивается.

Руки у него страшно трясутся, дыхание прерывистое. Усилием воли он заставляет себя сосредоточиться. В каморке стоит ужасная вонь. Этот запах напоминает ему другие кошмарные места, места, где царили боль и смерть.

Он отделяет прядь ее волос и резко проводит по ним лезвием ножа. Но дрожь в руках делает его неловким. Острие ножа задевает щеку девушки, и на ее влажной коже мгновенно выступает алая лента крови.

– Черт!

Сглатывая от волнения, он широко раскрытыми глазами смотрит на кровь. Во рту пересохло. У него в руке прядь черных волос. Не отдавая отчета своим действиям, он протягивает руку и смачивает волосы кровью.

Окровавленная прядь черных волос… Это подействует сильнее, чем фотография.