Электронная библиотека » Мария Бекетова » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 5 апреля 2014, 01:25


Автор книги: Мария Бекетова


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Ужасно много разговаривает Гамлет, вчера это было мне не совсем приятно, хотя это естественный процесс творчества и английского и нашего Шекспира: все благородство молчания и аристократизм его они переселяют в женщин – и Офелия и Софья молчаливы; оттого приходится болтать принцам – Гамлету и Чацкому, как страдательным лицам; но я предпочел бы, чтобы и они были несколько «воздержаннее на язык». Оба ужасно либеральничают и этим угождают публике, которая того не стоит… Рейнгард, будучи немецким Станиславским, придумал очень хороший стрекочущий звук при появлении тени: не то петухи вдали, а впрочем – неизвестно что, как всегда бывает в этих случаях…»

Следующее письмо от 7 сент. прислано в Шахматове уже из Петербурга: «Я очень рад, что вернулся… По Германии я ехал ночью и великолепно спал один в купе 1 класса, дав пруссаку 3 марки. В России зато весь день и часть ночи принимал участие в интересных и страшно тяжелых разговорах, каких за границей никто не ведет. Сразу родина показала свое и свиное и божественное лицо…»

В Шахматове после отъезда Блока за границу мы с сестрой жили не весело. Она все болела, и ее пугало переселение в Полтаву. Но в августе вдруг из Полтавы пришло от Фр. Фел. радостное письмо: он получил бригаду в Петербурге. Это был счастливый момент в нашей жизни. Алекс. Андр. тотчас же написала об этом сыну, и он ответил ей уже из Берлина, что весь день радовался и доволен тем, что это так естественно устроилось.

Квартиру в этом сезоне Блокам переменить не пришлось: не нашли ничего подходящего и остались на Монетной.

Мать и отчим поселились на Офицерской, 40, против Литовского замка. Мать и сын виделись часто, и на Монетную часто ходил денщик с какими-нибудь записками или посылками. Бывало и так, что придет по почте коротенькая записка, всего несколько слов: «Мама, тебе очень грустно. А я думаю о тебе. Саша».

Такие посылки несказанно ободряли мать.

В ноябре месяце все вместе – Блоки, Кублицкие и я – взяли ложу в Мариинский театр и отправились слушать «Хованщину». Всех нас поразила опера Мусоргского. Ал. Ал. был нервен и волновался. Ему нравился Шаляпин. На другой день мать получила от него письмо: «…«Хованщина» еще не гениальна (т. е. не дыхание св. духа), как не гениальна еще вся Россия, в которой только готовится будущее. Но она стоит в самом центре, именно на той узкой полосе, где проносится дыхание духа…»

Эта зима 1911-12 года прошла под глубоким и стойким впечатлением: Ал. Ал. узнал Стриндберга, на которого указал ему Пяст, указал настойчиво, так что и потом Ал. Ал. неоднократно повторял: «Пяст научил меня Стриндбергу»[165]165
  О своем отношении к Стриндбергу Пяст подробно пишет в книге воспоминаний «Встречи». Блок посвятил Стриндбергу статью «Памяти Августа Стриндберга» (V, 463–469).


[Закрыть]
. Знакомство с произведениями Стриндберга он считал одним из событий своей жизни. Стихийное начало, глубокий мистицизм, специальная склонность к глубокому изучению естественных наук, общая культурность европейского склада – такое сочетание казалось Блоку до крайности знаменательным, и в этом периоде он рассматривал все события своей жизни с точки зрения Стриндберга.

В феврале 1912 г. приехал в Петербург Б. Н. Бугаев. Блок виделся с ним не раз. Эти свидания, состоявшиеся после долгого перерыва, после многих уже миновавших разногласий, скрепили связь между Блоком и Белым, который тогда связал уже свою судьбу со Штейнером[166]166
  Рудольф Штейнер (1861–1925) – немецкий теософ, основатель и руководитель «Антропософского общества». Белый был приверженцем учения Штейнера, активным деятелем русского «Антропософского общества», участвовал в строительстве «Иоаннова храма» в Дорнахе (Швейцария).


[Закрыть]
. Лично Блоку теософия была чужда, но он писал матери: «Теософия в наше время, по-видимому, есть один из реальных путей познания мира; недаром ей предаются самые разнообразные и очень замечательные люди во всей Европе».

В эту зиму поэма «Возмездие» была отложена. Блок стал относиться к ней холоднее, с нерешительностью и долго не возвращался к начатому труду.

На Пасхе завязалось новое знакомство, имевшее важные последствия; Михаил Иванович Терещенко[167]167
  М. И. Терещенко (1886–1958) был чиновником при директоре императорских театров, владельцем издательства «Сирин». После Февраля – министр Временного правительства. О его отношениях с Блоком см.: ЛН, т. 92, кн. 3, с. 131–132.


[Закрыть]
, очень богатый человек, знаток и любитель искусства, затевал в Петербурге большое театральное дело и хотел поставить в своем будущем театре какую-нибудь новую, значительную вещь. Он знал и исключительно любил стихи Блока и пожелал познакомиться с поэтом. Знакомство состоялось через посредство Ремизова. По желанию Терещенко Блок взялся написать сценарий для балета. Балет – из провансальской жизни. Музыку будет сочинять А. К. Глазунов[168]168
  Александр Константинович Глазунов (1865–1936) – композитор и дирижер. О музыке к «Розе и Кресту» см.: Глазунов. Исследования. Материалы. Публикации. Письма, т. I. Л., 1959, с. 98, 211, 415.


[Закрыть]
. Ал. Ал. тотчас же стал работать над балетом. Скоро выяснилось, что будет не балет, а оперное либретто, но и эта мысль вскоре была оставлена, и на свет явилась драма «Роза и Крест».

Бесконечная требовательность автора к собственному труду, искание классической простоты, законченности, сжатости формы – все это заставляло поэта периодами охладевать к писанию. Но Михаил Иванович Терещенко настаивал на продолжении работы, верил в силу и талант Блока и принимал близко к сердцу все, что касалось «Розы и Креста».

Еще в июне 1912 года Ал. Ал. писал матери в Шахматово: «Одно время мне показалось, что выходит не опера, а драма, но выходит все-таки опера: меня ввело в заблуждение одно из действующих лиц, которое по характеру скорее драматично, чем музыкально. Это – неудачник Бертран».

Когда Ал. Ал. прочел нам «Розу и Крест» в первоначальной редакции, приехав для этого в Шахматово, нам сразу стало ясно, что написана драма. Но и после он продолжал работать над нею и переделывать ее еще и еще, добиваясь выпуклости характеров, ясности, сжатости, простоты форм. В феврале 1913 года драма «Роза и Крест» была закончена.

Летом 1912 года Блок приезжал к нам в Шахматово раза два и всякий раз ненадолго. Л. Д. играла в Териоках в труппе Мейерхольда, состоявшей почти исключительно из молодежи, находившейся под влиянием своего режиссера. Играли пьесы классического и строго-литературного репертуара и пантомимы, сочиненные самим Мейерхольдом. Любовь Дмитриевне поручали крупные роли. Она была очень занята; в свободные дни приезжала к мужу. Ал. Ал. ездил в Териоки, где, разумеется, всегда оказывался желанным гостем. В первый раз попал он туда на несостоявшееся открытие театра. 5 июня он пишет матери о том, как хорошо провел этот вечер с актерами:

«Сидели у них в даче, она большая и пахнет как старый помещичий дом… Все вместе ели, пили чай, ходили по их огромному парку».

Тут же состоялась репетиция одной из пьес. Ал. Ал. остался доволен настроением актеров: «Духа пустоты нет, они все очень подолгу заняты, действительно. Все веселые и серьезные… У Мейерхольда прекрасные дети и такс. За сосновым парком – море, очень торжественное, был шторм, кабинки все разбиты, на горизонте маяк».

После открытия спектаклей – 10 июня:

«Театр, хотя и небольшой, был почти полный и хлопали много. Мне ничего не понравилось… Правда, прекрасную и пеструю шутку Сервантеса[169]169
  «Два болтуна».


[Закрыть]
разыграли бойко… Спектаклю предшествовали две речи – Кульбина[170]170
  Доктор Николай Иванович Кульбин (1866–1917) – один из инициаторов театра – художник-футурист, человек уже пожилой, очень симпатичный и всеми в своей среде любимый. Художник и теоретик футуризма, по профессии – военный врач. См.: А. Е. Парнис, Р. Д. Тименчик. Программы «Бродячей собаки». – Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1983. Л., 1985, с. 190–191.


[Закрыть]
и Мейерхольда, очень запутанные и дилетантские (к счастью – короткие), содержания (насколько я сумел уловить), очень мне враждебного (о людях как о куклах, об искусстве как о «счастье»)… Не хотелось идти на дачу пить чай, так что мы только немного прошли с Любой вдоль очень красивого и туманного моря, над которым висел кусок красной луны, – и потом я уехал на станцию…»

В Териоках Блок смотрел и Кальдерона («Поклонение Кресту») и пьесу Уайльда, в которой Л. Дм. играла роль светской старухи[171]171
  Пьеса Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным». О спектаклях в Териоках см.: К. Рудницкий. Режиссер Мейерхольд. М., 1969, с. 150–156.


[Закрыть]
. И все это его не удовлетворило. Однако резких приговоров он не произносил, и когда осуществилась постановка неизданной стриндберговской пьесы «Виновны – невиновны», он остался вполне доволен. Пьесу эту ставили вскоре после смерти ее автора, в переводе Ганзен. Роль Жанны играла Любовь Дмитриевна. Ал. Ал. написал матери 15 июля:

«Спектакль был весь праздничный и, несмотря на некоторые частные неудачи, был настоящий. Прежде всего Пяст прочел большую речь за черным столом перед рампой, густо заложенной папоротником. Все первое действие Люба не сходила со сцены и, наконец, по-настоящему понравилась мне как актриса: очень сильно играла. Действие происходит в церкви, Жанна (которую она играла) стоит среди церкви с ребенком на руках и произносит слова, полные страшных предчувствий (пьеса написана тогда же, когда «Inferno»[172]172
  «Ад» (лат.).


[Закрыть]
); Люба говорила наконец своим, очень сильным и по звуку и по выражению голосом, который очень шел к языку Стриндберга. Впервые услышав этот язык со сцены, я поразился: простота доведена до размеров пугающих: жизнь души переведена на язык математических формул, а эти формулы в свою очередь написаны условными знаками, напоминающими зигзаги молний на очень черной туче; в те годы Стриндберг говорил исключительно языком молний; мир, окружавший его тогда, был, как грозовая июльская туча, – tabula rasa[173]173
  Гладкая доска (т. е. чистый лист) (лат.).


[Закрыть]
, на которой молния его воли вычерчивала какие угодно зигзаги.

Режиссер (Мейерхольд) и декораторы (с помощью режиссера), по-видимому, это если не поняли, то почувствовали, и потому – все 8 картин на сцене, не ярко освещенной, задний фон – сине-черный занавес, сквозь который просвечивают беспорядочные огни. Иногда появится на нем красное пятно; все время мелькают на нем то бутылки с вином (парижское кафе), то лоснящийся цилиндр и узкий сюртук героя, которого математика Рока загоняет в ужасное; то битая морда сыщика или комиссара; то красное манто кокотки и отсвечивающий рубином крест у нее на груди; вдруг среди кафе, в сценическом положении, почти нелепом, проскальзывают черты софокловой трагедии; полицейский комиссар вдруг неожиданно и нелепо начинает напоминать вестника древней трагедии.

Ничего, кроме сине-черного и красного. Таковы Софокл и Стриндберг.

Среди публики, очень внимательной, довольно многочисленной и непохожей на русскую дачную шваль (много шведов и финнов), была дочь Стриндберга; Пяст представил меня ей, но я, к сожалению, не мог сказать ничего ни по-шведски, ни по-немецки, она – очень высокая худая пожилая женщина в треуголке с белым пером, одета просто; некрасивостью и измученностью очень напоминает отца – напоминает самым лучшим образом; она говорила, между прочим, что Люба играет Жанну лучше, чем гельсингфорсская актриса».

В июне этого лета в Териоках произошло трагическое происшествие, о котором Ал. Ал. сообщает матери в нескольких письмах: утонул молодой художник Сапунов, с которым поэт сошелся предыдущей зимой; 15 июня Блок пишет:

«Мама, не беспокойся обо мне, когда прочтешь в газетах известие, что Сапунов утонул в море около Териок. Меня там не было, я не поехал, хотя за 6 часов до этого он меня звал туда по телефону устраивать карнавал. Мы с ним часто виделись последние дни, он был очень чистый и простой. На днях должен был писать мой портрет».

В это лето Блок часто виделся с представителем «Русского Слова» в Петербурге Румановым[174]174
  Аркадий Вениаминович Руманов (1878–1960) – возглавлял петербургское отделение газеты «Русское слово» с 1911 г. Сводку данных о его отношениях с Блоком см.: ЛН, т. 92, кн. 3, с. 119.


[Закрыть]
. Руманову хотелось сделать из Блока грандиозного публициста. На эту мысль навели его статьи и заметки Блока. Они часто встречались. В одном из писем (24 июня) поэт писал матери:

«Мы с Румановым завтракали на крыше Европейской гостиницы, он меня угощал; там занятно: дорожка, цветники и вид на весь Петербург, который прикидывается оттуда Парижем, так что одну минуту я ясно представил себе Gare du Nord[175]175
  Северный вокзал (фр.).


[Закрыть]
, как он виден с Монмартра влево».

Из грандиозных замыслов Руманова, как известно, не вышло того, чего он желал, но Блок относился к нему с симпатией.

В исключительно жаркую вторую половину лета Блок вместе с Пястом постоянно ездили купаться в Шувалово:

«Вода в озере мягкая и теплая, удивительно ободряет. Шуваловский парк, оказывается, нравится мне потому, что похож на Шахматово; не только формы и возраст деревьев, но и эпоха и флора не отличаются почти ничем. И воздух похож» (17 июля).

Стихи Блока дают понятие о том, как он любил цыган и их пение – вкус, который разделяли, кажется, все крупные русские художники.

И в это лето, как всегда, он слушал цыган. По поводу концерта Раисовой он пишет 21 июля:

«У цыган, как у новых поэтов, все «странно»: год назад Аксюша Прохорова пела: «Но быть с тобой сладко и странно»; а теперь Раисова пела: «И странно и дико мне быть без тебя, моя лебединая песня пропета».

«Озерковский театр на горе, – пишет он дальше, – и перед спектаклем все смотрели, как какой-то, кажется, Блерио, описывал над Петербургом широкие круги на высоте, которой я, кажется, еще ни разу не видел. Почти пропадал из глаз и казался чуть видным коршуном, а когда пролетал над Озерками, доносился шум пропеллера…»

Еще в июне Ал. Ал. занимался приисканием новой квартиры. Она была найдена очень скоро на Офицерской, 57, на углу набережной Пряжки, в 4-м этаже, – «в доме сером и высоком, у морских ворот Невы» (Анна Ахматова)[176]176
  Из стихотворения А. А. Ахматовой «Я пришла к поэту в гости…» (1914). См. также ее мемуары о Блоке (Воспоминания, т. 2, с. 94–96).


[Закрыть]
. Здесь Блоки прожили около 9 лет. Оба очень ее любили. В письме к матери А. А. описывает вид из окон (24 июня):

«Вид из окон меня поразил. Хотя фабрики дымят, но довольно далеко, так что не коптят окон. За эллингами Балтийского завода, которые расширяют теперь для постройки новых дредноутов, виднеются леса около Сергиевского монастыря (по Балтийской дороге). Видно несколько церквей (большая на Гутуевском острове) и мачты, хотя море закрыто домами».

Вид, действительно, прекрасный, Блок забыл еще упомянуть о том, какой тут красивый изгиб Пряжки, которая отражает прибрежные дома.

На новую квартиру переехали в конце июля:

«Квартира мне очень нравится. Вчера, по случаю приезда Пуанкаре[177]177
  Раймон Пуанкаре (1860–1934) был в то время премьер-министром Франции (с января 1913 – президентом).


[Закрыть]
, были видны где-то в порте французские флаги и проследовали за домами чьи-то высокие мачты» (29 июля).

Устроив новое жилье, Ал. Ал. и Люб. Дм. побывали в Шахматове. Вернулись в Петербург к сентябрю.

Всю первую половину сезона 1912-13 года Ал. Ал. был занят писанием драмы «Роза и Крест». Когда пьеса была закончена, он собрал у себя на дому небольшой кружок, которому прочел свою новую драму. В числе присутствующих были В. Э. Мейерхольд и Евгений Павлович Иванов; слушали, разумеется, и мы с Ал. Андр. Драма произвела очень сильное впечатление. Мейерхольд был поражен, между прочим, стройностью развития действия и законченностью отделки. «Вы никогда еще так не работали», – сказал он автору. «Роза и Крест» появилась в печати в том же году, во вновь возникшем издательстве «Сирин», основанном Терещенко. Торжественное открытие «Сирина» случайно совпало с днем рождения Ал. Ал., 16-го ноября. Издательство помещалось на Пушкинской. Каждую субботу в редакции собирались ближайшие сотрудники альманахов, выходивших по мере накопления материала. Ал. Ал. не пропускал почти ни одного собрания. Здесь он встречался, между прочим, с Разумником Васильевичем Ивановым (Иванов-Разумник) и проводил целые часы в разговорах с ним[178]178
  Разумник Васильевич Иванов (псевд. Иванов-Разумник, 1878–1945) – историк русской литературы и общественной мысли, критик и публицист. О его взаимоотношениях с Блоком см.: Переписка с Ивановым-Разумником. Публ. А. В. Лаврова. – ЛН, т. 92, кн. 2 с. 366–414, а также ЛН, т. 92, кн. 3, с. 76–78.


[Закрыть]
. Так возникла та дружеская связь, которая соединяла их до конца жизни поэта. Отношения с Терещенко становились все задушевнее. Ал. Ал. познакомился с матерью и сестрами Мих. Ив. еще прошлую зиму и теперь продолжал бывать в его доме на Английской набережной. Мих. Ив. оставил мысль о театре и все свое внимание сосредоточил на «Сирине». При выборе того, что печаталось как в альманахе, так и в отдельных изданиях, он руководствовался советами Ал. Ал. По его указанию был напечатан в альманахах «Сирина» и роман А. Белого «Петербург». Вышло также полное собрание сочинений Брюсова, Сологуба и Ремизова. Терещенко собирался, разумеется, издать и собрание сочинений Блока, но тут вышла неудача: издательство «Сирин» прекратило свою деятельность по случаю войны, и сочинения Блока остались под спудом.

В числе издательств, с которыми имел дело Блок, нужно упомянуть детский журнал и издательство «Тропинка». Издавали и редактировали то и другое П. С. Соловьева и Н. Манасеина[179]179
  Поликсена Сергеевна Соловьева (псевд. Allegro, 1867–1924) – поэтесса и художница, сестра философа Вл. Соловьева (см.: ЛН, т. 92, кн. 3, с. 126); Наталия Ивановна Манасеина (1869–1930) – детская писательница.


[Закрыть]
, обе талантливые писательницы. «Тропинка» выделялась среди строго педагогической серизны детских журналов того времени своей художественной окраской и живым содержанием без нарочитой морали.

С Пол. Серг. наша семья была знакома давно. Ближе всего сошлась она с Ал. Андр., которая после возвращения из Ревеля в Петербург стала часто бывать в «Тропинке»[180]180
  «Тропинка» помещалась в квартире П. С. Соловьевой.


[Закрыть]
, где по средам собирались за чайным столом сотрудники и друзья П. С. В поисках подходящего занятия, мать Блока предложила издательницам безвозмездно держать корректуру их журнала и издаваемых ими книг. Предложение было принято, и в течение двух лет Ал. Андр. состояла корректором «Тропинки». Ал. Ал. бывал иногда в «Тропинке» как гость и очень сочувствовал направлению журнала. В «Тропинке» были напечатаны впервые его известные стихи «Вербочки».

В конце этой зимы Ал. Ал. стал посещать вновь возникший на Обводном канале общедоступный театр, называвшийся «Наш Театр». Репертуар был серьезный: Шекспир, Ибсен, Мюссе. Дело вел бывший актер театра Комиссаржевской Зонов[181]181
  Аркадий Павлович Зонов (Павлов, 1875–1922) – актер и режиссер.


[Закрыть]
, который хотел поставить в своем театре «Розу и Крест», но Ал. Ал. не разрешил этой постановки. В труппе Зонова участовала, между прочим, и Люб. Дм. Театр существовал недолго. Летом Зонов основался в Териоках.

Во время весенних гастролей Московского Художественного театра Ал. Ал. пригласил к себе Станиславского и прочел ему «Розу и Крест», но при первом чтении пьеса не понравилась Константину Сергеевичу. Впоследствии он переменил свое мнение и оценил «Розу и Крест».

Весной Ал. Ал. опять потянуло за границу и к океану. Здоровье его было неважно. По совету доктора он решил ехать на Бискайское побережье.

Глава десятая

В мае Блоки стали готовиться к отъезду за границу. 12-го июня 1913 г. они выехали из Петербурга по направлению к Парижу. Послав матери открытку с германской границы, Ал. Ал. написал ей из Парижа всего два письма – оба вялые и невеселые. «В общем – мне скучно, – пишет он во втором письме, – я брожу с утра до вечера по городу… В Лувре я тоже бродил, но мне мало что понравилось, смотреть трудно. Музей восковых фигур интереснее». Побывал он, конечно, и на Монмартре. «Все-таки я больше всего люблю это место», – объясняет он матери. Из Парижа уехали 6 июля н. ст. После утомительного переезда в вагоне без спальных мест и долгих поисков помещения Блоки нашли хороший отель с пансионом и взяли две комнаты с видом на океан. Первое письмо с места написано 7 июля н. ст. вечером: «Мама, вот мы где поселились! Местечко называется Guethary… Сейчас довольно свежо, погода еще не купальная. Прямо передо мной – океан, ничем не загражденный. Далеко под окнами – терраса из тамариндов и пляж. Волны так шумят, что заглушают железную дорогу, которая проходит сзади отеля (мы на узкой полосе берега, между ней и морем)… Прибой немногим слабее, чем в Биаррице, который сейчас светится справа от меня совсем близко (меньше 10 верст по берегу), и там – вращающийся маяк. Сзади нас – цепь Пиренеи, невысокая… Пока мне все это нравится, особенно – океан и небо. Сейчас все черное, только – огни Биаррица, какие-то далекие огни в океане и просветы в небе. Вся моя комната пропитана морем». В Гетари Ал. Ал. нравится еще больше, чем в Бретани. «Здесь все так грандиозно, как только может быть, – пишет он 9 июля на открытках с местными видами, – в Бретани мы были около бухты, хотя и большой, а здесь – открытый океан. Нас перевели вчера в настоящие комнаты, у меня окно во всю стену, прямо на море, я так и сплю, не закрывая его… В самой деревне – тихо и все пропитано запахом цветов. Всюду огромные дали. Сегодня мы купили за 40 сантимов большой букет роз. В оранжерее поспевает виноград… Тамаринды, как бузина, растут из-под каждого камня, а луга почти как в Шахматове. Берег похож на бретонский, такие же скалы, папоротник и ежевика, только немногим богаче. Всюду – белые дома и виллы… Молодой месяц я увидал справа, когда мы выехали из Парижа. У меня перед окном Большая Медведица, высоко над головой». Посылая 13-го июля открытки с видами Сан-Себастьяна, он пишет: «Купаться очень хорошо. Один день провели в Биаррице, другой – в Сан-Себастьяне. В С.-Себастьяне очень хороший старый город… Я провожу много времени с крабами, они таскают окурки и кушают табак».

В следующем письме, 17 июля, описывается поездка через испанскую границу в день национального праздника. Побывав в испанском городке Fuenterrabia, Блоки смотрели с французского берега, как танцуют фанданго и другие баскские танцы. В конце письма неожиданная приписка: «Мне хочется в Шахматово». Одна из причин этого желания, вероятно, та, что уже 10 дней нет писем от матери, и он о ней беспокоится. Хотел даже посылать телеграмму, но через день получил письмо и успокоился. Несмотря на прелесть купанья и океана, в Гетари все-таки было ему скучновато. «Вчера мы нашли в камнях в море морскую звезду, спрутов и больших крабов. Это – самое интересное, что здесь есть», – пишет он матери. Когда Гетари стало надоедать, Блоки начали часто ездить в Биарриц: «Сегодня я купался 14-ый и 15-ый раз, утром здесь у нас, а днем – в Биаррице, – пишет он 23 июля. – В Биаррице волны больше наших, но на ногах все-таки удержаться легко, только иногда приходится высоко прыгать, потому что волна идет выше роста, как стена, с пеной на верху; это очень весело… Дни проходят так: в 8-м часу мы встаем и пьем кофей, потом до завтрака (12 часов) гоняем и дразним крабов… Купаемся или утром, или днем. Обедаем в 7 часов, потом немного гуляем, Люба ложится спать в 9-10 часов, я читаю (прочел «Серафиту» Бальзака, многое не понял и пропускал, скучно; читаю Шекспира.) Засыпаю часов в 11–12, когда мимо проходит Sud-Express[182]182
  Южный экспресс (нем.).


[Закрыть]
(в Мадрид). Народу в отеле много, мы не знакомимся ни с кем. Днями находит скука и тоска. Каждый завтрак и обед я смотрю на испанку, необыкновенную красавицу, которая живет с нами в отеле; мы называем ее Perla del Oceano[183]183
  Жемчужина Океана (исп.).


[Закрыть]
». Между прочим, Ал. Ал. начал учиться плавать у Люб. Дм.

В конце июля совершены три поездки. Ездили на лошадях из Saint Jean de Luz'a в Пиренеи:

«…40 километров по горным деревням. Там очень красиво и лесисто, однообразие береговой полосы пропадает, ни одного тамариса уже нет, много цветов, речки, болота, толстейшие дубы, старые церкви; цветут розы, магнолии, местами душистая акация, поспевает виноград. От жары я в этом году совсем не страдаю, хотя несколько часов в день бывает очень жарко и все время вокруг ходят грозы… Плаваю все лучше». (Письмо от 27 июля.)

Потом поехали на испанскую границу и оттуда на лошадях в Испанию – в деревню Vera в Пиренеях.

2 августа: «…Там тишина, лесистые долины и скалы, всюду страшные усатые испанцы-стражники. Во всякой деревне и на всяком мосту берут пошлину. Возвращались по горной дороге через Col d'Ibardin, откуда видно, как на карте, – изгиб Бискайского залива, ланды, Биарриц и все городки до испанской границы. Очень долго ездили, часов пять…»

Третья поездка совершена была из Биаррица. На этот раз ездили верхом в сопровождении берейтора.

«…Проехали 16 километров, много из них галопом. День был ветреный, мы скакали по берегу моря в ландах к устью Адура, где саженные волны борются с рекой. Я отвык ездить, да и лошадь непослушная (огромная, тяжелая, гривка подстрижена, любит сахар), так что у меня до сих пор все мускулы болят».

После этой прогулки Блоки переселились из Гетари в Биарриц, намереваясь ехать в обратный путь через Париж.

«Приехали, – и остались здесь жить, думаю, на неделю, – пишет Блок, – очень уж жаль расставаться с морем. Уезжать из Guethary было очень жаль. Вчера мы купались долго, минут 40, волны сбивали с ног».

Если припомнить, что перед первой поездкой за границу доктор советовал Ал. Ал. купаться не более четверти часа зараз, то станет понятно, до какой степени он увлекался купаньем. Сорок минут в океане – это доза, которую может выдержать только очень сильный человек и притом местный житель. Для северянина, да еще непривычного к морю, это страшно много. Но неумеренное купанье, по-видимому, не вредило Блоку, он только много спал, но чувствовал себя очень бодро, также хорошо действовало оно и на Люб. Дм. Вообще она не уступала мужу ни в выносливости, ни в интересе ко всему окружающему – касалось ли это природы, людей или искусства. Между ними было только одно коренное расхождение: в противоположность мужу, Люб. Дм. особенно любит Париж и французский XVIII век.

Пребывание во Франции, хотя и на океане, в конце концов все же надоело Ал. Ал. В письме от 5-го августа он уже начинает браниться и наводит на все жестокую критику:

«Биарриц наводнен мелкой французской буржуазией, так что даже глаза устали смотреть на уродливых мужчин и женщин. Вероятно, от такой societe[184]184
  Общество (фр.).


[Закрыть]
стало трудно найти пропитание, в ресторациях подают всякие отбросы с перцем. Да и вообще надо сказать, что мне очень надоела Франция и хочется вернуться в культурную страну – Россию, где меньше блох, почти нет француженок, есть кушанья (хлеб и говядина), питье (чай и вода); кровати (не 15 аршин ширины), умывальники (здесь тазы, из которых никогда нельзя вылить всей воды, вся грязь остается на дне); кроме того – на поганом ведре еще покрышка – и для издевательства над тем, кто хотел бы умыться, это ведро горничные задвигают далеко под стол; чтобы достать его, приходится долго шарить под столом; наконец, ведро выдвигается, покрышка скатывается, и все блохи, которые были утоплены в ведре накануне, выскакивают назад и начинают кусаться <…> Мы ездили в оттокаре (публичный автомобиль) через Cambo и именье Ростана в Пиренеи – Pas de Roland. Французы переводят это – «путь Роланда», (а я – «здесь нет Роланда»), там есть ущелье, где будто бы прошла вся армия Роланда…»

В письме из Парижа от 9-го августа Ал. Ал., однако, не поминает лихом ни Биаррица, ни Франции:

«Уезжать из Биаррица было очень жалко. Последние дни я купался по два раза (всего – 32 раза…). Последний день море было холодное, волны бушевали и не давали ни плавать, ни стоять на ногах. Все это испанско-французское побережье – прекрасная страна».

Но Париж опять произвел неприятное впечатление. В Париже на этот раз главным образом делались покупки, заказывались костюмы и пр.

12 августа: «…Я сейчас сижу в том самом кафе и за тем самым столом, за которым сидел, когда попал в Париж в первый раз в жизни. Совсем иначе теперь. Париж нестерпим, я очень устал за эти дни; слава богу, с портными все кончено и завтра днем мы уедем».

В воскресный день, когда магазины закрыты, Блоки поехали в Версаль. Очень он не понравился Ал. Ал.

«Все, начиная с пропорций, мне отвратительно в XVIII веке, потому Версаль мне показался даже еще более уродливым, чем Царское Село. Возвращались мы через Булонский лес, который весь вытоптан».

Следующее письмо от 3-го августа ст. ст. уже из Петербурга. Настроение хорошее. Блок рад, что вернулся в Россию и что на таможне ничего не отобрали. Письмо в благодушно-шутливом тоне. Перечисляются вещи, привезенные из-за границы: «У Любы тоже очень много нового – два чемодана, костюм-портной, шляпы, перья и мн. др.».

В Шахматово Блок приехал один и прожил с нами до половины сентября. Ему было там очень хорошо. Он много занимался чисткой сада, причем нередко пугал нас с матерью смелостью своего размаха. Рубить деревья было всегда одним из его любимых занятий, причем он обыкновенно увлекался, хватал через край и рубил кусты и деревья без всякой видимой надобности. Надо признаться, однако, что многое из того, что он делал, меняя какой-нибудь привычный вид или нарушая красивую группу, оказывалось впоследствии очень полезным для сада или дома. От его рубки в доме становилось светлее и суше. На этот раз он вырубил целый участок старой сирени, что, пожалуй, было и лишнее.

В этот месяц, проведенный в Шахматове в полном уединении, мы развлекались шарадами. Ал. Ал. любил всякие загадки и каламбуры, а я легко сочиняю подобные шутки. Сначала я успешно загадывала обыкновенные шарады, а потом придумала особый вид шарад в рассказах. Помню, какой эффект произвела загаданная мною за утренним чаем шарада «шпаргалка», для которой я сочинила целый рассказ, вклеив в него все три слога. С этих пор я должна была ежедневно придумывать такие шарады. Блок увлекался ими совсем по-детски: смеялся, радовался. Потом он начал и сам сочинять нечто в том же духе, но всегда очень натянутое по смыслу, громоздкое по форме и уморительно смешное. Уже к чаю приходил он с таинственным видом и немедленно начинал загадывать шараду, сотрясаясь от хохота и сияя от удовольствия. В конце августа приехала на короткое время Любовь Дмитриевна. Она ахнула при виде срубленной сирени, но зато остальные вырубки, кажется, одобрила. В это время шарады были в полном разгаре. Любовь Дмитриевна много и весело хохотала над измышлениями поэта. При ней сочинил он длиннейшую шараду в духе романа 30-х годов, которую рассказывал целый день с утра и до вечера, придумывая все новые и новые стильные подробности. Загадываемое слово было: «завсегдатай» – и каламбур, и шарада.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации