Текст книги "Стеклянные лягушки"

Драка

Оказалось, что Маша Голубцова не любит, когда взрослые люди дерутся. Не просто не любит, а не может видеть, от страха ей становится так плохо, что голос в горле высыхает, а ноги становятся как будто деревянными. Не двигаются. Папа у Маши часто с кем-то воюет, но Маша этого никогда раньше не видела. Это было раньше, а сейчас он подрался с тренером Чистяковым на глазах у Маши и мамы. Папа пытался попасть тренеру по лицу, а Чистяков лупил папу по бокам и груди. Маша хотела позвать на помощь, но не смогла произнести и звука. Мама пыталась их разнимать. И от этого было ещё страшнее, потому что так получалось, что мама тоже как будто дерётся. Потом папа упал. Маша заплакала и почувствовала, что ноги стали не деревянными, а как будто из пружин. Они подпрыгнули, и Маша сорвалась с места. Она сама не понимала, куда бежит, ноги сами её уносили всё дальше от спортзала. Всё из-за сборной, всё из-за этого футбола.

Тренировка была длинная, да что сказать, это и не тренировка была, а скорее мастер-класс. Чистяков и Мышкин рассказывали каждому, у кого какие есть ошибки в игре, у кого какие слабые места, на что нужно обратить внимание, чтобы дальше играть в футбол. Мышкин дольше всего что-то объяснял Гере Головёнкину, хотя Гера – лучший игрок в Лузе. Оказывается, даже у таких сильных спортсменов может быть много ошибок и недочётов.

После тренировки Мышкин и Чистяков объявляли, кого берут в областную сборную, кого приглашают в школу олимпийского резерва. Машу Голубцову не позвали никуда, и ей стало так обидно, что она чуть не расплакалась тут же, при всех. Но сдержалась, её папа отучил плакать когда-то. Стоило у Маши появиться слезам, как папа громко кричал:

– Не реви! А ну не реви! Нюни распустила!

И потом ещё, когда Маша успокаивалась, долго говорил про то, что плакать, да ещё при людях, – это значит быть слабой. Так Маша и отучилась. В этот раз ей очень хотелось заплакать, она чувствовала, что не сможет сдержаться. Но на трибуне сидел папа. Он начал выяснять у Чистякова, почему Маше не предложили играть за сборную, почему не позвали в школу олимпийского резерва.

– Дети, занятие окончено. Идите в раздевалку, – сказал Мышкин. Все с неохотой стали выходить из зала. Кажется, даже среди тех, кого позвали в сборные, не было довольных.

В раздевалку к девчонкам зашла Ольга Дмитриевна, начала что-то говорить о том, что тем, кому не повезло сейчас, обязательно повезёт в следующем году, а может быть, к тому времени они будут только благодарны, что не попали в сборную и в СДЮШОР, кто знает, как может повернуться жизнь. Девчонки не очень-то слушали, молча переодевались, не глядя друг на друга. Что-то как будто произошло между ними – не ссора, не обида, а непонятно что. Если бы спросить их, наверняка никто не смог бы ответить. Наверное, просто усталость, они каждый день на этой неделе тренировались, отдохнуть не успевали. Надо же ещё было в школе не отстать, и домашние их дела никто не отменял. Вон у Настасьи Веселовой сколько забот, никуда же они не исчезали.

– Ладно, – сказала Ольга Дмитриевна, – идите отдыхать, поговорим потом. Приходите в среду, понедельник пропустим. Соня, Эля, вы помните, что у ваших родителей встреча с тренером в семь? Они смогут прийти? Пусть придут непременно.

– До свидания, – говорил кто-нибудь каждую минуту и выходил. Эля и Маша остались одни. Плотникова – потому что ждала подругу, а Маша просто не могла понять, надо ли ей ждать папу. Она медленно завязывала шнурки на ботинках, медленно надевала куртку. Но не будешь ведь так тянуться весь вечер. В конце концов девочки вышли на улицу.

– Пойдём, может? – спросила Плотникова.

– Может, – ответила Маша, но тут увидела, что со стороны гостиницы быстрым шагом приближается к ним мама.

– Где папа? – ещё за несколько шагов спросила Нина Васильевна.

– В зале, с Чистяковым.

– Жди, – сказала мама и прошла мимо Маши и Плотниковой.

Но ждать никого не пришлось, только мама подошла к дверям, как они открылись. Вышли Мышкин с Чистяковым, а за ними – Машин папа. Он говорил:

– Так, я не понял! Мы хотели поговорить!

– Хорошо, – повернулся к нему Чистяков и скрестил руки на груди. Тренер стоял и смотрел на Голубцова сверху вниз – он был выше его на целую голову, – поговорим.

И тут случилось страшное, Машин папа подскочил и попытался ударить Чистякова по лицу. Но не смог – Вадим Никитич вовремя увернулся. Голубцов попробовал снова – и опять неудачно. Видимо, Чистякову стало скучно просто уворачиваться от ударов, и он стал бить Машиного папу по бокам и груди. Вот тут-то Маше и стало страшно, ноги перестали слушаться её. Но оказалось, это не самое худшее, что может быть. Вот когда мама начала разнимать папу и тренера – тогда стало совсем плохо и в двадцать раз страшнее. Вышла из зала Ольга Дмитриевна, как засвистела в свой тренерский свисток! Папа обернулся, и получил ещё удар от Чистякова, и тут же упал. Мама бросилась к папе, а Маша вдруг убежала неизвестно куда. Кажется, в сторону рынка, хотя может быть, что и в другую.

Где Маша?

Машины родители возвращались домой порознь. Нина Васильевна первая, за ней, метров через сто, плёлся её муж, Игорь Алексеевич. Мама шла бодро, ругая про себя всех: Машу, своего мужа, Чистякова с Мышкиным. Досталось и Ольге Дмитриевне – напоследок.

Дома она первым делом поставила чайник. Когда притащился Игорь Алексеевич, вода уже кипела, чайник свистел, а Нина Васильевна лежала на диване.

– Чайник! – сказал папа и выключил газ.

Мама не ответила ничего, она повернулась лицом к спинке дивана и мгновенно заснула – как будто это её только что выключили. Папа походил-походил по комнате, где она спала, хотел что-то сказать, даже высказать, но в конце концов только махнул рукой и ушёл в ванную, налил в таз горячей воды и сел на кухне отогревать ноги. Потом вытер их полотенцем, вылил воду из таза, снова согрел чайник, пил чай и что-то листал в своём телефоне. Маши не было.

Маши не было и тогда, когда проснулась в темноте мама. Она лежала и думала, что что-то не так, что-то сегодня явно идёт не так.

– Игорь, – позвала она.

Муж появился на пороге с мандарином в руке.

– Ой, а дай мне мандаринку! Маша где?

– Не знаю, – ответил папа, повернулся и ушёл. И мандарин не дал.

– Ладно, – сказала мама и встала с дивана, – хватит валяться.

Пошла на кухню готовить ужин. Папа посидел-посидел молча, потом сказал:

– Знаешь, это было сегодня обидно. Ты моя жена, моя вторая половина, а говоришь чёрт знает что.

Мама не ответила.

– Почему ты сказала, что я срамота?

– Я не так сказала, – ответила мама и начала чистить картошку.

– Ты сказала именно так.

– Нет. Давай не будем об этом.

– Вот уж будем! Ты при всех назвала меня срамотой… – начал он снова.

– Ой, всех-то там было. Эти уедут сейчас, а Элька и Ольга Дмитна – нужен ты им больно.

В это время у мамы зазвонил телефон.

– Да, Элечка, – ответила она, – нет, Маши нет. Я думала, она у тебя. Не отвечает? А когда ты звонила? И с тех пор так и не отвечает? Спасибо. Сейчас я её найду. Что? На вокзал? Нет, не отпускаю. Спасибо, Эля. До свиданья. – И нажала отбой. – Машки где-то нет, – сказала она и стала набирать её номер, – нет, не берёт трубку. Позвони родителям, кстати, может, у них?

Но папа уже звонил:

– Мам, привет! Погоди-погоди, не так быстро. Ну что ты, что ты, да нормально съездил. Ноги – нет, нормально ноги. Погоди! Машка у тебя? Нет? Где? А, ну, может, у Гульки или у кого там. Сходи… Нет, не случилось… Нет… Сходи, посмотри у этой, у Гульки. У Юльки. К Бахиру, короче, сходи. Всё. Да. Да. Да нормально всё, трубку не берёт… Бывает, ага, бывает. Как папа? Привет ему, ага. И мне, ага, ага. Ну… Потом. Давай потом об этом, ага. Да, сходи к Бахиру.

Папа положил трубку. Но мама уже сама звонила Башкирову.

– Бахир? Привет! Как, как дела? Нормально, да, ничего. Нет-нет, так и работаем. Нет, ну куда я уволюсь? Нет. Слушай, Маша не у вас? Ну какая, моя. Ну наша, да, да. Нет у вас? А, кто-то идёт. Может, она? Перезвонить? Хорошо, через две минуты.

Две минуты мама с папой молча сидели, ждали звонка. Телефоны зазвонили почти одновременно.

– Да, Бахир! – сказала Нина Васильевна.

– Мама! – сказал Игорь Алексеевич.

Дальше два их голоса переплетались:

– Нет? А кто приходил?

– Нет?

– А, мама Игоря. Да, ей тоже звонили.

– Да, мама, не говори глупостей, ну. Ну где, я не знаю, где она может быть, раз у подружек нету.

– На вокзале? А сколько сейчас? Да, точно, да, спасибо, Бахир! Побегу, ага.

Мама положила трубку и пошла одеваться. Крикнула папе из прихожей:

– Я на вокзал. Ты сиди дома, может, она раньше меня придёт.

На вокзале, конечно, была Ольга Дмитриевна и несколько человек из женской «Родины» – Плотникова, Сонечка, Настасья Веселова. А, нет, из мужской тоже – Гера Головёнкин. Эля, Сонечка и Гера были с родителями – понятно, не договорили ещё, как теперь будет всё складываться: когда приезжать учиться, что взять с собой, да много всего надо обсудить! Рядом стояли Мышкин и Чистяков.

– Девочки, вы Машу не видели? – спросила мама. На тренеров даже не взглянула.

– Нет, нет, – отвечали все.

Мама прошла по вокзалу, у всех знакомых, кого встречала, спрашивала, не видел ли кто Машу. Никто не видел. Маме становилось всё неспокойнее. Куда могла подеваться дочь?

– Пришла? – спросила она по телефону у мужа. – Нет? Здесь тоже нет. Ладно, ещё буду искать.

И она всё ходила и ходила по вокзалу, спрашивала, не видел ли кто Машу. Мама Настасьи Веселовой сидела у себя в кассе, у неё была громкая связь, и она объявила на весь вокзал, что Машу Голубцову ищет мама, пожалуйста, кто её видел в последний раз, сообщите в кассу. Но никто не спешил ничего сообщать. Нина Васильевна вышла на перрон – вдруг Маша там. Нет, не было.

Машина мама уже начала плакать, когда приехал поезд. Из него, как всегда, вышли люди, все пассажиры. А новые стали заходить. Прямо перед ней к третьему вагону подошли Мышкин и Чистяков.

– Это всё ваша проклятая сборная виновата! – крикнула она Вадиму Никитичу.

– Не нашлась? – спросил он.

– А где искали? – спросил Мышкин. Конечно, весь вокзал уже только и говорил, что о пропаже Маши Голубцовой, девочки в голубой куртке и зелёной шапке, ученице школы № 2. Вокруг мамы и тренеров стала собираться толпа.

– Везде искали! – крикнула мама. – Нигде нет!

– На рынке искали? – спросила Настасья Веселова.

– Нету! – выкрикнул дядя Али, откуда вот он тут взялся?

– А на кладбище? – спросила Плотникова.

– Где? – в один голос спросили Чистяков и Мышкин.

– Что ты знаешь? Она тебе что-то говорила? – Нина Васильевна вцепилась в Элину руку.

– Нет. Просто она ведь любит там гулять.

– Но ночью! – воскликнул Вадим Никитич. – Она что, она может? – спросил он маму Маши Голубцовой.

– Не проверяла! – крикнула она и пошла с перрона в город.

– Подождите! – тоже крикнул Чистяков, подхватил свою спортивную сумку на плечо и пошёл за Ниной Васильевной.

– Эй! – крикнул Мышкин. – А поезд? – но тоже пошёл следом за ними.

Трамплин

Если бы кто-то решил нарисовать эту ночь в Лузе, то по рисунку можно было бы подумать, что жители дружно отмечают День Всех Святых на кладбище. Когда Нина Васильевна, Чистяков и Мышкин подошли к кладбищу, весь город уже знал, что пропала Маша Голубцова, девочка почти одиннадцати лет, в голубой куртке, со спортивным рыжим ранцем на спине. Через какие-то десять минут уже весь город был у кладбища. Все включили фонарики на своих телефонах и пошли искать Машу, звали, заглядывали за все памятники, проходили у каждой могилы. Маши не было видно нигде. Октябрь, на улице в это время уже давно ночь, снега нет – так темно, что можно пройти мимо и не заметить друг друга. Но не в эту ночь, конечно, когда все ходили с фонариками. Всё кладбище скоро было пройдено, но никто не увидел Машу, поэтому все отправились искать её в городе. Побывали во всех дворах, позвонили в больницу, в гостиницу – вдруг там? Уже кто-то начал говорить, что надо идти в лес, только непонятно в какой. У кладбища? За гаражом автоколонны? Какой? То и дело кто-то спрашивал у Плотниковой, где ещё может быть Маша. Эля называла места одно другого мудрёней. То школа и школьный сад, то памятник Ленину, то стадион возле их спортивного зала. И вдруг Сонечка Кунак сказала:

– А парк-то? В парке мы не были.

И все согласились, что не были, в самом деле. Парк был на отшибе – почти у поста ГИБДД. Бахир Годенович позвонил своим коллегам, сказал, чтобы все, кто может, шли в парк.

– Господи, почему нельзя включить фонари? – спросил в воздух Чистяков. Он запнулся за что-то и чуть не упал.

– А правда, – поддержал его Мышкин, – тут что, никогда фонари не горят?

Им никто не ответил – не до того. Да они и не ждали ответа, пожалуй. Парк был очень большой, гораздо больше кладбища. Женщины ходили по стадиону, заглядывали под трибуны, светили на футбольное поле. Но что они могли увидеть со своими фонариками? Мужчины ходили по парку – вот тропа здоровья, вот лужайка со сказочными героями. А вот там, вдалеке, небольшой трамплин, за ним парашютная вышка. Давно уже нет никакого парашюта, а вот вышка стоит. Правда, из последних сил стоит, того гляди упадёт под собственным весом. И ни трамплина, ни вышки не видно толком. Так – на фоне чёрного неба что-то чернеет, какие-то странные строения.

Когда мужчины подошли к трамплину, Чистяков скомандовал всем замолчать. Как-то так вышло само по себе, что все его слушались. Кроме, пожалуй, Машиного папы – он к этому времени уже не мог усидеть дома, тоже выбежал искать. Игорь Алексеевич не стал молчать, наоборот, он крикнул:

– Маша!

Никто не ответил ему.

– Маша! – крикнул он снова. Откуда-то сверху, издалека послышался Машин голос:

– Папа!

– Где ты?

– Я тут! Папа!

– Где ты?

– Тут, папа, я наверху!

– На вышке? – спросил громко Мышкин.

– На трамплине! – ответила Маша.

– На трамплине! – выдохнули в один голос мужчины. Трамплин был не новее вышки, даже старше. В ветреные дни он скрипел и шатался. Если на вышку ещё лазили местные смельчаки, то к трамплину даже близко боялись подойти.

– Слезай! – крикнул папа.

– Не могу! – донеслось в ответ.

– Слезай! – снова папа.

– Темно! Ничего не вижу! – это Маша.

– Сейчас, – сказал Бахир Годенович и позвонил кому-то: – Гони в парк, к трамплину. Да не пешком же, на машине! Бегом!

Уже минут через пять сквозь деревья все увидели свет фар. Он приближался. Все эти минуты папа разговаривал с Машей.

– Как ты там оказалась? – спрашивал он. – Зачем залезла? Как думаешь слезать?

– Я не могу, – сказала Маша снова, – темно.

Подъехала машина ГИБДД, включила дальний свет фар. Но его всё равно не хватало до верха, дотуда, где сидела Маша.

– Видишь нас? – спросил папа Гули.

– Лезь! – сказал Машин папа.

– Сейчас! – крикнула Маша.

Все замолчали. Машу было не видно и сначала не слышно. Потом что-то хрустнуло, звякнуло и вниз упала какая-то железяка, почти попала на машину.

– Эй, – крикнул водитель, – аккуратнее там!

– Заткнись! – сказал ему Игорь Алексеевич.

– Сейчас вообще уеду, – ответил водитель, но тихо, почти неслышно.

Никуда он, конечно, не уехал, стоял дальше. У машины были зажжены все фары. Водитель светил вверх своим телефоном. Все остальные тоже светили. Но Маше от этого света никакого проку не было – он не доходил до неё. Снова стало тихо, и снова что-то заскрипело и заскрежетало. На этот раз ничего не прилетело, но звук стоял такой, как будто сейчас рухнет вся верхушка трамплина.

– У вас что, совсем нет в городе освещения? – спросил Чистяков. – Спортивные объекты должны освещаться.

Машин папа посмотрел на него, ничего не сказал, только вздохнул и снова стал смотреть наверх. Где там его дочь? Кажется, вот там, на самой верхотуре что-то шевелится.

– Ты жива? – спросил он.

Маша ничего не ответила.

– Маша! – крикнул Чистяков.

Опять никакого ответа.

– Маша! Маша! Маша! – закричали все, кто стоял под трамплином.

– Живая, – как-то сдавленно ответила она.

– Всё в порядке? – спросил Чистяков.

– Тут темно, – снова сказала Маша.

– Потихоньку, на ощупь, – стал советовать папа, – поставь ногу, потом перехватись.

– Я пробую, – сказала Маша, – руки замёрзли.

– Сядь поудобнее, погрей руки, подыши на них, – сказал Чистяков.

Мышкин молчал, казалось, он всё время хочет что-то сказать, но сдерживается. Наконец он шепнул в самое ухо Чистякова:

– Надо лезть. Сама не справится.

Чистяков покивал головой: да, надо. И пошёл к трамплину. Подтянулся на руках, ступил ногой на косую перекладину. Полз всё выше. Медленно, но уверенно.

– Тут скользко, – сказал откуда-то сверху. – Маша! Ты спускаешься?

– Боюсь, – ответила она.

– Ну, жди меня.

Если бы внизу, на земле, не работал мотор машины, можно было бы сказать, что наступила полная тишина. Вдруг в автомобиле закричала рация:

– Первый, первый! У нас ДТП! Первый, ответь!

Первый, то есть водитель, запрыгнул в машину.

– В канале! – ответил он.

– Мы тебя ждём!

– Где?

– На Красном. Не промахнёшься.

– Скажи, что на выезде! – крикнул Бахир Годенович.

– На выезде. Приём?

– Понял тебя, на выезде. Конец связи.

И всё снова стихло. Чистяков полз наверх, трамплин скрипел, работал мотор, светили фары.

Вадим Никитич посмотрел вниз – он уже довольно далеко поднялся от земли, а девочки всё не было видно.

– Ты далеко? – спросил он.

– Не знаю, – ответила Маша.

– Близко, – определил по голосу тренер. Сел на перекладину, включил фонарик, направил свет наверх. Маша была совсем близко. Но та косая железяка, на которой стояла Машина правая нога, держалась еле-еле. На одном интересе к жизни она держалась, честно-то говоря.

– Так, – сказал Чистяков, – правую ногу немного левее поставь. Вот так. Теперь. Левая – тоже левее, ещё больше. Давай.

Так потихоньку спускались они всё ниже. Вот уже стало светлее, дело пошло веселее, быстрее. Но всё равно торопиться не нужно было. Чистяков поторопился. Они с Машей были уже метрах в трёх от земли, как тренер наступил на какую-то железную деталь, а она со скрежетом отвалилась. Вадим Никитич повис на руках.

– Маша, – сказал он, – иди правее теперь.

– Прыгай, Вадим, – сказал Мышкин, он впервые при всех назвал его просто по имени.

– Нога, – ответил ему Чистяков. И стал передвигаться на руках правее. Тем временем Маша сама спустилась вниз. Отец взял её на руки и уткнулся лицом ей в живот. К ним подбежала мама.

– Мама, я не хотела так, – всхлипывала Маша, – не хотела.

– Тише, тише, – говорила ей мама, – я знаю.

Маша замолчала, поискала глазами Бахира Годеновича, сказала:

– Пустите Гульку на треньки.

Пока Башкиров думал, что ей ответить, Чистяков спустился вниз. Все захлопали в ладоши, закричали: «Ура!» Игорь Алексеевич подошёл к тренеру, протянул руку. Вадим Никитич немного помедлил, но всё-таки пожал её. Потом поднял свою сумку, нацепил на плечо и пошёл из парка.

– Эй-эй! А я как же! – крикнул Мышкин и побежал за Чистяковым.

Наталья Вишнякова
На старт приглашаются…

Л…

И если они думают, что навалились всей толпой и сломали меня, они сильно ошибаются. Правда в том, что они не стали победителями. Ребята, лузер – он по жизни лузер! Тут уж ничего не поделаешь. Даже если вы изо всех сил зажмуриваетесь, чтобы этого в себе не замечать.

Встретимся теперь на соревнованиях. Если вас, конечно, вообще до них допустят.

Вы меня ещё узнаете по-настоящему.

Веня

Все люди едят по-разному. Вот пачка фундука в шоколаде. Или изюма, я изюм больше люблю, чем орехи. Женя, например, мгновенно выискивает самые крупные и хватает их, двигаясь от гигантов к карликам. А я, наоборот, обожаю такие крохотные шоколадные шарики – не знаю, может быть, бракованные. Иногда внутри даже находятся микроскопические изюминки. А бывает, они целиком состоят из шоколада. И мне они кажутся ну прямо очень вкусными.

Я раньше думал, что дети работников, которые покрывают изюм шоколадом, объедаются именно такими шоколадными капельками. Это же брак! И родители мешками носят домой то, что не пошло в основное производство. Приносят мешок, открывают, а там такая мелкая шоколадная крупка, вроде пшена. И дети едят-едят-едят эти вкуснейшие бракованные шарики, зачерпывают полной горстью и набивают себе рты. Ух, как я им завидовал!

Эти жадные виртуальные дети – единственные, к кому я в принципе когда-то испытывал зависть. Но зато уж по полной программе, до икоты.

Так было до вчерашнего дня. Теперь, когда со спортом у меня – всё и двери ледового для меня закрыты плотно-плотно, я начал адски завидовать самому себе. Тому, кем я был всегда, сколько себя помню. Тому, кто ненавидел вставать в 5:30, час ехать до катка, с семи утра тренироваться, потом ехать в обычную школу, оправдываться, что опоздал, потому что задержали на тренировке, выслушивать, что обо мне думают учителя, учиться, потом делать уроки… Я так мечтал от всего этого избавиться, пожить нормальной человеческой жизнью. И вот оно: живи. Но теперь непонятно, как это делается (тут грустный смайлик).

Когда мне было тринадцать, помню, я страшно завёлся ехать на «Нашествие».

– Ага, – сказал отец, – я не против. Только давай тебе хотя бы четырнадцать исполнится?

– Давай.

И вот мне уже шестнадцать, а на «Нашествии», на главном приключении лета, я так и не побывал.

– Пап…

Отец нехотя оторвался от компьютера.

– Ты что-то спрашиваешь?

– Ты, наверное, не помнишь… Но ты меня обещал на «Нашествие» взять.

– Да пожалуйста, – сказал отец.

Он у меня вообще не занудный.

– Я не против. Но у тебя же сборы.

– Я на них не поеду.

– Как это? – подскочил отец. – Ты обалдел? Мама что скажет?

– Пап, я ушёл из спорта.

Отец встал, сел, снова встал.

– Я это вчера решил, пап. Так сложилось.

– Не передумаешь? – он вгляделся, прямо вцепился взглядом в мои глаза.

Только бы не заплакать!

– Не передумаю.

Лицо! Сделать такое лицо, чтобы никто ни о чём не догадался!

– Случилось что-то? – отец явно заволновался.

Сейчас главное, чтобы он не разволновался до стадии «Бежать – спасать». Он у меня такой.

– Пап, послушай. Я всё твёрдо решил. Это окончательно. Деньги за сборы надо забрать, если ты об этом. И давай съездим на «Нашествие»…

Отец всё ещё стоял как заколдованный.

– …как нормальные люди, – добавил я.

– А мама? – растерянно спросил он.

– Я не знаю. Помоги, если можешь.

– Ладно, – расколдовался он. – Ты не переживай. Всё решим.

Но он, конечно, понимал, что так просто я бы спорт не бросил.

– Точно ничего не случилось? Если что, не вопрос, я тренерам позвоню…

Ну и всё. Тут я, как слабак, заплакал. Не как девчонка, но ужасно – стоял и всхлипывал.

– Так! Я звоню!

– НЕТ!

– Успокойся. Ты же понимаешь, что мама всё равно будет с ними разговаривать. Надо же выяснить…

– Не надо! Не надо ничего выяснять, пожалуйста!

– Мы же имеем право знать…

– Пап. Пожалуйста. Я сам ушёл.

– По собственному желанию?

– По собственному. Сам. Пап, пожалуйста, поедем на «Нашествие»!

Я опять всхлипнул.

Отец перепугался.

– Ну хорошо. Ладно. Съездим, а там посмотрим, да?

Я помотал головой. Некуда уже смотреть.

Так я наконец оказался на «Нашествии», о котором мечтал несколько лет, и начал новую жизнь, о существовании которой никогда не думал.

Но пока я ещё не подозреваю, что всё сложится так странно. Пока что расстояние до этого разговора – несколько безумных дней. Раннее утро, и я бегу на соревнования. Похоже, слегка опаздываю.