Текст книги "Кокон Кастанеды"

Глава 5
Человек культурный

Успел! В самый последний момент успел. Николай Чуйков сунул проводнице паспорт и билет и попытался выровнять дыхание. Отдышаться никак не получалось: грудь сдавило, перед глазами танцевали темные круги, а сердце выдавало чечетку. Пора курить бросать, подумал Николай Владимирович и криво улыбнулся проводнице, совсем не симпатичной девице с лошадиным лицом. Совсем не симпатичная девица-проводница криво улыбнулась ему в ответ. «За что ей деньги платят?» – возмутился Николай, покосился на свое отражение в окне вагона и возмущаться перестал. Видок после вчерашнего у него был, скромно говоря, дерьмовый: морда помятая, волосы взъерошены, пальто… Чуйков с тоской оглядел себя – так и есть, пальтишко он застегнул не на те пуговицы. Зачем он вообще его напялил? Запарился весь. Нет чтобы в чемодан сунуть, на тот случай, если погода в Москве прохладная. Молодец, Николай Владимирович! Что ж теперь удивляться, что на физиономии проводницы отражается лишь натянутая любезность. При других обстоятельствах она давно бы уже растаяла. М-да. Сам виноват, не фиг было вчера отмечать пятничный вечер. Лет сто как в России не живет, а бухать перед выходными так и не разучился. Рефлекс, мать его! Проснулся бы бодрячком, упаковал бы вещи – и на вокзал. Спокойненько, без напряга. А получилось как всегда. Это ж надо было! Так нажраться!

Коля нахмурился, пытаясь воспроизвести в памяти события вчерашнего дня. Не вышло. Утро воскресить тоже не получилось, оно было туманным и седым, совсем как в романсе, который он пел прошлой ночью. Почему соседи не вызвали полицию, осталось для Коли Чуйкова загадкой: солировал он громко, с чувством и исполнил романс аж десять раз подряд. Заклинило его что-то перед поездкой на исконную Родину. Ностальгия вдруг накатила. Непонятно, откуда она взялась только? О Москве он предпочитал думать пореже, слишком тяжело было о ней вспоминать.

Муть в голове растаяла лишь после бутылки пива и холодного душа. Впопыхах затолкав в чемодан вещи, Николай Владимирович метнулся на вокзал, но в такси понял, что забыл кошелек. Пришлось возвращаться. Как назло, на обратном пути к вокзалу образовалась пробка из-за нелепой аварии, а до отправления поезда номер 13 Берлин – Москва оставалось всего семь минут.

Сунув деньги таксисту, Николай вылез из машины и, подхватив чемодан, побежал. Метров пятьсот несся, как испуганный сайгак. Успел! Какое счастье, что успел! Так думал Коля…

– Проходите, хер Чуйков, – хихикнула проводница и фамильярно подмигнула ему ярко накрашенным глазом. – Желаю приятного пути.

– Спасибо, – буркнул Николай Владимирович, на мгновение оторопев от поведения девицы.

Он затащил чемодан в тамбур и шумно вздохнул. От бега с тяжелым грузом рука, казалось, вытянулась до пола. Вещей было немного, в основном подарки: сувенирчики, сувенирчики, сувенирчики… на всякий случай прихватил – мало ли, пригодятся? – и книги. Зачем столько книг набрал, ведь едет всего лишь на неделю? Странно, с какого перепугу его вообще пригласили в Москву? Читал себе спокойно лекции по культурологии в Берлинском университете искусств, никого не трогал. Вдруг такое неожиданное событие, приглашение на Международную конференцию рекламщиков с гуманным названием «Человек культурный – человек потребляющий». Чуйков, подумав немного, согласился: захотелось пообщаться с коллегами, выпить на халяву и просто проветриться. Доклад на тему «Антропология рекламы с точки зрения аспектов культурологии» Николай написал, и теперь его труд лежал в чемодане и ждал своего звездного часа. Забавный у него усредненный портрет человека потребляющего получился, повеселился, пока писал, но и нервную систему себе порядком испортил, потому что пришлось ежедневно смотреть русское телевидение, что само по себе – удовольствие не для слабонервных: один «Аншлаг» чего стоит! Но хуже другое – Николай Владимирович Чуйков, выпускник факультета «История и теория культуры» РГГУ, доктор исторических наук, получивший ученую степень в Стенфорде, а после защиты – вакантное место преподавателя в одном из престижных университетов Германии, вынужден был в течение месяца внимательно смотреть и анализировать рекламу! Еле выжил! Памперсы, «сникерсы», соки, пиво, воды, приправы, майонезы, прокладки, конфеты, кремы, стиральные порошки, шампуни, лаки для волос, отбеливатели, собачий корм, чипсы, кошачьи туалеты, лапша… Да, лапшу рекламщики на уши вешать умеют. К чему, например, он купил шампунь от перхоти, если этой самой перхоти у него нет и никогда не было? А зубную щетку электрическую зачем он купил? На фига она ему сдалась, спрашивается, эта электрическая зубная щетка?! Имбецил внушаемый, отругал себя Коля и почесал непривычно голый подбородок: растительность с лица перед отъездом пришлось сбрить, дабы избежать возможных вопросов на таможне. В паспорте фотография была безбородая, правда, когда он фотографировался, у него волосы торчали ежом, а сейчас отросли ниже плеч. Прощаться окончательно со своим стильным имиджем не хотелось, и Николай просто собрал шевелюру в хвост. Перед лекциями он так частенько делал, чтобы волосы в лицо не лезли, и студенткам это нравилось, опять же. Девчонки просто с ума по нему сходили, а чтобы они сошли с ума окончательно – в ухе доктора исторических наук появилась серьга. Так Коля Чуйков стал самым стильным преподавателем Берлинского университета искусств. Впрочем, не в одежде было дело: большинство преподов старались выглядеть неформально – творческое направление курса предполагало креатив, – но Чуйкову удавалось всех обойти, потому что никто не умел играть на саксофоне. А он умел! Не просто умел, а умел виртуозно. И частенько играл на университетских студенческих тусовках. После сумасшедшего рейва и транса диджей частенько запускал латинос. Коля и тут был на высоте, отплясывая сальсу похлеще южноамериканских знойных мачо. Постоянно вращаясь в кругу продвинутой молодежи, в свои тридцать семь лет доктор исторических наук Николай Владимирович Чуйков чувствовал себя молодо и бодро и выглядел соответственно. Теперь ему было смешно вспоминать, как в первый свой рабочий день он приперся читать лекции в деловом костюме, рубашке и галстуке. Реакция студентов и преподавателей была незабываемой. Исправился, сменил классический костюм на свободные брюки, рваные джинсы и свитера, постепенно влился в коллектив, нашел контакт со студентами – но своим до конца так и не стал. Впрочем, не особенно и стремился. Любую привязанность, будь то любовь или дружба, Коля Чуйков воспринимал как ограничение персональной свободы и тщательно оберегал от вторжения свое личное пространство.

Поездка в Москву была хоть и не очень желанной, но все же внушала оптимизм. После конференции, которая должна была пройти в одном из подмосковных пансионатов, Коля планировал задержаться в столице на недельку и как следует потусить, по московским барам поболтаться, с девочками пообщаться, закрутить пару-тройку романчиков. Со студентками университета шуры-муры были чреваты последствиями. Николай Владимирович предпочитал, чтобы подопечные его любили платонической любовью, к тому же интрижки могли уронить его учительский авторитет, который он ревностно оберегал. Преподавательский состав женского пола его тоже мало возбуждал, а с последней подружкой, владелицей маленькой букинистической лавочки, расположенной на соседней от его дома улице, он распрощался месяца три тому назад. Почувствовал, что партнерша пытается перевести отношения из «просто секса» в состояние «не просто секс». А так все хорошо начиналось: встречи два раза в неделю. Никто никому ничего не должен, потрахались и разбежались. Благодать! Зачем надо было все портить? Затевать беседы о родстве душ, о совместном проживании, о желании иметь детей? Жаль, девушка в постели ему идеально подходила. Хорошая была девушка… Кстати, о девушках… Николай приосанился и улыбнулся. В купе его должна была ожидать прекрасная незнакомка. Не зря же он растратил море своего мужского обаяния на кассиршу в билетной кассе, чтобы та постаралась разместить его в вагоне СВ всенепременно с симпатичной молоденькой соседкой, а не с каким-нибудь старым хрюнделем, с которым водку всю дорогу придется жрать. Кассирша загадочно улыбнулась, подмигнула – совершенно очевидно, что намек поняла, – и охотно пошла ему навстречу. Да, на женщин он всегда умел производить впечатление.

В вагоне было жарко и душно, Николай расстегнул пальто и поморщился. Через полчаса от него будет вонять, как от портового грузчика. Придется приводить себя в порядок в узком и неудобном клозете, переодеваться. А как иначе? Иначе никак!

Сердце успокоилось от бега, но заволновалось вновь от предвкушения будущего приятного знакомства.

Поезд тряхнуло, и он плавно покатил по рельсам. Николай нашел свое купе, пригладил волосы, сделал воодушевленное лицо, тактично постучался и распахнул дверь. Воодушевление с его лица тут же спало, и Николай Владимирович замер на пороге с вытянутой физиономией: вместо симпатичной молоденькой соседки в купе сидела монахиня, старая и страшная, как татаро-монгольское иго.

– Э-э-э-и-и… извините, сестра, – выдавил из себя Николай, закрыл дверь снаружи и направился на поиски проводника. Ехать в одном купе со старухой, к тому же монахиней, его прельщало мало.

* * *

– То есть как это мест больше нет? Что – совсем? А может быть, все-таки есть? – Николай Владимирович выразительно похлопал себя по карману и загадочно подвигал бровями вверх-вниз. Проводница плотоядно покосилась на Колин карман, но развела руки в стороны. Единственное, что она могла предложить, – это место в плацкартном вагоне. Трястись в плацкарте за такие деньги? Николай Владимирович обреченно вздохнул и решил вернуться в свое купе.

Монахиня смотрела прямо перед собой, перебирала в руках четки и на его возвращение никак не отреагировала. Ее словно восковое, изрезанное глубокими морщинами лицо казалось непроницаемым. Николай поздоровался в пустоту, протиснулся в купе, ощущая одновременно легкое раздражение и смущение, убрал чемодан и плюхнулся на бордовое покрывало своей полки. Интерьер купе, уютный и чистенький, с хрустящими белоснежными подушками, сложенными домиком, и интимными шторками на окне, настраивал на романтический лад. Какая же зараза эта кассирша! Нарочно ведь его с монахиней в одно купе определила! Вредная баба. Прежде ему ни разу не доводилось лицезреть так близко Христову невесту. Судя по одеянию и четкам, монашка была католичкой. К тому же православная монахиня никогда бы не позволила себе путешествовать в СВ. Куда, интересно, эта бабка едет? Миссию какую-то осуществляет, видно, лениво подумал Николай и зевнул. Монотонный стук колес и тихое пощелкивание четок, мерное покачивание вагона и скучное соседство навевали смертельную тоску. И запах от старухи шел неприятный, уксусный. Николая передернуло, оставаться в купе не было никаких сил.

В дверь, тактично постучав, заглянула проводница, поинтересовалась, не желают ли они чаю. Монахиня скупо кивнула, а Чуйков уточнил, работает ли вагон-ресторан, и, получив подтверждение, отправился перекусить, все еще не теряя надежды встретить какую-нибудь скучающую симпатичную пассажирку.

В вагоне-ресторане, как назло, никаких скучающих пассажирок не оказалось. За одним из столиков сидела пожилая супружеская пара немцев: аккуратная старушка с массивными бриллиантами в ушах и молодящийся дедок в бейсболке. Супруги пили пиво, закусывали шпикачками и активно жестикулировали. За другим столом смаковал коньяк плотный импозантный мужик лет сорока пяти, судя по дорогой одежде – обеспеченный, но сразу видно, что русский. Только у русских бывает такое выражение лица – выражение вечного недовольства и обреченности, которое не может стереть даже самая безоблачная жизнь. Лицо этого человека показалось Чуйкову знакомым, и он даже сделал пару шагов в его сторону, чтобы поздороваться, но в последний момент притормозил, вспомнив, что видел этого человека раньше по телевизору. Артемий Холмогоров, так звали мужика, был известным тележурналистом и ведущим популярной программы «Чудеса света». Несколько передач Николай Владимирович посмотрел с удовольствием, потом стало скучно. В частности, когда Холмогоров вдруг ушел в религию и начал стращать телезрителей с экрана надвигающимся концом света. Пообщаться все равно хотелось, но сам Холмогоров к беседам и знакомству явно был не расположен. Пришлось Николаю Владимировичу пить в гордом одиночестве. После третьей порции виски настроение улучшилось, но потянуло на подвиги с удвоенной силой. Найти чуткую женскую душу и утешиться стало для Коли делом принципа. Выпив еще две порции виски, Чуйков решил, что пора приступать к активным действиям, и бодрой шатающейся походкой покинул вагон-ресторан.

– Кто ищет, тот всегда найдет, – пропел Николай Владимирович, вломившись в купе к проводнице с бутылкой шампанского и коробкой конфет. Удивительно, но после пяти порций виски проводница уже не казалась ему непривлекательной. Куда-то делась ее лошадиная физиономия, и из плебейки она превратилась в аристократку английских кровей. «Чума», – подумал Николай Владимирович, а вслух произнес: – Солнце, хочешь, я подарю тебе звезду?

– Полтинником обойдусь, – хмыкнула «аристократка английских кровей», стянула с себя шапочку, тряхнула головой, и темно-рыжие волосы волной рассыпались по ее погонам.

– Божественно! – впечатлился Николай Владимирович. – Как насчет шампусика?

– Шампусик можешь засунуть себе в задницу, меня от него пучит. Деньги вперед. Конфеты на стол. Дверь закрой. Брюки сам расстегни – вечно я ногти о пряжки ломаю.

– Я знал, что мы найдем общий язык, богиня! – вздохнул Николай Владимирович, положил нужную купюру и конфеты на столик, расстегнул «молнию» и приспустил штаны.

Язык у богини оказался бойким, руки умелыми, тело горячим, влажным и липким. Волосы дурно пахли дешевым яблочным шампунем и лаком, губы ее попробовать на вкус Коля не решился, но в целом своим дорожным приключением Николай Владимирович остался доволен и купе проводницы покинул с чувством полного удовлетворения.

Поезд приятно покачивало, Колю тоже. В коридоре рядом с дверью его купе стоял Артемий Холмогоров. Николая он заметил не сразу, а когда заметил, то почему-то смутился и торопливо ретировался в соседнее купе. Коля проследовал в свое довольный и гордый: ехать по соседству с известным тележурналистом было приятно.

Монахиня все так же «медитировала», сидя на полке, иначе ее состояние назвать было нельзя. К чаю, который она заказала перед его походом в вагон-ресторан, старуха даже не притронулась. Коля решил не обращать на Христову невесту внимания, вытащил из чемодана свой доклад о рекламе, решив еще раз повторить текст, и повалился на постель.

Таможню миновали без задержек и осложнений, можно было расслабиться и поспать.

* * *

Спросонья он не сразу сообразил, что происходит. Рядом лаяла собака, рычала и лаяла. Откуда собака в купе? Николай нащупал выключатель и зажег ночник. Собаки в купе не оказалось. На соседней полке заходилась от кашля и хрипела старуха-монахиня. Лицо ее из воскового стало малиновым, губы посинели, глаза вылезали из орбит.

– Мать! Вы что это? Что это вы? – Николай Владимирович заметался по купе, схватил стакан с чаем, приподнял старухе голову, поднес стакан к ее лицу.

Монахиня отпила глоток, снова закашлялась – рыжая жижа, смешанная с кровью, вылилась из уголка ее рта, полилась по морщинистому лицу, закапала на подушку. Николай резко отстранился, но монахиня крепко вцепилась в его руку, перестала кашлять и торопливо зашептала что-то на непонятном языке.

– Не понимаю, что вы от меня хотите! Не понимаю! Вам нужен врач! Отпустите – я позову кого-нибудь на помощь! Скажу проводнику, что вам плохо! – в очередной раз попытался вырваться Николай, но цепкие сухие пальцы старухи держали его крепче наручников, и она все повторяла и повторяла, как заклинание, какие-то непонятные фразы на незнакомом языке. И тыкала ему то в лоб, то в грудь корявым пальцем. Кажется, старуха говорила на итальянском: «Eletto!» Она шептала и смотрела ему в глаза. Шептала и смотрела. «Eletto!» Он видел ее глаза и губы, губы и глаза. «Eletto!» Внимательные, темные, глубокие, утягивающие в себя глаза… «Devi farlo in ogni caso! Devi farlo in ogni caso!..»

Хватка старухи вдруг ослабла. Монахиня сунула Николаю свои четки в руку, пальцем начертила ему крест на лбу и упала на подушку. Глаза ее остекленели, на лицо снизошла благодать. Николай осторожно взял запястье старухи и пощупал пульс. Все было кончено. Чуйков попятился к выходу. «Devi farlo in ogni caso!» – стучало у него в висках, голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. «Devi farlo in ogni caso!» Лучше бы он опоздал на этот проклятый поезд номер 13. Лучше бы опоздал!

Время близилось к утру, вагон словно вымер, все спали, тишина давила на уши. В конце коридора тускло мигала лампочка, от сухого воздуха заложило нос и першило во рту. Николай потер переносицу и услышал хлопок – легкий хлопок из купе Артемия Холмогорова.

– Пьянствует, гад! Люди умирают, понимаешь, а он пьянствует, – возмутился Николай Владимирович, почему-то разозлился и, решив из вредности испортить Холмогорову праздничный банкет, без стука распахнул дверь его купе.

Он успел закрыть дверь, прежде чем второй хлопок разорвал тишину. Коля отпрыгнул от двери, бесшумно вернулся в свое купе и закрылся на щеколду. Как мило, кажется, его сейчас убьют, потому что свидетелей убийства устраняют! На полке лежала мертвая монахиня и смотрела невидящим взглядом в потолок. В соседнем купе только что испустил дух журналист Артемий Холмогоров, застреленный выстрелом в голову из пистолета с глушителем. Чудесно! Два трупа, и скоро будет третий, ибо надежда, что убийца Артемия Холмогорова не найдет его среди других пассажиров, была слабой. Он чувствовал, спинным мозгом чувствовал, что убийца не выйдет на следующей станции, не бросится бежать, а будет его искать. Спокойно, обстоятельно, пока не найдет. Кричать и звать на помощь бесполезно. Криком он выдаст себя, и его пристрелят прежде, чем кто-нибудь откликнется на призыв. Пристрелят!

В панике Николай заметался по купе, не зная, что предпринять, и вдруг остановился, глядя на мертвую монахиню. Секунду длились размышления, Чуйков понял, что делать, и судорожно начал расстегивать брюки. Раздевшись до исподнего, Николай встал на колени рядом с покойницей.

– Прости меня, пожалуйста, мать. Тебе ведь уже все равно, правда? Все равно. – Руки дрожали, Коля вытер о покрывало липкие от пота ладони, аккуратно закрыл монахине веки и, глубоко вдохнув, принялся снимать с усопшей одежду. От запаха смерти мутило. Раздеть старуху оказалось делом непростым. Он устал. Пот капал со лба на мертвое тело. Николай чувствовал омерзение к себе, но жажда жизни была сильнее всего на свете. Через минуту доктор исторических наук Николай Владимирович Чуйков стоял посреди купе в рясе римско-католической монахини и держал в руке маленький саквояж, в котором были его документы, кошелек, вещи, бритвенные принадлежности и доклад по рекламе.

– На дальней станции сойду, – истерично прошептал Коля, глядя на свое зеленое лицо, отраженное в зеркале двери. – И без меня обратный скорый-скорый поезд растает где-то в шуме городском…

Поезд, издав гудок, стал притормаживать. Сейчас или никогда! Коля набрался смелости, распахнул дверь и резко ее закрыл, столкнувшись лицом к лицу с убийцей. В ту же секунду рядом со щеколдой образовалось маленькое круглое отверстие, а на столике взорвался стакан.

– Твою мать! – выругался Коля и бросился к окну. Окно заело, никак не поддавалось, еще рывок – и в лицо ударил ветер, прохладный сладкий ветер свободы.

Поезд вновь набирал скорость. Какой же он идиот! Идиот! Вот тебе и сошел на дальней станции! Остановку никто не объявлял. Дурак! Кретин! Засветился, как лох! Не открой он дверь – возможно, пронесло бы! Возможно, пронесло бы! Вляпался, блин, вляпался, вляпался…

Длинное монашеское одеяние, узкое в плечах, сковывало его движения, Коля взял в зубы саквояж, высунулся в узкое вагонное окно, но не удержал ношу, и чемоданчик покатился по насыпи, куда-то вниз, в темноту. Перед глазами мелькали деревья и железнодорожные столбы, заложило уши, ветер обжигал лицо. Поезд набирал скорость, от страха все дрожало внутри, но надо было торопиться, за спиной уже открывала дверь его смерть. Еще рывок – он вылез наружу, повис – рука соскользнула, и сила гравитации потянула его вниз. Удара о землю он почти не почувствовал, сознание ушло раньше, чем он понял, что все позади…