Текст книги "На самом деле"

12

За три дня до пожара и на расстоянии тысячи километров от архива в маленькой квартирке мучился уставший человек.

Он вышел на балкон. Немного покурил, но мыслей в голове только убавилось. Прошелся по комнате. В кухне налил чаю, залпом выпил. Заглянул на всякий случай в холодильник, хотя знал, что там нет ничего, кроме селедочных голов. Печально, что жену он так и не завел. Теперь есть нечего.

Зевая, он побрел обратно в комнату, где плюхнулся за компьютер. Нажал иконку «Ворда» и уставился на чистый, хоть и виртуальный, лист бумаги. «Не могу! – подумал он. – Наверно, исписался. Нет, надо собраться. Я сейчас… сейчас… начну!» Он был жалок. Больше всего он напоминал сейчас сам себе персонажа Бельмондо из «Великолепного».

Редактор уже трижды звонил и вежливо интересовался, как движется работа, скоро ли издательство получит новый труд прославленного автора. В ответ он что-то врал. На самом деле книга даже не была начата. Он жутко измотался. Ничего не мог из себя выдавить.

Наверное, дело было в том, его творчество лежало на границе полномочий муз. Вообще-то он претендовал на статус служителя Клио (музы истории), но использовал покровительство Каллиопы (музы эпоса), а то, что получалось в результате, относилось больше к ведомству Талии (музы комедии). Дочери Зевса и Мнемозины, вероятно, до сих пор не разрешили спора о том, чьим питомцем является Александр Петрович Филиппенко. Потому никто к нему и не прилетал.

Ну, что ж. К обструкциям, бойкотам, одиночеству Филиппенко не привыкать.

«Чего же мне такого написать-то?» – в сотый раз подумал он. Первым делом его мысленные взоры по привычке обратились к Риму, к истории Западной империи. Период домината был его любимым: тут отлично можно развернуться! Пара цезарей, два августа – для обывателя любой из них сойдет за императора. И можно ставить их как захочешь, если год-другой и обозначишь неправильно, никто не заметит. Это ж не Романовы, порядок царствия которых помнят все. Нет, римские правители удобны. С датами, опять же, просто, годы их правления можно посчитать и так и сяк: по вхождению в должность, по смерти соправителя, по каким-нибудь восстаниям, в ходе которых к власти приходили гладиаторы, наместники, бандиты, объявлявшие себя новыми государями; по подавлению этих восстаний. К тому же Филиппенко повезло, что варвары любили называть себя царями Рима, напинав разок-другой несчастную империю. Их тоже можно было вписывать в династию. Короче говоря, в руках умельца Рим последних лет был параллелен хоть Бурбонам, хоть Ганноверам, хоть древним фараонам.

Но от Рима Филиппенко отказался. Слишком уж с многих династий получался списанным период домината. Возникла опасность начать себе противоречить. Надо взяться за что-нибудь оригинальное. К счастью, тратить время на библиотеки и архивы не придется. Все источники под рукой: Филиппенко год назад купил комплект учебников истории для школы, с пятого класса по двенадцатый.

Взгляд автора бессмысленно скользил по предметам, что лежали на столе. Бумаги. Диски. Три карандаша в одном стаканчике. Хм… Рюрик, Триувор и Синеус! А что, идея!

Филиппенко соскочил со стула и стремительно забегал по комнате. Ведь варяги – герои легендарные! Придумать что-нибудь про этих братьев проще некуда! И историкам – ну, в смысле, настоящим – можно рот заткнуть: «Вы ж сами признаете, что дело очень темное, и Рюрика, возможно, что и не существовало в действительности!» Но все-таки в учебнике он есть. А значит, обывателям, знакомым с историей Древней Руси по школьным учебникам и считающим училку Мариванну средоточием знаний, которые нарыли члены Академии наук, великий Филиппенко сможет снова заявить: «Ага, вас обманули!»

Но с кем отождествить троих варягов? Где еще найти такую же компанию, которая вошла в историю втроем? Сначала Филиппенко пришли в голову Робеспьер, Марат и Дантон. Но нет, французы – как-то неэффектно. Кто их помнит? Нужно что-то актуальное. И свежее. А, может, Молотов, Маленков и Каганович? Но куда девать примкнувшего Шепилова? Олегом, что ли, сделать? Нет, не тянет.

«А, так вот же тройка, – вспомнил Филиппенко, – Маркс, Энгельс и Ленин! Компания гнусная, очень немодная, так что как раз!» Злобный умысел советских историков! В самую точку!

Автор начал торопливо печатать.

Итак, три варяга придуманы сталинской властью и ей подчиненными псевдоучеными. Вождю народов захотелось, чтобы русский люд поверил, будто власть трех старцев – у него в крови. Евреи. Поменяем первые две буквы: стало быть, «вереи». Ссылка на какую-нибудь книженцию по русскому языку (плевать, что не по теме, все равно сверять не будут): как известно, «А» и «Е» взаимозаменяемы. А «вареи» – это кто? Варяги! Очень просто.

Приглашение на царство варягов – и выбор народом власти коммунистов. Надо использовать норманнскую теорию! Так, немцы, немцы… Филиппенко нервно бил по клавишам. Придумали, что русские, гляди-ка, не могли устроить государство до тех пор, пока к ним не явились инородцы. Даже Филиппенко знает, что об этой проблеме спорили еще сто лет тому назад. Теперь любой студент-историк скажет вам: норманнская теория устарела, разве можно государство привнести извне? Но в школьном-то учебнике по-старому! А значит, лавры сокрушителя теории присвоить все еще можно. Значит, пишем: «Несмотря на то, что официальная история утверждает…»

Филиппенко нервно почесал затылок. Дальше не сочинялось.

Нет, похоже, коммунисты – не особенно удачная задумка. К черту Маркса! Филиппенко удалил текст.

Трое, трое, трое… Соглашение в Беловежской пуще! Ну, конечно! Князья-президенты, славянские страны.

Филиппенко опять начал писать. «Изгнаша варяги за море, не даша им дани, – цитировал летопись автор, – и почаша сами в собе володети». О чем речь в данном отрывке? Разумеется, о революции тысяча девятьсот семнадцатого года. Изгнание капитала и приход народа к власти. Разберем слово «варяги». Как известно, в русском языке «Ю» равно «Я» («Эх, зря я удалил ту ссылку, придется снова набирать. Может, проще выдумать?»). Ну, то, что «А» и «О» взаимозаменяемы, понятно. Стало быть, «ворюги». Крупный капитал.

Читаем дальше. «… и не бе в них правды, и вста род на род, и быша в них усобице, и воевать почаша сами на ся». Грустная картина государства при советской власти. Молодые демократы снова начинают думать о буржуазии: «И идоша за море к варягам…». Рюрик (то есть Ельцин) «седе Новегороде» («А где находится Новгород? Ведь я его куда-то перенес в одной из книг. Уже не помню. Ну, во всяком случае, в России»), Синеус на Беле-Озере («Так… Это Белоруссия, понятно по названию. Ну, стало быть, Шушкевич. А, в Брестской области город есть Белоозёрск, хотя и основан в тысяча девятьсот шестидесятом. Ладно, сгодится! Удобно, что издатель догадался сделать алфавитный список в этом атласе!»). Так, дальше… «А третий Изборске, Трувор». Филиппенко обшарил глазами страницу из атласа, ту, где была Украина. Изборска не видно. Совсем. Пришлось растечься мыслью по древу, набросать несколько туманных абзацев насчет того, что «Изборск» – это не название города, а лишь указание на то, что предки современных украинцев жили в избах. Подходящего эквивалента для места княжения Кравчука-Трувора он так не отыскал. Несколько минут думал насчет города Борзна Черниговской области, но это все-таки очень далеко по звучанию от слова «Изборск».

«По двою же лету Синеус умре и брат его Трувор…» Конечно, речь о смерти политической. Известно, что на Украине, как и в Белоруссии, власть сменилась в тысяча девятьсот девяносто четвертом году. Так как соглашения в пуще подписали декабре девяносто первого, значит, до смещения Кравчука и Шушкевича прошло как раз по два полных года. Отлично.

«И прия власть Рюрик и раздая мужем свои грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро». Читателю, конечно же, понятно: перед ним не что иное, как схема федерации по ельцинскому тезису «Берите суверенитета, сколько захотите».

Филиппенко откинулся на стуле, потянулся. Перечитал то, что получилось. Остается сформулировать туманную научную теорию с моделями и цифрами. Классно он придумал с математикой! Обычный обыватель не читает вычислений, а историку, который вздумал спорить, можно предъявить незнание иксов-игреков. Пускай только попробует кому-нибудь доказать, что в том, что он не понял первой части с описанием математики, виновен Филиппенко, мутно написавший! Есть, конечно, технари, которые придираются к неправильным моделям. Но им Филиппенко ловко ставил в упрек незнание истории. В общем, получалось эффективно.

Существуют, конечно, люди, жившие до Ельцина и знавшие о Рюрике еще тогда, когда Борис Николаевич ходил пешком под стол. Забудут, не беда! Точь-в-точь как в книге, столь любимой Филиппенко: «Океания всегда воевала с Евразией»…

«Отдохну, – решил писатель. – Можно наградить себя за труд». Улегся на диван, ткнул кнопку телевизора. Шла реклама МТС. «Яйцо, – подумал Филиппенко машинально. – Древний символ. Еще с Древнего Египта. Можно будет написать, как мудрецы с Востока проникают в телевизор и зомбируют народ своей символикой».

По ящику шла скучища, так что пять минут спустя он снова встал, подошел к компьютеру. Решил зайти в интернет. Вывел в поиске «История России». Ткнул на первую ссылку. Быстро прочитал открытую страницу. И схватился за сердце.

Некто под ником Anna_Mons сообщал, что в провинциальном архиве обнаружен документ, который сделает в истории сенсацию. Согласно этому документу во время Великого посольства англичане подменили Петра Первого, когда он совершал плавание на борту английского корабля. Реформы в России осуществил не родной император, а некто неизвестный, подосланный иностранцами.

Несчастный Филиппенко снова соскочил со стула и забегал, но на этот раз по всей квартире. Получается, историки вот-вот признают, что он, скандальный, маргинальный лжеученый, был прав! Идея Филиппенко о европейском антирусском сговоре будет подтверждена учеными! И он – о, боже, за что?! – окажется титулованным, всеми признанным официальным историком! Теория Филиппенко войдет в курсы школьной программы истории России. И тогда – пиши пропало. Ноль продаж. Ноль провокации. Ноль славы. Ноль рублей.

Он был просто обязан что-то предпринять. Адрес злополучного архива находился здесь же, Anna_Mons оставила его для всех исследователей, желавших убедиться в подлинности открытия. Значились в электронной публикации и номер фонда, и номер дела. Филиппенко поспешно оделся и, несмотря на поздний час, помчался к вокзалу. Взял билет. Потом вернулся, по дороге рассуждая, как ловчей подделать отношение, чтобы допустили к работе. Дома ему в голову пришла мысль приклеить искусственную бороду. Как-никак, он знаменитость, медиаперсона. Его могут узнать.

Филиппенко повезло. Он пришел в архив раньше всех и успел заказать дело номер двадцать девять. Затем нагрянула толпа каких-то умников, которые тоже пожелали ознакомиться с документом. Когда прошли суббота с воскресеньем, и источник наконец-то выдали, пришлось почти весь день сидеть в читалке: ждать, когда историки разойдутся, чтобы сделать то, зачем он приехал. Филиппенко приходилось притворяться, что исследует письмо: как это делается, он не знал, поэтому импровизировал. Вышло, кажется, не слишком убедительно. Чтобы не позориться дальше, уставший Филиппенко под конец дня дал ученым посмотреть документ, надеясь, что ничего страшного не случится. Источник был сомнительный, без лабораторной экспертизы доверия не вызывал. Ну, а чтобы экспертизы не смогли произвести, Филиппенко сделал то, что сделал. Он дождался закрытия, остался в зале в одиночестве, сложил источник вчетверо, засунул в карман, потом пошел к хранителю, отдал ему обложку от письма вместе с другими документами, которые он якобы изучал, и сообщил:

– Сдаю! Больше не нужно. Можно возвратить в хранилище.

Когда назавтра придут историки, то сразу получить письмо (вернее, его обложку) они не смогут. Хранители советской закалки – не те люди, чтобы предупредительно запоминать, кому чего хотелось, и откладывать уже сданные дела. Сегодня же вечером папка номер двадцать девять окажется в хранилище, и очкарикам придется заказывать ее заново. А пока дождутся, пока выявят пропажу, Филиппенко, или Дроздов, будет уже далеко.

13

Летние кафе, где подавали только пиво и сухарики, в начале сентября еще работали. Там было не так дорого, чтобы пара аспирантов раз в полгода не могла себе позволить некультурно отдохнуть: за пластиковым столиком, на пластиковом стуле, с пластиковым стаканчиком. Тем более, друг Андрея Ваня полагал, что без пяти минут кандидату исторических наук надо развеяться.

Взглянув в зеркало перед тем, как выйти из дому, Андрей понял, что выражение «лицо позеленело» вовсе не является преувеличением. Андрей полночи правил сноски.

Накануне стало известно о введении нового ГОСТ 7.1-2012 «Библиографическое описание документа». Этот ГОСТ содержал существенные и, конечно, прогрессивные изменения по сравнению с ГОСТ 7.1-78 и ГОСТ 7.12–77, регламентировавшими различные приемы сокращений отдельных слов и словосочетаний, а также ГОСТ 7.16–79 (нотные издания), ГОСТ 7.18–81 (картографические издания), ГОСТ 7. 34–81 (изоиздания) и ГОСТ 7.40–82. Современная теория и практика каталогизации требовала расширения объекта библиографического описания, пересмотра понятия библиографической записи, изменения обязательных и факультативных элементов данных и уточнения условных разделительных знаков. Кроме этого, в связи с дальнейшей формализацией библиографической записи были введены понятия одноуровневого и многоуровневого описания, предписанной пунктуации, идентифицирующего документа; был добавлен новый критерий описания – область специфических сведений. Существенным являлось и то, что включение в пристатейный или прикнижный список библиографических описаний, цитируемых или упоминаемых в тексте других документов, следовало связывать отсылками с конкретным фрагментом текста, проставляя после упоминания о нем, в квадратных скобках или круглых скобках, номер, под которым это произведение печати значится в библиографическом списке. Если вы с трудом продрались через все, что написано в этом абзаце, но так ничего и не поняли, примите поздравления: во-первых, вы нормальный человек, а во-вторых, смогли хотя бы в самой легкой форме ощутить те утомление, раздражение и отвращение, которые чувствовал Андрей.

Короче говоря, Андрею следовало как можно быстрее переоформить все постраничные сноски и описания книг в списке литературы в тексте своей диссертации. Если учесть, что на каждой странице диссертации, составившей двести сорок семь страниц, имелось от одной до семи сносок, а конечный перечень источников содержал триста двадцать девять наименований, момент получения кандидатской степени откладывался надолго.

Андрей внимательно изучил ГОСТ, благодаря которому осуществлялся новый шаг к сближению отечественной библиографии с англо-американскими стандартами. Так, например, составлять аналитические записи по материалам конференций, симпозиумов и съездов нужно было согласно следующему образцу:

Роосма М. Я. Образование нитрозодиметиламина при квашении огурцов / Роосма М. Я., Херне В. А., Уйоу Я. А.// Сб. тез. докл. V Респ. съезда эпидемиологов, микробиологов, инфекционистов и гигиенистов ЭССР. – Таллин, 1982. – С. 25–26.

Квадратные скобки, которые надлежало активно использовать, имелись только в латинской раскладке клавиатуры, точки и запятые в ней и в русской клавиатурах не совпадали, а Андрей ссылался как на наши, так и на иностранные источники и книги. В результате раскладку, как мозги, уже почти привыкшие к слепой русской печати, приходилось все время переключать. Чем чаще Андрей это делал, тем чаще путал клавиши, ставил запятую и косую линию вместо точки. От этого он нервничал и жалел, что стал ученым. В результате опечаток становилось все больше. Воспроизведение правильной последовательности сокращений, символов и знаков препинания было необходимым условием для допуска к защите, рецензент или въедливый чиновник мог придраться к ошибкам в сносках. Без соблюдения правил ГОСТа работа ровным счетом ничего не стоила. Аспирант правил сноски до половины четвертого утра. Около двух часов Андрей, чья голова, казалось, вот-вот лопнет, снова выпил кофе с анальгином и сказал себе: «Неужто ленинградцам в сорок первом было легче? Они продержались почти три года. Значит, и я продержусь!» Он умыл лицо холодной водой и дрожащими руками продолжал печатать, исправлять и снова мазать мимо клавиши.

– Зря ты парился, – сказал Андрею на следующее утро Ваня. – Ну, по крайней мере, с архивными источниками. Проверить-то не смогут!

– Как не смогут?

– Ты не в курсе?

– Нет. А что, собственно, случилось?

Ваня усмехнулся. Как интеллигентный человек, отказавшись пить из горла, налил немного пива в одноразовый стаканчик и сказал значительно, без спешки:

– Да сгорел архив-то. Вот чего.

– Сгорел? Наш? Областной? – всполошился собеседник, живший эти дни в эпохе Петра Первого, поэтому не знавший, что творится в городе. – Нет, скажи, что, правда? Весь архив?

– Не весь. Только хранилище. Как раз то самое, в котором хранятся документы восемнадцатого века. Не завидую Полинке Рысаковой. Хе-хе… С темой ей придется распрощаться.

Андрей прожевал сухарик и задумался. Выходит, он является последним, кто работал с документами из этого хранилища. Ну, прямо как Татищев, процитировавший однажды летопись, впоследствии погибшую, и сам ставший источником! Ему теперь и верят, и не верят: как узнаешь, может, он ее придумал?

Неожиданно он вспомнил письмо, над которым работала та девушка. Письмо, где некий Прошка сообщал царевне Софье, что Петра подменили. Тоже, стало быть, сгорело? И никто так и не понял, подлинник это или нет. Про себя Андрей, конечно, был уверен, что фальсификация. Но как теперь докажешь?..

Друг как будто услышал его мысли:

– Ходят слухи, будто там нашли очень странный источник.

– Знаю! Якобы государь ненастоящий. Староверы, видно, баловались.

– А, ты тоже слышал? Как же, интересно, если ты целый день из дому не выходишь? Вчера на факультете ни о чем другом не говорили. Все только и обсуждают, что это удивительное письмо! К кому ни подойти, все говорят про Прошку с Софьей! Ты, как, веришь?

– Нет, конечно. Говорю же – шутки староверов.

– А мне как-то…

– Ой, Иван, вот только ты не говори мне, что считаешь эту липу достоверной!

– Те, кто видел письмо, говорят, что очень… хм… натурально все смотрелось.

– Мало ли там чего говорят! Я это письмо тоже видел. Мне ты веришь?

– Все равно теперь уже никто и никогда правды не узнает.

– Иван! Скажи: ты что, не веришь мне? Я, что, в таких вещах, по-твоему, не разбираюсь?

– Конечно, разбираешься, но ведь и остальные не дураки!

– Черт побери! Я не знаю, дураки или не дураки, но эта писулька не может быть настоящей, ты понимаешь, ну просто не может!!! Я это чувствую!

– Интуиция пока что не внесена в список источниковедческих методов. А вот что касается описываемых в тексте реалий, почерка, бумаги и остального…

– Ну это же чу-у-ушь!!! – застонал Филиппенко.

– Для того, чтобы делать подобные заключения, у вас, уважаемый коллега, все-таки недостаточно оснований!

Андрей заскрипел зубами. Вероятно, аспиранты бы поссорились, не будь Иван столь умным, чтоб тотчас же сменить тему разговора.

– А в курсе ли ты, Андрей, относительно того, что сказало следствие о поджоге?

– Это был поджог?

– А как ты думал? Все подозревают, что подожгли как раз из-за того письма… – Делая уступку товарищу, Иван добавил: – Ну, поддельного. Его хотели уничтожить.

– Да кому оно нужно!?

– Нужно кому-то. ФСБ интересуется. – Иван налил второй стаканчик, пока его друг осмысливал такой нежданный поворот этой истории. – Говорят, они взялись за это дело. Значит, о письме узнали наверху. И, видимо, подделкой не считают.

– Бред какой-то!

– Нет, бред сейчас начнется! Обнаружилось, что в день поджога в архив пришел тип с поддельным отношением. Он изучал письмо. Некий Дроздов. С такой, знаешь, огромной бородищей – составили его фоторобот. И ты знаешь, друг мой, кого он напомнил фээсбэшникам?

– Кого?

– Да однофамильца твоего!

– Филиппенко? – Рот у Андрея открылся сам собой.

– Да, его, голубчика!

Злорадно усмехнувшись, Ваня, видимо, представил, как этот фальсификатор и гнусный клеветник в конце концов получит по заслугам.

– Прикинь, он сейчас в розыске!

– Блин… Что ж это, выходит, Филиппенко сжег архив?! А на фига?

– Не знаю. Может, чтобы оправдать свое вранье? Вообще, какая разница? Главное, что ему наконец-то надают по одному месту!

Андрей порозовел и оживился:

– Да, за это надо выпить! Ну что, возьмем еще по пиву?