Текст книги "Серебряный змей в корнях сосны – 3"

Хизаши сел у очага и принялся раздувать пламя. Стало светлее, и Кента перестал щуриться.

– Тогда я не понимаю.

– Морикава отправил меня за тобой. На всякий случай, – ответил Хизаши, глядя в сторону. На его лице играли отблески огня, и Кента на миг увидел в нем те пугающие, но прекрасные черты, что открылись ему в пещере с горячими источниками.

– Я же еду не на задание.

– Ты знаешь Морикаву. Я и сам не горел желанием срываться с места из-за тебя, – проворчал Хизаши, наконец оборачиваясь. Вдали от Дзисин он снова ослабил контроль, как решил для себя Кента, и змеиный желтый глаз просвечивал сквозь падавшую на него челку. Никто до сих пор так и не заметил подвоха, так что Кента просто смирился, что это он такой особенный.

– На что ты уставился?

– Я… ни на что, – виновато улыбнулся он и пригладил взъерошенные волосы. – Вернемся, обязательно поблагодарю сэнсэя за заботу.

– Э, не стоит. Он наверняка уже об этом позабудет.

Кента не мог доказать, но с какого-то момента, он и не понял какого, стал понимать Мацумото гораздо лучше, пусть и не до конца, и видел, когда он лгал. А лгал он часто и виртуозно, ведь иного и не ждешь от ёкая, который уже год водит за нос величайшую школу оммёдо, дурачит простых людей и ничуть не меньше – своих товарищей. Улыбка Кенты померкла, когда он снова подумал об этом.

– Я рад, что ты будешь со мной, – признался он.

– Расскажешь?

Хизаши сел напротив, и теперь они смотрели друг на друга сквозь дым и вспыхивающие рыжие языки над очагом. Кента вздохнул и опустил взгляд на ножны Имы.

– Отец вернулся домой, – сказал он тихо. – Я не видел его с детства, мама сказала, он ушел сделать одно важное дело, но годы сменялись годами, и я так и не понял, что настолько важное заставило его бросить нас с мамой одних. Должно быть, это что-то сравнимое со спасением мира. – Он усмехнулся. – Но мы просто скромная семья из лесной деревни, кого и от чего мы можем спасти?

– Но ты же спасаешь, – возразил Хизаши, щурясь от жара, который так любил.

– Юрико-химэ мертва, бабушка Сачико прыгнула со скалы, Тору из Янаги больше нет, целая деревня чужих, но все-таки людей, лишилась жизней в один миг, потому что я решил, будто творю благое дело. Скажи мне, Хизаши-кун, кого я спас?

Мацумото молчал, и Кента с самого начала знал, что ему будет нечего ответить, оттого горько усмехнулся.

– Даже этот дом. Я обещал отблагодарить его хозяев за доброту, но смог только прибраться после их смерти.

– Думаешь, один такой? – вдруг зло бросил Хизаши. – Один несешь груз вины? Возомнил себя центром мира, от которого все зависит?

– Нет, я…

– Люди… Люди постоянно, сплошь и рядом, делают неправильный выбор, и что? Почему тогда ты все еще хватаешься за ножны?

Он отчитывал Кенту не впервые, но именно сейчас показалось, что он не просто говорит о Кенте, а понимает его, чувствует так, будто был в его шкуре. Дым, тянущийся в дыру над очагом, мешал поймать взгляд Хизаши, все смазывалось, теряло четкость – и реальность.

– Потому что я не могу сдаться, – ответил он первое, что пришло на ум.

– Тогда просто перестань уже ныть.

И Кента расхохотался. Смеялся так громко и долго, что заболел живот, а на глазах выступили слезы. В основном над собой, своей очевидной глупостью, но и немного над тем, каким ворчливым, стариковским тоном заговорил Хизаши.

– Хорошо, – наконец затихнув, сказал он и смахнул слезы. – Больше не буду.

– Безумный какой-то, – буркнул Мацумото. – Угораздило же с таким связаться.

После этого разговор смолк сам собой. Хизаши не стал больше ничего спрашивать, а Кента слишком устал, чтобы бодрствовать и дальше. Появление Мацумото успокоило, и засыпал он уже с теплом на сердце, слушая возню с другой стороны ирори.

Наутро продолжили путь. Оказалось, что Хизаши не воспользовался конюшней Дзисин, а добрался сюда частично пешком, частично – на телеге путешествующего торговца. Лошади вообще недолюбливали его, скорее всего, чувствовали ёкая. Хэби, поправил себя Кента, теперь он знал наверняка. По пути больше молчали, потому что приходилось ютиться на одной лошади по кличке Чоу[27]27
  Чоу – в переводе с японского означает «бабочка».


[Закрыть], к счастью, она оправдывала свое имя, буквально паря над землей, и расстояние до деревни Цукикава[28]28
  Цукикава – в переводе с японского означает «лунная река».


[Закрыть] стремительно сокращалось. Кента радовался этому, и волнение уже не так тяготило, когда за спиной ощущалось живое тепло другого человека. Он возвращался домой.

Заночевали у добрых людей, хотя Кенте хватило бы и места в амбаре, но Мацумото не любил соглашаться на меньшее. Измотанные скачкой, они уснули мгновенно, а после обеда следующего дня Кента уже приметил знакомые места. Он замедлил шаг Чоу, оглядываясь вокруг.

– Далеко еще? – вздохнул Хизаши, цепляясь за его простое, без гербов, хаори.

– Обедать будем уже дома, – ответил Кента, и по телу прошла волна дрожи. Он подстегнул лошадь, и ветер ударил в лицо. Хизаши зашипел, кажется, умудрившись прикусить язык.

Учитывая, что письмо могло идти гораздо дольше, чем они скакали, вместе срок получался изрядный, и Кента гадал, как много мама уже успела рассказать отцу: о случившемся тогда, о происходящем с ним сейчас. Так захотелось вдруг сделать это самому, что от нетерпения Кента едва не выпрыгивал из седла. Похож ли он на отца? Может, они уже одного роста, а может, Кента даже выше. Детские воспоминания слишком размыты и приукрашены временем и фантазией. Но скоро он все узнает, увидит своими глазами.

Показались столбы, отмечающие вход в деревню Цукикава, и Кента натянул поводья.

– Выглядит лучше, чем я ожидал, – отметил Хизаши. Кента помог ему спрыгнуть с лошади и повел Чоу вперед.

– По-твоему, мы живем в землянках?

Хизаши хмыкнул в ответ, но Кента и не подумал оскорбиться. Все равно его спутник, тоже сменивший красное кимоно Дзисин на синее попроще, но не изменивший своему любимому хаори, смотрелся здесь как принц среди нищих. Кента улыбнулся, представив, как будет знакомить его с мамой, ей он точно понравится.

И с отцом. Он познакомит товарища со своим отцом – до сих пор не верилось.

Когда они проходили через центр деревни, люди выглядывали из домов, но то ли не узнавали, то ли с подозрением относились к красиво одетому чужаку рядом с Кентой. Никто не вышел поприветствовать его, но все отошло на второй план, когда показался отдельно стоящий добротный дом с террасой, что в летнюю жару приятно пахла деревом. И они с Хизаши еще даже толком не приблизились, как выбежала хозяйка – невысокая хрупкая женщина с рано начавшими седеть волосами. Она застыла, прижав руки к груди, и Кента поспешил ей навстречу, а поравнявшись, наверное, впервые в жизни заметил, насколько был крупнее и выше нее.

– Я дома, – сказал он и раскинул руки.

«Я дома» – слова, от которых теплеет на сердце, и все же, заключив мать в объятия, Кента ощутил волнение, никак не связанное ни с долгой разлукой, ни со слезами, промочившими кимоно на груди. Кента взял мать за плечи и, отстранив, спросил:

– А где… где отец?

Она смотрела на него снизу вверх блестящими влажными глазами, и волнение превращалось в уверенность, а уверенность – в страх.

– Я опоздал?

Ладони соскользнули с родных плеч, и Кента посмотрел на дом. За год обучения он уже мог определить, есть ли в нем кто-то живой, но… никого не было.

– Прошу прощения, – вклинился голос Мацумото, – но мы проделали долгий путь.

– Да, конечно, это вы простите меня, – отвлеклась мама. – Я совсем отвыкла принимать гостей. Вы…

– Это мой соученик, – представил Кента немного отстраненно. – Мацумото Хизаши.

– Ах, Хизаши-кун, – голос ее потеплел. – Ты друг моего сына, верно? Проходите же в дом, я вас накормлю.

Кента видел, что она просто оттягивала неизбежное, откладывала их разговор об отце, но и сам не находил в себе решимости немедленно к нему приступить. Он позволил матери усадить их обоих за стол. Хизаши с любопытством оглядывался, со словами благодарности принял угощение и не стремился заполнить паузы, лишь вежливо отвечая на рассеянные вопросы.

– Где отец?

Кента не притронулся к еде, понял, что не сможет проглотить ни кусочка. Если уж минувший год его чему и научил, так это не дать сомнениям увлечь тебя в пучину, как уже бывало с ним не раз. Он прямо встретил взгляд матери и не позволил себе дрогнуть.

– Кента…

– Мама, где отец? – повторил он. – Не бойся говорить при Хизаши, он не только мой соученик, но и мой друг.

Взгляд Мацумото стал более заинтересованным и ощущался тяжестью, упавшей на плечи.

– Ах, Кента, – снова всхлипнула матушка и прижала ладонь к лицу, отчего ее голос прозвучал глухо и незнакомо. – Я не знаю. Я не знаю…

– В вашем доме пахнет кровью, – сказал вдруг Хизаши, перестав невозмутимо жевать. Кента не заметил ничего, даже когда честно попытался. Но куда ему до ёкая, который наверняка во много раз старше него и сильнее.

– Что это значит? – спросил он у матери, и та молча проследовала за фусума[29]29
  Фусума – скользящая перегородка в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы для деления комнаты на части.


[Закрыть], отделяющей внутренние комнаты от кухни. Там были их с мамой спальни, а еще – отгороженное помещение, куда в детстве Кенте не разрешалось заходить и где, как он смутно помнил, много времени проводил отец. С тех пор оно так и оставалось закрытым, лишь мать изредка прибиралась там, но продолжала строго выполнять наказ мужа никого туда не впускать. И вот спустя почти тринадцать лет Кента стоял на пороге, немного разочарованный. Разложенный футон, камидана[30]30
  Камидана – миниатюрный домашний алтарь, предназначенный для хранения синтоистского ками.


[Закрыть] в нише, в ней центральное место занимает деревянная фигурка медведя в окружении бумажных талисманов и других ритуальных предметов и подношений, небольшой стол, заваленный бумагами. Обычная спальня.

Матушка застыла возле стола, опустившись на колени. Ее тонкая рука скользнула под бумажные завалы и извлекла записку с побуревшими от крови краями.

– Я нашла это после того, как среди ночи почувствовала страх, – сказала она. – Твоего отца рядом не было, и я пришла сюда. Здесь… Здесь на полу была кровь и… Это послание. Оно для тебя.

Она двумя руками протянула Кенте записку, и пока он на мгновение застыл, ее перехватил Мацумото. Две пары глаз оторопело проследили за ним, однако Хизаши было не смутить, уж Кента знал. Он изучил содержание послания и вернул адресату.

– Получается, господин Куматани пропал из этой комнаты, успев оставить записку, заляпанную предположительно его кровью? – подвел итог Мацумото. – Как давно это случилось и почему я не вижу следов?

– Я выкинула испорченные татами, – призналась мама. – Прошло два дня с той ночи. Я бы не успела отправить в Дзисин письмо.

– Этой крови мало, чтобы определить, чья она, – меж тем продолжил рассуждать Хизаши, и его спокойный голос действовал отрезвляюще. Кента расслабил напряженные пальцы, едва не смявшие клочок ни в чем не повинной бумаги. – Вы поспешили, госпожа.

– Это моя вина, – смиренно опустила голову она.

Кента бросил взгляд на записку, состоящую всего из одного слова. Он шумно выдохнул через нос и ощутил холодное прикосновение к плечу – Хизаши снова мерз, несмотря на хорошую погоду.

– Я должен догнать отца, он оставил подсказку, – сказал Кента твердо. – Простите, мама, Хизаши-кун.

– Не спеши так, – осадил Хизаши. – Ты год не был дома, ни к чему гнать измученную лошадь. Два дня уже прошли, еще половина едва ли что-то изменит. Главное, есть направление.

Мама молчала, но Кента чувствовал на себе ее умоляющий взгляд. В конце концов, он и сам не понял, чему подчинился – ему или голосу разума, звучащему из уст друга.

– Хорошо. Подождем до утра.

Решение далось непросто, но приняв его, Кента понял, что поступил правильно. Солнце уже начало обратный путь по небосводу, а они слишком устали с дороги, чтобы бросаться в новое путешествие. Кента бережно разгладил записку – единственное доказательство того, что отец действительно был тут – и убрал за ворот кимоно, ближе к сердцу. Хизаши вернулся за стол, а мама, поднявшись с колен, нерешительно протянула руки, желая обнять своего ребенка. Она ведь тоже, подумалось вдруг Кенте, переживала. Всю жизнь посвятив ему одному, она тосковала по мужу гораздо больше Кенты, ведь хорошо его помнила. Стыд ожёг щеки, и Кента прижал маму, ставшую по сравнению с нынешним ним такой хрупкой и слабой, к груди.

Они молча стояли, понимая друг друга без слов.

Наконец она отстранилась и пальцем поддела четки на его шее.

– Ты сдержал обещание. Ты самый лучший сын, какого мы только могли себе пожелать.

Она уже ушла, а Кента все перекатывал в голове то, что произошло. Тоска по Сасаки, письмо с радостной новостью из дома, бешеная скачка, страх и трепетное предвкушение встречи, разочарование и злость на себя, облегчение от появления Хизаши – все это вмиг исчезло, будто зачеркнутое размашистым росчерком кисти. А сверху – недоумение и отчаяние. Кента разбирал свои эмоции по одной, словно сдирал с кожи подсохшие струпья, стремясь обнажить рану. Но даже первая боль уже прошла, сменившись опустошением.

Хизаши прав, не стоит пороть горячку.

Он вернулся к столу, где Мацумото нахваливал стряпню хозяйки, и сел рядом.

В закатных лучах, золотящих верхушки деревьев близко подступающего леса, святилище Лунного медведя нравилось Кенте больше всего. Солнце будто заглядывало внутрь, ветер поигрывал бумажными лентами сидэ, а сама симэнава словно сияла. Святилище впитывало тепло угасающего дня и казалось по-настоящему живым, дышащим и очень-очень добрым.

Кента пришел сюда, едва проснулся после непродолжительного отдыха. Это было важно для него, и если, отпуская в школу, мать молилась за него, то теперь сам Кента молился за отца. Их семья искренне верила, что ками благоволит им, и Кента отчаянно пытался не только дозваться до покровителя, но и почувствовать его присутствие так, как могут не простые люди, но оммёдзи. На мгновение ему даже показалось, что получилось, но сразу после этого за спиной послышались легкие шаги.

– Странный у вас ками-хранитель, – хмыкнул Хизаши, поигрывая сложенным веером. – Даже интересно, чем он заслужил это звание.

– Лунный медведь издавна оберегает нашу деревню, – ответил Кента. – Отец и мать вымолили у него мою жизнь, когда мне едва минуло полгода. Тогда я чуть не умер.

– Это они так тебе сказали?

– К чему ты клонишь? – недовольно поморщился Кента. Ему никогда не нравилось то, как пренебрежительно Мацумото относился к богам и ками. – Как я могу сомневаться в словах родителей?

– Я не прошу тебя в них сомневаться, просто не думаешь, что не хватает деталей?

– Я родился слабым, – пояснил Кента. – Такое случается сплошь и рядом.

Хизаши пожал плечами и повернулся к святилищу. Ветер качнул натянутую над входом симэнаву, наполняя воздух шорохом бумажных подвесок. Глаза Мацумото загадочно блестели из-под тени длинной челки, будто он не просто изучал скромную деревянную постройку, а видел нечто большее – возможно даже, ее незримого обитателя. Кента затаил дыхание, но тут Хизаши наконец моргнул и с рассеянной улыбкой отвернулся.

– Может быть, может быть, – протянул он загадочно. – Ты очень интересный человек, Куматани Кента. Хранил от друзей столько секретов.

Кенте было, что на это ответить, но момент еще не наступил, и он промолчал.

– Ведь я тебе друг, так?

Вопрос прозвучал легкомысленно и насмешливо, и все же за ним Кента улавливал скрытое напряжение. Ответ был важен. Иначе невозможно, когда дело касается чувств.

– Так, – подтвердил он – От своих слов не откажусь. Да я и прежде считал тебя другом и не скрывал этого.

Договаривал он уже в спину Мацумото – тот неторопливо пошел по тропе обратно к деревне, и Кента вздохнул. Он устал. Устал до такой степени, что не хотел гадать даже над тем, чего Хизаши добивается, ведь все, что он говорил или делал, было неспроста, начиная с выбора камня на перекрестке дорог год назад и заканчивая ложью про распоряжение учителя Морикавы.

Кента прижал ладонь к груди, ощущая, кроме биения своего сердца, еще одну слабую пульсацию. Она появилась после того, как в месяце кисараги он от отчаяния активировал талисман для ловли ёкаев против бакэмоно проклятого места, но он не помог, бесполезно растратив свою силу. Однако же так вышло, что Мацумото тогда был слишком близко. Пока догорал талисман, Кента на несколько мгновений почувствовал Хизаши так ярко, так ясно, будто они были вдвоем в абсолютной пустоте, и если еще немного постараться, можно даже услышать мысли друг друга. Это невероятное ощущение исчезло так же внезапно, как появилось, и Кента долгое время гадал, испытывал ли Хизаши тогда нечто похожее? И случалось ли такое с другими учениками?

Конечно же, нет. Потому что сам Хизаши был особенным, но у него не спросишь напрямую, не раскрыв своего знания. Кенте считал, для этого слишком рано, подходящее время не настало, и оно у них еще будет.

Кента поспешил вперед и нагнал Хизаши, как раз когда он остановился, преградив путь нескольким деревенским. Кента узнал их сразу, они ничуть не изменились за год. Встав рядом с Хизаши, он поклонился бывшим соседям.

– Здравствуйте!

Женщины растерянно переглянулись, а Рэн, женившийся незадолго до отъезда Кенты, так выпучил глаза, что, наверное, стало больно. Кента не понимал, почему они все на него так смотрят. Он инстинктивно встал поближе к Хизаши и продолжил:

– Давно не виделись. Спасибо, что помогали моей матери все эти месяцы.

Он собрался снова поклониться, как тут Рэн поменялся в лице.

– Это, что ль… Кента-кун?

Они его не узнали. Кента не ожидал, что за такой короткий промежуток времени умудрился стать для тех, с кем рядом рос, чужаком. Сестры Мики и Нана, только входящие в пору замужества и запомнившиеся ему смешливыми девчушками, схватились за руки и бросились прочь так, будто за ними они гнались. Бабушка Сумико проводила их сердитым взглядом и согнула перед Кентой и без того сгорбленную спину.

– Не серчайте на них, господа, глупые девки растут. Я их дома сама накажу.

Кента окончательно перестал что-либо понимать.

– Бабушка, да это же я. Какие еще господа?

На помощь ему пришел Хизаши.

– Мы оммёдзи из школы Дзисин, – сказал он важно, – наверняка даже вы слышали про нее.

Он умел придать себе такой неприступный и горделивый вид, что и знакомым с ним людям становилось страшно, что говорить про простой деревенский люд. Кента замахал руками, пытаясь сгладить слова друга.

– Мы только ученики.

Хизаши скосил на него гневный взгляд, и Кента еле заметно качнул головой, мол, нельзя же так. Он повернулся и увидел, что все склонились перед ним.

Они – перед ним.

И словно наяву предстали картинки из кошмаров, мучивших его прежде: страшные тени, указывающие на него пальцами. «Ты виноват». Он сглотнул, не зная, как поступить дальше, и Хизаши снова оказался быстрее.

– Кто видел Куматани Сугуру?

Что он задумал? Кента проследил за изменившимися лицами деревенских и сильно удивился.

– Не видела, – первой ответила старая Сумико. – Но слышала от Ханы.

– И я не видел, – рискнул заговорить Рэн. – Но жена болтала, что в доме мико случилось что-то.

Все говорили примерно одно и то же: слышали, будто бы к мико, живущей на окраине, вернулся муж, но никто не видел его лично и не заходил поздороваться. Даже Хана – самая близкая матери женщина в Цукикаве.

Уже и люди остались за спиной, а Кента все размышлял, как же так вышло, что отец никому не показался? Неужели прятался от кого-то?

– Подозрительно все это, – подытожил Хизаши, накручивая на палец кончик хвоста. – А был ли Сугуру вообще дома?

– О чем ты? – удивился Кента. – Мама же его видела, говорила с ним, ночевала с ним рядом.

– Может, это был призрак?

– А кровь? А беспорядок в его личной комнате? А записка? – принялся перечислять Кента. – Да и вообще! Не говори так, будто отец мертв.

– Татами заменили, и крови мы не видели. Бардак… В комнате давно не жили, может, он был там всегда. А записку мог написать кто угодно.

Кента схватил его за локоть и остановил.

– Не смей.

Хизаши повернулся, с удивлением и брезгливостью рассматривая пальцы на своем локте.

– Не смей говорить так, будто отца нет, а мама – обманщица!

Хизаши освободил руку и поправил смятую ткань.

– А ты прекрати вести себя так.

– Как?

– Не понимаешь? Ты ученик величайшей школы оммёдо и экзорцизма, но едва приблизился к родным краям, как стал мальчишкой, у которого ни гордости, ни здравого смысла.

– Это неправда! – Кента сжал кулаки.

– Эти люди смотрели на тебя со страхом и уважением, а ты что? «Это всего лишь я, Кента», – передразнил Хизаши. – Они теперь тебе не ровня.

– При чем здесь ровня, не ровня? – разозлился Кента. Слова Хизаши, ему не нравились. – По-твоему, если я ушел из деревни, а они остались, я теперь выше них? По-твоему, все, что важно, это статус? Не ожидал от тебя такого!

– Ты сам тянешь себя вниз, – разочарованно вздохнул Хизаши. – Но вижу, ты не готов этого заметить.

Он отвернулся и пошел дальше один. Кента кое-как расслабил пальцы, в ужасе от того, что был готов ударить друга, если бы тот продолжил настаивать на своем. От Кенты ускользал смысл его речей, гнев заслонял мысли, и само то, что Кента разозлился, пугало. Хизаши не может быть прав, иначе та уверенность, которую Кента обрел вдали от дома, слетит с него как проржавевший насквозь доспех.

Он вернулся затемно, мама и Хизаши пили чай на террасе, наслаждаясь медленно увядающим теплом. Мацумото сидел на том месте, на котором, по воспоминаниям Кенты, сидел когда-то отец, от его чашки поднимался пар, и Хизаши не спешил пить, грея пальцы о ее теплые бока.

– Кента! – мама махнула рукой, подзывая его. – Подойди-ка, сынок. Попей с нами чаю.

Было стыдно перед Хизаши, хотя он и сам хорош. Приблизившись, Кента опустился рядом с Мацумото, а тот ни словом, ни жестом не показал, что затаил обиду. Хотя и особого дружелюбия тоже не проявил. Впрочем, подумал Кента, когда это Хизаши проявлял к кому-то особое дружелюбие?

– Мама, отец сильно изменился? – спросил он, и руки, протягивающие ему чашку, задрожали. – Ты помнишь его прежним. Скажи, тебе не показалось, что он… что он какой-то не такой?

– Тринадцать лет прошло, – вздохнула она, отвернувшись. – Люди меняются и за меньший срок. Даже ты, Кента. Ты тоже изменился, хотя успела миновать всего одна зима в разлуке.

– И все же…

– Сугуру… Твой отец не был дома слишком долго, он отвык от него, от меня. Я не знаю, какого ответа ты ждешь. Изменился ли он? Да.

– Ты не думала, что это, – Кента сглотнул, – не отец?

Вопрос рухнул между ними, заставив всех вздрогнуть. Мама опустила голову и едва слышно прошелестела:

– Что за глупости? Как я могу не узнать своего мужа?

И правда. Кента жалел, что решился на такие расспросы, терзая мать еще больше, но и поступить иначе не мог – недавние слова Хизаши засели в нем ядовитыми иглами.

Приятный вечер на свежем воздухе был безнадежно испорчен. Мама ушла спать пораньше, чтобы до рассвета наведаться в святилище и вознести молитву ками, а после успеть проводить сына в дорогу. Мацумото ушел молча, и сегодня не стоило и пытаться пойти на контакт. Нет, не таких чувств он ожидал от возвращения домой. Он просидел на террасе до тех пор, пока над крышей не завис тонкий месяц и воздух совсем не остыл.

Он не успел спросить, что стало с семьей Айко. А еще не понимал, почему люди так отнеслись к нему сегодня, будто он для них теперь чужак, пусть и вызывающий уважение. Или есть более подходящее слово – благоговение. Правда ли дело в том, что у него теперь иной статус, выше, чем у тех, с кем рядом он вырос? Эта мысль вызывала печаль.

В итоге он поспал всего несколько часов перед рассветом и, проснувшись, застал Хизаши с гребнем в руке.

– Хочу есть, – заявил он. – Твоя мать рано ушла и не оставила ничего.

– А… – Кента с трудом сел и пригладил вихры. – Сейчас я что-нибудь приготовлю, подожди.

Хизаши молча провел гребнем по волосам и стянул их в высокий хвост алым шнурком. Не в его привычках – вставать так рано без напоминаний, и все же он был бодр, в отличие от Кенты. Тот убрал футон и отправился готовить завтрак. Солнце еще не взошло, но сумрак медленно рассеивался. Кента развел огонь в очаге и подвесил над ним котелок с водой, кипятиться. Он так давно не оставался дома один, что будто бы заново учил, где что лежит. Вот оконная рама вспыхнула мягким желто-розовым светом, утро проникало в дом, наполняя его теплом и уютом. Хизаши устроился за столом, скрестив ноги, и наблюдал за каждым действием Кенты немигающим взглядом.

– Значит, Сотомичи.

Он первым нарушил затянувшееся между ними молчание, и Кента спрятал улыбку в паре над очагом.

– Да. Но что это значит?

– Имя? Название рода? – предположил Хизаши. – Все, что угодно.

– Место? – Кента задумчиво почесал щеку.

– В Ямато сотни крупных поселений и тысячи мелких. И еще больше тех, о которых вообще никто не знает. Подсказка так себе.

Сотомичи – единственное слово, написанное на окровавленном листке бумаги, и Кенте, понятия не имевшем о том, какой он, его отец, оно ничего не говорило. Матери тоже.

– Сотомичи… – повторил Кента тихо, помешивая суп. – Может, это человек, которому отец доверяет?

– Или человек, которого стоит опасаться.

– И то верно.

Хизаши первым повернулся к выходу, а после и Кента отложил варево, почувствовав, что к дому кто-то приближается. Он вышел на улицу и застыл перед толпой деревенских – их соседей, – но глядя на них сейчас, видел не знакомые лица, а черные силуэты, будто в том самом кошмаре.

– Зачем ты вернулся? – спросил Сатоши, угрюмый мужчина, недавно похоронивший жену. – Мстить будешь?

За спиной неслышно возник Мацумото, но на свет не вышел. Кента едва поборол желание шагнуть назад, спрятаться за ним.

– О чем вы говорите? Какая еще месть? – Кента смотрел в их лица, но они будто размывались перед глазами.

– А то как же иначе? – проворчала его невестка. – Нарочно же ушел к колдунам, чтобы вернуться с силой. Это и дураку ясно.

Со стороны деревни приближалась другая группа людей под предводительством Ханы.

– Да что же вы творите? – воскликнула она еще издалека. – Мало вам было прогнать мальчика? Теперь-то вам чего от него надо? Айко нет, и это не он ее убил, а мы с вами.

Деревенские поделились на две неравные части – обвинителей и защитников. Было настолько тяжело снова оказаться под этими колючими взглядами, слушать обидные слова, что голова пошла кругом. Разве он чем-то дал понять, что ушел в злобе? И как же матушке жилось тут все это время? В письмах она ни разу не намекнула на что-то подобное.

– Пришли, пока Каору нет? – продолжала наступать Хана, и за ее спиной Кента с удивлением обнаружил бабушку Сумико, Рэна и тех, кого повстречал днем недалеко от святилища. – Трусы!

– Так мы ж… – растерялся Сатоши. – Мы ж просто спросить пришли, чего раскудахталась?

Кента прокашлялся в кулак и громко произнес:

– Я никому не собирался мстить. Мне не за что держать на вас зла, а вы меня простите, пожалуйста. Простите за то, что позволил вам убить Айко-тян. Но я не жалею, – тут он втянул носом воздух, собирая всю свою решимость, – что спас деревню.

Он впервые прямо заявлял об этом. В памяти и в душе отложилось только плохое: истекающее кровью худенькое тело, забитое камнями, искаженные гневом лица деревенских, каждый из которых тоже пострадал в те дни. Помнил крики и плач родителей Айко, проклятия, что неслись в его адрес – в адрес того, кто первым указал на их дочь. Он не желал ей зла, просто… не подумал.

Просто поторопился.

Толпа расступилась, и к Кенте гордо прошествовала мико святилища Лунного медведя, Каору из рода Куматани. Сейчас она не выглядела слабой женщиной, дважды потерявшей мужа, сила и гордость окутывали ее фигуру, когда она встала рядом с сыном:

– Я все слышала. Кента был тем, кто спас всех, и не он направлял ваши руки, когда вы расправились с Айко. Но вы не виноваты тоже, ведь темная энергия завладела вашими сердцами. Семья Айко покинула деревню с миром. Пора и нам всем отпустить прошлое. Я помолюсь за вас.

Кента услышал за спиной шорох ткани – это Хизаши вернулся в дом. Пристыженные люди, пряча глаза, тоже начали расходиться, и как только ушел последний, Кента устало провел ладонью по лбу.

– За что они так? – спросил он тихо. Самый страшный его кошмар сбылся, но вместо ужаса он испытывал лишь опустошение и, как ни странно, облегчение.

– Им всего лишь стыдно, а стыд порой толкает на глупые поступки, – ответила мама. – Прости их.

Кента прислушался к себе и заметил еще одну удивительную вещь – он не обижался. Просто не понимал.

Солнце уже поднялось над вершинами деревьев, и пора было выдвигаться в путь. Чоу решили оставить, потому что Хизаши наотрез отказался снова ехать за спиной Кенты, а лишней лошади в деревне не нашлось. Да, Кенте не привыкать, он уже проходил этот путь пешком, пройдет и еще раз. Только теперь их цель – управление Дзисин, которое должно находиться меньше чем в двух днях пути отсюда. Там они поспрашивают насчёт загадочной или загадочного Сотомичи и отправят весточку в школу, если придется задержаться. Кента готов был к последствиям, если ему велят вернуться, а он не подчинится, но Мацумото он об этом пока не говорил. Школа обрела для Кенты важность, как только перестала быть местом и стала людьми, но семья превыше всего, и без отца Кента ни домой, ни в Дзисин не вернется.

– Не очень-то у тебя дружелюбные соседи, – не выдержал Хизаши, едва они вышли за ворота деревни. – Кажется, ты им не нравишься.

Кента пожал плечами.

– У них есть право любить или не любить меня. Но нет права осуждать.

– Такой Куматани Кента гораздо лучше, – похвалил Хизаши. – Давно бы уже перестал взваливать на себя вину за все беды мира.

– Я должен поблагодарить тебя. – Кента остановился и повернулся к Хизаши. – Ты снова во всем был прав, и лишь я не желал замечать очевидного. Я очень хочу стать достойным человеком в твоих глазах, если позволишь и дальше быть рядом.

Мацумото медленно моргнул. Они стояли в тени деревьев, откуда ещё была видна Цукикава, но уже казалась лишь неровным темным силуэтом на фоне прозрачно голубого неба. В прикосновениях ветра угадывалась осенняя свежесть, но милостивая богиня Аматэрасу, жалея людей, продолжала дарить по-летнему яркие солнечные лучи.

Кента смотрел на Хизаши не в ожидании ответа – выражение лица друга, пусть и мимолетное, уже им стало.

– Тебе больше заняться нечем? – наконец проворчал Мацумото, кутаясь в хаори. – Почему ты постоянно несешь какую-то чушь?

Он пошел дальше по дороге, быстро вырвавшись вперёд, однако Кенте было ясно, что его ворчание ничего не стоит, и на самом деле за щетинистым обликом скрывается добрая душа. Она ведь есть у всех, даже у хэби.

Кента догнал его и немного помолчал, присматриваясь к окрестностям.

– Сдается мне, придется снова пройти через древнее кладбище, – сказал он и поежился. Воспоминания о ночи, проведённой там, всё еще вызывала озноб. Ладонь легла на рукоять меча, и от него вверх по руке распространилось успокаивающее тепло. Има поддерживала хозяина, как умела.