Текст книги "Мы все не из картона"

Мария Евсеева
Мы все не из картона

© Росмэн, 2022

© Мария Евсеева, 2022

1

Если и есть на свете зло, то это – Белая Скала.

Я вырываюсь из её холодных стен и чувствую неимоверное облегчение!

– Эй, Санта! – машу, заприметив старика издалека.

И пускаюсь со всех ног навстречу. Мне хочется поскорее запрыгнуть в наше каноэ и уплыть далеко-далеко, подальше от Белой Скалы. Но я спотыкаюсь о маленький, почти невидимый камешек, и рюкзак соскальзывает с моего плеча. Я подпрыгиваю, чтобы вернуть его обратно, но поскальзываюсь на черноземной жиже и плюхаюсь попой в грязь.

От моих неловких движений грязь смешно чавкает, и я, в бестолковых попытках подняться, хохочу, как сумасшедшая. Волосы лезут в лицо, и я отплевываюсь от них, потому что пальцы перепачканы. Десять вулканов извергли липкую густую лаву, которая еще не остыла.

Ловко просунув руку под широкую лямку, я подхватываю рюкзак, встаю и продолжаю свой путь, не сводя глаз с растопыренных пятерней. Я не хочу потревожить задремавшие вулканы. Лава ещё тёплая, хотя почти уже застыла.

– Это Огненное Кольцо! – сообщаю я Санте, как только оказываюсь у него во дворе. – Помнишь, ты рассказывал про вулканы, которые окружили океан?

И сую свои руки ему чуть ли не в бороду. Старик подслеповат, и может не разглядеть моё открытие на расстоянии.

– Похоже на то, – соглашается он и кивает мне за спину, – а Бауи извергся где-то позади.

Я вытягиваю шею, чтобы изловчиться и заглянуть себе через плечо, но ничего не выходит.

– А ты не врёшь? – прищуриваюсь я, потому что из его же рассказов помню, что подводный вулкан Бауи особенный.

Санта смеётся. И я смеюсь. Его смех, как тысяча встревоженных ворон – кхар-кхар-кхар-кхар! Из его раскрытого рта даже вылетает одна такая, серая и безобразная, и шмякается ему под ноги. От этого Санта закашливается, сгибается почти пополам, сплевывает в сторону ворону побольше и сразу серьёзнеет.

– У меня много дел, – бурчит он в бороду и отворачивается. – Уходи.

А мне ну совсем не хочется! Если бы сегодня мне надо было домой, то, конечно, я бы сразу ушла. А так…

– Я тебе помогу, – говорю я, изучая его старый пиджак с дырками на локтях. Изучая так, будто вижу впервые. И прихожу к мысли, что пиджак ещё ничего. – Хочешь, я поставлю тебе заплатки?

– Не хочу, – фыркает Санта, не обращая на меня никакого внимания, в то время как я уже ковыряю палкой кучку картофельных очисток посреди его двора.

– А зря, – говорю я, не прекращая своё увлекательное занятие, ведь в центре кучки я нахожу настоящее сокровище – красную кожурку от помидора. – Ты был бы очень красивым, Санта!

Старик наконец-то оборачивается и вперивает на меня свои мутно-синие глаза – я это макушкой чувствую!

– Скажешь тоже, – хмыкает и снова смеётся. Кхар-кхар-кхар-кхар!

И я теперь знаю наверняка, что Санта меня не прогонит.

Отшвырнув палку в сторону, я с восхищением смотрю на наше великолепное сооружение, как бы спрашивая разрешение запрыгнуть в него, и Санта кивает. Он идёт к маленькому кривому кранику, торчащему прямо из земли, и поворачивает заржавелый вентиль. От радости я даже взвизгиваю!

И вот, я уже плыву на каноэ…

Каноэ – это такая узкая-преузкая лодка с острым носом, который так и норовит влезть не в свои дела. Например, поцеловать вон тот огромный камень, осевший в воде на повороте. Или просто нырнуть поглубже. Но в моих руках весло. Оно тяжелое, и выглядит устрашающе. Поэтому каноэ его слушается. А весло слушается меня. Здесь я – главная! И если я захочу, то уплыву далеко-далеко – туда, где по зеленеющим полям гуляют лампаки.

У лампак смешные мохнатые мордочки и длинные шеи. Их хочется обнять или хотя бы просто потрогать. Мягонькие, тёпленькие, милые лампаки! Я представляю, как глажу их по шёрстке и мокрому носу, кормлю с руки морковкой и, кажется, улыбаюсь.

– Ну, все, хватит, – смеётся Санта. – Сейшелы затопит.

Тогда я впиваюсь пальцами в весло ещё крепче и начинаю усиленно грести назад. Брызги летят во все стороны.

– Хватит, хватит, хватит! – заходится в хриплом смехе старик и машет перед лицом желтовато-серой ладонью.

Я смотрю на него и понимаю, что забрызгала грязью его пиджак.

– Ой, – виновато опускаю голову и оставляю каноэ. – Давай, я возьму его с собой? Постираю под краном и в свободный час зашью твои дырки.

– Все нормально, Лисичка, – улыбается Санта, – это ж каноэ.

А когда Санта называет меня так, я чувствую, как во мне подпрыгивают разноцветные мячики.

Тогда я забираюсь на кучу трухлявых досок, сложенных друг на друга у стенки его жилища, удобно устраиваюсь на ней и не без интереса спрашиваю:

– Ну как ты?

Потому что вдруг вспоминаю, что Санта живёт один, и ему, должно быть, очень одиноко. Это у меня есть много всех: Пашка, Алёна, Наталья Сергеевна, Стася, Канюша, Мика, Сонечка. И мама, конечно. А он?

Я не сдерживаюсь и спрашиваю вот ещё что:

– Санта, а где твоя мама? Почему я её никогда не видела?

Старик странно морщится, но не смеётся и даже не фыркает. Он садится на табуретку, и его седая борода теперь достает до верхнего кармана пиджака, ма-алюсенького, как спичечный коробок. И я думаю: а что, если борода дорастёт до нижнего, большого кармана? Её можно будет туда положить?

– Ты лучше мне расскажи, где твоя мама, – ни с того, ни с сего произносит он. Тихо так, будто бы сам себе.

Но я почему-то вздрагиваю. И вскакиваю.

– Всё-мне-пора-я-и-так-уже-засиделась! – скороговоркой произношу я, машу ему и стремглав вылетаю из двора.

А потом вспоминаю про свой рюкзак.

Приходится тормозить прямо в грязи, изловчиться, чтобы не упасть, развернуться и ещё раз изловчиться, чтобы забрать рюкзак, не взглянув и краешком глаза на Санту.

Провернув всё это, я устремляюсь снова вперёд – мне давно пора быть в Центре! А оборачиваюсь я только тогда, когда двор Санты становится крошечным, как кусочек чёрного хлебушка, который припасен у меня в рюкзаке на всякий случай.

2

Стасе сегодня девять, но она совсем не радуется – возит по тарелке жидкое-прежидкое картофельное пюре и глядит перед собой. Я знаю, она это всё из-за брата. Она ждёт его звонка, а он почему-то не звонит.

Брат Стаси – военный. Он командует подводной лодкой, служит в секретных войсках, когда-то горел в танке и один раз сам, в одиночку, обезвредил целую банду террористов! Но это не у нас. Где-то там, в Москве.

Или где он у неё живёт?

Я толком не понимаю.

Вероятно, он просто колесит с места на место, как и положено всем военным разведчикам: сегодня здесь, завтра – в Москве, послезавтра – в Альпах, во вторник – в Париже, а к концу месяца – вообще где-нибудь… в Сык-втык… Стык… Да неважно где! Главное, что можно посмотреть весь мир. А мир наш такой прекрасный! Наверно, даже лучше, чем в телевизоре!

А ещё Стасиного брата зовут очень красиво – Арчебальд. Как ав-то-мат.

Стася говорит, что автомат у него есть. И пистолет есть. И ружьё. И граната. И пулемёт. И ещё что-то такое… А ещё она говорит, что если бы Арчебальд не был её старшим братом, она бы за него замуж вышла. Потому что с таким мужем не страшно. Не то, что с её папой, который всё время ходит с синяками и забинтованной рукой. То одной, то другой. То вообще не ходит, а лежит.

Если у Арчебальда есть автомат, пистолет, ружьё или хотя бы граната, то он не даст в обиду свою семью.

А даст Стаси пулемёт.

И они поженятся – два военных разведчика, Арчебальд и Стася. Чтобы наконец-то быть вместе навсегда, пока смерть не разлучит их. Если уж они, как брат и сестра, не могут быть вместе.

Я беру серый картон, которого в Центре завались и больше, и начинаю рисовать свадьбу Стаси, чтобы сделать ей чудесный подарок на день рождения. На моём рисунке обязательно будет длинный-предлинный стол со сладостями и трёхъярусным тортом, покрытым розовой глазурью, и много-много гостей, где каждый друг другу родственник.

Ведь так обычно бывает, когда женятся?

А ещё и потому, что после свадьбы Стася должна обзавестись большой и дружной семьей. И чем больше в ней будет человек, тем лучше. Мне так кажется.

Но сначала на отдельной картонке в уголке я рисую Стасю такой, какая она есть на самом деле: серые глаза, маленький нос, рот с обветренными губами, кривая чёлка, заостренный овал лица, шея, худенькие плечи. Я даже «одеваю» её в синюю футболку и спортивные штаны с полосками – в одежду, в которой она сейчас.

Такой мне Стася нравится больше, потому что она почти как настоящая.

И я её вырезаю.

Сегодня воскресенье, и Наталья Сергеевна сидит рядом с нами. Она смотрит в свою книгу и временами улыбается. Я верю, что делает она это неспроста, а потому что приготовила необычный сюрприз для Стаси.

Может, она прячет Арчебальда у нас в раздевалке, а потом под торжественную музыку распахнет дверцу Стасиного шкафчика, и разведчик выйдет оттуда с шариками и пирожными?

Было бы здорово!

И я снова берусь за карандаш для того, чтобы дорисовать Стасе улыбку.

Ко мне подсаживается Канюша. Он долго смотрит на свадебный стол, трёхъярусный торт и нарисованные конфеты в высокой вазочке, а потом вдруг разжимает ладошку и спрашивает:

– А если я Стасе этот леденец не подарю, как ты думаешь, она обидится?

Я раскрашиваю военную форму Арчебальда и поэтому не смотрю на Канюшу:

– Я бы не обиделась, – жму плечами.

– Ты не умеешь обижаться, – серьёзно отвечает Канюша. – Я это знаю, поэтому в твой день рождения дарить тебе ничего не собираюсь. А Стася… Стася больно дерётся. Вот, посмотри, – и сует мне под нос свой ободранный локоть.

– Ты же мужчина. Терпи.

– Я и терплю, – надувает щёки Канюша, и становится таким смешным.

Но я не смеюсь.

Я отрезаю от картона небольшой прямоугольник, размером с напечатанную фотографию, и протягиваю ему:

– На.

– Я не умею, – пыхтит ещё громче Канюша.

Но леденец в карман всё-таки прячет.

А потом, вздохнув, тянется за стаканчиком с карандашами.

Ура! Теперь у Стаси будет целых две именинные открытки!

А вечером мы поздравляем Стасю с днём рождения. Приходят все-все воспитатели.

Наталья Сергеевна больше остальных радуется, когда наконец-то появляется Алёна, и сразу же уходит, даже не съев ни одного кусочка пирога с чёрной смородиной, который Алёна принесла в Центр на огромном круглом подносе.

Наверно, Алёна немного опоздала к своей смене, потому что сама пекла его.

Стася тоже оживляется. Алёна для неё – хорошая примета, ведь Арчебальд приходит к своей сестре только в дежурство Алёны. Так было и в прошлый раз, и в позапрошлый, и поза-позапрошлый… Надеюсь, он не влюбился в нашу воспитательницу?

Интересно всё-таки, как он выглядит.

Когда Арчибальд приезжал к Стасе в сентябре, мне не удалось рассмотреть его – я держала Канюшу, чтобы он не успел наябедничать.

Из-за того, что военным нельзя называть точного места, где они сейчас находятся, Стася по большому секрету рассказала об этом только нам: Пашке, Сонечке, Мике и мне. А Канюше – нет. Потому что Канюша обязательно проговорится воспитателям, а те доложат, куда не надо, и Стасиному брату влетит.

Но Канюша всё подслушал, и по его глазам я вычислила страшное! Поэтому прикрыла ему рот своей ладонью, схватила за руку и держала так долго, сколько могла. А потом еще полчаса просила прощения и дула на его покрасневшую кожу чуть выше ладони.

Алёна достаёт чашки, которые она прячет в обувной коробке на стеллаже в маленькой комнатке, где спят воспитатели, и мы устраиваем пир.

Вообще-то кушать в игровой не положено, но Алёна умеет хранить секреты. Она даже сама их частенько придумывает, а потом берёт с нас честное слово, что мы – «могила». Как сейчас. А когда я представляю себе могилу, то говорить почему-то совсем не хочется.

Однажды я уже видела могилу, когда увязалась за мамой – она направлялась по какому-то важному вопросу к дяде Славику.

Когда мы пришли на работу к дяде Славику, его ещё пришлось поискать. Я шла вслед за мамой, а по пути разглядывала таблички с фотографиями разных людей за оградками. Мне было неудобно, что они приветливо смотрят на меня, а я молчу. Поэтому я тихонько здоровалась с каждым, и когда улыбнулась столетней старушке, то даже не заметила, как оказалась возле неё.

Она была такая чёрная, вонючая и ужасная, похожая на чей-то гигантский гнилой рот, который дядя Славик с равнодушием ковырял лопатой. Из-под лопаты земля улетала наверх и падала к нашим с мамой ногам. Мама ругнулась на дядю Славика, наверно, потому что тот попал на её шлепанцы. А мне всё казалось, что это не он, а сама могила плюнула.

Брр! Не хочу больше об этом.

Мы сдвигаем два письменных стола и ставим вокруг них стулья – получается очень празднично. Правда, без скатерти. Но мы с мамой тоже всегда пируем без скатерти. Хотя белая скатерть с миленькими цветочками – это моя мечта. Когда я вырасту, я обязательно куплю себе такую.

Или сошью.

Или свяжу.

Если у меня не будет денег на покупку.

Канюша выбирает себе самый румяный кусок пирога и откусывает загорелый бочок. Потом принимается слизывать растаявшую смородину. А я кусаю, как кусаю – от заостренного носика к центру. Смородина кислит, а коржик под ней очень сладкий.

Когда мы съедаем почти весь пирог, Сонечка спрашивает разрешения отнести в соседнюю группу последний кусочек Маринке, своей младшей сестре. Но Стася хочет вручить ей пирог сама, ведь это она у нас именинница.

Алёна разрешает, и Стася убегает.

А я подхожу к окну и вглядываюсь в сумрак за воротами. Я очень надеюсь, что где-то там, в вечерней тишине, Стасю поджидает её Арчибальд. Странно, что он сегодня так и не поздравил свою сестрёнку. Может, у него были дела?

Вообще-то он часто звонит Стасе на мобильник, который та никогда никому не показывает и прячет где-то очень хорошо, что даже у Тамары Васильевны найти не получается.

А может, он звонил, да только Стася не слышала?

Но когда я вдруг замечаю чью-то крохотную фигурку, молнией рвущуюся вдоль ограждения, всё понимаю: он звонил! звонил! звонил! И сейчас ждёт её за воротами. Просто Стася теперь держит язык за зубами.

Вообще-то мы всегда за неё дружно переживаем: не хочется, чтобы кто-нибудь из взрослых в очередной раз всё испортил. Всё – это секретный план Стаси и её брата. Арчебальд обещает увезти свою сестру на Байконур и поселить в своём личном космическом штабе, с крыши которого можно наблюдать за взлетающими ракетами.

Ра-ке-та-ми…

Я представляю, как это здорово и прекрасно!

– А где же Настя Перегудова? Наша Стася, именинница? – охает Алёна и выскакивает в коридор. А когда возвращается, мечется от окна к окну и взволнованно спрашивает у меня, кивком указывая на улицу: – Лиза, ты её там не видела?

Я молчу. Я же не знаю, видела я её или мне просто хотелось её там увидеть. С Арчебальдом. Но Алёна же ждёт ответ. А я всё молчу.

Тогда Алёна хватается за телефон и звонит кому-то – наверное, Тамаре Васильевне. А если Тамаре Васильевне, то… всё.

Всё.

Спустя полчаса, Стася уже в Центре.

Инспектор Прибытко по обыкновению находит её на рынке, возле киоска с сухофруктами. Стася всегда там отсиживается, в засаде – заметает следы, свои и военных. Она очень смелая и отчаянная девочка, и сильно любит своего брата, поэтому Арчибальда никогда не находят. Ни-ког-да! Как и Стасин мобильный телефон, с помощью которого она через недельку-другую снова свяжется со своим спасителем, и он обязательно за ней приедет. Я-то точно знаю.

А утром… утром у всех неважное настроение.

У Стаси – потому что она сейчас не на Байконуре с Арчебальдом, а здесь.

У Алёны – потому что её ждёт выговор от Тамары Васильевны.

У Канюши – потому что он ненавидит утро.

У Мики – потому что ей приходится расчёсывать свои кудри тугой щёткой.

У Сонечки – потому что у Сонечки по утрам болит лоб.

А у меня – потому что рядом со мной нет Пашки.

3

Пашка не такой, как все. Пашка – особенный. Когда ко мне подсаживается Пашка, у меня сразу улучшается настроение, будь оно до этого сто тысяч раз плохим.

Сначала он спрашивает про всякую ерунду, до которой ни мне, ни ему нет дела. Потом рассказывает какие-нибудь глупые истории, помогая рассказу пальцами, и смеётся громким шёпотом, проверяя мою реакцию. И реакцию воспитателя тоже. А когда запас новостей кончается, мы просто сидим, как и сидели, и молчим – делаем вид, что читаем заданные темы по «Окружающему миру». Но на самом деле это не так. На самом деле с молчания всё только начинается.

Мы не телепаты, нет. Но, по-моему, между нами какая-то магия. Ведь время от времени, когда я касаюсь Пашкиного локтя своим локтем, вижу, как он улыбается. И тогда я тоже улыбаюсь. Улыбаюсь по-настоящему.

Жаль, что Пашкина мама работает не чаще, чем сутки-через-трое…

Стыдно. Я не должна так думать. Я не должна, но не могу! А ещё мне грустно оттого, что Пашка учится в другой школе.

В моём классе тоже нормальные ребята: Марк Ревда – спортсмен, Марина Стольникова – отличница, у Ксюши Головиной всегда оригинальные причёски и прикольные заколочки, Рома Мухин – внук нашего директора, Женя Будейко – классно рисует. Но молчать и улыбаться почему-то получается только с Пашкой.

Поэтому сейчас у меня неважное настроение.

Но неважное оно ровно до того момента, пока я не вижу кусочек чёрного хлебушка вдалеке – двор Санты. И самого Санту – он возится с чем-то большим во дворе. И кажется, это…

Я взвизгиваю от увиденного и несусь к Санте на всех парусах.

– Он пришёл! Он пришёл! Наш Джульбабос! – кричу я издалека.

Не думая ни о чём на свете, я плюхаюсь на коленки и еду на них по влажной траве к Джульбабосу, который, виляя своим огроменным мохнатым хвостом, мчит мне навстречу. Я растопыриваю руки так широко, насколько могу, и пёс прыгает в мои объятия. Здоровенные лапы Джульбабоса впечатывают меня затылком в грязь, и я хохочу, как сумасшедшая, когда он принимается вылизывать мне лицо.

– Эй, эй! – стаскивает с меня пса Санта. – Придушишь, лошадь!

И, смеясь, треплет его по чёрному загривку, пока я встаю.

А я стаскиваю с головы свою грязную шапку и натягиваю её на уши Джульбабоса. Тот доверительно смотрит мне прямо в глаза, отчего я не сдерживаюсь и целую его прямо в нос. А потом вспоминаю про кусочек хлебушка.

Я лезу в рюкзак.

– Хороший мальчик! – протягиваю ему свою заначку.

Пёс одним махом хватает с моей ладони хлеб и принимается вкусно чавкать. С его стариканских усов стекает прозрачная слюна. Я вытираю её рукавом куртки и обнимаю Джульбабоса так крепко, как могу.

– Тебе пора, Лисичка, – напоминает Санта и указывает на Белую Скалу. Её окна все до единого светятся в сумраке. – Иначе она тебя поглотит.

– Да, – соглашаюсь я и на прощанье чешу за ухом Джульбабоса особенно усердно. – Увидимся после обеда! – выкрикиваю я Санте уже на бегу.

И мне почему-то кажется, что у Белой Скалы нет ни единого шанса поглотить меня.

4

Сегодня к нам в класс пришла новенькая.

Она такая красивая и зовут её красиво – Зарина. Я смотрю на неё, и мне кажется, что она принцесса из сказки – Рапунцель с длинной-предлинной косой. Только волосы у неё ежевичного цвета.

А у меня «мышиные» – так говорит Тамара Васильевна. И коротко стриженные, чтобы не надо было полчаса заплетаться. А отросшую чёлку я закалываю, если нахожу чем.

Таких причёсок у принцесс-то и не бывает! Но я не претендую. Мне гораздо больше хочется быть гребцом на каноэ. Или путешественником, который обязательно встретит лампак. Или собаководом. Или просто человеком, у которого много-премного друзей и родственников.

Но рассчитывать на то, что Зарина станет моей соседкой по парте, а тем более другом или родственником, было бы глупо. Вот я и не рассчитываю, ведь сижу в самом конце кабинета – первый ряд, последняя парта.

Зато в столовой – с краю длинного стола, у двери.

Ещё чуть-чуть, и Зарина села бы рядом со мной во время обеда. Если бы не Мухин. Я даже успела подвинуться, чтобы ей было просторно и удобно. Но Рома, наверно, заметив мои слегка перепачканные колготки, сказал, что я дебилка и вообще заразная, поэтому лучше держаться от меня подальше. И указал новенькой на стул напротив себя.

Она и уселась.

А потом они долго улыбались друг другу и болтали о чём-то. О чём – я не слышала. У меня противно звенело в ушах. Наверно, ветром надуло.

А, может, я и правда заразная?

Сначала я дружила с Олей Калугиной. Она живет недалеко, в доме через дорогу. Мы встречались с ней во дворе и, перебросившись приветствиями, шли через Аллею Славы в школу.

Мы учились в разных классах – она в «А», а я в «Б». Но у нас было много общего. И нам всегда было весело, несмотря на то, что мы особенно-то и не разговаривали.

Но дружили хорошо. Почти как с Пашкой. Только с Пашкой мы дружим в Центре, а с Олей наша дружба определялась маршрутом «дом-школа-дом».

Ещё в первом классе, в первой четверти, когда я каждый день жила с мамой, по дороге домой мы с Олей попали под сумасшедший ливень. Даже если бы я взяла с собой зонтик, он бы меня не спас – он и сам, бедняга, немного поломанный, потому что мама прогоняла им дядю Толю…

или дядю Сашу…

Я уже точно не помню.

Но с тех пор зонт остался растопыренным и кособоким.

Так вот! В тот самый день Оля меня успокоила и достала из ранца огромный шуршащий пакет на резинке. И две пары маленьких – как носочки.

Смеясь, мы «обулись», влезли вдвоём в необъятный голубой дождевик и, не страшась непогоды, добежали до Олиного подъезда – он был чуточку ближе, чем мой.

Мы постояли немного под узеньким козырьком, отдышались, и вдруг Оля предложила подняться к ней в квартиру, чтобы погреться и переждать дождь. А я осмелилась и согласилась.

У неё мы пили чай из неимоверно прекрасных чашек в горошек с изогнутыми ручками. Я никогда не видела таких! Дома мы с мамой пьем чай из стаканов, как в школе и в Центре. А Алёнины чашки похожи на стаканы с ручками.

Олина бабушка рассказывала нам всякие забавные истории, макая в варенье хрустящие сухари. А немного погодя спросила про моих родителей. Я, конечно, сразу же обрадовалась, потому что никто никогда не разговаривает со мной о моих родителях! Точнее… разговаривает, но без интереса. Например, как наша учительница, Анна Максимовна. А Олина бабушка была очень заинтересованной, и я с охотой стала рассказывать.

Рассказывала я всё, как есть: что мама у меня очень хорошая и что я её очень люблю, а папа… мой последний папа пропал без вести, как и все предыдущие. И как мы живём, и что мы обычно делаем, и как веселимся, и как покупаем кильку, копчёную колбасу и ящик газировки в честь маминой первой зарплаты, если ей удаётся устроиться на работу.

Олина бабушка слушала-слушала-слушала и, в конце концов, отодвинула от меня варенье и сухари. Наверно, подумала, что её угощение против нашего с мамой пира – жалкое зрелище.

Но это она зря.

К тому же дождь тогда как-то внезапно кончился, хотя ещё моросил.

А потом…

Потом Оля заболела.

Вот так вдруг – р-раз! – и заболела. И сколько бы я ни ждала её по утрам, сколько бы ни просиживала во дворе, всматриваясь в окна с салатовыми шторками на третьем этаже – всегда уходила в школу одна. А если решалась подняться и позвонить в её квартиру, Оля всегда оказывалась нездоровой.

Иногда занятой – делала уроки.

Потому что в школу моя подружка всё-таки ходила. Я сама видела её в коридоре на перемене или в столовой и при удобном случае махала ей рукой. Но она меня не замечала.

Да я не обижаюсь.

Когда болеешь, обычно слезятся глаза и всё то, что ты пытаешь рассмотреть, кажется мутным. А ещё болит голова, и тебе нет дела до других. Я это точно знаю, ведь когда плохо себя чувствую, так же как и Оля, всё равно иду в школу, и мне нет дела до других, а другим – до меня.

В общем, в школе подруг у меня нет, и о причинах этого несчастья мне думать совсем не хочется. Вот я и стараюсь не думать. Да и зачем? У меня же есть Пашка.

А одного близкого и понимающего тебя друга вполне достаточно.

Достаточно, чтобы быть счастливым человеком.

А вот когда Пашки нет, я целую вечность могу ходить сама не своя, как будто счастье сбежало от меня навсегда. Если только… если только меня вдруг не забирает мама.