Текст книги "Половина полуночи"

Половина полуночи
Мария Фомальгаут

В произведении «Шестой сюжет» использованы фрагменты пьесы У. Шекспира «Гамлет, принц датский» в переводе М. Лозинского.

© Мария Фомальгаут, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дерево, которое не дерево

Смотрю на объект. Если это можно назвать объектом.

Говорю, как учили.

– Объект… готов к исследованию.

Шеф смеется, смотрит на меня с презрением:

– Вы так думаете?

– Ну… гхм… да.

– А если подумать?

Понимаю, что подкалывает. Говорю с нажимом:

– Да.

– Ну что же… приступайте.

Приступаю. Подхожу к объекту, оглядываю со всех сторон, довольно киваю сам себе – дерево. То есть, конечно, не привычное дерево, мягкое, пульсирующее, с золотистыми прожилками, а дерево твердое, не наше, не местное.

– Что скажете?

Это шеф.

– М-м-м…. дерево.

– Да неужели?

– Оно самое.

– Вот как? Ничего необычного не замечаете?

Оглядываю дерево, осторожно спрашиваю:

– Потрогать можно?

– Ну, потрогайте. Авось не укусит.

Трогаю. Не кусает. Понимаю, что с листьями что-то не так, очень и очень не так, первый раз вижу такие тонкие листья, что-то здесь не так…

– Дерево? – насмешливо спрашивает шеф.

– М-м-м-м… не знаю.

– А кто знает?

Сжимаю зубы, будь что будет.

– Дерево.

– А это у него что?

– Колючки.

– Вот как? Колючки?

– Ну… как у кактуса.

– Надо же, кактус знаем… И зачем дереву колючки?

– Ну… чтобы не ел никто дерево.

– Верно. А листья где?

– Опали…

– А следы от опавших листьев на ветках есть?

Смотрю. Не вижу.

– Нет. Значит… значит, нет листьев у дерева.

Мысленно бью себя по голове, провалил, провалил собеседование, гори оно все синим пламенем.

– Молодец, догадались… Вот вы вроде парень умный, а невнимательный, элементарных вещей не видите… Так что лучше смотрите.

Киваю. Смотрю лучше.

– Ничего не замечаете?

Хочу спросить, а что я должен замечать. Не спрашиваю. Уже хочу ответить – нет, когда понимаю:

– Оно… неживое.

– Как это неживое?

– Так…

– Как это дерево может быть неживое?

– Ну… оказывается, может.

– И какое же оно?

– Искусственное.

– А зачем оно… искусственное?

– Ну… может, настоящие вырубили уже…

– То есть, думаете, находка относится к периоду, когда живых деревьев уже не осталось?

– Похоже на то.

– А радиоуглеродный анализ что говорит?

Смотрю. Анализирую.

– Говорит, что гораздо раньше дерево появилось.

– Тогда зачем искусственное сделали?

– М-м-м… не знаю.

– А кто знает?

Не выдерживаю:

– Вы.

– Нет, и я не знаю. И никто не знает. Так-то…

– Бессмыслица какая-то… стойте, а если для каких-то культов сделано?

Шеф настораживается.

– Почему для культов?

– Ну, там, где бессмыслица, там точно для культа.

– Тоже верно… молодец, соображаете.

Окрылённый похвалой, смотрю дальше.

– М-м-м… на дереве плоды.

– Плоды?

– Ну.

Подхватываю один плод, круглый, красный, не удерживаю, плод падает к моим ногам…

…разбивается.

Вздрагиваю. Не подаю вида.

– Скорлупа хрупкая…

– Скорлупа?

– Ну…

– А мякоть где?

Смотрю на осколки, ищу мякоть, мякоти нет.

– Э-э… высохла.

– Думаете, высохла в скорлупе мякоть?

Чувствую подвох в голосе шефа, уже учусь чувствовать подвох, это хорошо, значит, сработаемся. Осторожно смотрю еще один плод на дереве, что-то с ним не так, что-то, что-то…

– Это не плоды.

– А что же?

– Ну… видите, они на железный крючок к дереву подвешены.

– Кто они?

– М-м-м… сосуды стеклянные. Пустые…

– И для чего же они там? Пустые?

– Ну… для культов каких-нибудь…

– А вы можете сказать мне, в чем заключался этот культ?

– М-м… не знаю. Думать надо.

– А я вас зачем на работу беру?

– Думать.

– Вот и думайте.

– Вот и подумаю… Это же не сразу придумывается…

– Верно.

Осматриваю дерево. Вижу, что это еще не все, что шеф ждет от меня чего-то, значит, нужно смотреть дерево дальше.

– Здесь пергамент.

– Что вы говорите?

– Пергамент.

– И что же на нем написано? Или ничего не написано, пустые ёмкости, пустой пергамент…

Смотрю. Нет, пергамент не пустой, испещренный знаками, понять бы еще эти знаки…

Шеф смотрит на меня, посмеивается:

– Ну? И какой это язык?

– М-м-м… иностранный.

– Да вы что.

Вглядываюсь.

– Кириллица.

– Она, родимая.

– Добро, Он, Рцы, Он, Глаголь, Он…

– Так и будем по буквам читать?

– М-м-м… до-ро-гой де-душ-ка…

– Дедушка, это что?

– Это… родитель… нет, вру, родитель родителя…

– Очень хорошо.

– Де-душ-ка-мо-роз…

– А это что?

– Это… холод…

– И почему он отца своего отца называет холодом?

– Ну… Бывало время… людям прозвища давали… Ну там Иван Лопата или Викентий Упырь, или… не знаю…

– Думаете, прозвище?

– Оно самое.

– А век какой?

– Гхм… девятнадцатый…

– И что, в девятнадцатом веке людям клички давали?

– М-м-м… нет.

– Тогда почему Мороз?

Ляпаю наобум.

– Культ…

– Культ деда Мороза?

– Ну…

– И кто это?

– Божество какое-то…

– И для чего это божество?

– Ну… молились ему… просили всякое…

– Друг мой, вы это сейчас сами придумываете или правда догадались?

– М-м-м-м… и так, и так.

– Молодец, люблю честных. Ну и что же они там своему деду Морозу пишут?

– М-м-м… дорогой дедушка Мороз… принеси нам пожалуйста… деревянную лошадку. И имбирный пряник.

– И что же такое имбирный пряник?

– М-м-м… Не знаю. Хорошее что-то.

– Логично, если просят принести, значит, хорошее что-то. И что же?

– Игрушка какая-нибудь…

– Верно, коллега, по официальным данным это игрушка. А лошадка?

– Ну, это и подавно игрушка. Дети с детства учатся быть всадниками… воинами…

– Верно. Ну… читайте дальше.

– А тут больше нет ничего.

– Ну… а другие листочки?

Срываю еще один листок.

– Дорогой дедушка Мороз, принеси мне, пожалуйста, пару башмаков… Это обувь такая, на ноги надевали, чтобы ходить не больно.

– Чтобы не холодно ходить, а не больно! Вы попробуйте по снегу пройдитесь, вот и поймете тогда…

Отрываю новый листок.

– Дорогой дедушка Мороз, принеси мне, пожалуйста, азбуку, я очень хочу научиться читать и писать…

– И как же он читает и пишет, если читать-писать не умеет?

– Ну… диктует кому-нибудь.

– Тоже правильно.

Поднимаюсь на ветку повыше, отрываю листок.

– Дорогой дедушка Мороз… подари мне пожалуйста пару коньков…

– Это что?

– Это кони такие… маленькие.

– Кони? Маленькие кони вроде пони называются.

– М-м-м-м… а нет, это на крыше такие украшения.

– А сколько лет писавшему, не посмотрели?

– М-м-м… семь.

– Это какой возраст-то?

– Детский.

– Ребенок просит подарить ему украшения на крышу?

– Ну… а что тут такого?

– Эх, плохо вы детей знаете…

– А, это и есть лошадки деревянные… коньки.

– Правильно. Молодец, догадались… Вроде хорошо соображаете, только ленитесь…

Поднимаюсь на ветку еще выше. Отрываю листок.

– Дорогой дедушка Мороз… подари мне велосипед…

– А это что такое?

– М-м-м-м… Вело, вело…

– Не знаете?

– Не знаю.

– Ну так знайте… На двух колесах ездили. Вот, смотрите, экспонат номер двести двадцать… Два колеса, а на них ездят…

– А как же на двух колесах, неудобно же…

– Думаете?

– Ну, конечно… может, их там три или четыре было… Остальные не сохранились просто?

– А вы молодец, соображаете… премию вам за это надо.

Шеф дает мне премию. Окрыленный, отрываю следующий листок.

– Дорогой дедушка Мороз… Таня говорит, что тебя не существует, а мама говорит, что ты есть… Ответь мне пожалуйста, ты есть, или тебя нет… Любопытно…

– Что любопытно?

– Ересь… Ну да, двадцатый век, уже начинается ересь… люди сомневаются в своих божествах…

– Верно.

– Интересно, девчонке этой что-нибудь потом было… за ересь?

– Не знаю, не знаю… Тут кстати есть экспонаты… вот… сожженные на костре… Может, и ваша Таня там… Наша Таня громко плачет… это тоже про неё, наверное. Давайте дальше.

Поднимаюсь на ветку еще выше. Здесь пергамент выглядит чуть поновее, значит, не так уж много времени прошло…

– Дорогой дед Мороз… Подари мне пожалуйста кассетный магнитофон… пацаны умрут от зависти… Зачем он хочет, чтобы пацаны умерли?

– А вы, друг мой, можно подумать, врагам своим никогда зла не желали. Вон там сколько претендентов на ту же должность, вы им чего хотите?

– Ну… чтобы они другую должность себе нашли. А эту мне оставили.

– Ну-ну… врем, значит?

– Чего врем, я правда по жизни такой… зла никому не желаю… В детстве у меня кто чего отберет, и отец меня толкает, дай ты ему по морде, а я не могу… думаю, пусть играет, жалко, что ли…

– Интересно, интересно… Ну давайте дальше…

Поднимаюсь на ветку повыше. Читаю. Понимаю, что этого я не пойму.

Все-таки обреченно произношу:

– Дорогой дедушка Мороз… подари мне пожалуйста… ай… айпэд…

– И что это такое?

– Игрушка какая-нибудь…

– Ой ли?

– Ну… культовое что-нибудь.

– Что?

– Понимаю, что не видать мне должности, как своих ушей.

– Не знаю. Думать надо.

– Так думайте.

– Так подумаю, – подхватываю еще один листок, – дорогой дедушка Мороз, почему ты мне не подарил айфон, я больше в тебя не верю…

– Думаете, его тоже… за ересь?

– Думаю, нет. Все-таки прогрессивное время. Что вы хотите, культы отмирают…

– Верно. Давайте дальше.

Поднимаюсь на ветку выше, отрываю листок.

– Дорогой дедушка Мороз… сделай так, чтобы не было войны.

– Это что?

– Ну… неприятное что-то…

– Это понятно, если просит, чтобы не было, значит, неприятное. А что это?

– Ну… обучение какое-нибудь.

– Это схола называется.

– Ну… еда какая-нибудь…

– Какая еда?

– Невкусная.

– А вот посмотрите, еще записка, чтобы войны не было… еще… это что, всех детей одно и то же есть заставляли?

– Может быть.

– А вот это письмо посмотрите…

– То же самое… чтобы не было войны…

– Ничего не замечаете?

– Н-ничего.

– Сколько лет было тому, кто писал?

Смотрю на отпечатки мертвых клеток на пергаменте.

– М-м-м… тридцать.

– Это ребенок, по-вашему?

– Нет.

– То-то же… взрослого-то не заставишь всякую дрянь жрать… он сам выберет, какую дрянь ему жрать…

Молчу.

– Так что же это?

– М-м-м-м… болезнь какая-нибудь.

– Думаете, эпидемия?

– Похоже на то… Да и вот, смотрите, тут только что бумажек до фига было, и опять почти нет… Как будто люди вымерли все.

Отрываю листок.

– Дорогой дедушка Мороз, пожалуйста, принеси нам хлеба… – вспоминаю, – это я знаю, это еда такая.

– Что думаете по этому поводу?

– М-м-м… не знаю, – поднимаюсь на пару веток выше, – Дорогой дедушка Мороз… подари мне, пожалуйста, деревянную лошадку…

Шеф усмехается.

– Ничего не замечаете?

– Это было уже.

– Было?

– Ну да… а вот… подари мне пару башмаков… подари мне коньки….

– Что думаете по этому поводу?

Ничего не думаю. Много что думаю. Лезу по веткам вверх, вверх, и снова – деревянную лошадку, башмаки, коньки, велосипед, кассетный магнитофон, телевизор, игровую приставку, комп (компот, что ли?), айпад… и снова, чтобынебыловойны, подари нам хлеба, деревянную лошадку, башмаки, коньки, велосипед, кассетный магнитофон, телевизор, игровую приставку, комп (компот, что ли?), айпад… и снова, чтобынебыловойны, подари нам хлеба, деревянную лошадку, башмаки, коньки, велосипед, кассетный магнитофон, телевизор, игровую приставку, комп (компот, что ли?), айпад… и снова, чтобынебыловойны, подари нам хлеба, деревянную лошадку, башмаки, коньки, велосипед, кассетный магнитофон, телевизор, игровую приставку, комп (компот, что ли?), айпад…

– Что скажете?

– Я понял, что такое война.

– И что же?

– Петля времени. Видите, они из неё выбраться не могут…

– Думаете?

– Ну…

– А если подумать?

Понимаю, что неправ. Если говорит про подумать, значит, сказал что-то не то.

– А как проверить версию вашу? – спрашивает шеф.

– Гхм… думать надо.

– Так думайте.

– Ну… это время надо, чтобы думать.

– Чтобы думать, голову надо, а не время. Сейчас думайте.

– А если одинаковые вещи на дереве найти? Которые повторяются?

– Ищите.

Ищу. Не нахожу.

– Это все-таки петля времени. Но какая-то странная петля.

Да, прямо-таки очень… Ну что, друг мой, слабовато… на троечку. Так что сообразительность свою прокачайте, а то куда мне такого работника… Документы с собой?

Неуверенно киваю.

– С… собой.

– А свидетельство о смерти где?

Мне кажется, я ослышался.

– Так я же не умер еще.

– Ну, вы как вчера родились, ей-богу.

Киваю.

– Вчера.

– Ну, вижу, вам в память много чего забить забыли…

– Что вы хотите, везде брак гонят.

Шеф смеется.

– Вот за что молодежь люблю, вот за это, вчера родился, а уже туда же, ругаться, то не так ему, это не эдак. Завтра чтобы свидетельство о смерти было без даты. А то как я вас на работу брать должен?

Спохватываюсь.

– Я передумал.

– А?

– Передумал я.

– Зарплата не устраивает?

– Да нет.

– А что тогда?

– Да… ничего… просто… всего хорошего.

Еще раз оглядываю себя, вроде похож.

Перевожу дух.

Голову сжимают невидимые тиски, так всегда бывает, когда идешь назад по времени.

Стучу в дверь. Так у них полагается, стучать в дверь.

Дверь открывается, отступаю назад. Почему-то я представлял их себе другими, крупнее, сильнее, больше…

Говорю:

– Здравствуйте. Я дедушка Мороз…

Короткая пауза, вижу сбивчивые мысли, кто-то из детей хочет кинуться ко мне, кто-то испуганно жмется к родителям, кто-то из больших подбирает слова благодарности, кто-то хочет сказать, что не вызывали, кто-то думает, сколько мне заплатить…

Продолжаю:

– Я пришел сделать… чтобы не было войны…

На пианино не играть

– На пианино не играть.

– А?

– На пианино не играть, говорю, – повторяет человек за стойкой, – что, читать не умеете?

Смотрю на пианино, на табличку «На пианино не играть», ну-ну…

– Очень мне ваше пианино нужно, сто лет бы не видел, мне в музыкалке этим пианино всю кровь выпили…

Человек за стойкой вздрагивает.

– Ну, всю, это вы преувеличиваете… живы же остались.

– Вроде жив.

– Ну, ужинать-то будете?

– Не откажусь.

Устраиваюсь за столом, хозяин таверны несет мне жареного курчонка с картошкой, начинаю захлебываться слюной.

– Вы уж извините, что я про пианино так… достали просто, каждый, кто зайдет, так и норовит по клавишам ударить, моцарты хреновы… медведь на оба уха наступил и не слезает, а туда же…

Сочувственно киваю. Ничего, нормальный хозяин в таверне оказался, да они тут все нормальные оказались, жить можно. Здесь. На краю земли. Напрасно я себе накручивал, что останутся от меня только рожки и ножки, да это не я накручивал, это мамаша накручивала, а-а-а, не пущу, не пущу, ну нет, голуба, еще не хватало за твою юбку до конца дней держаться.

Ем.

Жадно впиваюсь в курчонка.

Уютная таверна на краю земли, огоньки фонариков, метель за окнами, пианино в углу, украшенное надписью «На пианино не играть»…

– Вечер добрый.

Оборачиваюсь. Никого нет, померещилось. Правильно, на работе выматываюсь, уже не пойми что чудится. А как вы хотели, здесь на краю земли работа адова, это только со стороны кажется, сиди себе на краешке да лови звезды удочкой, ножки свесив, а посиди-ка ты весь день, походи-ка по краю земли, попроверяй сети, свихнешься…

Устраиваюсь за столом, жду хозяина, из кухни уже веет чем-то рыбным, жареным, манящим.

– Поиграйте со мной… пожалуйста.

– А?

– Поиграйте со мной.

Снова оборачиваюсь. Никакой ошибки быть не может. Говорит пианино.

– Поиграйте…

Мотаю головой.

– Нельзя. Мне хозяин сказал…

Пианино коротко всхлипывает.

– Почему, почему со мной никто не играет? Что я вам сделало?

Чувствую, что краснею.

– Нельзя… хозяин не ве…

Дверь кухни открывается, выходит хозяин, несет что-то рыбное, ароматное…

– А почему на пианино играть нельзя?

– А?

– А почему на пианино играть не разрешаете?

Хозяин взрывается.

– Да задолбали уже, всё бы им пианино, заняться, что ли, больше нечем? У меня тут пианин на всех не напасешься, это-то еле достал!

Киваю. Не напасешься, так не напасешься. Ладно, со своим уставом в чужой монастырь не лезут.

– А вы последний день сегодня?

– Да, знаете ли…

– Уезжаете?

– Ну…

Отвечаю, и как-то не по себе мне становится, что уезжаю из этих мест. С края земли. Где с края земли бросают в бездну сети и ловят звезды.

Хозяин подливает масла в огонь:

– А работать-то кто будет, если все разъедутся?

– Ну… может, вернусь как-нибудь…

– Все вы так говорите… а потом…

Сжимаю зубы. Хозяин меняет гнев на милость.

– Правильно, чего тут всю жизнь торчать… я вот тоже, по молодости меня сюда черт занес, потом думал, денег поднакоплю, выберусь…

С трудом сдерживаю улыбку, хозяин все-таки замечает.

– Вот-вот, мне тоже смешно… Так что правильно, поезжайте… Хоть мир увидите… а не то, что тут… на краю земли… Да что ты бушь делать, у меня тут чего, на пианино медом намазано, что ли?

Хозяин срывается на крик, забежавшие в таверну мальчишки отскакивают от пианино, мчатся прочь на улицу, в ветер, в звезды, думаю, как бы не свалились за край земли, да не свалятся, здешние мальчишки с детства приучены по краю земли ходить…

Хозяин заговорщически смотрит на меня.

– А то, может… по маленькой? На посошок?

Ёкает сердце.

– Не откажусь.

– Отлично… я тогда в погреб спущусь, у меня там винишко…

Хозяин уходит.

Жду.

Ветер завывает на улице, рвет с неба звезды, много их нападает в сети, прямо начинаю жалеть, что уезжаю…

– Почему со мной никто не играет?

Вздрагиваю. Пианино… ну да, пианино…

– Хозяин не велит.

– Почему он меня не отпускает?

– Ну… не знаю… это уж вы с хозяином разбирайтесь…

– Поиграйте со мной… пожалуйста…

Пианино мелодично всхлипывает.

Смотрю на дверь погреба.

Осторожно откидываю крышку пианино.

Трогаю клавишу, инструмент отзывается нежным звучанием. Перебираю клавиши, играю по памяти «Лунную сонату», нот здесь нет, хозяин убрал ноты, чтобы не играл никто…

Мелодия растет, ширится, распускается цветком, поднимается ввысь, в ледяной звездопад. Пианино вздрагивает, будто оживает под моей рукой, будто бы тает…

Будто бы?

Нет, тает под моими руками, плавится, растекается по полу холодной лужей, которая тоже в свою очередь тает…

Оборачиваюсь.

Хозяин оторопело смотрит на меня, протирает глаза.

– Вы… вы…

– А как это оно так?

– А так это оно так, мать вашу! Кому говорил, на пианино не играть, пианино-то не вечное, пианино-то все в музыку уходит! Его уже изыграли все, сначала в театре, потом в школе музыкальной…

Спрашиваю как можно спокойнее:

– Сколько я вам должен?

– Чего должен, где ж я теперь пианино-то возьму?

– Куплю. Куплю я вам пианино… вам же и такое… заигранное можно?

– Купит он… раньше надо было думать, сказано – не играть, значит, не играть, как теперь без пианино-то?

Хочу спросить, зачем в таверне нужно пианино. Не спрашиваю, если нуэно, значит, нужно, мало ли…

Сажусь в машину, думаю, где взять пианино, да так, чтобы не совсем разориться, можно объявления посмотреть, продам пианино, недорого, в какой-нибудь семье, где замучили уже детей этим пианино, они уже и не знают, как от него избавиться…

Дорога неожиданно виляет влево, влево, влево, выворачиваю руль, поздно, поздно, машина вылетает за край земли, мир кувыркается в бездну…

– Живы?

– А?

– Живы?

– Живой, моргает…

Пробую встать. Не могу. Мир возвращается, медленно, нехотя, вижу хозяина таверны и еще одного ловца звезд, наклонились надо мной, переживают…

– Лежите, лежите, счас, исправим все…

Только сейчас понимаю, что со мной что-то не так, очень и очень не так, да что – что-то, нате вам, получите-распишитесь, грудная клетка разворочена вся, снег влажный и темный от крови…

Все-таки приподнимаюсь, поворачиваю голову, смотрю на что-то лежащее в снегу, на что-то клавишное, струнное, изогнутое в какую-то немыслимую лиру…

– А это еще что?

– Сердце ваше, что… сейчас… исправим все… – хлопочет хозяин таверны.

Звездолов фыркает.

– Ты чего, врач, что ли?

– Да знаешь, три года фельдшером был.

– А ушел чего?

– Так в таверне больше заработаешь…

Переругиваются. Хозяин таверны подбирает мое сердце, прикидывает, как бы половчее вставить на место, вижу надпись на сердце – не играть.

Здесь бы сказать – ёкнуло сердце, только нечему здесь екать, сердце-то выпало…

– А у меня что, сердце… тоже изыграли всё?

– А то вы не знали? Ну как вчера родились, чесслово, конечно, отыграли нас давно всех…

Сюда неотыгранных и не берут… – добавляет звездолов.

– Куда сюда?

На землю, куда… там уже всё отыграли, – звездолов кивает в сторону края земли.

Вспоминаю.

Пианино…

Хозяин таверны хлопает меня по плечу.

Да какое к хренам свинячьим пианино, да забейте вы на пианино это, это ж я так… вы ж меня знаете, характер у меня тот еще… поору и успокоюсь… и без пианино как-нибудь… есть же таверны без пианино, так ведь?

Не отвечаю, голова падает на снег, боль прижимает меня к земле.

Выхожу из дома. Хватаюсь за угол, чтобы не унесло ветром.

Не уносит.

Думаю, что надо бы выбираться с края земли, вспоминать, куда я хотел поехать, когда хотел.

Выбираться…

Отцепляюсь от дома, иду под порывами ветра к самому краю земли, отсюда виден мироввой океан и исполинская спина одного из трех китов.

Иду у краю земли, к еще не упавшим звездам.

Обнажаю грудь.

Говорю кому-то там, в темноте:

– Поиграйте на мне… пожалуйста.