Текст книги "Половина полуночи"

Лабиринт без зеркал

– Он затащил меня в лабиринт… понимаете?

Не понимаю. Но на всякий случай киваю, в лабиринт так в лабиринт. Смотрю на посетителя, руки трясутся, крепко напуган парень, понять бы еще, кто его напугал.

Пытаюсь успокоить:

– Но вы же выбрались, верно ведь? Так что всё хорошо.

– Нет. Не выбрался.

Мысленно морщусь. Так, еще сумасшедших мне тут не хватало. Ладно, не привыкать, и не такое видели, ту за день такого повидаешь, что мало не покажется.

– Это был сон. Понимаете? Сон. И во сне он загнал меня в лабиринт…

Понимаю, что он мне не ответит. Скорее всего. Но все-таки спрашиваю:

– Кто он?

– Не знаю… он… он, и все тут.

Понятно. Так и бывает обычно во сне, кто-то что-то делает, а кто что – непонятно.

– Лабиринт… и что же?

– И вот. Большой зал, а от него шесть коридоров. И в конце каждого коридора тоже зал.

– Так-так…

– И вот я заметил… что вот я в зале стою, вот коридор, зал, опять коридор, и в следующем зале… там человек стоял. Спиной ко мне.

– Еще кого-то в лабиринт посадили?

– Я тоже так подумал. По коридорам посмотрел, там везде в соседнем зале пусто, а через один зал человек стоит. Спиной ко мне.

– Вы их окликнули?

– Окликнул, конечно. Только они меня не услышали… я и сам своего голоса не услышал.

– А дальше что?

Парень испытующе смотрит на меня:

– А вы что на моем месте сделали бы?

– К ним бы пошел…. К кому-нибудь из них.

– Я так и сделал. Только знаете, что я заметил?

– Вы к ним идете, они от вас?

Парень вздрагивает:

– А вы откуда знаете?

– Ну… предположил самое неожиданное.

– Я потом на одежду их посмотрел… на фигуры…

– И?

– И еще подумал, почему человек со стороны себя никогда не узнает. В зеркале, например, если много зеркал…

Догадываюсь:

– Там были зеркала?

– Я тоже сначала про зеркала подумал. Только потом вперед пошел, понял, что никакого зеркала там нет.

– Тогда что же?

– Как бы вам объяснить… – парень хмурится, – там было всего два зала. Два зала и шесть коридоров. Лабиринт был изогнут… только не в трех измерениях, а в четырех…

– Интересно… а поподробнее можно?

– Да что поподробнее, я в этом деле не спец… в измерениях-то. Сам с трудом понял… Но понял. И сказал ему, я ваш лабиринт раскусил, я знаю, как он устроен…

– Ему?

– Ему. Этому самому… Он меня похвалил еще, молодец, говорит… И обещал мне задание посложнее дать.

– Посложнее?

– Ну да. И дал мне такой же лабиринт, только там не пространство, а время. Все начинается в одной точке… потом появляются разные варианты реальности… а потом все снова сходится в одну точку. Понимаете… что ни делай, как ни живи, конец один…

– И что же? Вы прошли и этот лабиринт? Вы выбрались?

– Да нет, понимаете… он мне обещал лабиринт… И тут я проснулся.

– Бывает. Вы на следующую ночь…

– …так пришла следующая ночь, а я во сне ничего не увидел.

– Странно… гхм…

– Вот я и пришел сюда… чтобы вы мне помогли обещанный лабиринт найти.

– Хочу сказать, что мы вообще-то этим не занимаемся. Не говорю. Хлопаю себя по лбу.

– Не… не надо вам ничего искать.

– Да как не надо, я же ему обещал… что лабиринт пройду…

– Обещали. И пройдете.

– И… где же он?

Обвожу руками комнату:

– Здесь.

– Вы шутите…

– Нет. Здесь. От Большого Взрыва до Коллапса.

– И я…

– И вы.

– Я ему обещал…

– Обещали…

Думаю, что мне делать. Бросить клич, чтобы ему помогали все, от мала до велика, или пристрелить его на месте, пока не разорвал коридоры времени…

Замкобургский чертог

– Видите как… – пауза. Многозначительная, – просьба у меня к вам. Не совсем обычная.

Еле сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Ко мне все обращаются с просьбами. И все с не совсем обычными.

Смотрю на посетителя. Сорок лет, два раза женат, два раза разведен, есть сын пятнадцати лет от первого брака и дочь десяти лет от второго брака, дочь не его, он об этом не знает. В пятьдесят лет погибнет в аварии… нет, вру, в автокатастрофе, об этом он тоже еще не знает.

Что еще… в детстве мечтал быть божеством, создавать миры и управлять мирами, сейчас он… сейчас его мечта сбылась. Стоп, что такое, не могла она сбыться, что-то я не вижу, чтобы среди нас божества расхаживали… Присматриваюсь к гостю, – а-а-а, вот оно что, в режиссеры выбился, фильмы снимает…

Киваю:

– Слушаю вас.

– Видите ли… режиссер я. Ценский моя фамилия. Мы тут в последнее время один сериал снимали… средневековье… рыцари… замки… В каких только замках не снимали мы… по всему миру…

Снова киваю.

– Очень интересно.

– Боюсь, все детали съемок раскрыть вам не могу.

– А… в чем дело?

– Так коммерческая тайна, сами понимаете.

Откашливаюсь:

– Ну, если для следствия будет нужно, вам придется сообщить мне всё.

Режиссер вскидывается, на какие-то доли секунды вижу у него опухоль в вилочковой железе, нет, показалось. А нет, не показалось: крохотная-крохотная опухоль, только не доживет он до того момента, когда опухоль заявит о себе, – он раньше в самолете разобьется…

– Ну, нет, я вам тут всё на блюдечке выкладывать не обязан…

Пожимаю плечами, не обязан так не обязан, на нет и суда нет. Посетитель с гордым видом встает, собирается уходить, вижу, как вздрагивает его рука, когда он отодвигает стул.

Замирает на пороге кабинета.

Замок у нас один пропал.

Поднимаю глаза:

– В смысле?

– В смысле. Замок пропал. Который снимали. Замкобургский чертог недалеко от Таймбурга.

Осторожно откашливаюсь:

– То есть… я так понимаю… по документам значится замок… а на самом деле его нет?

– Да нет же, в том-то и дело, что был он, мы в нем уже половину сезона отсняли… А теперь хватились, бац – замка нету. Как корова языком слизнула. Пришли утром, а там ровное место… и всё.

Осторожно предполагаю:

– Снесли?

– Да нет же, если бы снесли, тут бы обломки были, подвальная часть опять же осталась бы… а тут ничего. Пустырь. Мы специально в земле порылись, ничего нет, ни-че-го. Вы понимаете, дело-то какое, мы уже половину отсняли… замок-то менять теперь не получится…

Смотрю на режиссера. Как следует. Нет, он тут не при чем, сам до смерти напуган, не знает, куда деваться, что делать, сам готов душу дьяволу за этот замок продать…

– Ну… мне надо осмотреть место преступления. И поговорить там… со всеми.

– А без проблем, можем хоть сегодня выехать… – Ценский видит мою кислую мину, добавляет: – расходы на себя беру, вы не волнуйтесь даже…

Оглядываю длинные ряды гримерок, ловлю мысли проходящей мимо актрисульки, ничего серьезного, какие-то амурные темы, почему, ну почему он не позвонил…

Чувствую себя совершенно беспомощным.

Дверь ближайшей гримерки распахивается, мне навстречу выходит замок. Уже хочу сказать Ценскому, что вот она ваша пропажа, вернулась, – по выражению лица режиссера понимаю, что замок не тот.

Осторожно спрашиваю:

– И много у вас… замков?

– Всего тринадцать.

Присвистываю.

– Мне придется их всех допросить… Это возможно?

– Да, они здесь… А нет, Совиной Башни сейчас нет, она лечит покосившуюся лестницу.

– Что же… приведите мне хотя бы одиннадцать замков… без Совиной Башни и Замкобургского чертога.

– Где вы были в ночь на пятницу тринадцатое, когда исчез Замкобургский чертог?

Дворец Всех Королей смотрит на меня с презрением:

– Уж не думаете ли вы, что это я его уничтожил?

– Что вы… ни в коем случае.

– Тогда почему вы спрашиваете? Честное слово, вы оскорбляете меня подобными подозрениями.

Сжимаю зубы. Не умею я с замками, не умею, с людьми умею, а с замкмми нет. Смотрю на него, ничего не вижу от слова совсем. Когда его построили, почему он для всех королей сразу, и вообще…

– И все-таки… где вы были?

Он надвигается на меня всеми башнями, это похоже на кадры из какого-то триллера:

– Я буду жаловаться на вас!

– Да пожалуйста, сколько угодно, но…

Дверь распахивается. Черт, русским по белому сказал, никого не пускаю, так нет же…

– А режиссер здесь?

Смотрю на молоденького парня из массовки, он мечтает в блокбастерах сниматься, только ничего у него не получится, так и будет всю жизнь в массовке…

– Здесь я, чего надо? – Ценский одергивает юнца. Снова сжимаю зубы, выведите его уже отсюда…

– Там… привидение…

– Какое еще привидение? Где?

– В замке… на Семи Холмах.

– Да вы пьяный, что ли?

– Не, я серьезно… и я видел, и Кирюха видел, и эта… из Франции которая, графиню играет… она по-русски матерится, оказывается…

– Да вы мне не про Францию, а про привидение давайте!

– А вот сцену эту снимали… где графиня в любви признается…

– Да какая, на хрен, графиня, мы её вырезали уже… то есть, не графиню, а сцену эту…

– Так вы её то вырезаете, то вставляете, мы задолбались уже… ну и вот… Графиня в обморок падает… а тут бац, доспехи по углам сами двигаться начали… Мы думали, пошутил кто, я шлем открываю, забрало, то есть… а там никого, пусто… Потом топоры там по стенам висели, за мной гоняться начали… Жуть такая…

Режиссер подскакивает, лицо красное, вижу, что рвет и мечет.

– О-о-ох, вот так и верь после этого замкам этим! – поворачивается ко мне, – я с ними с ума сойду, чесслово, с ума сойду… Я его вообще на помойке нашел, из него помойку большую сделали… восемь грузовиков грязи из него вывезли… Дайте мне сюда этот дом с привидениями, он у меня сейчас в два счета со сьемок вылетит…

Думаю, куда мне деваться, уйти под шумок или подождать я не знаю, чего. Решаю остаться. Как будто эта история с привидениями прольет свет на пропажу Замкобургского чертога.

Замок Семи Холмов оказался довольно древним строением, пережившим не одну реставрацию.

– Вы уволены.

Это говорит режиссер. Вот так. С порога. Меня передергивает. Кажется, еще минута – и пойду просить, чтобы не прогоняли старика.

– Да помилуйте, за что же? – дребезжит старый замок.

– Ах, по-вашему, не за что? А привидения на актеров кто напустил?

– Да помилуйте, отродясь у меня никаких привидений не было?

– Не было? – Ценский ехидно прищуривается, – откуда же они взялись? Сами прилетели? Вот так и давай вам главную роль. Стыдно, Семь Холмов, стыдно. Такой старый замок, и не может своих привидений контролировать. Вот, Замок Всех Королей как-то же своими управляет…

Вздрагиваю. Черт, как я раньше не догадался…

– Скажите, а в съемочной группе есть еще замки с привидениями?

– Нет, только Замок Всех Королей… и этот вот теперь, Семь Холмов.

– И вы дали Замку Семи Холмов главную роль?

– Да кто ж его знал, что тут привидения будут! Этот-то Замкобург пропал, а снимать-то надо…

– А вот вам и разгадка, – поворачиваюсь к Замку Всех Королей, который хочет прошмыгнуть в дверь, – нет-нет, вы постойте, не уходите, вы нам очень-очень нужны. Вы ведь давно метили на главную роль, не так ли?

– Это… это не имеет значения, – замок тушуется, куда делась его спесь, он как будто стал ниже ростом.

– Имеет. Еще какое. Примеряли на себя главную роль, а тут нате вам, поставили главным какой-то Замкобургский чертог… А вы тут себя и спросили, а что бы было, если бы чертога не было, а?

– Вы лжете. Я…

– …будете жаловаться, вы уже говорили. И вот, Замкобургский чертог куда-то пропал. А тут нате вам, на главную роль опять не вас поставили. И что вы делаете?

– Но я…

– Два исчезновения за раз, это как-то… подозрительно. А вот если конкурента очернить… привидений к нему напустить, или еще чего…

– Да как вы смеете!

– Может, вам доказательства нужны? Пожалуйста! – иду к Замку Семи Холмов, молоденький стажер хватает меня за руку, да куда вы, да там топоры сейчас за людьми гоняются. Отмахиваюсь, знаю, знаю…

Замок смущенно открывает двери, старинный боевой топорик набрасывается на меня, хватаю оружие, сам не понимаю, как удерживаю, как выбираюсь из замка.

Перевожу дух.

– Вот… посмотрите на герб… разве это герб замка Семи Холмов? – показываю скрещенные на гербе львиные хвосты, сравниваю с эмблемой на щите Замка Всех Королей, – похоже?

Замок Всех Королей руками-башнями закрывает лицо-циферблат.

– Я… вы понимаете, я к этой главной роли сто лет шел… и нате вам…

– Вы подговорили привидений?

– Я… но… Замкобургский чертог я не убивал, клянусь честью, не убивал!

– Ничего, и тут улики найдутся… – режиссер поворачивается ко мне, пожимает мою руку, – ну вы молодец… не зря про вас говорили, хоть черта найдете. Осталось разобраться, куда этот кретин чертог спрятал…

– Повторяю вам, я не убивал и не похищал его!

Режиссер хлопает меня по плечу, посматривает на Замок Всех Королей:

– В полиции из него всё выбьют… только так кирпичики полетят… А с виду такой замок порядочный…

Смотрю на замки: что-то мне не нравится, что-то здесь очень и очень не так…

– Стойте, вы его подождите во всех грехах обвинять… дайте мне время… я найду замок… найду…

– И как прикажете это понимать? – Ценский показывает мне объявление, – это вы… писали?

– Да, я.

– Но нам человек на роль принца не нужен… у нас уже есть…

– Я знаю, что вам не нужен.

– Тогда…

– Мне нужен.

– Вы что, свой фильм снимать будете?

– А чего? Мне есть что миру рассказать… попробую себя, так сказать, в новом амплуа… Вот, кастинг провожу…

– Вы что, не собираетесь искать пропавший замок?

– Отчего же, именно это я и делаю. Хотя… Не надо его искать, он сам вернется.

– Сам?

– Ага. Вон в дверь стучат, это не он, случайно? Так и есть…

Режиссер оторопело смотрит на замок. Я тоже оторопело смотрю на замок, я их, конечно, много повидал, но вот это красавец это я понимаю, это особенное что-то…

Делаю знак режиссеру, чтобы молчал, не показывался из своего угла.

– День добрый, – голос у замка низкий, чуть с хрипотцой, – я по объявлению… вам нужен актер… на роль прекрасного принца…

– Да, очень нужен.

– А вы не могли бы взять… меня?

– Вас? – делаю вид, что удивлен, – но вы же, в некотором роде, того… замок.

– Ну и что? – замок начинает сердиться, – что я, по-вашему, принца не смогу сыграть?

– Ну, вот вам и разгадка, – поворачиваюсь к Ценскому, – кстати, вы мне этого не сказали, это я у других замков узнал. Что Замкобургский чертог прямо-таки рвался играть принца. А вы ему всё роли замков да замков совали…

– И как, по-вашему, замок роль принца играть будет?

– Это другой вопрос. А он так мечтал сыграть человека… вот и сбежал от вас. Думаю, почтенному замку лучше вернуться к съемкам… – вижу испуганный взгляд глаз-окошек, продолжаю, – но моё предложение остается в силе.

– Ну, знаете… очень противоречивые чувства. Я когда на афише увидел: в роли прекрасного принца – замок такой-то – я прямо в осадок выпал. Думаю, дожили, людей, что ли, не хватает… Пошел посмотреть все-таки… Знаете, зацепило что-то, дай, думаю, посмотрю. И правда, здорово у них получилось, прям за душу берет. Надо будет режиссера запомнить… как его… он же раньше частным детективом был, да?

Половина полуночи

– Они украли у нас время.

– Ну что вы, дядюшка, всего-то каких-то полчаса на вокзале…

– Нет, я об этом говорю. Они там… – дядюшка поднимает палец в небо, – украли наше время. Целых четыре часа.

Я насторожился. Я, конечно, знаю, что дядюшка у меня, мягко говоря, со странностями, но чтобы до такой степени…

– Думаешь, я взбрендил?

– М-м-м… честно говоря, я даже и не знаю, что думать.

– А ведь все просто, дорогой мой Джонни, очень просто. Обрати внимание, как мы называем время, когда обе стрелки стоят на двенадцати, а на улице светит луна?

– Полночь, дядюшка.

– Верно, полночь. То есть, пол-ночи. А теперь скажи, как мы называем время за час до этого?

– Одиннадцать часов вечера.

– Вот именно. Вечера. Значит, до двенадцати часов у нас вечер. Так скажи мне, куда девается первая половина ночи?

– Первая половина?

– Ну да.

– Право же… право же, не знаю, дядюшка.

– Я тоже сначала не знал… эта загадка не давала мне покоя. Пока я не обнаружил вот это…

Дядюшка протянул мне старинный свиток, развернув который, я не понял ни слова.

– Дорогой дядюшка… боюсь, я не понимаю этого языка.

– Ох, Джонни, чему тебя только учили в Кембридже… А ведь это древнеольшанский, язык, на котором говорили еще боги.

Видя моё скептичное выражение лица, дядюшка добавил:

Джонни, не надо смеяться над тем, чего ты не понимаешь. Если ты никогда не видел древних богов, это не значит, что их никогда не было.

И что же здесь написано, дядюшка?

– Я, царь царей, вождь вождей, бог богов, Керкис Двенадцатый передаю ночи половину той стороне на тот берег, где левое становится правым, а правое левым…

Меня осенило:

– Зеркало!

– Верно, друг мой… царь царей имел в виду зеркало.

Я посмотрел на зеркало над камином.

– Неужели вы хотите сказать, что можно проникнуть в любое зеркало и увидеть недостающую половину ночи?

– Э нет, друг мой, совсем не в любое. Думаю, на ту сторону ночи можно проникнуть только через зеркало, владельцем которого был Керкис Двенадцатый.

– И где же искать это зеркало?

– Право же, я не знаю, друг мой… но я не я буду, если не найду его!

Я позвонил в дверь – надежды, что дядюшка будет дома, не было никакой, и все-таки я позвонил в дверь.

Старый слуга долго возился с замком, наконец, отворил мне дверь.

– Вечер добрый. Хозяина нет дома, – сообщил он мне.

– Э-э-э… могу я поинтересоваться, во сколько он вернется?

– Боюсь, не могу знать, сэр, хозяин ушел неделю назад, с тех пор от него не было никаких вестей.

– И вы всё это время молчали? И вы даже не сообщили в полицию?

– Видите ли, сэр, мой хозяин отлучался достаточно часто…

– Это безумие… если с дядюшкой что-то случится, вы рискуете стать соучастником преступления!

– Право же, сэр…

Я не слушал его, я бросился в кабинет дядюшки, надеясь найти улики, способные пролить свет на таинственное исчезновение моего родственника. К моему немалому сожалению в кабинете не обнаружилось ничего такого, что могло бы пролить свет на исчезновение моего родственника. Множество бумаг, по привычке разбросанных по комнате окончательно убили во мне надежду найти хоть что-нибудь. Я почти готов был отказаться от поисков, когда мой взгляд упал на неприметный блокнот в углу стола, на раскрытой странице которого значилось – Королевская Галерея.

– Похоже, что дядюшка отправился в Королевскую Галерею, – сообщил я слуге.

Стоит ли говорить, что в тот же день мы оказались в просторных залах Королевской Галереи. Каково же было мое удивление, когда я увидел в одном из залов огромное зеркало, казалось, созданное еще до сотворения мира.

– Думаю, что мой дядюшка ушел в зеркало… не смотрите на меня так, он говорил мне, что собирается посетить ту сторону ночи.

– Осмелюсь возразить, сэр, это…

– …похоже на бред сумасшедшего? Но дядюшка сам говорил, что по ту сторону зеркала может быть вторая сторона ночи.

– В это трудно поверить.

– Согласен с вами, однако, это не значит, что этого не может быть. Вот, – я написал на листке несколько строчек, сложил вчетверо и протянул слуге, – будьте добры передать это моему секретарю, если я не вернусь из зеркала.

– Из зеркала?

– Да, я собираюсь отправиться на поиски дядюшки.

– Сэр, осмелюсь предположить, что путь опасен…

– …даже не думайте отговаривать меня.

– Ни в коей мере, сэр. Я только хотел помочь вам… в пути.

– Это безумие. Вы понимаете, что рискуете не вернуться?

– Прекрасно понимаю, сэр. И все-таки хочу отправиться с вами.

– Спасибо, – я крепко пожал руку слуги, – вы настоящий друг.

Мы оглянулись – кроме нас в зале было несколько туристов, внимание которых было приковано к полотну напротив. Я подошел к зеркалу и ткнул в него пальцами – неожиданно для меня когда мутное стекло расступилось перед нами…

Горка

А я даже не знаю, с чего автобиографию начинают.

А вот.

С детства.

Легко сказать, с детства, можно подумать, помню я это своё детство. Слишком много прошло с той поры, сейчас уже и не помню толком, что было какое-то детство.

А ведь было. Быть не может, чтобы не было, не бывает так, чтобы человек сразу взрослым рождался.

А вот.

Горка.

Все-таки помню я кое-что, все-таки сохранилось в памяти, до конца не заметенной временем – горка.

Ну да.

Это мы после школы с пацанами бегали, катались на горке. Ну как после школы… иногда и вместо школы. Сейчас уже можно спокойно об этом говорить, это тогда все жилки дрожали, только бы не узнал никто, а теперь понимаешь, что ничего такого, один хрен ничего из этой школы не помню…

Так вот.

Мы бегали на горку.

Про горку мы никому не говорили, потому что она была не совсем в нашем мире, а чуть-чуть в будущем. А в будущее нам бегать не разрешалось, шуточка ли дело – будущее, где это видано, бегать в будущее, люди в настоящем живут, а в будущем им делать нечего. Ну, разве что исследователи какие-нибудь, но чтобы дети малые в будущее бегали – ни-ни.

А мы бегали.

После уроков.

Катались с горки.

Горка была крутая, вот это я хорошо помню, что горка была крутая, не в пример холмикам и впадинам, которые были в прошлом. Горка начиналась с восьмерки с девятью нулями, скатывалась вниз, вниз, вниз, до единицы. Вот так мы и катались, восьмерка, нули, – у-у-у-у-ух! – единица, и притормаживали где-то, где уже не было никакой горки.

Катались летом на тележках, зимой на санках, на картонках, на… кто что найдет, было пару раз, тележку из магазина тырили, на тележке катались.

А что, весело же.

Поначалу боязно, конечно, было, да как не боязно, горка-то крутая, похлеще всякого слалома будет. Это было своего рода испытание на прочность, прошел – не прошел, наш – не наш, помню, Илюшка испугался с горки съехать, разревелся, мы над ним потешаемся, у-у-у, как не сты-ы-ыдно-о-о, а он заливается, ма-а-аме скажу-у-у-у…

Ну за это мы его, конечно, поколотили маленько, не без этого, ибо нечего тут мамам жаловаться, горка-то у нас секретная, никто знать не должен.

Я тоже первый раз съехать боялся, ничего, пересилил себя, на картонке на какой-то скатился, до сих пор помню ветер в ушах…

Потом мы мало-помалу выросли, кончили школу, стало как-то не до горки…

Стоп.

Нет.

Не так.

Что-то случилось, почему-то мы перестали ходить на горку, почему-то…

Ах да.

Это случилось, когда Илюшка разбился.

Да.

Тот самый.

Вы не думайте, что он какой-то неумеха был, он потом с горки кататься выучился покруче нас всех. Он и на скейте с горки скатывался, и на велосипеде, и не просто скатится, а сальто сделает, или еще какую загогулину, и на нас с ехидцей посмотрит, а вам слабо, да?

А нам было слабо на горке такие кренделя выписывать. Это раньше на горке можно было кренделя выписывать, где-нибудь в веке двадцатом, где у горки склон пологий, двойка с девятью нулями, тройка с девятью нулями… вот там еще можно было выписывать кренделя на велосипеде, но не в двадцать первом веке же, не в двадцатом же году, где горка резко обрывалась вниз, восьмерка с девятью нулями, и у-у-у-ух – до тридцатого года, до единицы без нулей.

– А тебе слабо?

Голос Илюшки в памяти.

– А тебе слабо?

Вот он, Илюшка, как живой, стоит на краю горки, держит велосипед, уже готовится показать смертельный номер. Перед Катькой красуется, ясное дело, а мне перед Катькой и покрасоваться нечем…

– Да ну, брось, не съезжай…

Это голос Катьки. Тоже в памяти. Сидит, затягивается сигаретой, курили мы тогда, что греха таить, смотрит на Илюшку, встревоженно смотрит —

– Да ну, не съезжай…

А у Илюшки же дуракам закон не писан, ему сказали – не съезжай, так теперь точно съедет, да не просто съедет, а так съедет, чтобы все ахнули.

Крик Катьки.

Тоже в памяти. Визг, разрывающий душу.

Когда упал Илюшка.

– Как это случилось?

Голос полицейского. Тоже в памяти.

Мы молчим. Друг друга выдавать нельзя, это мы хорошо знаем…

– Не слышите, что ли? Вопроса не поняли? Как? Это? Случилось?

Осторожно говорю:

– Мы… с горки катались…

Пацаны смотрят на меня с ненавистью, еще бы, вот так сдал всех, одним махом.

Добавляю:

– Ну… мы с Илюхой…

– С какой еще горки? Во дворе которая?

– Да нет… которая в будущем.

– А какого черта вас вообще в будущее занесло?

– Ну… так… горка там…

– Какая горка-то?

– Ну, такая… сначала восьмерка с девятью нулями…

– Восемь миллиардов, так и говори, – поправляет полицейский.

– Ну да. А потом до единицы опускается.

– До одного миллиарда, что ли?

– Да нет… до единицы… просто… до единицы…

Полицейский бледнеет. Как полотно. Вот это я хорошо помню, побледнел и схватился за столешницу.

– Ч-ерр-ррт… и как резко… опускается?

– Так до тридцатого года…

– Так чего ж вы молчали-то?

– А… а чего такое?

– Чрезвычайное положение.

Это тоже голос полицейского в памяти. Помню, как он включает телефон, бросает в трубку:

Чрезвычайное положение.

Это только потом до нас стало доходить, что мы видели, с чего катались. Потом. Совсем потом. Когда уже объявили чрезвычайное положение, какие-то слеты, съезды, собрания, гадали, что будет дальше, а главное – кто будет этим… этой последней единицей…

(написано позже)

В жизни не думал, что последней единицей стану я сам…