Текст книги "Летящие в сны"

Этому что здесь надо…

Ах да…

– Давайте зачетку.

Нажимаю пароль, ставлю отлично. Расцвел парень, как майская роза. Интересно, что папочка ему за это купит…

– Чш, чш, куд-да побежали, мил человек?

– А… чего?

– Как чего, а папочка ваш мне ничего не передавал? Конвертика никакого?

– А-а… ага.

Получаю конвертик. Разрываю здесь и сейчас, буквально напарываюсь взглядом на пароль. Ага, все не так просто…

ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ

Ввожу. Жду. Черт возьми, он обещал.

Черт возьми, он же говорил, что знает что-то…

…как попасть на ту сторону…

2013 г.

Земляк

– А какой он из себя?

Спрашиваю. Могу и не спрашивать. Чувствую, не ответят. Здесь не принято отвечать на вопросы. И задавать вопросы здесь тоже не принято.

Тем не менее, мне пытаются что-то объяснить. Жестами, жестами, отчаянно жестикулируя, я и не знал, что они так могут. Получается что-то ужасающее, от чего пугается сам тот, кто объяснял мне это.

– Страшный?

Зачем спросил, зачем ляпнул – страшный, разве можно такое про кого-то ляпнуть – страшный. То есть, если так-то посмотреть, они здесь все страшные. Если не сказать больше. Только говорить об этом не принято.

Мой проводник качает головами. Ой, страшный, ой, страшный, ужас, то есть, жуть.

Это что-то новенькое.

Первый раз вижу, чтобы мой проводник про кого-то говорил – страшный.

– Договориться-то… можно?

Проводник вздрагивает, разводит лапками. Меня-то что спрашиваете, я-то почем знаю, я с ним не договаривался ещё…

Знаю, что мне не ответят. Все-таки спрашиваю:

– Откуда он… родом?

Выражение полного недоумения. Кто ж его знает. кто здесь вообще кого знает, никто никого не знает, кто, откуда, зачем, почему, как…

– Ну а примерно?

На этот вопрос мне ответят. Должны ответить. Обязаны.

И снова – выражение полного недоумения. Откуда-то взялся, не пойми, откуда, не пойми, зачем, я у него спрашивал, что ли.

Как никогда, хочется потихоньку ретироваться. Вот так. Внезапно. Сделаю вид, что мне плохо, они знают, что человеку бывает плохо. Потихоньку уберусь в свою «Ласточку», это не ласточка, это ворона какая-то, знать бы еще, как на ней отсюда улечу на поломанной… Кто-то говорил, и на поломанной летать можно, только тот, кто так говорил, сам улетел, не обещал вернуться.

Плотнее кутаюсь в плащ. Не надо им видеть, кто я и откуда, не надо. Вроде бы здесь приезжих не трогают, мне так показалось, только все равно – не надо…

Мой проводник тащит меня дальше, перекатывается по пустыне, перебирает лапками, лапками, лапками, покачивает головами на тонких стебельках. Делаю вид, что мне все равно, что там перекатывается передо мной. Здесь принято делать вид, что тебе все равно.

– А вы откуда?

Вздрагиваю. Это спрашивают меня, вот уж не ожидал, что спросят меня.

– А-а-а…

Нужно что-то говорить. Знать бы еще, что. Не знаю. Как-то не готовился, как-то не отшлифовывал фразы, как-то не думал, что вот так, в лоб…

– Не помните?

– Ага… не помню.

– Бывает, – мой проводник смотрит на меня, как мне кажется, сочувственно, – был один такой… летал, летал… по пустоте…

Здесь не принято говорить – космос, говорят – пустота.

Подходим к дому. К тому, что можно назвать домом, приземистый купол, под которым мелькают тени, тени, тени. Неприятно сосет под ложечкой, как перед экзаменом, или перед кабинетом стоматолога. Некстати вспоминаю про стоматолога, некстати думаю, что буду делать, если что-то случится с зубами, а что буду делать, привязывать зуб ниточкой к ножке кровати… и как там дальше делала тетя у Тома Сойера, – горящий факел в лицо…

Тьфу ты черт.

А вот если случится что повеселее, аппендицит, например, вот тогда что… что… привяжу аппендикс ниточкой к ножке кровати…

– Ваш пропуск.

Этого я не ждал.

– Э-э-э…

– Нет пропуска?

– Нет. Я… к хозяину вашему.

– А он про то знает?

– Нет… но это… дело очень важное…

Охранник как-то неожиданно тушуется, даже слишком неожиданно, отступает в угол, проходите, проходите. С ума сойти. Охранник… что-то прикрытое панцирем, ощеренное щупами, так и кажется, выстрельнет сейчас оттуда ядовитый шип, вонзится в тело…

– Я вас провожу.

Это новенькое что-то. Неужели у них так чужакам верят, быть того не может. Или не думают, что я могу хозяина ихнего с землей сравнять… или понимают, что никого я с землей не сравняю, силенок не хватит…

– А хозяин у вас добрый?

Спрашиваю, сам не знаю, зачем.

– Ух, злой.

Вздрагиваю. Не понимаю, правду говорит, или так, запугивает. Нет, кажется, запугивать они не умеют, где им до нас, это наш брат так соврет, что мало не покажется…

– А какой он?

Щупы вздрагивают.

– Ух, страшный.

Запугивает. В который раз утешаю себя, – запугивает. Чтобы не ходили там всякие к господину, не тревожили.

– А он… откуда?

Снова вздрагивают щупы. Неужели не знает… Или не хочет говорить, правда что, может, я спросил что-то, что спрашивать было не положено, кто меня знает…

Надо привыкать. Знать бы еще, к чему. Они здесь слишком разношерстные, чтобы к чему-то привыкать.

– А вы откуда? – спрашивает охранник.

– Забыл.

– Не хотите говорить?

Киваю. Не хочу. Да это им ничего и не скажет…

Спускаемся куда-то в подземелье, все ниже, ниже, смутно чувствую, что тут мне и смерть найти. Отгоняю проклятую мыслишку, не отгоняется.

– Сюда.

Обхожу странную парочку, что-то осклизлое, бесформенное, и еще что-то, ощеренное шипами.

– …жуть такая… сами своими руками землю свою уничтожили… вот так…

– Зачем?

– Это ты у них спроси… жуть такая… самих себя… и землю свою… вот так…

– Жуть…

– Чудища…

– А какие они из себя?

– А кто ж их знает… счас уже никто не знает, не осталось их… говорят, вытянутые такие… длинные…

Плотнее закутываюсь в плащ. Чувствую, поможет мало, на меня и так уже смотрят косо…

Сюда.

Иду. Мерзехонько холодеет спина, и правда начинает что-то покалывать в животе, вот только этого еще не хватало, скрутит, мало не покажется… Ищу ниточку, чтобы привязать аппендикс к ножке кровати. Хотя мне еще повезло, по сравнению с теми, кто заживо сгорел там, там… Кто знает, что там вообще было, оно само не знает, что оно было, там… когда послал запрос на Землю, и мне не ответили.

Вот так.

Просто.

Сюда…

Что я ему буду говорить…

Не знаю. Не умею я договариваться. Не умею. С людьми договориться, и то не могу, а тут черт пойми что… Дайте мне детали… за что, спрашивается. За красивые глаза… не-е, за красивые глаза не надо, были уже такие, согласились дать мне топливо в обмен на мой глаз, ну что вы, у вас же новые вырастут…

Ощупываю языком зубы. Тридцать два. Еще волосы. Еще ногти, нет, не совсем, а так, если состричь верхушку. Еще кровь. Вот это всегда местных впечатляет, когда резанешь руку, и заструится оттуда тягучее, красное…

Так что может, еще договоримся.

Может быть…

– Входите.

Вот так. Просто. Внезапно. Без объявлений, безо всяких там шеф, к вам пришли.

Вхожу. Оказываюсь почти в полной темноте. Оглядываю комнату, ищу, где может быть хозяин, да где угодно он может быть, под потолком, на стенах, в стенах, в…

– Мир тебе.

– Мир тебе.

Иду в темноту, откуда слышится голос.

– Говори.

Говорю. А что мне еще остается.

– Это… я прибыл издалека… Мой летун… сломался… я слышал… у вас есть детали.

Одно из двух. Или сейчас окажется, что он очень рад мне помочь, ну просто очень, только никаких деталей у него не было и в помине. И второй вариант – и правда где-то есть у него фабрички по производству чего-то там. А вы нам поломанные детали предоставьте, мы какие надо сделаем, а вы нам взамен глаз свой дадите, у вас же новые вырастут, или вот, что у вас там в груди стучит, а подарите мне, ну что вам, жалко, что ли, а еще слышал, есть у вас штука такая, которая думает, в голове у вас, а дайте мне, пусть у меня думает…

– Есть. А вы откуда родом?

Тэ-экс, началось.

– Забыл.

– Не хотите говорить?

– Да… знаете…

Собственно, чего я боюсь… ну будут за спиной шепотки и шепоточки, это тот самый… оттуда… они землю свою… и себя тоже… вот так… это бывает же… жуть такая…

– Млечный путь… слышали?

– И?

– Солнце… солнце…

Припоминаю, в каком из созвездий здесь живет солнце. Не припоминается.

Оттуда, из темноты, падает покрывало.

– Земляк…

Ослышался я, что ли… или с ума сошел. Или и то, и другое вместе.

– Земляк!

– Да… вы что… к-какими судьбами…

Не понимаю. Вспыхивает свет, тусклехонький, но все-таки свет, смотрю на хозяина, на узкое лицо, покрытое сеткой морщин, на бельмо на правом глазу, на залысину в седых волосах… Я уже и забыл, как выглядят такие… как я. Слушаю его, как во сне, откуда он, почему он, да как он…

– …главное, сигналы посылаю, и тишина. Не, не как бывает, когда профилактика там какая на радиостанциях, а вообще тишина… по нулям… Уже тогда понял, все, хана, нет, еще понесла нелегкая назад… на тридцать три раза высчитал, где земля должна быть, на орбите, потом уже смотрю, землей там и не пахнет… и не воняет…

Киваю.

– Потом уже… обломки увидел… что от планеты осталось… дошло… до меня…

Киваю. Нужно что-то говорить, что-то делать, черт, я уже и забыл, как это, с людьми говорить… с людьми…

– Говоришь, детали? А фирма какая?

– НАСА.

– Наша? Роскосмос, что ли?

– Да не-ет, насовский…

– А, уважаю… а то в Роскосмосе что ни возьмешь, все хрень…

Сжимается сердце. Чувствую, сейчас начнем вспоминать АвтоВАЗ, еще что-нибудь такое, притчу во языцех, что полагалось ругать вдоль и поперек, например… сейчас и не вспомню… Блин, ругали-ругали, сейчас бы на руках носил этот АвтоВАЗ, только чтобы он был…

Почему-то хочется спросить у него, умеет ли он удалять аппендикс… или гланды. Что это он там разливает, мотор охладить хочет? А-а-аа, конечно… я уже забыл, как это делается. За нас с вами и за черт с ними.

– …я, главное, после универа помыкался, ну как всегда, там соловьями заливались, а-а-а, инженеры нужны-нужны-нужны… а куда ни тыкнешься, везде опыт работы, а где его взять, спрашивается… Я уже кадровикам прямым текстом говорю, а где прикажете опыт взять, если без опыта не берут… И эти там фифы расфуфыренные в отделе кадров, ну я же как-то устроилась…

Подхватываю:

– Знаю, как они устраиваются… у женщины три пути сделать карьеру, два спереди, один сзади.

Смеемся. Уже и забыл, как это, когда смеются. Я уже много что забыл.

Чокаемся.

Пьем.

Хозяин ждет, гость медленно оседает, рушится на пол. Хозяин тихонько кивает про себя, ставит на стол все еще полный бокал, хочет вылить, спохватывается, выливает обратно в бутылку, через вороночку, нет, еще пригодится…

Может, есть еще… земляки…

2014 г.

Дед Лайн

– Что это? – спросил Перси.

Я оторопело посмотрел в ту же сторону, что и дракончик на моем плече.

– Хоть убей, ничего н вижу.

– Ты не видишь, а я вижу. Что там?

Сегодня мне на долю выпало охранять замок. Скучноватое, я вам скажу, занятие. Его и занятием-то назвать нельзя, так, какой-то непонятный пережиток прошлого, когда замок осаждали дикие племена с севера. Лично я бы предпочел скоротать время в библиотеке – но наставник был непреклонен.

Впрочем, я и сам понимал – стать настоящим кудесником можно только пройдя все шаги, все этапы, от поломойщика в залах до Учителя.

Я вглядывался в темноту ночи – но хоть убей, ничего не видел. Тем не менее Перси вспархивал на моем плече, изрыгал пламя, повторял, как заводной:

– Что это? Что это?

Трава шевельнулась прямо передо мной – я даже вздрогнул, вот как близко подобрался ко мне неизвестный. Я направил копье в темноту, но тут же понял, что обороняться не от кого – незваный гость не держался на ногах, полз на четвереньках, припадая к земле.

– Кто ты? – спросил я.

Он не ответил – он был так слаб, что не мог назвать своего имени. Я с ужасом подумал, что это может быть и простой человек, и что мне делать в таком случае – я не знал. Пустить чужака на священную землю я не имел права, но и оставить человека в беде я не мог.

– Дай проверю, дай проверю, – всполошился Перси, запрыгал по плечам лежащего на земле, – м-м-м-м… кудесник.

– Слабый?

– Сильный. Очень сильный. Двести чудов, не меньше.

Я вздрогнул. У верховного наставника было триста чудов, и я никак не думал, что встречу такого сильного кудесника.

– Быть не может, – ответил я, – если бы у него и правда было двести чудов, он бы не лежал здесь едва живой.

– Сам посмотри, сам посмотри, – заверещал Перси.

Я посмотрел сам – и ахнул. Мне доводилось выхаживать перегоревших кудесников, людей, выжавших из себя, казалось, все силы – но это было что-то новенькое. Душа кудесника была высосана буквально дочиста, я вообще представить себе не мог, что можно восстановить такую душу.

– Кто… кто вас так? – спросил я.

Он не ответил, неопределенно махнул рукой куда-то в сторону большой земли.

– На вас напали? Пытались убить?

Он отрицательно мотнул головой.

Мне ничего не оставалось кроме как подхватить незнакомца под руки – он был довольно плотный и тяжелый – и повел к заброшенной сторожевой башне. Там я еще с вечера оставил свой нехитрый ужин и немного огня. Незнакомец выпил крепкого чаю и немного поел, но когда я снова спросил его, что с ним случилось, он только спрятал лицо в ладонях.

– Не ходите туда, – прошептал он, показывая в сторону чужой земли, – не… не хо-ди-те…

Ближе к рассвету гость забылся беспокойным сном. Я решил осмотреть его немногочисленные вещи, чтобы понять, что же случилось с человеком. Однако, неххитрый скарб не дал мне никакой подсказки. Я читал непонятные бумаги, слова и заклинания, Лучший работник месяца, Магик Корпорейшен, какие-то откровения каких-то мудрецов, каждый вечер я засыпаю и спрашиваю себя – в чем мы сегодня обошли конкурентов? Я читал имена неведомых мне богов, о которых ничего не говорили учителя в Академии.

– Кто такой Дед Лайн? – спрашивал я себя, – кто такой Дед Лайн?

Найденный не отвечал. Я пытался прочувствовать его прошлое, я пытался найти следы дурного воздействия – и не находил. Никто не сражался с ним, никто не пытался убить его – и тем не менее, кудесник был высосан дочиста.

К рассвету я все же успел вернуться на пост, встал на стене крепости, сжимая в руках метлу. Наставник даже похвалил меня за прилежание и спросил, не видел ли я кого-нибудь ночью.

– Нет, никого не видел, – ответил я.

– А что это за след на траве?

– Это приходил дурной сон, я прогнал его.

Я соврал наставнику – первый раз в жизни. Сам не знаю, зачем я поступил так: что-то подсказывало мне, что появление незнакомца нужно держать в тайне.

Мой странный гость умер два дня спустя, что неудивительно – никакие чудодейственные средства не смогли бы исцелить настолько высосанную душу. После его смерти я интереса ради открыл его сознание и ужаснулся – его душа была выжата так сильно, что разрушилась даже первооснова, этот несчастный никогда бы не смог возродиться.

Никогда.

– Что с ним случилось? – спрашивал я у Перси, – что?

Перси не отвечал. Перси не знал.

– Почему никто никогда не возвращается с большой земли? Почему? Почему оттуда не пишут писем?

Перси молчал. Перси не знал.

…наутро после получения аттестата я сел на метлу и покинул Академию. Наставник показал мне путь к городам, и я сердечно поблагодарил его – но, тем не менее, когда Академия скрылась за горизонтом, свернул в другую сторону.

Я понимал, что ни в какие города я не полечу. Перед глазами то и дело всплывал образ изможденного человека, его опустошенный взгляд, срывающийся голос – не ходите… не ходите туда.

Ближе к ночи я остановился в лесу, устроив себе ночлег в ветвях старого дуба. На горизонте виднелись огни мегаполиса, иногда что-то ревущее, сияющее огнями проносилось в небе, и я точно знал, что это были не метлы. Мне предстояло познать и исследовать новый, неведомый мир, который в юности казался мне таким прекрасным. Дед Лайн, повторял я, Дед Лайн, какой-то злой колдун, до дна выпивающий души, злой колдун, которого нужно было остерегаться…

2015 г.

Картонный фрегат

– А мы поедем?

– А?

– А мы поедем?

– А-а… да, да…

Просыпаюсь, проклинаю все на свете, себя, его, мир весь этот, как он еще стоит, а-ууу-у, где обещанный конец света…

Делать нечего. Я ему обещал. Встаю, выискиваю брюки, они же живые, ночью прячутся под кровать, спасибо, что не кусаются, когда достаю… А ч-ч-черт, укусили, аа-а, нет, это не брюки, это Снежок, еще Снежка этого подобрали, его-то куда девать… Еще ни свет ни заря тащиться к Тась-Ванне, тащить ей ключи, а за котиком посмотрите… Тась-Ванна завизжит, как полоумная, у ти какие ушки, у ти какой хвостик, ды это же валерьяночка в таблеточках… Только бы эта Тась Ванна полквартиры не вынесла, и на том ей спасибо…

Мальчик ждет меня, уже оделся, когда только успел. Ему лет десять, не больше, а-а нет, он говорил, девять с половиной…

– А мы поедем?

– Поедем, поедем…

Я ему обещал. Я обещал ему еще двадцать лет назад.

– Завтракать будешь?

– Не-е-е…

– Тоже верно. А если так, по бутерику?

– Тоже не-е…

Киваю. Не-е, так не-е… Спохватываюсь.

– А Снежка кто кормить будет? раз уж завел, так давай…

Он спохватывается, вытаскивает пачку вискаса, Снежок остервенело рвет кресло, вопит, р-р – рмне-е-е, рр-р-мне-е-е, совсем по-человечески.

Смотрю на мальчишку. Худенький, вихрастый, вроде бы недавно стриг, лучше не стало.

– Ну… поехали.

Прыгает, визжит. Чувствую, уже самому хочется прыгать, визжать, а ведь только что голову от подушки оторвать не мог. Таксист уже ждет, мальчишка кричит что-то, что поедем на такси, чего он радуется, а-а, он же никогда не ездил… Машина несется мимо парка, мимо ипподрома, мимо какого-то понавороченного гипермаркета, мимо…

– А я на лошадь хочу.

– Парень, ты не охренел? Мы что делаем, в Лондон едем или на лошадь?

– В Лондон…

– То-то же…

– Уважаемые пассажиры, просим вас пройти…

Таможенник смотрит на нас, на меня и мальчишку.

– Один едете?

– Один.

– Счастливого пути.

– Спасибо.

Пробираюсь на свое кресло в самолете, мальчишка садится ко мне на колени, уже ворошит какие-то журналы спереди, а я брелок такой с самолетом хочу…

Стюардесса не видит мальчишку.

Его никто не видит.

Только я.

Самолет идет вверх, отправляет меня в нокаут, голову сжимает тисками. Вырубаюсь, вот что значит, не выспался, хоть тут никто не мешает.

Снова вижу его. И не хочу видеть, а вижу. Как там врач говорил, если снова его увидите, попробуйте подумать о чём-то хорошем, что тут может быть хорошее, когда он…

Вон он, огромный, сильный, с громовым голосом, схватил мальчишку, трясет его, грохает кулаком по столу, еще, еще, мальчишка уже даже не плачет, отупело смотрит перед собой… еще бы, третий час ночи, и все люди спят, и все звери спят…

Бросаюсь в комнату, это я уже научился, – входить в комнату, бью здорового мужичищу, кулаком, откуда только силы взялись, ну да, я буду сильнее него, если захочу, а я хочу…

– Не смей… его… трогать!

Хватаю со стола кольт, откуда он только взялся среди тетрадок, разряжаю в мужичищу. Обнимаю мальчишку, который наконец-то заплакал, ну не реви, пацан, все прошло…

– …плохо?

– А?

– Вам плохо?

Просыпаюсь. Женщины на креслах рядом трясут меня за плечо.

– Я… кричал?

– Да… плохо вам?

– Не-е… приснится всякая муть… напугал вас?

Пытаюсь отшутиться. Вроде поверили. Обнимаю мальчишку, который сидит у меня на коленях.

Я его никому не отдам.

Что еще…

Все еще. На лошадь. Обязательно надо прокатиться на лошади. Страшно, в жизни не ездил, даже не знаю, как забраться. Прямо стыдно, тридцать лет, как на лошадь забраться, не знаю. Посмотрели бы на меня далекие предки, которые с детства в седле, да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами…

Что еще…

Все еще. Лондон. Париж. Египет. Джунгли Амазонки, хотя в жизни не представляю, как я туда полезу. И на какие шиши. Похоже, и правда пора в журналюги-международники перекидываться…

В батискафе опуститься на дно Красного моря.

Что еще.

Все еще. Антарктида. Тоже не представляю, как я там буду. Австралия. Это попроще, хотя мальчишке непременно надо посмотреть кенгуру. А кенгуру, как я понимаю, там по улицам не скачут, как у нас медведи по улицам не ходят… и где их там ищи-свищи…

Что я ему еще обещал… много что обещал. Про космос сразу сказал, не обещаю. И про колонию на Марсе тоже. Он думает, это раз плюнуть, туда-сюда слетать, до соседней галактики – как в соседний магазин на троллейбусе. Ничего, сейчас вроде понимать что-то начал, когда я ему сказал, что Вояджер тридцать пять лет через Солнечную систему летел…

– …ты где был?

Смотрю на мальчишку, как он умеет исчезать и появляться… вот так, из ниоткуда…

– Познакомься, это Паддингтон! – показывает на мохнатого медвежонка.

– Очень… приятно.

Медвежонок хочет пожать мне руку, опрокидывает повидло.

– Вот так, опять я во что-то вляпался…

– Ничего страшного… не поваляешь, не поешь… так в России говорят…

Паддингтон… мой малец тут уже со всеми перезнакомился, и с Паддингтоном, и с Винни-Пухом, и с Чеширским котом, и с Кэрроллом, он заикается, оказывается, будешь тут заикаться с мартовским зайцем… Хорошо еще с Питером Пэном не снюхался, улетел бы куда-нибудь в Нетинебудет…

Нетинебудет…

У нас с тобой, парень, все будет…

Спать… надо спать, почему-то в новых местах не спится. Вытягиваюсь на постели, как там велено, глаза к переносице, уши на ширину плеч… Сон подкрадывается, подступает…

– …да что из тебя вырастет?!

Окрик. Злой. И грох – кулаком по столу, а то и не по столу…

– Папочка, не бей, я тебя люблю!

– Меня не надо любить! Меня слушаться надо!

Врываюсь в сон. Научился уже врываться в сны, это раньше смотрел, скрежетал зубами в бессильной злобе, сейчас уже научился просачиваться…

Распахиваю дверь, хватаю здорового мужичищу.

– Не смей! Его! Трогать!

Бью. Что есть силы. Хватаю со стола тетрадки, учебники, интегралы какие-то, формулы, швыряю в огонь, пропади оно все… хватаю мальчишку, увожу отсюда, из темноты вечера, далеко-далеко, на край земли…

Просыпаюсь.

Он смотрит на меня. Он не спит. Он никогда не спит.

– А я смотри, что нарисовал…

Смотрю на Биг Бэн.

– Сам?

– Ну…

– Молодчина.

Смотрю на рисунок, парень, ты хоть про перспективу знаешь… хочу сказать про перспективу, про тени, про светотени, не говорю… еще не хватало, начну тут, как старый пень, это не так, это не сюда…

Так-то крылья и подрезают…

– Архитектором хочешь быть?

– Ага…

– Ты же вроде как секрет вечной жизни открыть хотел?

– И это тоже.

– И журналистом-международником быть.

– Ну.

Киваю. Вот это надо бы ему намекнуть, что все и сразу не бывает, ты уж одно что-нибудь. И про космонавтов ему надо намекнуть, что это только в книжках все так красиво, а на самом деле полетаешь, потом все зарплаты на лекарства уйдут… А журналист-международник из тебя, парень, получится… если не полезешь куда не надо, и не подстрелят тебя кто не надо…

Мальчишка смотрит на меня.

Он не знает, что его нет.

Он не знает, что умер. Двадцать лет назад. В ту ночь, когда он клялся и божился здоровому мужичине, что будет менеджером, честно-пречестно, как все, и учиться будет на экономическом, честно-пречестно, как все…

Чешу его за ухом, там у него родинка в форме Японии, у меня такая же за правым ухом. И чуть ниже пупка у него треугольная родинка. Я его раздетым не видел, но знаю.

Потому что у меня такая же…

– Ну что, Антон, заданьице есть… – редактор смотрит на меня, скрещивает пальцы.

Холодеет спина, какое там заданьице, хочется домой, зарыться в кровать, спать, спать, спать, не вылезать целую неделю…

– И… какое?

– Вы тут про Бразилию писали…

Ёкает сердце.

– Увижу ли Бразилию до старости моей…

– Ну. Поедете?

Мальчишка стоит за спиной редактора, прыгает на месте.

– Да.

– Справитесь?

– Обязательно.

Мысленно проклинаю все. Сколько там суток в самолете… Сдохну я в этом самолете, вот что…

– А мы в джунгли пойдем? – не унимается он. Конечно же не редактор.

– Вот только джунглей мне еще не хватало…

Он смотрит на меня. Оторопело. Сам смотрю на себя, вот черт, скучный взрослый, который лежит на диване, и не хочет идти в джунгли.

– Х-хорошо… там… посмотрим… проводника найдем… дома… в интернете глянем…

Выходим из офисов, здоровенная тетка налетает на мальчишку, проходит сквозь него, не замечает. Чуть не сказал ей посторониться, вот до чего дошел… Что-то купить нужно было, как всегда не помню, как всегда в магазине скуплю все, кроме того, что нужно было…

Крик.

Там, в глубине улицы, так кричат дети, опять кто-нибудь тащит своего ребенка куда-нибудь, куда ребенок идти не хочет, да ты мне всю жизнь испоганил, да на кой черт тебя родила…

Оборачиваюсь. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как здоровый мужичара затаскивает моего мальца в машину.

Ловлю такси, прыгаю на сиденье.

– Вон… за тем жигулем… быстро.

– За каким жигулем?

Ах да, он не видит. Жигуль разбился десять лет назад, тогда же разбился мужичара. А мальчишка умер раньше, двадцать лет назад, когда клялся быть как все, как все, как все…

Налево… направо… прямо… скорей… две цены плачу… левее…

Жигуль срывается с моста, летит кувырком, ощеривается пламенем. Вот так она и разбилась десять лет назад.

– Тормози.

– На мосту нельзя…

– Три цены.

Тормозит. Плачу три цены, сдачи не надо, бегу по виадукам и переходам вниз, под мост…

Мужичара грохает кулаком в стену, держит мальчишку.

– …пойдешь, как миленький! В универ! Как все!

– Нет…

Мальчишка открывает рот, ну только посмей сказать – пойду…

– Нет!

Ору. Мне уже плевать, что меня слышат прохожие. Ору. Бегу к ним, через какие-то ограждения, проход закрыт…

– Не смей!

– А ты кто такой?

– Не смей! Его! Трогать!

Сцепляемся с мужичарой, он меня не узнал, тем лучше, это он со мной такой храбрый был, а перед чужими людьми трус-трусом, перед начальником только что башмаки ему не вылизывал… А ты, малец, что стоишь, смотришь, беги, в Бразилию, в Лондон, на Марс, в далекую галактику, в страну Нетинебудет, от институтов, от как-все, от менеджеров, беги, беги, беги…

Сжимаю горло отца, сильнее, сильнее, что я делаю, что надо, то и делаю, не боюсь тебя, не боюсь…

Перевожу дух.

Хватаю мальчишку.

– Пойдем.

– К-куда?

– В Бразилию… в джунгли… там туры есть, туристские тропы…

Он смотрит на меня пустыми глазами, нет, неужели этот его убил, неужели…

Окликаю мальчишку по имени. Не по тому, которое стоит в метрике, а по тому, которое он сам себе дал – Арктур…

– Ага… пошли…

– Пошли.

– А он?

Уже на мосту оборачиваюсь, смотрю на отца, не хотел я его убивать, так вышло. Да он сам тоже не хотел меня убивать, он хотел, как лучше, жалко только не знал, как оно – лучше…

Отец тяжело поднимается со ступенек…

Холодеет спина.

Идет куда-то в сумерки.

Жду.

Вижу. Там. Вдалеке. Тесная комнатенка с развешенными простынями, тощий мальчонка сидит в углу, мастерит крохотный фрегат.

Вижу.

Здоровый мужичище хватает мальчонку, швыряет картонный фрегат на пол, топчет ногами, за уроки и не брался, идиотище, да что из тебя вырастет… Не узнаю своего отца в детстве, не узнаю своего деда, только догадываюсь – они.

Отец бежит к комнатенке, почему-то не может войти…

Мужичище орет на мальчишку, семью позоришь, мне что про тебя Мариванна сказала…

Отец ломится в комнату… ну давай, папка, это же просто, там, в прошлом барьер надо руками раздвинуть…

Отец оборачивается, кажется, услышал мои мысли, я показываю ему, как войти в прошлое…

Он входит, бросается на здорового мужика, отсюда слышу крик, не смей его трогать… Хватает мальчонку, самого себя, отталкивает своего отца, моего деда, уводит мальчонку из тесной комнатушки куда-то, где море и пальмы, и качается на волнах фрегат…

2014 г.