Текст книги "Хотите, я буду вашим понедельником?"

Глава шестая

– Уважаемые пассажиры…

– Деар пассажирс…

Выворачиваю на взлетную полосу, разгоняюсь, – сладкое чувство, когда отрываешься от земли, паришь в пустоте, выше, выше, – чувствую, что что-то не так, почему не сдавливает виски, а да, у самолета не может быть никаких висков…

Выше, выше…

Что-то еще не так, говорю я себе, что-то…

…и только на высоте сколько-то там километров понимаю, что у меня нет пассажиров, да что пассажиров, и экипажа нет, и никого нет, и какого черта я вообще здесь делаю…

Выше, выше…

Звезды зовут, звезды манят, звезды так и тянут туда, в бесконечность, вверх, вверх…

Призываю на помощь всю свою силу воли, выверяю маршрут, координаты, температуру за бортом, расстояние…

Тяжелые звезды нависают совсем низко…

…огни далекого города приближаются все больше, мерцают, опрокинутые в океане…

…тяжелые звезды кажутся так близко…

Вскидываюсь, тут же снова одергиваю себя, выверяю маршрут, меня встречают взлетные огни…

– …вы идиот…

Даже не вздрагиваю, я уже жду от них чего угодно…

– …идиот…

Вспоминаю:

– Там… не было людей… никого не было…

– Еще бы там кто был, специально никого не было!

– Спе… специально…

– Вы идиот, ну надо же какой идиот… Это же для вас специально сделали, для вас!

– Ч-что… сделали?

– Да вот же, вас одного в рейс отпустили, одного, понимаете! Чтобы вы могли вот так… к звездам… а вы… эх вы!

Понимание накатывается тяжелыми волнами, чувствую, как меня буквально придавливает к земле…

Глава последняя… уж теперь-то я во всем разберусь, глава последняя же…

– …выбирайте самолет.

Присматриваюсь, выбираю самый крутой, самый понаворочанный, такой, чтобы вообще, какой-то там частный джет или не пойми, что такое.

– Ну, вы и замахнулись…

– А… нельзя?

– Ну, почему же нельзя, нужно… давайте, вперед…

Уважаемые пассажиры…

Деар пэссажирс…

Дамы и господа…

Ледис энд джентльменс…

…в полете вам будут предложены…

…отрываюсь от взлетной полосы, прислушиваюсь к обрывкам разговоров, да, неизбежно, да, все готово, да, завтра будет подписано…

Взмываю в небо.

Выше.

Выше.

Вертикалью вверх.

…борт триста восемь, борт триста восемь, немедленно вернитесь назад, слышите меня, немедленно…

Не слышу.

Поднимаюсь – как кажется мне – к звездам, – выше, выше, воздух не держит меня, роняет в темноту ночи…

Письмена О Письменах

…есть мнение, что знак – три палочки и еще три палочки – означает начало фразы. Противники этой теории спрашивают, а где тогда сама фраза, на что сторонники возражают, что почему бы не быть началу фразы без самой фразы – кто сказал, что это невозможно. Другие уверяют, что три палочки и еще три палочки – это начало начала, какого начала, да никакого – просто начало самого себя.

В прошлые годы прошлого века было популярно мнение, что три палочки и еще три палочки означают три палочки и еще три палочки – ни больше, ни меньше.

Что касается дальнейшей расшифровки – она не представляется возможной, потому что даже самые опытные и знающие люди не видят, где кончаются письмена и начинаются выветренные изгибы песка мертвой пустыни. Одни из изучающих рьяно уверяют, что два изгиба подле трех палочек – это лишь движение ветра, но другие не менее рьяно уверяют, что эти две черточки обозначают что-то очень важное, что встречается в третьем и пятом абзаце.

Наиболее значимыми конфликтами О Письменах были войны 5123 года между сторонниками завитка, означающего окончание смыслового отрезка, и сторонниками завитка, означающего бесконечное погружение в самое себя. Стоит так же отметить массовые казни 5376 года, когда были поделены на ноль около полутора тысяч сторонников черточки, означающей что-то наподобие «я» – в те времена уверяли, что эта черточка означает границу между границами.

Страсти накалялись, – бились за полутона, за штрихи, за штрихи штрихов и полутона полутонов языка, который никто не знал. Хочется сказать – все помнят противостояние 5419 года, но его не помнит никто, потому что никого не осталось. Настоящей сенсацией стали откровения января 5420 года, откровения о ветре, выветрившем пески пустыни, о ветре, который носился над песками бесконечно давно, – но эти откровения январь читал уже никому, потому что никого не осталось…

…лежит где-то в глубине пустыни давно умерший ветер, пытается подняться, чтобы дочертить письмена, которые уже никто не прочитает…

Память-дом

…ближе к вечеру Мемори-Хауз прерывает свои странствия по городу и устраивается между двумя чуть покосившимися домами, которые недовольно ворчат, ну что это, только этого нам еще не хватало. Мемори-Хауз притворяется, что не умеет ни слушать, ни говорить, поворачивается к улице своей более-менее необшарпанной стороной, ну и что, что раньше эта сторона смотрела во двор. Мемори-Хауз подбирается, сжимается, он давно уже научился складываться буквально пополам, втискиваться в любые щели.

На самом деле он никакой не Мемори-Хауз, у него нет имени, он взял себе имя от фамилии какой-то девушки, которая жила в нем пару лет назад, а может, это было пару веков назад – Мемори-хауз путается в датах, в годах, в событиях, в самом себе, миг растягивается на миллиарды лет, эпоха сжимается в доли секунды.

Мемори-Хауз воровато оглядывается, не видит ли кто – терпеливо выжидает, пока улица поглотит немногочисленных прохожих, ну что ты стоишь на перекрестке, дамочка в клетчатом, иди уже, иди, иди… Осенний ветер сдувает девушку, она исчезает, оставляя после себя ворох листьев, – Мемори-Хауз воровато оглядываясь, спешит к брошенным возле мусорки вещам, торопливо подхватывает разбитые старинные часы, старое кресло, оборачивается, замечает, как ветер листает какую-то книгу – хочет подхватить и книгу тоже, ветер сердится, вырывает книгу, уносит прочь, Мемори-Хауз успевает подхватить только обрывок страницы – «…она вошла в огромный зал, полный лестниц, казалось, ведущих из ниоткуда в никуда, и в растерянности остановлась, не зная, куда ей направляться дальше…»

Мемори-Хауз со скрипом и скрежетом перестраивает, перетасовывает свои комнаты, делает себе огромный зал, полный лестниц, ведущих из ниоткуда в никуда. Пристраивает на почетном месте часы и старое кресло, часы тут же садятся в кресло, им так удобнее, обрывок страницы клубком сворачивается на коленях часов.

На боку Мемори-Хауза темнеют даже не номера – отпечатки номеров, 3, 17, 98, а дальше вообще что-то непонятное, то ли ¾, то ли 3 в 4 степени, то ли еще как с какими-то квадратными, треугольными и круглыми корнями и интегралами. Дом вспоминает улицы, на которых стоял – менялись улицы, менялись номера, время срывало цифры, кто-то вешал другие, чтобы время сорвало и их тоже. Иногда Мемори-Хауз перебирает цифры – 3-17-98-3/4 – ему кажется, что это какой-то номер, что надо добраться до телефонной будки, ах да, уже нет никаких будок, тогда купить телефон, ах да, где это видано, чтобы дома покупали телефоны, набрать номер – это очень-очень важно, – услышать хрипловатое «Алло». Только цифр все время не хватает, Мемори-Хауз терпеливо ждет, когда на нем появятся новые номера, но когда появляются новые цифры, номекра телефонов становятся еще длиннее, и номера дома за ними не успевают.

Мемори-Хауз подбирается к заброшенной стройке в поисках чего-нибудь, неважно, чего, кирпичей, починить трубу на крыше, кусочков черепицы, оконных рам. По-прежнему воровато оглядывается, не видит ли кто, нет, в такое время никто не ходит, никто не видит…

– …а ну быстро отдал! Это моё, моё!

Мемори-Хауз смотрит старые дома, налетевшие на развалины, – отступает, Мемори-Хаузу с ними не потягаться, уж слишком бойкие, уж слишком сильные. Мемори-Хауз отступает, уходит, прячтчс в арке, в другой, в третьей, в бесконечном лабиринте дворов…

На берегу студеной реки Мемори-Хауз расправляет трубы, очаги, камины, окна, чердаки, коридоры, вдыхает свежий холодный воздух – ветер проносится по трубам и каминам, в воздухе взмывается облако золы и пыли.

Мемори-Хауз перебирает хозяев, которые у него были, безымянная старушка, прожившая двадцать лет и оставившая после себя коллекцию почтовых марок несуществующих стран, какой-то парень, который писал музыку, но не для гитары и не для скрипки, а для кофеварки, – потом безумный ученый, пытавшийся изобрести движущуюся вечность – вечный двигатель любой дурак сможет, а вы попробуйте наоборот – девушка, которая читала книгу, которую наишет сама когда-то в далеком будущем, человек, который пытался, найти самого себя, или вот, Анна – ни человека, ни судьбы, ничего, только имя, Анна, и все. Или вот еще, кресло без одной ножки, ну и что, что ножек четыре, а кресло уверяет, что их должно быть пять. Чье это кресло, непонятно, оно как будто пришло сюда само по себе, прибилось, как прибиваются бездомные кошки.

Мемори-Хауз в задумчивости останавливается перед умершим домом – с одной стороны так и тянет подобрать обломки балясин, черепицы, кусочки кафеля, шторы с кистями – с другой стороны Мемори-Хауз понимает, что все это часть покойного, и будет что-то кощунственное в том, что Мемори-Хауз заберет это себе. Дом отступает от обломков, хочет тихонько уйти, когда слышит, как кто-то его окликает, да не кто-то, мертвый дом, бестелесным призраком замирает над Мемори-Хаузом…

– …заберите… прошу вас… заберите…

– А…? – здесь надо бежать прочь со всех ног, только не бежится.

– Заберите… все заберите…

– Но это же… это часть вас…

– …меня уже нет… прошу вас… заберите… спасите, что осталось…

Мемори-Хауз смущенно подбирает обрывки газет, потрепанные книги, перила не пойми от чего, выстраивает внутри себя причудливую конструкцию, хочет сказать Спасибо, только понимает, что спасибо говорить некому…

Дом прячется между двумя домами, они молчат, так молчат, что непонятно, согласны они пустить к себе Мемори-Хауз или нет. сегодня рейдов полиции вроде не ожидается, хотя кто их знает, лучше затаиться и не отсвечивать…

– …ваши документы.

– А?

– Документы ваши…

– Да где ж у старого дома документы… вот посмотрите… – дом выбрасывает охапку бумаг, какие-то счета, газеты, рекламные буклеты, пожелтевшие книги…

– Вы аресто…

Мемори-Хауз срывается с места, бежит по лабиринтам дворов и арок, беспомощно упирается в стену, натыкается на прохожего…

– Вы… вы что?

– Ой, простите, пожалуйста…

– Вы… вы старинный дом?

– Ну да вроде…

– Вы… а вы можете рассказать свою историю?

– Ой, да я сам в своей истории запутался…

– Ничего-ничего, я помогу вам распутать… это же так здорово… настоящий старинный дом…

– За мной гонятся…

– Ничего, сейчас… я вас спрячу в карман, вы не возражаете?

– …вы не видели здесь дом?

– Ну, тут много домов…

– …да нет, дом… который бежал…

– Вы что, дома не бегают…

– А вы… а вы его случайно не спрятали?

– Кого? Дом? Как можно спрятать дом? Вам какой дом нужен? Адрес? Улица, номер?

– Ну… что-то там дробь корень что-то… Тьфу на вас, выворачивайте карманы!

– Вы что думаете, я в кармане дом прячу?

Смех.

– Да тьфу на вас совсем… идите, идите, пока не арестовали вас…

– …так значит… так значит, вас никогда и не было? вы собрали себя из обломков, из чужих судеб, ничьих воспоминаний, придумали себе адреса, жильцов, которых никогда не было?

– …получается, так…

– …да вы… вы… да вы мошенник, каких свет не видывал?

– А вы?

– Что я?

– А вы? А весь этот город? Откуда вы знаете, из чего он собирал сам себя? И… был ли он вообще?

…блуждая по себе самому, дом натыкается на телефон в холле. Чуть задумывается, снимает трубку, набирает номер, 3-17-98-3/4…

…ждет…

…гудки…

Бой часов

…бой часов…

…вы видели бой часов?

Настоящий бой – не на жизнь, а на смерть?

Кто вам скажет, что два временных потока пытаются вытолкнуть друг друга из реальности или переплетаются, как змеи – вы им не верьте. Не потокам не верьте, а тем, кто скажет. Но и потокам тоже. Потому что нет никаких потоков. Потому что настоящий бой часов выглядит предельно буквально – когда два циферблата сталкиваются и бьются ни на жизнь а на смерть – царапают друг друга цифрами циферблатов, колют острыми стрелками. То есть, это наши часы, наше время царапает циферблатами, а не наше время может извиваться какой-нибудь безумной спиралью с неведомыми знаками, жалить молниями, выпускать рачьи клешни и скорпионьи жала. То ли дело наши часы, которые больно клюют острым клювом и хлопают крыльями. Мы смотрим, мы восхищаемся, как наши часы бьют чужое время, прогоняют его – чуждое, непонятное, с какими-то безумными событиями, где я схожу не на остановке, а с ума, где вместо столицы строят зеленый лес, а поезда ходят не по рельсам, а конем, а земле светит не солнце, а уголовная статья.

Мы смотрим за боем, мы болеем за наших, мы знаем, что наши обязательно победят, потому что наши всегда побеждают, – и они пронзают вражеские часы, рвут когтями, терзают, – летят клочьями секунды, минуты, мгновения, – говорят, кто-то успевает тайком подобрать осколки, спрятать какое-нибудь событие, которого у него в этой реальности нет и не будет, а так хочется, чтобы было… нет, не какая-нибудь там работа мечты, а что-нибудь еще круче, здесь он в комнатушке ютится и телефоны продает, а там он королевством правит… Враки все это, конечно, не про королевство, а про то, что можно вот так осколок чужих часов подобрать – не живут они разбитые, не живут…

Наши часы побеждают, мы встречаем их овациями, цветами, запчастями и машинным маслом, чиним поломанные крылья.

Правда, кое-кто поговаривает, что часы на самом деле вовсе не побеждают, они только делают вид, создают нам какую-то иллюзию победы, а самих часов давным-давно уже нет в живых – но об этом у нас говорят только шепотом…

лес смотрит в окна

…сегодня к окраинам вернулся лес – старые старики говорили, давно так не было, никто и не помнит времена, когда лес подбирался к городу, принюхивался к следам, брошенным людьми, сверкал из темноты самого себя желтыми глазами. Старые старики говорили, так давно не было, с тех пор, как появился город – а теперь вот города снова не стало, и опять пришел лес.

Города и правда не стало – то, что осталось от города, перебралось в маленький городок, принадлежавший большим людям с большими деньгами, когда еще были большие люди и большие деньги. Кто-то робко заметил, что надо бы радоваться, – заметил про себя, мысленно, не вслух, потому что вслух не радовался никто, понимали, что радоваться особо нечему. Говорили детям, чтобы не выходили из дома после захода солнца, хотя сами не понимали, как это может помочь. Дети тайком бегали к лесу, чесали его за ухом, носили ему кости из супа и котлеты, а он махал хвостом.

Вечерами садились за стол, настораживались, ждали, что вернется то, что уже забрало город, и будет подбираться к его остаткам. Утешали сами себя какими-то словами, не приносящими утешения.

Вечерами же лес подбирался совсем близко к нашим домам, ложился на садовых дорожках, топорщил уши, смотрел в окна, прислушивался к чему-то отдаленному. Мы старались не думать, что это возвращается то, что уже забрало город, хотели спросить у леса, что он слышит, но не знали лесного языка – никто-никто, даже старые старики…

Полет океана

…океан…

(…а какая разница, какой, – Тихий, Атлантический, Южный, Индийский, Северный Ледовитый, или весь мировой – да какая разница в самом-то деле? Так что…)

…океан всегда с завистью смотрел на птиц, которые опускались на крохотные островки посреди него, ночевали среди бушующих вон (океан даже ненадолго успокаивался, чтобы не потревожить птиц) – а наутро снова поднимались

(уш-шух – это крылья птиц)

(уш-шух – это шум океана)

в бескрайнее небо, летели в дальние края. Иногда океан пытался спросить у птиц, куда и откуда они держат путь – но он не знал их языка. Волны океана в беспомощном отчаянии бились головами о скалы, когда птицы взлетали в небо, а он – нет…

уш-шух…

уш-шух…

…что-то должно было случиться, просто обязано было случиться, океан должен был подняться в небо, к самым звездам, как птицы…

…как разве птицы улетают не в космос?

Нет, уважаемый океан…

Как странно… а мне отсюда кажется, что они летят к самым звездам…

…океан пробовал махать волнами, взмывать ввысь…

Уш-шух…

Уш-шух…

– Но, конечно же…

– Ну, сами понимаете, где вы видели летающий океан?

ОСТАВИТЬ ЗАЯВКУ

ЗАЯВКА ОТКЛОНЕНА

– …а почему вы отклонили?

– Ну, вы сами подумайте, как мы можем запустить в космос океан? Если хотите, можем взять образец вашей воды…

– …нет, не хочу, я хочу весь, весь!

Уш-шух!

Уш-шух!

– Ну, извините… невозможно… ну вот вам космическая станция, развлекайтесь…

– Да на что она мне, она не летает!

– Ну что вы хотели, отлетала свое…

Уш-шух…

Взмывают в небо белокрылые птицы, да к каким еще дальним берегам, враки все это – к самым звездам…

Океан ждет.

Что-то должно случиться…

Не может быть, чтобы ничего… что-то должно… что-то…

Летят года…

…века…

…тысячи лет машут белыми крыльями…

…улетают к звездам…

Солнце раскаляется в полнеба, океан вскипает, клокочет, пытается выплеснуться из самого себя, а пти… да нет уже никаких птиц, ничего и никого нет…

Уш-ш-ш-ш-ш-у-х-х – х-х-х!

Океан вздымается облаком пара, беспокойно мечется над землей, клубится и вихрится, пытается вырваться прочь – неужели все напрасно, неужели, неужели…

Ш-ш-ш-ш-у-х-х-х-хх-х…

Рвется клочьями магнитное поле…

Океан взмывает клубами пара прочь от земли, прочь от солнца, летит, подхваченный солнечным ветром, несется к звездам, обгоняя другие океаны – странные, причудливые, сернокислые, сероводородные, аммиачные, покинувшие родные края где-то неведомо где…

Океаны сбиваются в стаи, берут курс берут курс на какую-то звезду, океан еще не знает, что там, но что-то очень важное, то, чего он ждал всю жизнь…

Сы… О… Н…

– …сы…

– …да не сы, а Ка, это карбон!

– Да будет тебе Ба, пусть говорит, как хочет!

– Да надо же, чтобы правильно!

– Вот ты и задергала меня со своим правильно, что я шагу боюсь ступить! Будешь До дергать, вообще больше её не увидишь, поняла?

– Так я вообще уйду!

– И уходи! Не слушай, до…

– …сы… а не, Ка…

– Ка, дальше?

– А… тут… Эн…

– Да не Эн, Аш же!

– Ба!

– Да ну вас совсем…

– Не…

– Да ге же!

– Ба-а-а-а!

– Ухожу, ухожу… никому я не нужна…

– А это гэ с палочкой…

– Да сама ты гэ с палочкой, ли это, ли!

– Ба! Хватит! Я тебя выключаю, наслушались уже… Ну все, все, До, пусть Ба на полке на своей постоит, а мы поиграем…

– Ма, а когда я вырасту, я тебя тоже смогу выключить и на полку?

– До, ну ты же меня любишь?

– Ну… иногда… а иногда не-е…

– Ой, До… вот Ба сейчас бы сказала, что я обижусь и сама на полку встану… рано мне еще на полку… и тебе тоже… ну тебе неинтересно?

– Не-е, интересно! Ве, вы, сы, и, о… а это…

– Это фтор.

– Торт… ага… ие, иа… а вот…

– Ну попробуй сложи что-нибудь…

– А вот аг с аи… А не получилоо-о-о-сь!

– Ну До, ну так не бывает… ну давай Аш и О…

– А я хочу аг с аи-и-и-и!

– До, ну это невозможно… ой, До… ну что с тобой делать… я тебя не хочу выключать и на полку ставить, как Ба меня на полку ставила… что мне с тобой делать, До… Ну что ты делаешь… зачем в окно… ну утром встанешь, спросишь, а где игра, а игры нет…

– Не спрошу-у-у-уу-у-у-у-у-у-у-у-у!

– Ой, До…

– Гляди, чего…

– Класс…

– Это же это…

– Крутя-а-ак…

– Я говорил, тут иногда такое выбрасывают…

– А я знаю, я знаю, надо аш и о! а где тут аш-то…

– Эх ты, он же не как аш пишется, а вот, как эн наша… вот… два аша и одна о…

– Вау, получилось!

– Кру-уто…

– …ма, а где?

– Ну я же тебе говорила…

– Маа-а-а!

– Ну куда ты, куда без зонти… да что такое зонтик этот…

– Ма-а, а там все разло-омано!

– Ну а как ты хотела, ты же бросила все… ничего, мы тебе другую купим…

– Ага, ну, конечно, па пятьдесят часов в сутки пашет, будет сто часов пахать, чтобы до каждый день новые миры покупать!

– Ну Па, ну не каждый день… До, мы тебе новую…

– А я эту хочу-у-у!

– Ну До… ну так не смешива… а, ну да, как угодно смешивают…

– Ну что это такое, что такое вообще? Выдумали какие-то цепочки, не пойми что… вон, в инструкции написано, этиленгликоль, пропаналь, бензол, ацетон, а это что?

– Ба, опять ты!

– Опять я! По правилам должно быть, по правилам!

– Да пусть делает, как хочет!

– Нельзя, как хочет!

– Почему? Почему нельзя?

– Ну, потому что… потому что нельзя, и все тут!

– Все, Ба, я тебя выключаю с твоими нельзя…

– Ма, а смотри!

– Это… это что? Это ты сделала?

– А оно само! А я только чуть-чуть!

– Ну, ты же у меня самая умная! Вот молодец!

– Скажите, это… это не опасно?

– Да нет, что там может быть опасного…

– Нет, ну я первый раз такое вижу…

– Да я в общем-то тоже…

– Вот я и боюсь, мало ли что…

– Да нет, вряд ли что случится…

– Ма, а где? А где?

– Что где… а…

– А нету ничего-о-о!

– Это Ба… Ба, ты?

– Да я полдня мучилась, все разбирала, по таблице раскладывала!

– Зачем? Ну, зачем, Ба?

– Ну, затем, что порядок должен быть, вот зачем!

– Все, я тебя выключаю с твоим порядком.

– Да хоть завыключайся, дождешься, что…

– …не переживай, До, ты по-новому сделаешь… да?

– А не получа-а-ается!

– Ну что там опять?

– Ну что, что, Ба все эта! Ты же сам видел, какие у До чудеса там были, второй раз так не получится уже! ох, извини, ты с работы, я тут проблемами гружу… счас, счас, ужин на столе…

– Ма, а получилось! Снова! Само! Само!

– Ну, ты у меня вообще молодец!

– Ма, а я это в школе всем покажу!

– Обязательно покажешь… завтра же…

– …вы будьте осторожны…

– …а что… все эти цепочки… как вы сказали… аде… нин, гуа… зин… ти… мин… эти… клопки…

– …клетки.

– …клетки, вот-вот… они… они опасные, да?

– Нет, нет… как раз наоборот… они… они очень важные, понимаете?

– Важные?

– Да… мы уже думали, жизнь никогда не возродится, пока не догадались запустить эту игру… у вашей До получилось… ну, почти получилось… Осталось немного… а вы можете Ба пока не включать?

– Да будь моя воля, я бы вообще её не включала, честное слово…

– Ну хотя бы пока все не получится…

– Ладно, обещаю…

Ишь, чего выдумали, думает Ба, придумали тоже, аденин-гуанин всякий, никогда такого не было, всегда так жили, бензол, ацетон – и все, а тут выдумали тоже… Ба включает саму себя, поднимается в комнату До, где вертится в пустоте шарик…

– Ма-а-а-а!

– Ну что такое?

– Ма-а-а-а, а у всех в школе таки-и-и-е-е-е-е!

– Какие такие?

– Ну, таки-и-иее-е-е-е! всем такие купили-и-и-и, все такие сделали-и-и-и-и-и-и! Ма-а-а-а-а!

До бросается вверх по лестнице, заливается слезами.

Ба наверху присматривается к шарику, разглядывает, это что, как будто городок какой-то, в нем дом, совсем как наш, там и Па, и Ма, и Ба… и… и До…

– Так неужели…

В комнату врывается До:

– Ба!

До хватает шар, со звоном и громом бросает в окно.

– Да это что за выходки такие!

– Ба-а-а-аа-а!

Ма врывается в комнату, выключает Ба, выключает До, смотрит на Па, тянется к выключателю…

– Да я-то тебе что сделал? – не выдерживает Па.

– Да ничего… устала я… извини…

Ма выключает Па, складывает всех в коробку, Ба, Па, До, смотрит на надпись, Счастливая Семья, ага, врите больше, счастливая…

– Гля, опять, что ли, выкинули?

– Ты смотри, какая тут фигня получилась…

– Ни фига себе…

– Ты чего, себе захапать хочешь?

– А че?

– А то, опять хочешь, чтоб тебя замели?

– Да кто заметет, и не узнает никто… Хватай скорее!

– Тебе надо, ты и хватай, раз такой умный!

– Не, стойте, я тоже хочу!

– Да дай мне!

– Дай я!

– Дай!

– …господин… – откашливаюсь, думаю, можно ли вообще называть его господином, и как его называть.

– Да?

– Я вынужден попросить прощения…

– Что такое?

– Я… я не выполнил ваше задание…

– А что такое? Вы конструктор сделали?

– Да, но…

– …и что дальше?

– Ну… – пытаюсь объяснить, понимаю, что не могу подобрать слов, что вообще случилось, почему они так… так… Сбивчиво объясняю сам толком не могу понять, что именно…

– Отлично, – кивает он.

Пытаюсь уловить иронию, не могу.

– Отлично.

– Но…

– …я так и думал… все должно было случиться именно так… чтобы все перессорились, перескандалились, перепутали все, что могли… чтобы из этого хаоса… чтобы потерять инструкцию… понимаете? А вы молодец, справились…

– С надеждой спрашиваю:

– Теперь… все будет, как надо?

Он пожимает плечами:

– Никто не знает, как надо… никто… не знает…