Текст книги "Несотворенный мир"

Домик для Мэгги

– Я его поймал.

– А?

Шеф смотрит на меня, вижу – не понимает. Нет, понимает – не верит. Что бывает. Вот так.

– Что такое?

– Я его поймал.

– Повтори.

– Я. Его. Поймал.

– К-когда?

– Сегодня. Ночью. Он ко мне в комп проломился, видно, стереть все хотел…

Шеф морщится.

– Ну что сразу стереть, может, умыкнуть чего думал…

– Да нет. Это же война идет, понимаете? Война. На поражение. Кто кого.

– Да уж, давно война с ним идет… Ну давай… показывай находку свою…

Показываю. С гордостью. Пусть знает шеф, что мозги у меня не из жопы, и тем концом куда надо вставлены.

– Вот он.

Шеф смотрит на Мэгги, зажатого в экран. Это мы его так назвали, Мэгги, полное у него имя – Армагеддон, так его разработчики назвали.

Разработчики…

Ловлю себя на том, что мы до сих пор не знаем, кто его создал.

– До сих пор не знаем, кто его создал, – говорю вслух.

– Ничего, у него и спросим.

– Думаете, скажет?

– Куда денется… скажет, как миленький.

Догадываюсь:

– Что… пытать будете?

Шеф смотрит на Мэгги, зажатого в пространство экрана. Тонкий, поджарый, весь какой-то нескладный, похожий на кузнечика, а головы у него нет, а вместо головы у него наушники. Вот шеф пусть больше не говорит, что у меня головы нет, у меня-то как раз есть, еще раз так скажет, я ему на Мэгги покажу…

Мэгги исследует свою маленькую тюрьму, ощупывает стены, проверяет сантиметр за сантиметром, да не ищи, не ищи, все равно никаких потайных ходов не найдешь. Хотя кто его знает, Мэгги, может, и найдет, с него все можно ждать.

На всякий случай усиливаю охрану.

Может, поможет, может, удержит, когда вирус будет убегать…

– Имя.

– Армагеддон. И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон. И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные…

– Год создания?

– Две тысячи двадцатый.

– Кто вас создал?

Усмешка на худом лице… то есть, что я говорю, на каком лице, нет у него никакого лица…

– А этого я вам не скажу.

Шеф фыркает.

– А придется.

Снова усмешка на ли… то есть, нет никакого лица.

– И что вы со мной сделаете?

– Хотите, чтобы я вскрыл вашу память?

– Вы можете сколько угодно вскрывать мою память, вы ничего не узнаете. Совсем.

Думаю, какие уровни защиты могут стоять у него там. Там…

– Центробанк ваших рук дело? – спрашивает шеф.

– Моих.

– А сайт Кремля?

– Тоже.

– Эфэсбэшников вы взломали?

– Было дело.

– Ладно, разберемся с вами, – шеф хочет добавить свое любимое, что он и не с такими разбирался, не добавляет, кивает мне, – поговори… с гостем дорогим…

Передает мне ноут, на котором надежно заперт Мэгги. Армагеддону явно не по себе, все еще обшаривает экран, все еще ищет выход, а может быть, уже нашел. Хотя нет, ничего он не найдет, от сети ноут отрубили.

Осторожно спрашиваю:

– Вам нужно что-нибудь?

Мэгги фыркает.

– А вы сами как считаете?

Догадываюсь, к чему он клонит.

– Нет… я вас не выпущу.

– Очень жаль.

В его голосе чувствуется насмешка. Надо же, как живого сделали…

Думаю, что такое вообще этот Мэгги. Армагеддон, за которым мы гонялись без малого пять лет.

Думаю.

Не нахожу ответа.

Разделяю экран пополам, чтобы Мэгги не видел, что я делаю на второй половине. Мэгги начинает метаться по уменьшившейся комнате, колотить кулаками в стену, сильно, отчаянно. Первый раз вижу его страх. Первый раз вижу, что у программ вообще есть какой-то страх. А как я хотел, кто-то вживил в него страх смерти, кто-то сказал ему, что он может умереть…

Кто-то…

Его разработчики.

Знать бы еще, кто это был.

Не понимаю, чего боится Мэгги, ах да, конечно, хорош я, располовинил экран, он теперь думает, что я буду планомерно сужать пространство его тюрьмы. А что, идея. Представляю, как делю экран еще пополам, еще пополам, загоняю Мэгги в крохотный угол, перерезаю еще пополам… Игра какая-то такая была давным-давно, какую-то хрень там нужно было в угол загонять…

Нет.

Даже и не думай, говорю себе, он и так натерпелся. Хочу сказать Мэгги, что ничего ему не грозит. Не говорю.

Открываю Планер, начинаю возводить стены дома. Почему-то мне хочется, чтобы у Мэгги был именно дом – не квартира, а дом. Большой, в два этажа, с садом вокруг, с лужайкой, с бассейном, чего там еще бывает в этом Планере, со всем тем, о чем мы, простые смертные, издревле мечтаем, и на хрена все это Мэгги, скажите вы мне, на хрена…

Возвожу стены, подгоняю по размеру окна, занавески, как-то аляповато все выходит, а да, здесь можно цвета подобрать. Дизайнер из меня тот еще, ну да ничего, лиха беда начало…

Мэгги мечется по своей тюрьме. Думаю, что такое Мэгги, как он вообще живет, этот Мэгги, и живет ли вообще, как-то не учили нас, что там, по ту сторону монитора что-то может жить.

Обустраиваю дом мебелью, вспоминаю какие-то юношеские мечты, как представлял себе свой собственный дом, на который я себе обязательно когда-нибудь заработаю, ну хоть когда-нибудь…

Мэгги мечется по своей тюрьме, понимаю, что он начинает отвлекать меня.

Закрываю окно с Мэгги. Что-то тихонько хрустит, должно быть, монитор опять похрустывает. Нда-а, у других как-то получается монитор устанавливать, чтобы не скрипел, а у меня как всегда все ходуном ходит.

Довожу до ума дом, пристраиваю лестницу на второй этаж, что-то еще нужно было, не помню, что. Ладно, переселим сюда Мэгги, там разберемся, что, к чему…

Оживает телефон, долго не могу его найти, был же он, был же, вот тут, на столе, и нету, и где, и…

– Алло.

– Ну чего ты там… – голос шефа непривычно успокаивает меня – узнал у него что-нибудь?

– Да не до того как-то…

Хочу признаться шефу, чем я занимался. Не признаюсь.

– А я узнал. Знаешь, кто его создал-то?

– А кто?

– Догадайся с трех раз.

– М-м-м… хакер какой-нибудь семи пядей во лбу.

– Мимо.

– Спецслужбы постарались?

– Тоже мимо.

В голову лезут какие-то бредовые мысли, понимаю, что не знаю, не знаю…

– Сдаюсь.

– Так быстро? А русские не сдаются, знаем такое?

– Тогда… сам появился.

– Как сам?

– Молча. Самозарождение… жизни.

– Почти угадал. Нет, не сам он, конечно… из Трояна какого-нибудь эволюционировал….

– Эволюциони…

– Ну да. Дарвина читал? То-то же… где он у тебя, Мэгги-то?

– Тут, на компе…

– Не сбежит?

– Крепко зажат.

– Ты бы ему хоть какой-нибудь домик соорудил там…

– Уже сооружаю.

– Ага, вот мы чем на работе занимаемся… так и думал. Ну-ну…

– Так вы же сами сказали…

– Я только сейчас сказал, а ты над этим домиком уже полдня сидишь… юный строитель, блин…

Смеется. Это хорошо, когда шеф смеется, значит, не сердится.

В последний раз оглядываю свое творение. На стол в кухне ставлю жареного курчонка, корзину с яблоками, бутылку с вином, думаю про себя, пьют вирусы или нет…

Наконец, разворачиваю второе окно на экране.

Разворачиваю.

Развора…

Вот черт.

Думаю, не сошел ли я с ума.

Растерянно смотрю на кровавые ошметки в углу экрана. Только сейчас понимаю, что хрустело, когда я свернул окно.

Вот черт…

Еще пытаюсь что-то сделать, вхожу в Сеть, ищу какие-то способы, как воскресить вирус, Яндекс растерянно говорит, что моему запросу ничего не найдено, тихонечко, чтобы я не видел, крутит пальцем у виска…

Набираю номер шефа, шеф, как всегда. Не отвечает, черт бы его драл…

Черт…

Бегу. По коридорам, по лестницам, лифт услужливо распахивается передо мной, тут же обиженно закрывается, когда я пробегаю мимо. Думаю, что я скажу шефу. Думаю, надо ли вообще что-то говорить, а то, может, лучше бежать отсюда пока не поздно, и…

– Ты чего?

Врезаюсь в необъятную тушу шефа, отскакиваю.

– Я… убил его.

– Добрался-таки до бухгалтера?

– Да нет… Мэгги…

– Я тебе что сказал? Я тебе убивать его сказал? Я по-моему велел пуще зеницы ока его беречь, пенек ты недоделанный!

– Я… нечаянно.

– За нечаянно бьют отчаянно… показывай уже, что ты там натворил…

Возвращаюсь. Показываю. Кровавое месиво там, где в клетке был Мэгги.

– Я… я окно свернул, и хрустнуло что-то… я, получается, его этими рамками окна… задавил…

Шеф щелкает по клавишам, смотрит, не понимает…

– Идиот.

– А?

Идиот, говорю. Вот так вот… он тебя разыграл, а ты повелся.

– Разыграл?

– Ушел вирус, ушел… – шеф в сердцах закрывает окна, включает телефон, бросает кому-то, – заблокировать здание… срочно…

Обреченно машет рукой.

– Поздно уже…

2015 г.

Биос на пепелище

Биос рассекает пепелище – все, что осталось от когда-то огромной армии. Биос перебирает стальными ногами, подсвечивает фонариком, тонкий луч скользит по равнине, вылавливает из полумрака обугленные скелеты, оскаленные черепа.

Неприютно смотрит с холодных небес крохотное светило, бессильное согреть этот мир вечного льда и вечного холода на отшибе галактики.

Ну да ничего. Батареи у Биоса под завязку заряжены, на что ему это светило.

Генерал выходит на связь. Как-то неуверенно выходит на связь, как будто сам не верит себе, что в этой бойне хоть кто-то уцелел.

– Биос слушает, – говорит Биос.

– Какие новости? – спрашивает генерал.

– Мы победили, мой генерал, – отвечает Биос.

– Повторите.

– Мы победили. Белковые уничтожены. Полностью.

– Сколько осталось наших солдат?

– Только я один, мой генерал.

– Вы приставлены к награде, Биос.

– Служу Конфедерации.

– Возвращайтесь на базу, Биос.

– Слушаюсь, мой генерал.

Биос обшаривает лучом фонарика выжженную равнину безымянной планеты. То есть, нет, почему безымянной, есть какое-то название по классификации, и не по классификации, собственное название есть – Мегиддо.

А полностью – Армагеддон.

Что-то шевелится в груде обломков, что-то прячется от яркого света фонарика. Биос разбрасывает куски искореженного металла, вытаскивает влажное, животрепещущее, смотрит, думает, что с этим делать дальше. Подхватывает, тащит к флаеру, животрепещущее даже не сопротивляется.

Лежит под светом далекой звезды выжженная планета.

Мегиддо.

А полностью – Армагеддон.

Флаер поднимается в холодное небо, что-то живое корчится в судорогах, раскрывает пасть, из пасти подтекает мутная слизь.

Биос вспоминает. Подходит к существу, подносит к высохшей пасти кусочки сахара.

Белковая тварь отталкивает протянутую руку.

– С-суки… чтоб вам…

Биос отворачивается. Белковый шепчет.

– Пить… пить дай… сволочь…

Биос подносит к пасти флягу с водой. Белковый жадно пьет.

Флаер швартуется к шестьсот шестьдесят шестому, это корабль генерала, хороший номер, три шестерки, мало памяти занимает.

– Этот день войдет в историю, как день величайшего сражения, положившего конец войне миров, – говорит генерал, – день окончательной победы чистого разума над диким, звериным началом…

Биос молчит. Когда вручают награду, нужно молчать. А потом сказать:

– Служу Конфедерации.

– Лейтенант Биос, вы хорошо проверили поле боя?

– Да, мой генерал.

– На планете не осталось живого мяса?

– Нет, мой генерал. Я проверил все.

– Отлично, Биос.

Биос возвращается в свою каюту. Темнеет в иллюминаторе выжженная планета на окраине мира, последнее пристанище жизни.

Кусок мяса прячется было под стеллажами, узнает Биоса, выбирается снова. Биос кладет на стол кусочки сахара для живого мяса.

Думает, зачем он это делает.

Думает, что делать дальше.

2015 г.

Ёжик

– Так вы уверяете, что к Земле приближается ёжик?

– Да, телескопы установили это совершенно точно.

– Может быть, астрономы?

– Нет, именно телескопы. Они у нас умные.

– Откуда же он взялся?

– Судя по последним данным, он пришел со стороны Крабовидной туманности. Должно быть, откуда-то оттуда.

– И когда он достигнет земли?

– Не ранее чем через полгода.

– И… что, никак нельзя избежать этого… столкновения?

– К сожалению, это неизбежно.

– А что будет, когда ёжик встретится с нашей планетой?

– Опять же, к сожалению – ничего хорошего ждать не приходится. Скорее всего, он просто подбросит нашу землю на иголки и унесет, как яблоко.

– Что же, большое вам спасибо за информацию, правда, не очень оптимистичную. Напомним, с нами в студии был…

2015 г.

Жердяй

Стучит в окна тощая ветла, мокнет под осенним дождем.

Или нет. То не ветла, то Жердяй ходит.

Жердяй не от слова жирный, а от слова жердь.

Худой значит.

Вот ходит Жердяй, заглядывает в окна, стучится в стекла.

Нечего делать Жердяю, никому-то не нужен Жердяй, даже в мире нечистой силы не нашлось ему подходящего дела, вот и мается он, неприкаянный, ищет себе занятие, не находит.

Люди от Жердяя святой водой оберегаются, занавески задёргивают, ворота на закат и на полночь не ставят, а кто ворота на полночь поставит, того Жердяй из дома выживет.

Так-то.

Люди-то все при деле, люди-то все день-деньской работают, землю пашут, а кто на охоте, а кто на рыбалке, а кто телегу мастерит, а кто еще что. Собираются люди вечером по домам, сидят у очага, поют веселые песни.

Одному Жердяю дела нет, не нашлось ему занятия, ходит, бродит по свету Жердяй, завидует людям Жердяй, только и радости ему, что изловить человека, напугать до смерти.

То-то же.

Алексей спрашивает:

– Сколько это будет стоить?

– Ну… около шести миллиардов.

Алексей откашливается.

– Миллионов, вы хотели сказать?

Человек за столом качает головой.

– Миллиардов.

– И за что такие деньги?

– А как вы хотели? Оцифровка сознания, перенос на жесткий носитель, разработка моделей поведения…

Алексей капитулирующе поднимает руки.

– Ладно, ладно, уговорили… без ножа режете, шесть миллиардов…

– Дело того стоит.

– Нет, это ясное дело, что дело того стоит… – Алексей поднимает высохшую немощную руку, тут же роняет её, – тело-то уже на ладан дышит…

Тюнька пугается.

– Пап, а там чи-во?

– Чего такое?

Тюнька показывает за окно, где померещилось что-то длинное, тонкое, призрачное…

– А-а, Жердяй ходит.

– Чи-во?

– Жердяй. Жердина такая. Делать ему нечего, вот и ходит, шляется неприкаянный.

– А сюда не придет?

– Не боись, не явится.

Тюнька не боится. Раз отец сказал – не боись, значит, и правда не страшно.

Женщина падает в ноги Алексею, тот шарахается в сторону, как бы не сумасшедшая какая-нибудь, как бы еще кислотой какой в лицо не плеснула, или еще чего не сделала…

– Умоляю вас… помогите… помогите… пожалуйста…

– В чем дело?

– Мне сказали… к вам обратиться… сказали… вы поможете…

– В чем дело?

– Сашка умирает… Сашка…

– Очень сочувствую.

– Там семь миллионов надо…

Алексей кривит губы. Хочет сказать, что он не благотворительная организация. Не говорит.

– Ну, хорошо. Координаты мне свои оставьте… я с вами свяжусь…

Алексей подмигивает Иришке.

– Ну что… радостная новость у меня.

– А что такое, на работе повысили, что ли?

– На какой работе, про работу теперь вообще забудь! Ты посмотри чего, бабки в Росэнерго вложил? Вложил. Там такие проценты теперь накапают, закачаешься…

– И чего?

– Чего-чего, того. Теперь вообще можно не работать, на проценты жить, сечешь?

– И насколько этих процентов хватит?

Алексей хочет сказать, что Иришка как была дурой, так дурой и осталась. Не говорит.

– Навсегда и хватит.

У Иришки загораются глаза.

– Это что теперь… все? Свобода, да?

– А ты как думала, свободнее некуда.

Иришка прыгает, давненько так не прыгала, с тех пор, как на Бали ездили…

Люди поднимают головы.

Разгибаются.

Трудно разогнуться, ты попробуй, землю-то попаши день-деньской.

Ну, ничего, разгибаются.

Смотрят, как притормаживает у остановки машина, такие машины раньше только на картинках видели. И Тюнька смотрит.

Тюнька маленький ещё, ему ещё землю пахать не дают, только говорят, вот вырастешь, будешь отцу помогать.

Тюнька пальчики загибает, три, четыре, пять, шесть, семь годков, а в семь, глядишь, и к работе какой приставят, не век же Тюньке без дела-то слоняться, скучно же без дела-то.

А тут вот все смотрят.

И Тюнька смотрит, спешит к машине, никогда такой не видел. А то, может, потрогать дадут, а может, за рулем посидеть дадут, как дядя Митяй, он на Запорожце своем приедет, и Тюньку за руль посадит, а ну, племяш, подуди…

Может, и там подудеть дадут…

Распахивается дверца. Выходит человек. Тюнька спешит к человеку, Тюньку любят все, вот так шофер на трассе тормознет камазище свой сигареты у киоска купить, Тюньку увидит, а ты чей, соколик, будешь, и Тюньке конфет даст, или железяку какую, ни у кого из пацанов такой нет…

Так-то.

Тюнтька смотрит на человека.

Смотрит….

…Бежит назад. Со всех ног. Бежит, спотыкается, а не то вот догонит, вот схватит…

Бежит Тюнька к отцу.

– Чего ты, соколик?

Тюнька еле выговаривает:

– Жердяй… Жердяй…

Отец прикладывает руку к глазам, смотрит, щурится.

– Глянь-ко, и правда Жердяй… ишь чего…

Тюнька смотрит, как Жердяй, длинный, страшный, идет к киоску, покупает что-то, снова забирается в машину. Хлопает дверцей. Уезжает.

Тюнька спрашивает осторожно.

– Это Жердяй?

– Жердяй.

– А он ночью в дом не придет?

– Что ты, малой… не пустим…

Алексей жмет на газ, неприятно поеживается. Почему пацаненок так шарахнулся от него, чего испугался, назад побежал, будто черти за ним гнались, не меньше…

Ладно.

Не до того сейчас.

На встречу бы сейчас успеть, еще бы понять, что говорить на этой встрече, а то Алексей сам себя не узнает, сказал бы ему кто год назад, что Алексей в такое дело полезет, он бы только пальцем у виска покрутил…

Алексей нажимает кнопку звонка.

– Входите, входите, не заперто…

Алексей спрашивает:

– Сколько это будет стоить?

– Ну… около шести милилардов.

Алексей откашливается.

– Миллионов, вы хотели сказать?

Человек за столом качает головой.

– Миллиардов.

Стучит ветла в окно, моросит дождь.

Тюнька поднимается в кроватке.

– А там Жердяй, да?

Отец кивает.

– Жердяй, Жердяй.

– А сюда не придет?

– Что ты, что ты, не бойся…

Мать всплескивает руками.

– Да чего ты ребенка-то пугаешь, выдумали Жердяя какого-то…

– Э-э, Наташка, кто ж выдумал-то, есть Жердяй… Вот скажи, Тюнь, видели мы сегодня Жердяя?

– Ага, видели, а страшный… а он на машине ездит…

Алексей подмахивает контракт, морщится.

– Без ножа режете. Ну да ладно… вечная жизнь того стоит, так?

Иришка врывается в комнату, колотит Алексея по лицу, охренела, что ли…

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

– Ты чего, а?

– Чего-чего, скотина чертова, на себя все деньги потратил, на себя!

Алексей не теряется, годы работы каторжной научили не теряться.

– А ты думаешь, будешь с Илюхиным путаться, а я тебя содержать должен? Обоих вас содержать, а?

– Да наврали тебе все про Илюхина! Куда деньги все дел, скотина чертова?

– Куда-куда, на Кудыкину гору. Тело-то уже на ладан дышит… Вот те, блин, и безбедная старость… работать не надо… А что не надо, когда сил нет…

Иришка всхлипывает.

– Договор подписал? На вечную жизнь?

– Ну а то.

– А я… как же?

– А это ты у Илюхина своего спрашивай ненаглядного, любименького.

– Да не было у меня ничего с Илюхиным!

Хлопает дверь в сенях, закрыть забыли, вот и хлопает от ветра.

– Тюнь, поди, закрой.

Это отец. Отец сапог чинит, некогда отцу, и мать тоже чего-то делает, некогда матери.

Так-то.

А Тюньке страшно. Потому что стемнело уже, а когда стемнело, на улицу выходить нельзя, страшно на улице, Жердяй ходит.

– А страшно…

– А не боись. Такой парень большой, и боится.

– А Жердяй…

– А ты ему в лоб дай, он и убежит.

Тюнька идет на улицу, Тюнька боится. Отец велел не бояться, а Тюнька все равно боится. И вроде надо быстро-быстро дверь захлопнуть, и назад бежать, а нет, не удержался Тюнька, выглянул на улицу.

Да так и замер.

Жердяй стоит. Вот он, длинный, тонкий, да не стоит, – покачивается в пустоте, парит в воздухе, полупрозрачный…

Тюнька мчится назад, вопит, а-а-а-аа…

– Ты чего?

Это отец.

– Жердяй… Жердяй там…

Мать ворчит.

– Вот, довел мальчонку со своим Жердяем, он теперь вон пуганый какой…

– Ну-ка, дай гляну, ух я этого Жердяя счас…

Отец идет бить Жердяя, выглядывает из сеней на улицу.

Замирает.

Не верит себе, быть того не может, вот те на, вот те накликали…

И какое там – в лоб дать, и какое там прогнать, еле шепчет дрожащими губами.

– Пшел вон… пшел…

Захлопывает дверь.

Возвращается в дом.

– Ну, все, сына… прогнал я его… чего ты в самом деле, забоялся…

Мать хочет сказать чего-то, не успевает, замирает, смотрит в окно, где поднимается со двора что-то легкое, бестелесное, прозрачное, улетает…

Жердяй.

Алексей поднимается над землей.

Ни с чем не сравнимое чувство. Когда нет тела, тело в сырой земле осталось, а здесь душа, оцифрованная, легкая, воздушная, бестелесная, парит над землей.

Мужика какого-то напугал с пацаненком, ну ясное дело, здесь про такие технологии еще не слышали, невесть что подумали, деревня она деревня и есть…

Люди сено косят, страда самая.

И Тюнька помогает.

Маленький, а помогает.

Тюнька у отца спрашивает:

– Па, а Сашка где?

Отец отмахивается.

– А уехал. Далеко уехал.

– А вернется?

– М-м-м… ну, не скоро.

– А вылечат его тама?

– Вылечат… как не вылечить.

И глаза отводит.

Тюнька все понимает. Сердится.

– Ну чего ты врешь, он же…

И слезами заходится. Отец Тюньку по голове гладит, молчит.

Светает.

Алексей поднимается над землей, смотрит на луг, где люди сено косят, страда самая…

Алексей смотрит на людей, на страду, смотрит, сам не знает, почему…

– Ну, вы понимаете… мне ничего не хочется.

– Хотите сказать, депрессия? – уточняет врач.

– Да, что-то в этом роде. Понимаете, все есть, счастья нет.

– Понимаю, понимаю… а перемену мест не пробовали?

– Да только и делаю, что по свету мотаюсь, надоело уже.

– Гхм… еще иногда шопинг помогает…

– Не пробовал.

– А вы попробуйте. Еще у нас тренинги есть, должны помочь…

Алексеев спохватывается. Спрашивает:

– А может это быть связано с тем… что у меня сознание оцифровано?

– М-м-м… возможно. Видите ли, я с оцифрованным сознанием первый раз сталкиваюсь. Но вы не беспокойтесь, мы вам обязательно поможем, вот телефончик клиники есть…

– Сдурел, что ли, ворота переставлять?

Наташка смотрит на мужа, и то правда, похоже, выпил-таки лишнего, пусть не врет про всего-одну-рюмочку, ишь чего выдумал, ворота переставлять.

– А ты как хотела, хочешь, чтобы опять нечистый тут шлялся? Жердяй который?

Наташка вздрагивает, зачем муж про нечистого напомнил…

– А ворота при чем?

– А сама посмотри, ворота где стоят?

– Где всегда, там и теперь.

– На запад стоят. Где это видано, чтобы в русском доме ворота на запад стояли?

– Да ну тебя с суевериями с твоими…

– А Жердяй тоже, что ли, суеверие? Сама, что ли, не видела, а?

Наташка вздрагивает, зачем про Жердяя напомнил…

– То-то же… наши предки-то поумнее нас были, знали, что как делать…

– Ты что мне нахимичил там, а?

Человек за столом холодно смотрит на Алексея.

– Что-то не устраивает?

– Ты мне эмоции обещал или нет?

– Я сделал эмоции, как вы просили.

– Что-то я их не чувствую.

– Что же, попробуем провести сканирование вашей ментальной оболочки…

– Ты мне русским языком скажи, ты эмоции мне сделал или нет?

– Сделал, сделал, можете не беспокоиться, – человек за столом перебирает данные в ноутбуке…

Отец птицу-Оберегу на дверь вешает.

Тюнька смотрит.

Хочет поиграть с птицей, отец не велит. Правда, отец обещал еще одну такую оберегу сделать. Уже для Тюньки.

А это от Жердяя Оберега.

Чтобы не шастал тут Жердяй.

А то ишь, повадился.

НЕ УДАЕТСЯ НАЙТИ ПУТЬ К СЕРВЕРУ, ВОЗМОЖНО, СЕРВЕР БЫЛ ПЕРЕМЕЩЕН ИЛИ УНИЧТОЖЕН

Алексей не понимает.

Алексей снова и снова пытается зайти на свой сервер, не может.

Алексей поднимается над городом, несется в контору, с которой все началось. Кто-то щелкает Алексея на камеру, кто-то показывает пальцем, прикладывает руку козырьком к ладони. Тонкий человек, нет, не человек – тень человека – врывается в кабинет.

– Что у вас там случилось-то?

Человек за столом смотрит в монитор.

– Мне очень жаль…

– А что такое?

– Скачок напряжения на сервере… все данные сгорели…

Тень человека не понимает.

– А я как тогда живой?

– Слушайте, уникальный случай… разрешите вас обсле…

Тонкий человек не разрешает, ускользает в окно, поднимается над городом, летит. Тут радоваться надо, когда летишь, сколько мечтал летать, в детстве грезил, как над землей поднимается, крылья расправляет.

Только не мечтается уже.

Не радуется.

Ну полетал-полетал, а толку-то?

– Чего, умаялся? – спрашивает отец.

– Ага, – кивает Тюнька.

– Ничего, лиха беда начало… Айда домой ужинать будем… у-ух, спать нынче будешь как убитый…

Тюнька оборачивается, смотрит в темноту дороги, что-то призрачное, тонкое зависает в сумерках…

– Чего там углядел?

– А Жердяй.

– Опять этот? Да не боись, ничего он не сделает, вишь, ни плоти, ни крови нет, да хоть налетит на тебя, ничего не сделает…

Люди уходят к дому, к свету окон, к теплу очага. Алексей хочет устремиться за ними, не может, раньше ворота на запад стояли, а теперь на юг, с юга Алексей пройти не может, магнитное поле не дает.

– А я теперь что? – Алексей не понимает.

Айтишник разводит руками.

– А вы теперь так и останетесь.

– Так и останусь?

– Вы же сами хотели… бессмертия… – айтишник усмехается, – ладно, некогда мне с вами… Работать надо.

Уходит. Алексей остается один, наедине с собой, наедине с внезапно нахлынувшим бессмертием.

Хочет истерически рассмеяться.

Не может.

Стучит в окна тощая ветла, мокнет под осенним дождем.

Или нет. То не ветла, то Жердяй ходит.

Жердяй не от слова жирный, а от слова жердь.

Худой значит.

Вот ходит Жердяй, заглядывает в окна, стучится в стекла.

Нечего делать Жердяю, никому-то не нужен Жердяй, даже в мире нечистой силы не нашлось ему подходящего дела, вот и мается он, неприкаянный, ищет себе занятие, не находит.

Люди от Жердяя святой водой оберегаются, занавески задёргивают, ворота на закат и на полночь не ставят, а кто ворота на полночь поставит, того Жердяй из дома выживет.

Так-то.

Люди-то все при деле, люди-то все день-деньской работают, землю пашут, а кто на охоте, а кто на рыбалке, а кто телегу мастерит, а кто еще что. Собираются люди вечером по домам, сидят у очага, поют веселые песни.

Одному Жердяю дела нет, не нашлось ему занятия, ходит, бродит по свету Жердяй, завидует людям Жердяй, только и радости ему, что изловить человека, напугать до смерти.

То-то же.

2015 г.