Текст книги "Знак Саламандры"

Глава 7. О правах, решётках и картах

Иногда мне снятся сны – не кошмарные, просто неуютные. В них тёмные коридоры, пыльные бетонные полы, окна без стёкол, из которых видно пасмурное небо и пустыри с высохшей травой. Я брожу по бесконечным одинаковым комнатам и помню, что мне нужно отыскать кого-то, но все встречные люди незнакомы. Я не знаю, где выход, я не знаю, как здесь очутилась – знаю лишь, что кто-то идёт следом, отставая на один поворот, и боюсь обернуться…

В следственном изоляторе на полу вытертый линолеум и потрескавшаяся плитка, а на окнах решётки. Вот и вся разница.

Я хочу проснуться.

Полицейские вежливы, даже внимательны. Наверное, потому, что я без вопросов делаю что скажут. Какая-то часть меня цинично ухмыляется, мол, мальчики просто боятся опасной ведьмы и не хотят неприятностей, но мне почему-то хочется думать про соблюдение прав задержанных, законность, справедливость и всякое такое. К тому же устроить неприятности кому бы то ни было я уже не в состоянии.

Часы на стене показывают половину второго. Государственный защитник, совсем молоденькая девочка, нервничает больше меня. Я односложно отвечаю на вопросы, хотя и знаю, что ей-то нужно рассказать все подробности. Беда в том, что вспоминать подробности мне сейчас не хочется, совсем не хочется, потому что если я буду вспоминать, то меня накроет истерика, а эта долбаная магия…

Нет, не думать.

Магия надёжно заперта – сразу по прибытии меня осмотрел врач, взял кровь для анализа и сделал нужный укол. Наверное, нужный. Во всяком случае, согласие на медицинское вмешательство я подписала не глядя. Юрист во мне тихонько матерится, но это неважно, главное, что дар молчит, и девочка-адвокат ничем не рискует, и парни за дверью тоже.

Бездумно пялюсь в столешницу. Мои руки на тёмном дереве кажутся совсем белыми и хрупкими, цепочка между браслетами наручников сверкает в холодном свете лампы. Совсем недавно читала Пратчетта, и один из его героев уверял, что нужно быть очень вежливым со стражами порядка, потому как, если ты сам протянешь руки, это гарантирует, что их не скуют за спиной, что было бы весьма неудобно. В чём смысл наручников в моей ситуации, понятия не имею.

Начинаю перебирать звенья цепочки, они брякают по столу. Адвокат умолкает на полуслове и нетерпеливо вздыхает:

– Екатерина Павловна, вы ведь понимаете, что происходит?

Конечно, понимаю, дорогая моя. Я убила человека. Снова.

Успокоительное мне тоже дали, но истерическое хихиканье пробивается сквозь равнодушие и сонливость. Хочется кричать, хочется плакать, хочется царапать стены ногтями – судя по состоянию краски, кто-то до меня этим уже занимался.

Хочу домой.

С трудом фокусирую взгляд на бейджике адвоката:

– Анна Игоревна… Я плохо себя чувствую. Можно перенести наш разговор?..

Вместе с последним словом с губ срывается всхлип. Я не могу больше разговаривать, не могу здесь сидеть, заприте меня где-нибудь и дайте уже побыть одной, чтоб вас всех!..

Гошка, свернувшийся клубком в тесной проволочной клетке, вскидывает голову и тихонько свистит. В тюрьму драконам тоже можно, но так, чтобы не доставлять проблем окружающим. Он и не доставляет, сидит тихонечко, разве что иногда вскидывается и начинает крутить головой, будто кот, следящий за мухой. Я припоминаю, что в канцелярии он вёл себя похоже, но тут же запрещаю себе вспоминать и пытаюсь улыбнуться.

Губы словно одеревенели.

Анна Игоревна неуверенно пожимает одним плечом и принимается листать кодекс, пестреющий цветными закладками. Я пытаюсь вспомнить что-то из лекций по уголовному процессу, но их у нас было немного, а то, что запомнилось, выветрилось из головы сразу после зачёта, тем более что по работе мне это совершенно не нужно. А вот адвокат по уголовным делам наверняка скоро запомнит все эти сроки, нормы и права с обязанностями…

– Вас должны допросить в течение суток после задержания и в моём присутствии, – произносит она наконец. – Я могла бы попросить капитана провести допрос сегодня, и потом можно попробовать убедить его позволить вам уйти домой на ночь, под расписку, естественно…

Я резко перестаю хотеть домой. Потому что шеф наверняка уже сообщил обо всём родителям, и они приедут, а я…

Зажмуриваюсь и сглатываю:

– До результатов экспертизы мне лучше… побыть здесь.

Адвокат неодобрительно вздыхает, потом чем-то шуршит:

– Результаты экспертизы в самом лучшем случае будут завтра к обеду… ну ладно, как скажете. Я постараюсь зайти с утра, мы всё обсудим и решим, что говорить на допросе, хорошо?

Я чувствую, как тёплая ладонь касается моих пальцев, и открываю глаза. Адвокат тут же отдёргивает руку, но слегка наклоняется ко мне и даже пытается улыбнуться.

– Пока нет никаких доказательств, что в смерти Ильиной виноваты именно вы, – говорит она неожиданно твёрдо. – А презумпцию невиновности никто не отменял. Держитесь за это.

Я молча киваю и слежу, как она убирает в папку бумаги, застёгивает сумку, идёт к двери, переговаривается с охранниками. Так же молча встаю, когда рослый парень в камуфляже произносит: «Платонова, на выход». Молча иду за ним, зная, что второй где-то за спиной, и плитка под ногами позвякивает отколовшимися кусочками, а линолеум глушит шаги, а на зарешеченных окнах блестят обрывки новогоднего «дождика».

Снаружи снова валит снег.

Я хочу проснуться.

* * *

А на ужин в тюрьме макароны. С тушёнкой.

Гошка от них воротит нос, и специальный корм в отдельной мисочке ему нравится ничуть не больше – наверняка самый дешёвый. Меня уже предупредили, что за содержание дракона будет выставлен отдельный счёт, ибо государство обязано обеспечивать всем необходимым преступников, а не их домашних питомцев. Но корм, по крайней мере, есть, а клетку разрешают открыть – при условии, что я сама буду отвечать, если дракон кого-то цапнет.

Опасения, что меня тоже посадят в условную клетку с решёткой во всю стену, как показывают в кино, не оправдались: тут все стены нормальные, и дверь тоже, хотя и с решётчатым окошком. В камере стоят три железные двухъярусные кровати, под окном – стол со скамейкой, уголок с «удобствами» отгорожен невысокой стенкой. Напротив через коридор такая же дверь, за ней сидят какие-то нетрезвые мужики, которые при виде меня бурно радуются: пытаются знакомиться, пошло шутить и требуют «выглянуть в окошко». Я забиваюсь в дальний угол, который не просматривается сквозь решётки, и слышу, как один из моих сопровождающих что-то говорит «соседям». Пьяный голос удивлённо уточняет: «Че, правда? Офигеть!»

«Наверняка опасной ведьмой пугает», – думаю зло. Очень стараюсь не скрипеть зубами и ни на кого не смотреть, пока второй охранник снимает с меня наручники.

– Придержите зверя, – просит он, вынимая из кармана тонкий ошейник с длинной цепочкой.

– Он не кусается, – говорю машинально.

Полицейский хмыкает:

– Я тоже всем так говорю, когда гуляю с доберманом. Почему-то не верят.

Он с сомнением разглядывает драконью шею, потом застёгивает тонкое металлическое кольцо поперёк Гошкиного пуза. Тот удивлённо крутит мордой, пытаясь понюхать непривычное украшение. Полицейский цепляет второй конец цепочки к стоящей на столе клетке, улыбается и выпрямляется.

– У нас тут в основном вот такой контингент, – говорит он, кивая в сторону коридора, и мне слышатся извиняющиеся нотки. – Вы не бойтесь, к вам мужиков не посадят, а эти в целом смирные, и дежурный рядом, если что.

Не хочу представлять себе это «если что».

– Спасибо, – выговариваю хрипло.

Он чуть приподнимает брови, потом кивает и удаляется. Я слышу, как в замке поворачивается ключ, выжидаю полминуты, а потом стягиваю сапоги и с ногами влезаю на койку. Заворачиваюсь в серое шерстяное одеяло, прислоняюсь спиной к стене, закрываю глаза и чувствую, как Гошка, звеня цепочкой, влезает мне на плечи и затихает.

Не хочу думать. Ни о чём.

Успокоительное всё-таки действует, я успеваю задремать и проспать часа три-четыре. Потом приносят те самые макароны и горячий чай, и я потихоньку пытаюсь соображать о случившемся.

Получается плохо.

Нельзя было идти на конфликт, нельзя было ругаться, нельзя было поддаваться на провокацию этой… Нет, я даже мысленно не могу назвать имя и не разреветься. Стискиваю зубы, запрокидываю голову, нет, не сейчас… Я ни в чём не виновата, и ничего такого я не хотела, и да, разозлилась, но нет, у меня даже мыслей не было, чтобы решить проблему настолько радикально. Да, она дура и стерва… была, во всяком случае, но ведь это не повод!

«Ты просто меня терпеть не можешь, – звучит в голове знакомый капризный голос. – Как в школе…»

Как в школе.

Закрываю лицо ладонями. Со школы прошло столько лет, а я…

Всё ещё её ненавижу.

Как тогда.

Больше, чем тогда, потому что сейчас она устроила мне куда большие проблемы. А презумпция невиновности – отличная вещь, которая работает с другими людьми, вот только договориться с собственными комплексами куда сложнее.

Интересно, сможет ли Сашка теперь сказать, что меня не боится?

Я вот боюсь.

* * *

От размышлений меня отрывает шум в коридоре: визгливые женские голоса поют, хохочут и огрызаются на охрану. А потом дверь распахивается настежь, и камеру заполняет цыганский табор: цветастые юбки и платки, звон украшений, смех, запахи дыма, духов и алкоголя. Тут же становится шумно и тесно, мужики напротив оживляются, три смуглые девицы помоложе бойко им отвечают через окошко – я понимаю в лучшем случае половину слов, не считая мата. Охранник что-то рычит насчёт порядка, но кто б его, беднягу, слушал…

– Ай, красавица! – замечает меня старшая из цыганок, высокая полная тётка в зелёном платье и распахнутой шубе. – Чего одна сидишь, грустишь? А хочешь, на любовь погадаю? Всё-всё узнаешь, Маргарита врать не будет!

Она широко улыбается, демонстрируя зубы – через один золотые. Меня окутывает облако духов, и в запахе чудится что-то про джунгли и диких зверей. Я морщусь и плотнее заворачиваюсь в одеяло:

– Не надо, спасибо.

Она, не слушая, плюхается рядом. Я отвожу взгляд, кажется, на них лучше не смотреть, и не вступать в разговор – загипнотизируют, выманят ценности. Хотя из ценностей у меня с собой только дракон и есть, сумку со всем содержимым, включая телефон, я ещё по приезде сдала «на хранение».

Гошка высовывает нос из-под одеяла и тут же получает свою долю внимания.

– Ай ты какой хороший! Ай, славный! Бахти, ты гляди – будет тебе друг, не скучно будет!

Я только сейчас замечаю у неё на запястье браслет с цепочкой, уходящей под шубу. Гошка боязливо принюхивается, а цыганка извлекает на свет своего питомца – он пухлый, белый и красноглазый, размером чуть больше крысы, и мордочка вытянута по-крысиному. Потенциальным другом он не интересуется совсем, сворачивается клубком на хозяйских ладонях, зевает, демонстрируя полную пасть тонких острых зубов, и укрывается короткими крылышками.

Цыганка укоризненно тычет его пальцем в пухлый бочок:

– Эй, не спи!

Дракон издаёт короткое ворчание и сворачивается плотнее. Удивительно, как можно спать в таком шуме – девицы у двери уже поют хором. Хорошо поют, даром что пьяные, даже мужики затихают.

– Ему не холодно? – интересуюсь я. Чешуя у Бахти только на спине и хвосте, бока и пузо лысые, как у сфинксов. Лапки он поджал под себя, и мне их не видно, но одного взгляда на свернувшееся существо хватает, чтоб появилось желание укутать его потеплее.

– Не бойся, красавица, он парень горячий! Потрогай, а?

Маргарита роняет питомца на колени, ловит меня за руку и прижимает ладонь к драконьему боку – тот и впрямь тёплый, как кружка с горячим чаем, и бархатистый. Гошка ревниво фыркает и суётся поближе, на меня извергается целый водопад слов, из которых я смутно соображаю, что имя «Бахти» означает «счастливый» или «удачливый», а цыганки мирно гуляли, никого не трогали, а менты, ах-ах-ах, придрались к девочкам, слово за слово, сунули в машину, запихнули за решётку… Я машинально киваю, не особенно вслушиваясь, Гошка, звеня цепочкой, взбирается мне на плечи, я глажу Бахти кончиками пальцев – удивительно приятный на ощупь зверь…

– Ты не убийца, – неожиданно чётко и безо всякого акцента говорит Маргарита. Я чувствую жёсткие пальцы на запястье, вскидываю голову, встречаю её взгляд, и она серьёзно повторяет: – Не убийца. Я видела глаза убийц, девочка, у тебя не такие.

Я пытаюсь освободиться, но не выходит. Цыганка переворачивает мою руку ладонью вверх, тычет в неё длинным наманикюренным ногтем.

– Страх вижу, – продолжает она. Пение словно отодвигается на задний план, я слышу каждое слово. – Силу вижу. Огонь вижу, но не смерть. Нет её рядом с тобой, и нет на тебе вины.

Я ошалело хлопаю глазами и снова пытаюсь высвободить руку. Маргарита поднимает голову, и я запоздало вспоминаю, что не надо смотреть в глаза. Но смотрю – у неё глаза тёмно-серые, строгие, и от этого взгляда по спине бегут мурашки. Гошка негромко рычит. Бахти как ни в чём не бывало перебирается на мои колени и сворачивается уже там.

– Говори, – велят мне, и я чувствую, как слово отдаётся в голове вибрацией. А потом…

Говорю. И думаю.

Про школу.

… Тот всплеск был куда сильнее нынешнего, и всё-таки из двух десятков человек пострадал только один, у которого и так были проблемы со здоровьем. Алёна стояла рядом, но с нею ничего не случилось…

Про зелье.

… Этикетку на флакончике я так и не разглядела, но Алёна всё-таки испугалась, когда он выкатился. Нужно рассказать следователю, чтобы изготовителя могли отловить, аллергия как у Сашки – вещь редкая, но вдруг ещё кому-то не повезёт?..

Про скандал.

… Мы поругались при свидетелях, я почувствовала присутствие магии – это все имеющиеся факты, и для обвинения их недостаточно. Я же юрист, чтоб меня, нужны доказательства, нужна экспертиза! Я официально признана не опасной для окружающих, я прохожу обследование раз в год, а пропущенный укол повлиять ни на что не мог – инструкция к препарату допускает плюс-минус пару дней при приёме…

Пальцы на моём запястье разжимаются. Маргарита улыбается ласково, как маленькой девочке, а потом гладит меня по голове.

– Дурочка, – говорит она насмешливо. – Ай, дурочка молодая, неопытная, сама себя боится, силы своей не знает…

Веер карт с чёрными рубашками ложится на зелёный подол. Цыганка выхватывает несколько штук, показывает мне по одной:

– Это ты, видишь? – Бубновая дама смотрит на меня с лукавой полуулыбкой, склонив голову к плечу – золотистые косы, точёный носик, в тонких пальцах цветок. – Светлая, но глупая. Учиться надо, думать надо, принимать себя надо, какая есть – иначе до беды недалеко!

Я передёргиваю плечами – реклама курсов по овладению даром мелькает в ленте регулярно, но где гарантия, что там действительно чему-то научат? Возразить не успеваю, мне в лицо тычут следующую карту. Король треф глядит в сторону, будто ему до меня и дела нет, в правой руке меч, левая на кромке щита, и кольчуга выглядывает из-под алого плаща. Сразу видно – человек делом занят…

– Князь будет с тобой говорить ласково, убеждать и уговаривать. Не верь, не соглашайся, Князь себе на уме, о своей выгоде думает! А ты – не его, ты наша!

Задать вопрос я не успеваю тоже. Маргарита ворошит карты, выхватывает одну, смотрит на неё задумчиво и тут же прячет. Я успеваю увидеть, что это тоже дама, черноволосая, с зелёным покрывалом на голове – того же цвета, что юбка цыганки.

– Вот сюда смотри! Вот твоё!

У бубнового валета на руке сидит птица, а ухмылка кажется такой знакомой, что теплеют щёки. Цыганка расплывается в улыбке и грозит пальцем:

– Твой-твой, всё вижу! Судьбу не обманешь, не спрячешься, сама глупостей наделаешь – самой и отвечать придётся.

Она сгребает карты одним движением и прячет, будто бы их и не было. Я мотаю головой, пытаясь сосредоточиться, глупо верить на слово незнакомой тётке, надо расспросить, и в гадания я тем более не верю, но вдруг…

Глаза начинают закрываться. Я отчаянно пытаюсь проснуться, но меня щёлкают по носу.

– Спи, – приказывает Маргарита, и я медленно, словно сквозь кисель, опускаюсь на подушку. – А мы тебе споём…

Что она говорит дальше, я не понимаю, но песня цыганок вдруг становится громче, а потом обрывается. Спустя несколько секунд тишины я слышу звон и новую песню и разбираю слова «наша» и «ведьма», но спорить уже не могу, а мелодия такая красивая, и голоса звучат так невероятно, что захватывает дух и хочется плакать. Я прижимаю к себе Гошку…

И отрубаюсь.

Глава 8. О предположениях, вениках и внезапном

Утром никаких цыганок в камере нет, а я в кои-то веки чувствую себя бодрой и отдохнувшей. Даже странно – нервотрёпки за прошедшие два дня было столько, что в обычном режиме хватило бы на пару месяцев, однако ощущения такие, словно я прочитала обо всём этом в книге. В процессе сопереживание героям было на максимуме, но вот история закончена, можно расслабиться, выпить чаю, спокойно выбрать новую книжку…

Судя по декорациям, ждёт меня криминальный детектив с фэнтезийным уклоном. Лучше бы юмористический, пусть даже самый тупой – но как бы полноценный хоррор не отхватить.

Никогда не мечтала быть героиней книги.

Некоторое время уходит на попытку привести себя в порядок, благо что расчёску и косметичку я из сумки забрала. В камере сумрачно, но за окном уже потихоньку разгорается рассвет, и свет включать не хочется. Устраиваюсь за столом, опасливо заглядываю в зеркало. Тушь я вчера, конечно же, не стёрла, и теперь она успешно имитирует синяки под глазами – краше в гроб кладут, право слово. Может, оставить так, пусть меня и дальше все жалеют?..

Хотя деградировать до существа, способного вызывать у окружающих разве что жалость, я ещё успею.

Пока я сражаюсь с остатками косметики, становится ещё светлее. Краем глаза замечаю под столом что-то яркое, наклоняюсь и, к собственному удивлению, подбираю с пола сбежавшую от хозяйки бубновую даму. Тонкий гладкий картон льнёт к пальцам и кажется тёплым, а на рубашке обнаруживаются номер телефона и надпись: «Маргарита. Гадалка. Позвони, важно».

Переворачиваю карту, перевожу взгляд с дамы на собственное отражение – то скептически кривится. Ну да, ну да, одной вон уже нагадали великую любовь. А что, если Алёна к ней и ходила, а она теперь хочет мне отомстить за потерянного клиента? Хотя если б хотела, придушила бы во сне, делов-то. Да и вряд ли богатенькая девочка из хорошей семьи опустится до цыганских гаданий, она бы выбрала кого-то пореспектабельнее…

Впрочем, мне-то сейчас гадать вообще бессмысленно.

Поколебавшись, убираю карту в косметичку – не знаю зачем, но выбрасывать не хочется, вдруг пригодится. Из-под одеяла запоздало выбирается сонный Гошка и запрыгивает на стол, чтобы потереться носом о мою щёку. Я обнимаю его, и мы тихонько сидим вдвоём и смотрим, как на рябине за окном выясняют отношения синицы. Небо переливается розовым и золотистым, ветки деревьев покрыты инеем, и так тихо вокруг, так спокойно, что хочется верить, будто всё волшебным образом наладится.

Бывают же добрые чудеса в жизни…

* * *

В меню сегодня овсянка на молоке, а в качестве культурной программы – допрос. Сегодняшний охранник оказывается крупнее вчерашних, а лицо, если отбросить вежливость, вполне достойно звания бандитской рожи: широкое такое, квадратное, с крупным хищным носом и шрамом, тянущимся через подбородок до уголка рта. Он подхватывает Гошку и засовывает в клетку вместе с цепочкой, после чего кивает мне на выход. Я послушно шагаю следом, но на полпути вспоминаю, что он кое-что забыл:

– А… наручники?

Мужик останавливается, потом медленно так оборачивается и смотрит. Из-за шрама мне кажется, будто он ухмыляется – а может, и не кажется.

– А зачем?

– М-м-м… Чтобы я не сопротивлялась?

Нет, точно ухмыляется.

– А вы будете?

Нет, ну в целом-то моя макушка ему в лучшем случае до плеча достаёт, но знаю я, чем заканчиваются такие вот заигрывания с правилами. Тут наручники забыл, там без напарника вышел, здесь поверил на слово без расписки или пистолет на предохранитель не поставил – а потом ищешь другую работу, и это в лучшем случае. Оно, конечно, идея, что правила существуют, чтобы их нарушать, близка душе человека с юридическим образованием, но этот-то должен быть на нужной стороне закона!..

На этом моменте я спохватываюсь и обрываю мысленный монолог девочки-отличницы, привыкшей работать с идиотами. В данный момент охранник-то на нужной стороне закона, а вот я сама, увы и ах… Вздыхаю, опускаю взгляд и из чистой вредности бурчу:

– Ну… Я могла бы.

– Не надо, – серьёзным тоном просит он и выходит.

Уговорил, не буду.

За дверью ждёт второй охранник, ненамного уступающий первому по габаритам. Да уж, посопротивляешься с ними… Мне вдруг становится неуютно, и я ёжусь, как от сквозняка. Гошка в клетке снова вскидывает морду, следя за невидимой мухой. Может, он так на магию реагирует? Должна же здесь быть какая-то защита.

Допросная комната оказывается тёмной и тесной. Мои сопровождающие туда даже не заходят, и мне хочется глупо хихикать над мыслью, что большие мальчики боятся застрять в маленьком помещении. Вряд ли дело в этом, но…

Но мне, похоже, снова стоит выпить успокоительного. Или какое нужно лекарство, чтоб начать наконец всерьёз воспринимать реальность? Нагорожу сейчас следователю чуши, и он меня вместо тюрьмы в психушку отправит. Остаётся только и надеяться, что адвокат не даст меня в обиду.

А может, это ворожба цыганок на меня так действует? Я ведь понятия не имею, ни как распознать магию, ни как ею пользоваться. Вчера Маргарита заставила меня рассказать о произошедшем, но ведь в теории выходит, что и следователь может, ведь вряд ли делами, связанными с магией, занимается человек без дара. И ладно, если он захочет услышать реальные факты – а если удобные?

Окончательно накрутить себя я не успеваю. Дверь распахивается во всю ширь, и в комнате появляется незнакомый мужчина – лет сорока пяти, плотный, круглолицый, с собранными в хвост тёмными волосами:

– Доброе утро, Екатерина Павловна!

Фраза сопровождается улыбкой, которая почему-то вызывает ассоциации с довольным львом. Да и во всём облике новоприбывшего сквозит что-то хищное, хотя хищник этот явно не голодная дикая тварь – скорее, сытый и ухоженный домашний любимец, готовый в любой момент показать когти. Одет он не по форме: кожаный пиджак блестит в свете ламп, тёмная рубашка отливает синим, даже джинсы, кажется, слегка поблескивают, не говоря о начищенных ботинках.

– Капитан Князев, – представляется он, приподнимая очки с затемнёнными стёклами. – Олег Андреевич.

Я молча киваю. Капитан роняет на стол папку с документами, улыбается чуть шире и усаживается напротив. Щурится на дракона в клетке, хмыкает, снова смотрит на меня.

– Адвокат, к сожалению, задерживается. Снег, пробки, сами понимаете. – Он разводит ладонями и тут же сцепляет пальцы в замок. – А меня, к сожалению, через два часа будут очень ждать в другом месте. Я бы предложил вам пока что побеседовать, так сказать, неформально, чтоб мне иметь какое-то представление о деле.

– Без протокола и записи? – интересуюсь я. Голос звучит хрипло, Князев тут же придвигает к себе графин с водой, наливает стакан и протягивает мне.

– Без протокола, увы, никак. Вы же первая сможете пожаловаться, что я, такой-сякой, не провёл допрос в срок, а мне от начальства по шапке прилетит. А если не вы, – опережает он мои возражения, – так милейшая Анна Игоревна. Кстати, если вы с ней решите, что всего того, что вы мне сейчас скажете, говорить было не надо, то от показаний, данных в отсутствие адвоката, имеете право отказаться.

– Я ведь вообще имею право их не давать, – вспоминаю я. Князев снова хмыкает.

– Не свидетельствовать против себя, – поправляет он и вынимает из папки лист бумаги. – А вот полный список всего, на что вы имеете право, со всеми ссылками на статьи, извольте ознакомиться и расписаться. И особенно попрошу обратить внимание на седьмой пункт.

Князев стучит по бланку, почему-то средним пальцем, отчего на нём вспыхивает искрами вычурный перстень с россыпью мелких камней. Я перевожу взгляд на листок. Седьмой пункт выделен жирным шрифтом и гласит, что подозреваемый или обвиняемый имеет право на…

– Вызов Саламандры, – проговариваю вслух, чтобы убедиться, что мне не мерещится.

Капитан терпеливо кивает.

– С нас нарочно требуют напоминать, при каждой встрече. Некоторые, знаете ли, не верят, думают, мы тут шутки шутим. Хотя многие просто боятся, и я их очень даже понимаю…

Я нервно сглатываю – и тоже понимаю.

Высшие элементали вмешиваются в жизнь простых людей очень редко. В основном к ним обращаются главы государств: вроде как для консультаций по поводу достижения всеобщего благоденствия. Можно и не обращаться, но те, кто своевольничает при принятии решений, затрагивающих судьбы большого количества людей, имеют все шансы получить свою консультацию с выездом – а иногда и последующей кремацией. Можно поставить в заслугу пришельцам, что на Земле практически прекратились военные конфликты, да и жизнь внутри стран медленно, но уверенно движется к лучшему. Конечно, имеются и недовольные, вопящие о негуманоидном вмешательстве, но желающие вопить находятся при любом режиме и в любой стране.

Подавляющее большинство людей никогда в жизни с элементалями не сталкиваются, однако шанс на это имеется у всех, и он закреплён в законе. Если кого-то ошибочно обвинили в совершении преступления или, напротив, несправедливо оправдали виновного, а законных способов разрешить проблему нет – или кажется, что нет, – пострадавший имеет право на высшую защиту. Занимаются этим обычно Саламандры – считается, что они всегда видят правду и не приемлют лжи, им не нужны ни доказательства, ни признания. Если человек, воспользовавшийся правом на вызов, невиновен, его отпускают немедленно. Если виноват…

Что ж, приговор вершится ещё быстрее.

Я ёжусь и обнимаю себя за плечи, Гошка в клетке беспокойно поднимает голову и тихонько свистит. Капитан успокаивающе улыбается.

– Выпейте воды, – говорит он. – И не нервничайте, вас никто не заставляет решать сейчас, их хоть в зал суда можно вызвать, даже самой последней инстанции. Да и, честное слово, я бы на вашем месте не спешил. Был у нас один активист, чуть ли не на первом допросе потребовал высшей справедливости, потом пришлось пепел из всех углов выметать. И дело-то было – тьфу, на пару лет колонии, не больше… А у вас пока что вообще ничего не известно.

Я беру стакан обеими руками, стараясь не думать о том, что туда могли подлить какую-нибудь сыворотку правды. Делаю осторожный глоток – вода ледяная. Князев тем временем вынимает из папки ручку и щелчком отправляет ко мне через стол так, что она останавливается точнёхонько рядом с бланком. Я вытряхиваю из головы образ Саламандры, сжигающей человека заживо, и поспешно просматриваю прочие пункты. Ставлю подпись, подтверждая, что права мне зачитаны и разъяснены. Капитан улыбается шире и жестом фокусника меняет листки – расписка исчезает в папке, на стол ложится бланк протокола. Рядом с ним возникает маленький серебристый диктофон.

– Ну что же, начнём?..

И мы начинаем.

Как давно я знакома с Ильиной Алёной Григорьевной. В каких мы были отношениях. Что послужило причиной конфликта – тогда, в школе. Как она проявила себя в работе. Не было ли у неё конфликтов с кем-то ещё из коллег…

Я честно отвечаю на все вопросы, стараясь по возможности быть объективной и не скатываться в обиды. Капитан понимающе кивает, снова улыбается – мне кажется, что сочувственно. Я даже нахожу в себе силы рассказать о Сашке и его аллергии, а Князев вздыхает, качает головой и мельком упоминает какой-то схожий случай – вроде как парень пытался приворожить девушку, а ту, увы, откачать не успели, так он едва с крыши не бросился, бедняга…

– А почему вы решили, что приворожить Соколова пыталась именно Ильина?

Я поджимаю губы, пытаясь сформулировать ответ так, чтобы не упоминать Настасью.

– Она… пыталась строить ему глазки, – выговариваю наконец, чувствуя, как внутри что-то напрягается при воспоминании обо всех этих её декольте и якобы возникающих проблемах с программой. Капитан складывает пальцы домиком и внимательно смотрит поверх них, будто ждёт продолжения. – И он встретил её в коридоре перед кабинетом, и Сергея Морозова… Но этот-то точно не стал бы Сашке ничего такого подливать.

Князев продолжает смотреть, и я вдруг начинаю нервничать. Наконец он кивает и пробегает взглядом текст протокола.

– Вы упоминали, что стаканчик с кофе был вам знаком. Вы считаете, Ильина как-то могла повлиять на качество напитка из автомата?

Пожимаю плечами:

– Она могла подменить стаканчик, пока парни выясняли отношения… Знаете, можно затребовать в техническом отделе записи с видеокамер, там будет видно, делала она что-то или нет!

– Мы затребовали. – Капитан добывает из папки ещё несколько листков. – И даже посмотрели. Ильина действительно некоторое время находилась рядом с тем несчастным стаканчиком… Двадцать семь секунд, если быть точным. – Он делает паузу и снова поднимает взгляд. – В то время как вы, Екатерина Павловна, в тот же вечер провели в обществе кофейного автомата, вернее, обслуживающего его духа, тридцать четыре минуты и пятнадцать секунд. Аналогичные случаи были зафиксированы тринадцатого января, а также двадцать первого и двадцать девятого декабря. Как вы это поясните?

Я прикусываю губу:

– Мы… просто дружим.

Князев высоко задирает брови:

– С кофейным автоматом?

– Ну… да. – Звучит по-идиотски, я и сама это понимаю, поэтому быстренько перевожу тему: – А что было во флакончике, который выкатился из сумки Ильиной? Я почувствовала, что там что-то магическое, и потому…

Капитан склоняет голову к плечу, потом быстро просматривает документы в папке.

– Свидетели, – произносит он наконец, – никакого флакончика не видели. И при осмотре места происшествия ничего найдено не было. А что касается магии, то приступ ваш действительно был сильным… Да, насколько я понимаю, вы накануне не принимали свои лекарства?

Я чувствую, как по спине бегут мурашки, и выпрямляюсь. Некстати вспоминаются слова Маргариты – Князь, дескать, себе на уме. Хотя не факт, что она имела в виду именно капитана, фамилия распространённая… Но ведь флакончик точно был, не галлюцинации же у меня!

Князев откидывается на спинку стула и трёт переносицу под дужкой очков. Потом наклоняется к диктофону и отчётливо произносит:

– Перерыв на десять минут.

После чего жмёт кнопку, делает отметку в бланке и некоторое время молчит.

– Поймите правильно, Екатерина Павловна, я очень не хочу основывать свои выводы на предположениях – да и права не имею, если уж на то пошло. Но пока всё складывается так, будто…

Стискиваю кулаки, пытаясь держать себя в руках.