Текст книги "Мой телефон 03"

* * *

Ренат госпитализирован с диагнозом «черепно-мозговая травма легкой степени», меня возвращают на линию, прикрепляют к другой бригаде. Смена продолжается. Ренат через две недели поправится и выйдет на работу. Через полгода состоится суд, на котором Казанцева признают недееспособным и приговорят к общественным работам. Он продолжит вызывать 03, и мы будем к нему приезжать. Каждый день. Не отводя взгляда от трехногой табуретки.

* * *

Это люди. Они – странные сплетения мыслимого и невозможного. Стоит увидеть в них знакомые очертания, как они тут же сменяются отчужденной абстракцией. Их невозможно ненавидеть, но и любить их я больше не могу. Люди сломаны. И что с ними происходит такое, что могло их так изуродовать? Заглянешь внутрь – покореженные все. Человек сам себя ломает похуже любых обстоятельств. Я вижу то, на что падает свет. И не оборачиваюсь.

Мама, я на вызове!

Одиссея – длительное путешествие, названное в честь единственного выжившего.

Разговор в больничной палате

На улице Вольской застрял троллейбус. Ехал себе в никуда, в кольцевую, поглощал и выплевывал пассажиров, а ночной шторм погнул и сломал тяжелые ветки тополя, а ветка порвала провода на линии 15-го маршрута. Троллейбус уперся кривым рогом в пустое пространство – и застрял.

Я отхожу от окна, за которым сигналят, волнуются и опаздывают, нестройно и в хор матерят застрявший транспорт, а транспорту хоть бы что, застрял себе и стоит. Я захожу на кухню и вижу жующего Костика.

Костик закупался на сутки в соседней шашлычной, там самый вкусный шашлык в городе, а «скорякам» соседней подстанции по вечерам бесплатно. На Костике сегодня ритуально черный хирургический костюм и новенький двухканальный фонендоскоп на шее. Костик последний раз брился в прошлом месяце и тогда был похож на ощипанного цыпленка, о чем ему дружно и сообщили. С тех пор Костик – борода. Костик торопится, глотает мясо, сплевывает кости, давится, сам себя стучит по спине. От завтрака ему остается минута до…

– Девятая машина, вызов, вызов, Костик, поехали!

Костик поднимается из-за стола, и на кухне становится темно, потому что Костика всегда много. Я бы сказала, что Костик похож на шкаф, но, в отличие от шкафа, он много и не всегда по делу шевелится, но если уж зашевелился по делу, то дело будет. А еще он любит обниматься. Обнимает всех, кого видит, с размахом, с чувством, так что дыхание пере.

– Чего не дышишь, тварь болотная? Поехали!

* * *

Водитель девятой машины говорит короткими невнятными предложениями, единственные разборчивые слова в которых – это мат. Увидев меня, шофер выдает вопросительную фразу, по смыслу близкую к «это кто?».

– Чего, не видишь? Начальство бабу выдало, – огрызается Костик.

– А? – интересуется водила.

– Ну ты даешь, Леха! Не знаешь, зачем бабы нужны? Чтобы любить!

– А-а-а! – глубокомысленно изрекает шофер Леха и заводит мотор.

Следующие 10 минут поездки напоминают все взрослые аттракционы разом: Леха принципиально несется только по встречке, миллиметражно «облизывает» заборы и столбы, последовательно нарушает все пункты ПДД и фамильярно сигналит встречным гаишникам. Костик, исчерпав запасы отборного мата, теряет надежду внушить водиле основы ТБ и возвращается к теме моей профпригодности.

– ЭКГ умеешь снимать?

– Да.

– Хоть что-то.

– А еще я буквы знаю! – не выдерживаю я.

– Да быть того не может! – поражается Костик. – А родов не боишься?

В моей практике было всего двое родов и одно кесарево сечение, и все разы я работала скромным наблюдателем процесса.

– Не боюсь.

– А я вот боюсь, – печально признается фельдшер. – Сработаемся.

На место вызова мы благодаря Лехе прибываем в рекордно короткий срок. Набираю номер, домофон натужно прозванивает пустоту квартиры и возвращает нам эхо сигналом ошибки. Костик на пробу дергает дверь, оценивая вшивость магнитного замка, и одним рывком выносит ее, едва не оторвав ручку.

– Мощно. Меня научишь?

– Замок слабый, – отмахивается первый номер, – меня так один доктор научил. Вот он любые двери выносил, даже звонить не пытался… Правда, там дури было немерено.

По лестнице Костик поднимается медленно, с одышкой. Тяжело, наверно, носить в себе такую мощь, думаю я, резво перебирая ногами следом. Больные всегда занимают последние этажи хрущевок, замечено с годами практики. Пока мы поднимаемся на пятый этаж, в моей голове проносятся факты из нехитрой биографии фельдшера: родился и жил в неблагополучном цыганском районе, после школы сходил в армейку, затем год проработал грузчиком и решил «повидать жизнь», для чего устроился на скорую, когда были еще вакансии санитаров. Сообразительность его приметило начальство и направило на учебу в колледж. После колледжа продолжил работу в качестве фельдшера. По приобретении семилетнего стажа то же начальство предложило ему выучиться на врача, но Костик отказался, сославшись на то, что для доктора он туповат и вообще хороший фельдшер лучше, чем плохой врач. На женщин Костик был слаб, но преимущественно на толстушек. Женщины станции Костика любили, и, наверное, каждая из них в свое время пыталась затащить его в ЗАГС, однако, несмотря на их усилия, двадцативосьмилетний фельдшер до сих пор оставался холостяком.

Звонок в дверь. «Открываем!»

– Что у нас случилось? Сколько лет? Год? Давно живот болит? – по лицу Костика видно, что детей он любит чуть больше, чем беременных. – Не знаю. Может, чего съел. А может, аппендицит. Да не знаю я! Нет, таблетку дать не могу. Могу отвезти к хирургу. Поедете? Тогда собирайтесь.

Сущность своей работы сам Костик описывал просто-«заходим, хватаем выживших и валим»: доехать до адреса, осмотреть больных, забрать нуждающихся в госпитализации, сдать в стационар, взять следующий вызов. За сутки он успевал обслужить, наверно, больше адресов, чем вся линия. Премию ему за это никто не обещал, но фельдшер придерживался принципа «раз вышел на работу – работай».

– Усаживайтесь поудобнее, ребеночка держите крепче. Просьба одна – держитесь. – И захлопывает дверь. Леха протестующе высказывается в смысле «сломаешь».

– До нас десять лет сломать не могли!

Леха мычит, то ли соглашается, то ли осуждает и заводит мотор.

Я старательно не смотрю на дорогу, Костик звонит маме, объясняя порядок лечения какого-то дальнего родственника: «Мочегонные средства… и аспаркам, Леха, включи люстру, если уж по встречке едешь! Да, мам, мы тут больного везем. Леха, ну е-мае, у меня там ребенок, а не дрова! Почему я все еще сирену не слышу? Мы на мигалках хоть гоним или на характере?»

– Я на этой телеге с 95-го! – отзывается Леха. – Я тут, мать его, каждое колесо чувствую! Все просчитано до миллиметра! – заявляет он и в доказательство своих слов резко тормозит в двух миллиметрах от соседнего бампера.

– Да твою ж мать рот наоборот! – Костик восхищается и негодует одновременно. – Как ты прям любишь эти бампера! И чем дороже тачка, тем ближе к жопе, да, Лех?

Леха довольно улыбается, виртуозно лавируя между пешеходами на зебре.

В детской больнице к дежурному хирургу выстроилась очередь из дошкольников. Дети испуганно жмутся по лавочкам, дети реактивно носятся по коридорам, дети висят на взрослых. Несколько особенно тяжелых бессильно растянулись на стульях, испуганно смотрят на нас взрослыми глазами пациентов.

* * *

Тучи, не сползающие с атмосферы уже недели три, напитались свинцовой тяжестью, и на улице начался мелкий дождик. Одним таким дождем смыло с деревьев последние листья, теперь ветер клеил их на все подряд. Без ветра было еще куда ни шло, но в том и беда, что вместе с осадками с запада пришел неприятный холодный ветер, температура воздуха понизилась еще на два градуса. В такую погоду люди пьют чай с имбирем и кофе с корицей, а мы продолжали гонять по городу, сбивать столбы и таранить иномарки. Леха, путаясь в мате и междометиях, рассказывает, как заказал по интернету новый смартфон, а контора мутит какой-то замес, и на звонки никто не отвечает. Костик лениво называет шоферюгу лошариком и развлекается чисто педагогическим издевательством: гоняет меня по теории.

– Какой аппаратурой укомплектована линейная машина?

– Аптека, растворник, кислород, родовый, реанимационный, ружье…

– Что?

– Деф, он же дефибриллятор, Костик, я хоть и женщина, но не тупая! Детская реанимация, шины, инфузомат, носилки транспортные жесткие, носилки-трансформеры, кислород уже называла?

– Что еще?

– Огнетушитель, термос с чаем, ведро для мусора, отвертка Лехи для мать-его-ситуаций.

– Вот как все работает, вы шуточки шутите, а как примус починять – так где же Лешенькина отверточка?

– Леха, не саботируй экзамены! Мария, вам необходимо срочно перерезать пуповину.

– А тебе ее до сих пор не отрезали?

– Леха!

– Берем первый зажим, отмеряем от новорожденного 10 сантиметров, зажимаем, отмеряем еще 2 сантиметра, цепляем второй зажим, обрабатываем все спиртиком, режем стерильным скальпелем, накладываем стерильную повязку на пупочную ранку.

– Верно, стажер, но будь готова к тому, что Леха выпил наш спиртик, и придется.

– Костик, ты же сам меня закодировал!

– Я тебя обманул. Так вот, вместо спиртика будет пузырь водки, отобранный у соседей, и столовый нож, той же водкой обработанный.

– Потому что стерильный скальпель Костик спи.

– Леха, светофор!

Попетляв по объездам – половину города опять перекопали, – мы прибываем на квартиру. Хозяева – гостеприимная грузинская семья, их бабушке третий день плоховато, и родственники переживают. Бабушка в молодости, наверно, была красавица. Об этом напоминает острый, знающий себе цену взгляд, подернутый старческой пленкой. Костик снимает обувь, скатывает чистый ковер, чем вызывает у присутствующих резкий скачок уважения. Жильцы торопливо накрывают стол, предлагают чай, кофе, чачу (от которой Костик вежливо отказывается), пока мы смотрим пациентку и уговариваем ее доехать до больницы.

Я продолжаю разглядывать бабушку, обращаю внимание на выдающийся нос и полные плечи, хочу поближе рассмотреть людей, такие они здесь аппетитные, но пялиться на лица открыто мне кажется почему-то неудобным, и я перевожу взгляд на их отражения в стекле серванта. За стеклом – коллекция слоников и много столового фарфора.

– Теперь я понимаю, почему у вашей бабушки диабет, – фельдшер между тем критично оглядывает накрытый стол.

– Кушайте-кушайте, все свое, домашнее! – суетится женщина, немногим моложе занемогшей бабушки, только нос положенного размера.

– Вы, наверное, дочь?

– Невестка. Старшего сына жена. Вот вы скажите ей, куда она в таком состоянии уезжать собралась?

– А куда она собралась?

– У нее семь сыновей, она то у одного гостит, то у другого. Вроде как чтобы не надоедать. А тут правнучка родила мальчика, она и говорит, поеду к ним нянчить. Без нее некому! Вы кушайте, хачапури еще теплые! Это ведь настоящий сулугуни, маме дядя Гиви привез, такой не продают!

– Тогда можно я еще с собой в пакетик положу? У нас там водитель… Костик достает из кармана сложенный треугольничком большой «ашановский» пакет. Родственники радостно кивают и снова предлагают чачу.

* * *

– А вот на следующем вызове мы уже есть ничего не будем! Там кто-то отравился. Ты, Леха, не тормози, угощайся!

Водитель от угощения не отказывается, продолжая негодовать на почве интернет-мошенничества. Размахивая руками, он вопит, что это все проклятые менеджеры, которых развелось как тараканов, а вот в Советском Союзе образование было техническое и по делу. Костик просит его хотя бы изредка держаться за руль и слегка сбавить обороты – он не хочет соскребать мое малоинертное тело с лобового стекла. Леха на несколько минут внимает его просьбам и задумчиво несется по трассе, пока не вылетает за черту города. Затем, сообразив, что уехал куда-то не туда, извиняется и разворачивается к дачным массивам.

* * *

Цыганская семья, прижатая безжалостной лапой цивилизации к конкретному адресу, вызвала бригаду на «плохо с сердцем». Костику район знаком по беспокойному детству, не бывал он здесь со школьных времен, а потому между делом интересуется, что тут новенького и как поживает табор на окраине. Пока система капает, я разглядываю обстановку. Приобретая недвижимость, цыгане селятся в огромных двух– и трехэтажных загородных домах и заполнять их мебелью никогда не спешат, равно как и заниматься капитальным ремонтом. Так и ходят по холодным, с гуляющим эхом залам, игнорируя трещины в штукатурке на потолке, а спальные комнаты завешивают и застилают коврами. Женщин в доме много, разных возрастов, они незаметно появляются откуда-то, громко и ярко проносятся по комнате, вспыхивая вырвиглазными нарядами с несочетающимися цветами, в сопровождении толпы ребятишек и внезапно исчезают, на прощание зыркнув острым взглядом. Я нахожу Костика на кухне, он угощается чаем с бутербродами, по одному бутерброду в каждой руке, еще один в зубах, правой рукой удерживает ручку, заполняя карту вызова, и внимательно слушает худощавого старика, старшего в доме, с острым носом и немыслимым акцентом. Старик рассказывает историю из своей молодости, речь идет о том, как полиция закрывала местный бордель.

Мы провожаем старушку в машину, цыганка в плечах держится прямо, а поясницей прогнулась, наверно, рожала много. Грудь выступает, взгляд острый, и одета во все темное, только платок на голове расшит серебристыми нитками. Костик говорит дежурное «просьба держаться», от души хлопая дверью. Леха выезжает на шоссе и попадает в пробку. Привычно забыв о сирене, он лавирует между машинами, традиционно притираясь поближе к иномаркам. Костик комментирует технические характеристики стоящих в пробке автомобилей, восторженно пуская слюни на полный привод и пневматическую подвеску. Леха вычисляет понравившиеся Костику тачки и старательно пристраивается к ним в зад, едва не вминаясь носом в бампер. Я понимаю, что эта парочка сработалась хорошо, и вмешиваюсь, только когда замечаю явный логический диссонанс.

– А почему мы стоим?

– Действительно, Леха, что за финт ушами? Еще и зажигание вырубил!

– Так красный!

– Красный, Леха, был две минуты назад! Вас тут только двое на перекрестке топчется: один спит, другой бензин экономит!

Бензин у водителей скорой – отдельная статья дохода. На сутки автомобилю выделяется отмеренный механиком литраж, а сэкономленное топливо шофера считают правильным оставить у себя в гараже. Под утро, когда врачи, сбившись в сонную кучу, будут дремать на переднем сиденье, Леха заскочит к себе во двор и сольет остатки бензина в канистру. Костик об этом знает и не возражает, лишь бы смена путево шла да пробки не мешали.

Леха невразумительно извиняется за косяк и компенсирует его финишным рывком с нарушением всех скоростных пределов, а заодно и законов механики. Костик рассказывает про недавний случай с переломом голеностопа, и мы пускаемся в пространные рассуждения о видах наркоза и дореволюционных способах анестезии: раньше обезболивали исключительно самогоном, а операции делали быстро и качественно, не то что сейчас – Пирогов выполнял мастэктомию за 5 минут, ампутации – всего за 3.

Цыганка вцепилась в ручку носилок, гипнотизирует пространство перед собой взглядом, что-то шепчет себе под нос. Доехали.

Высаживаем бабушку в приемнике областной больницы и там же подбираем мужчину с асцитом, которого требуется перевезти в дежурное хирургическое отделение. У мужчины неоперабельный рак с метастазами. Костик объясняет сопровождающему его родственнику, что пациента надо ненавязчиво подготовить к неизлечимости печального его состояния. Настреляв сигарет у санитаров, мы неторопливо отбываем: к вечеру у Лехи включается романтическое настроение, и он, путаясь в трехбуквенных выражениях, рассказывает нам, что раньше трава была зеленее и молодежь уважительнее, а еще он недавно перестелил крышу так, что дождя даже не слышно, и сорвал спину на этом благородном деле. Костик ему сочувствует и интересуется, почему же он, стахановец этакий, не позвонил ему или кому-то из наших, а затем, не выдержав, громко восхищается очередной тачкой.

* * *

На пересменку мы заваливаемся на станцию, Костик дописывает карты, шифруя почерк двойными врачебными каракулями, я экстренно завариваю чай.

– Жизнь – говно, – на Костю напало лирическое настроение, – ни одного алкаша за смену, кардиограф отстой, второй номер – дура.

Мнение фельдшера на свой счет я игнорирую, за смену наслушалась всякого. Пусть хоть горшком назовет, лишь бы работой не заваливал. На кухню заходит Алсу, и Костик радостно сгребает ее в объятьях.

Рыжая татарочка Алсу, моя ровесница, с Костиком встречается недавно. У нее габаритная фигура, как раз из тех, что ему по вкусу, однако полнота приятная, и одевается, не стесняясь размеров, во все обтягивающее, предпочитая темные тона. На Алсу такой же черный, как и форма Костика, халат поверх джинсов и свитера, глаза и брови подведены широко черной тушью, почти вульгарно, но ей идет. Я смотрю, как они в обнимку отходят к окну, и мне в голову приходит мысль о двух неуклюжих пингвинах, сцепившихся крыльями на скале, на фоне далеких огней мегаполиса.

– Как тебе девчонка? – краем глаза замечает меня Алсу. Голос высокий, с капризными нотками.

– С девчонкой у меня лекционный день, – говорит Костик, – а с тобой – практика.

На его лицо наползает нежное выражение, отчего брутальная обросшая физиономия сморщивается и съезжает на одну сторону.

– Девятая, вызов!

– Поехали! – На прощание сдавив возлюбленную в объятиях, Костик устремляется к выходу. В дверях он сталкивается с Айной, сдавшей смену и оттого благодушной. – Моя турбобабушка приехала! – Айну он обнимает осторожно, приподнимает, как хрупкую вазу, и усаживает на табурет. Глаза у старушки Айны теплеют. К Костику она относится благожелательно. Затем Айна переводит взгляд на Алину, поджимает губы, на лице ее читается «шлюха». Со мной она здоровается коротким кивком, устраивается поудобнее и, задремав, уходит в себя.

* * *

– Девочка, 16 лет, упала с качелей на детской площадке.

– Интересно, что она там делала в 12 ночи…

– Качалась.

Тоскующего по реву сердец и моторов Леху сменил добродушный уравновешенный Амир. Он вел машину так плавно, что после дневных виражей я моментально вырубилась. Мне снилось, что я лечу на срочный вызов почему-то на вертолете МИ-8 и никак не могу найти нужный дом: всю видимость затянули грозовые облака. Мелькающие между ними молнии серебристыми иглами стараются сшить между собой обрывки атмосферы, а тучи наползают друг на друга в одном месте и тут же рвутся в двух других. Я достаю парашют и ныряю в потоки дождя, в процессе полета соображая, что вместо парашюта каким-то образом схватила рюкзак с консервами. Молния прошивает насквозь брезентовую ткань, банки высыпаются сквозь прорези, в полете превращаясь в стрижей, и неровным строем улетают куда-то за грозовой горизонт.

– Остановка конечная, передаем за проезд!

Костик толкает меня локтем и, не дожидаясь окончательного пробуждения, рывком открывает дверь. Я вываливаюсь на газон, а фельдшер, не обращая внимания на всяких отдыхающих в клумбах медработников, устремляется к площадке. Сидящая на детской площадке стайка подростков беспокойно снимается с насиженной горки и, хихикая, выталкивает вперед неровно дышащую девчонку.

– Чего сидим, кого ржем? – строго интересуется Костик. – Зачем скорую потревожили?

– Она вот… качалась… – продолжают хихикать подростки.

– Дышать больно, – испуганно говорит девчонка.

– Ну, пошли в машину. Здесь больно? А здесь? А так? Укольчик надо обезболить? Зря, укольчик хороший. В травмпункт поедем, рентген сделаем? Ну так, на всякий. Прекращаем истерику, девушка, вам с такой истерикой только аниме озвучивать, а не парней пугать! Маш, посиди с девочкой, пока она в пакетик дышит, я пойду с молодежью пообщаюсь.

Общение выражается в том, что Костик стреляет у пацанов сигарету и выясняет, у кого есть желание сопроводить подружку до травмпункта. Желающих не находится.

– Скажите. – уже в травмпункте спрашивает девочка. – А это не вы моего брата два года назад с менингитом забирали?

– Да, может, и я, – не возражает Костик, – тебя только не помню.

Этот мир слишком тесный даже для таких хрупких и недолговечных, как мы.

* * *

Мы сидим на заправке, первый номер пишет карту вызова, я достаю батончик и пытаюсь угостить Костика. Костик рассказывает поучительную историю о том, как из напуганных клопов готовят ароматизаторы для таких вот батончиков, и съедает угощение вместе с половиной упаковки. Часы на магнитоле показывают 00:12.

– Ночь, – говорит Костик, – время кошмаров. Ни в коем случае не снимай перчатки и готовься к путешествию в ад.

– Вообще-то, после 12 карета должна превратиться в тыкву, – нервно напоминаю я.

– Мне и одной тыквы в бригаде хватает, – ворчит Костик, – сидит, глазами хлопает и даже, падла, не курит.

Телефон начинает биться в истерике стандартной мелодии вызова, Костик принимает данные от диспетчера.

– Ох, не нравится мне этот район. Ладно, поехали, – Костик нервно натягивает перчатки. – Да помогут нам святые угодники, Аполлон и Асклепий.

Откушенная с одного бока луна унылым немигающим глазом пялится нам в спины. Мы топчемся возле подъезда двухэтажного общежития. Домофон не отвечает, а вышибать двери Костик почему-то не спешит. Мы продолжаем топтаться, пока курящий на балконе старичок по-братски не сбрасывает нам ключи.

На лестничной клетке встречающий, нетрезво пошатываясь, возится с дверью. От концентрированного перегара я захожусь в кашле и на всякий прячусь Костику за спину. Закрыв за нами дверь, он провожает бригаду к кровати больной. Женщина цветом лица успешно сливается с простыней, бардак в комнате вполне тянет на резиденцию хаоса, поскольку в трех стандартных измерениях однушки попытались уместиться спальня, гостиная и ремонтная мастерская. Пока Костик диагностирует маточное кровотечение, а я набираю лекарство, пьяный мозг хозяина квартиры успевает сменить градус лояльности к традиционной медицине. Вломившись в комнату, алконавт требует оставить больную в покое, убрать отраву в капельнице куда подальше и убраться тем же адресом, пока он всех не покрошил на батоны. Заслонив спиной пациентку и задвинув туда же меня вместе с аптечкой, Костик ждет, когда алкаш все-таки попытается перейти от угроз к действиям и, заломив ему руку, широким движением отправляет тело в полет через коридор.

– Классно, меня научишь?

– Ставь катетер. Диспетчер, нападение на вызове, требую наряд полиции. Маш, следи, чтобы близко не подходил, пока я пишу, спиной не поворачивайся. Че, опять приперся, еще полетать захотел? «СМП-аэрлайнс» всегда к вашим услугам!

Мы еще несколько минут ждем наряд, пока Костик заполняет карту, а я пытаюсь проследить одновременно за капельницей и перемещениями товарища алкоголика. Однако жертва белой горячки повторяет попытку нападения, только когда Костик уже выталкивает меня вместе с аппаратурой из квартиры и, для верности пристукнув алконавта еще раз, вместе с больной вываливается следом.

– Поехали, что ли.

– Ментов не будем ждать?

– Ха, ты думаешь, они приедут? Помню, в 15 году меня на вызове били впятером, и что-то никому до нас дела не было. Еще и наехали, «чего вызывал, раз в сознании»? А все-таки он хорошо летел! Страшно? Не ври, только мертвые не знают страха!

Я подозрительно смотрю на напарника, видимо, на том злосчастном вызове его неплохо приложили по голове.

* * *

– Отгадай загадку: кто может в час ночи искать на металлобазе машину с госномером 200 по неизвестной пока причине?

– Че?

– Фонендоскоп через плечо! Это у нас квест сейчас такой будет, поехали.

Машин на металлобазе не было никаких, были только собаки и пара разбуженных сторожей, один из которых и оказался виновником вызова. Не вникая в путаную логику адресов базы и причастность таинственного автомобиля с номером 200 к панкреатиту сторожа, мы обезболиваем немолодого человека и закидываем в дежурную хирургию.

Облака в зените неторопливо двигались к рассвету. Ветер усилился и задул с какой-то нехорошей пронизывающей стороны. Мы стоим напротив подъезда и наблюдаем за стеклами в пролетах. Диспетчер уже второй раз перезванивал по адресу, соседи обещали спуститься, но пока что-то никто не торопится. Когда смотришь на затемненные окна многоэтажки в предрассветной тишине каменных джунглей, мысли в голову лезут самые разные, большей частью философские. Они слишком хрупкие, эти скелеты, фаршированные внутренними органами, наше тело получило жизнь из пустоты и утратило с ней всякую связь. Мы думаем, что будем жить, пока мысли о нас складываются в слова, и даже не подозреваем, что все происходит на языке, которого нет.

– Тварь, сука, долго она еще там умирать будет? – нарушает молчание Костик.

Я пытаюсь собрать в кучу все хорошие и интересные мысли, грубо размазанные по извилинам.

– Ты чего такая обиженная?

– Холодно.

– Холод существует только для тех, кто его чувствует.

– А… если уже ничего не чувствуешь?

– Значит, тебя уже нет.

Костик снова набирает диспетчера:

– Але, нам откроет кто-нибудь? Мы тут уже в грунт вмерзли. Ходить не может? Вот прям так и не может доползти до домофона? Ладно, сейчас решим. Ну, если она реально не при смерти, пусть не жалуется!

Мы привычно будим соседей, добираемся до коммуналки, вылавливаем алкашку из кучи вонючего тряпья и грузим в машину. Тетка матерится, не дает себя осмотреть и окончательно выводит Костика из себя. Мы закидываем больную в хирургию с диагнозом «ущемление грыжи», в процессе транспортировки тетка сползает на пол салона и отказывается его покидать.

– У вас фельдшер хамло, я не буду с ним общаться. А вы очень красивая, можно мне с вами говорить? – неожиданно трезвым и оттого еще более безумным голосом выдает женщина.

* * *

– Господи, что ж за вонища-то, мы с тобой после этой хаты как два бомжа, а если вдруг к приличным людям вызов будет?

– Это вряд ли.

– Ух, сука, надо было ей чего вколоть побольнее! А вот и менты! Амир, пошли разберемся, где это их коллеги ошиваются, пока медработников убивают!

Костик с Амиром удаляются к полицейскому «бобику» с воинственными лицами. Разговор очень быстро переходит в мирное русло, Костик привычно стреляет у мужиков сигареты. В приемном покое на каталке дергается в ломке обросший парень с заостренными скулами и выпирающими даже под одеждой ребрами. Испуганно жмущиеся по лавкам сердечники просят его уже чем-нибудь обезболить. Медбрат приемника бессильно разводит руками.

* * *

Вызов срочный на «без сознания». На ночных дорогах люстру можно не включать, из «газели» в городской черте и так много не выжмешь. Мы вламываемся в квартиру, Костик торопливо проверяет жизненные показатели.

– Кома. Стабильно. Набирай преднизолон, на все у тебя 2 минуты.

Потыкав для успокоения совести иглой в спавшиеся вены, Костик оставляет попытки реанимации. Он уже сообразил, что на этом свете доходяге делать нечего.

– Я правильно понимаю, что он уже с утра в таком состоянии? Мне неприятно это говорить, но выбор у вас небольшой: он умрет либо здесь, либо у нас в машине.

Родственники слушают внимательно, мать заходится в истерике, жена, поджав губы, подписывает отказ от медицинского вмешательства.

Возле подъезда к нам пристает компания пока еще функционирующих алконавтов, Костик вежливо отмахивается и дает команду водителю убраться подальше с этого квартала. Спустя два часа нам перезванивает диспетчер. Пациент перестал дышать.

– На констатацию поедете?

– Мариночка, пожалуйста, только не мы! Что я им скажу? «Я же говорил, что умрет – вот видите, умер»… Это ночь! – неожиданно злым голосом обрывает фразу Костик. – Жрать хочу, где там твой батончик из клопов?

Ничто так не выдает волнения, как деланое безразличие.

* * *

Рассветное солнце безжалостно к глазам спящих. Мы встречаем утро, сбившись в бесформенную сонную кучу на переднем сиденье скорой. Входящий звонок выбивает из мозга ровно столько сна, чтобы открыть глаза и начать что-то соображать. Ворвавшись в квартиру, запахом и заспанными лицами мы приводим в ужас хозяев – пожилую подвижную пару «из приличных». Отойдя от культурного шока, старушка предлагает нам кофе. Костик благодарит и отказывается, у него к утру поднялось давление. Во мне под пересменок кофеина уже столько, что еще одна чашка вряд ли спасет. Костик измеряет старику давление, дает мне указание сделать горячий укол и углубляется в написание карты, даже не попытавшись открыть глаза. Я набираю препарат в шприц, нахожу подходящую вену, ввожу иглу. Ресницы становятся тяжелыми, веки слипаются, квартирные шорохи замолкают.

– Девушка, вы может глаза откроете? – у дедули обеспокоенный голос.

Я с легким удивлением смотрю на свои руки. Пока я спала, они сделали укол и теперь заклеивают пластырем аккуратную точку прокола на предплечье больного. Ресницы задрожали и снова поползли вниз.

– Ей, отец, чтобы работать, просыпаться необязательно. Профессионал, – вступается за меня Костик.

Старушка возвращается с кухни с двумя чашками и полной тарелкой блинов и решительно ставит их перед нами. От запаха свежесваренного кофе Костик начисто забывает про свое давление и с благодарностью накидывается на угощение. Я присоединяюсь к столу. Оценив наш аппетит, бабуля бежит на кухню и возвращается с добавкой.

Я по привычке разглядываю интерьер. Фотографии детей и внуков в серванте, картина размером с домашний кинотеатр, на полотне какая-то битва из древнерусской истории, может, даже и Куликовская. Цветы на окнах, к аптеке пристроился кот, перс ухоженный и толстый. Валерьянку вынюхивает.

Повторно измерив давление, Костик цифрами удовлетворяется и оставляет пациента с указанием всем немедленно выключать свет и ложиться в постель.

– Деревенские, – нажимая кнопку лифта, делится своими соображениями фельдшер, – гость в доме – все на стол. Начал угощать-корми, пока холодильник не опустеет. Как же это здорово, когда тебе так… ну, просто… по-человечески…

Совсем расчувствовавшись, до машины он добирается, сохраняя молчание и ностальгическое выражение лица.

– Что-то я расклеился.

– Костик, тебе надо выспаться.

– Однажды у нас у всех появится повод выспаться, и нам это не понравится.

Костик пытается дозвониться до диспетчерской по всем номерам и везде получает отказ. Я не вижу повода для беспокойства, все-таки пересменка, однако фельдшер обижен до глубины души.

– Почему она не отвечает?

– Может, обиделась?

– За что? Я всю ночь был с ней ласков, добр и нежен!

Амир делает рацию погромче. В кабину врывается свежеразбуженный голос сменного диспетчера: «Доброе утро!»

– … начинаем утреннюю зарядку! – не выдерживаю я.

– Ало, мама? Да, я на вызове. Ой, я тебя разбудил? Ну, тебе все равно скоро вставать, ой, прости, мы тут немножко по встречке едем. Да, дай ему таблетку метопролола и аспирин. Ох. какая подвеска! Амир, врубай сирену, мы едем домой!