Текст книги "В случае жизни. стихотворения"

В случае жизни
стихотворения
Мария Михайловна Мельникова

© Мария Михайловна Мельникова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Игра в сапёра

Обычные дети вырастают, становятся, как писала поэт Мария Степанова, «ответственными, наставленными, как парус», перелопачивают землю в поисках нефти, летают в космос и делают другие великие и необходимые дела.

Мы, дети книжные, не вырастаем никогда. Мы вырастаем из наших детских книг – и врастаем в другие, взрослые. В наших головах шумят, сталкиваясь, слова – сталкеры из Стругацких. Кидают гайку на нитке, ведут куда-то, среди неведомых угроз и невидимых пришельцев – к непостижимой, сияющей истине, которой, как мы подозреваем, на самом деле не существует. По крайней мере – вовне. А внутри – наверное, есть.

Маша Мельникова – из этой, нашей, породы. «Детские люди» – придумал когда-то писатель словосочетание. «Детская оптика» – придумал другое словосочетание критик.

«Детское» здесь – не синоним слова «примитивное». Скорее – ранимое. Детство – печальное время. Все стрелы мира направлены в тебя, стоишь пародией на святого Себастьяна, только и успеваешь сшивать стежками слова, метафоры, синонимы, анжабмеманы – для защиты. Получается особенный мир. Он может показаться многословным, избыточным – но это многословие средневековой Европы, схоластов, диалогов Пипина с Алкуином, когда, утратив античную ясность и определённость, ты стоишь перед огромным пространством и заполняешь его пустоты словами по очереди, пробуя – может, вот это подойдёт? А может – вот это?

Стихи Мельниковой порой напоминают мне переводы из английской поэзии абсурда. В текстах длинных это видно явственнее – там плетётся словесная вязь, в одной строке могут соседствовать несколько метафор, одна неожиданнее другой. В этой, второй, книжке автора появились и тексты иного рода, короткие, минималистские – но это всё равно особый, мельниковский минимализм: читая, удивляешься, как, оказывается, можно даже короткую зарисовку сделать настолько насыщенной и многозначной, что она на твоих глазах, во-первых, выпадает кристаллами, как перенасыщенный соляной раствор, во-вторых же – заставляет удивляться и спорить: да не может такого быть, где автор видел подобное и как он мог вообще такое помыслить?! Лично для меня именно такой внутренний спор, несогласие со сказанным, – и на уровне «что сказано», и на уровне «как», – признак состоявшейся поэтической книги. А вовсе не уютное ощущение, что перед тобой стихи, написанные привычными словами, поставленными в привычные сочетания и «как будто про тебя».

Мне кажется, у Маши Мельниковой получилась книжка на все времена года. В темные осенне-зимние дни она сгодится для чтения у окна в тёплом доме, куда пришёл продрогший, промочив ноги. Весной и летом её следует кинуть в походную сумку, на самое дно, первой, смешать там с табачными и хлебными крошками и вынуть эту смесь на привале, у ручья, неожиданно, когда уже и позабыл, что она лежит там, в сумке. Но при этом ни на минуту не следует упускать из вида, что чтение её может быть одновременно спасительно, как панцирь, и опасно, как стрела внешнего мира, направленная в тебя. Или как детская игра в сапёра, перенесённая во взрослую, всамделишную жизнь:

 
«Лето кончается, все кончается, но игра
Сбегает с тонущего календаря
И вот тут встречает тебя – страшна, как вампира крик —
Не повзрослевшего ни на миг.»
 

Геннадий Каневский

1. Мир поймал меня

14

 
Змея, обвитая вкруг волчьей шеи.
Единорог, кусающий лилею.
Да, я сказать нормально не умею.
И за окном все черного чернее.
А вместо слов одни выходят звери.
 

20

 
Можешь из лука стрелять в своем собственном доме,
Можешь шататься по Дублину с мылом в кармане,
Можешь считать, засыпая, и путать Тезея с Ясоном —
Шепчет мне море, – все можешь ты, милый, все можешь,
Я же могу с тобой… ладно, не будем о грустном.
Хочешь ракушку красивую или я покажу тебе краба?
 

32

 
Бабочка, ты о двух или о четырех страницах?
Вот именно от такого у меня выпадают ресницы.
 

Аптекарский огород

 
Сиянье японского карпа в мутной осенней воде
Подсказывает: скорее всего, меня не оставят в беде.
Вопросы «а кто не оставит?» и «почему?» я подержу во рту,
Пока не растают. Не надо спойлерить красоту.
 

Простота

 
Зайцем бешеным из-под куста
На меня взглянула Простота.
 
 
Зайчий коготь в палец мне длиной.
Мне бы не ходить в лесу одной,
 
 
Соблюдать бы мне хороший тон —
Только у меня в руке бидон,
 
 
И грибы зовут меня: «Идем!»
Горьким подосиновым огнем.
 

Мир поймал меня

 
Мир поймал меня и дал мне пизды.
И, довольный, ушел заниматься своими делами.
А я отряхнулась, поплакала и продолжила заниматься своими.
Мир кажется, был не особенно озабочен
Результатом, а я после чашки чая решила,
Что не буду я делать на этом акцент и вообще —
Что я буду его расстраивать? Делать мне нечего,
Кроме как множить рыдающих клоунов
В этом горелом цирке?
Так и живем, и живем…
 

Август, птица и плод

 
Выстирать пляжное полотенце, убрать скорей,
И пора уже думать, что мне дарить тебе,
Бедный мой месяц умирающих голубей
И бессмысленного городского сияния яблок в траве.
 
 
Это знание не достанется никому.
Или червям? Поэт, дай уже червям отдохнуть.
Это для человека, да и ему ни к чему.
Яблоки укладываются, чтобы уснуть
 
 
И проснуться, возможно, деревьями, но, скорее всего, никем.
В парке плод не ценнее древа, таков порядок вещей.
Город любит чужие истории, но не совсем,
А в определенное время года не любит вообще.
 
 
Вспышка июля – и снимки мастер унес с собой;
Август – месяц сомнительного литья из всего
Другого всего. Он готовится заполнять тобой
Форму прошедшего времени, если повезет – твоего.
 
 
А если не повезет, то не повезет – все равно замри.
Август, а ты не много ли просишь дарить?
Он отвечает: «Переверни меня и смотри».
Ты издеваешься? Я пытаюсь не наступить
 
 
На ужасное под ногами, путешествующее налегке,
Без-тела-по-серому-небу-асфальта-куда-нам-всем.
Трихомоноз это называется. Лист шелестит к ноге,
Отчетливо слышится слово «съем».
 
 
Каждый располагает тем, что всего неохотней гниет.
Крыльями, зернами. Как это будет со мной?
Медленно и некрасиво исчезают птица и плод,
Оставляя меня ухаживать за пустотой.
 
 
Ухаживать надо, поскольку это не волкодав.
Оно поднимает голову и глядит на меня.
Я в ужасе и готовлюсь про кто из нас прав.
Чудище окончания лета настолько меньше меня.
 
 
Была и буду мертва, а сейчас – жива.
Смешно, и в парке косят траву, светофор погас,
Птица и плод с облегчением возвратились в слова,
Монстры нуждаются в нас.
 

Казанский вокзал

 
Дверца в рай размером сорочью гузку.
Проход в преисподнюю шириною с «если».
А я стою столбом и пытаюсь перевести на русский
Крик солнечного света на железнодорожных рельсах.
 

Урок

 
Урок закончится, и всем придется встать,
Собрать, закрыть, помыть, задвинуть стул,
И подойти, и предъявить училке
Все то, что получилось. Ой-ой-ой.
Училка непонятна и стара.
Ей сколько – сорок, сорок пять, пятьсот?
Как это скверно – не уметь считать
Нормально – и вообще не разбираться
В характере вот всех вот этих взрослых.
Откуда только все они взялись?
Одни, конечно, говорят – не злая,
Другие – что, конечно, очень злая,
А третьи – что вменяема вполне,
Но долго нелюбима мужиками,
И вот от этого и закидоны.
А как на самом деле – фиг поймешь,
Пока не станет безнадежно поздно.
Марьванна, пожалейте дураков!
Мы все тут жертвы одного аборта!
Мы хором с дуба рухнули на кактус!
У нас дневник похитили пришельцы,
А сменку изжевала чупакабра!
А жопа, из которой наши руки,
Застряла в параллельном измереньи!
Никто не понял, что мы проходили!!!
А если честно, то никто не слушал,
А если вот прям супермегачестно,
То мы вели себя, как полные козлы,
Поскольку думали, что это все не надо.
Нам, правда же, никто не объяснил,
Что это – то, что есть на самом деле!
А может, объяснял, но мы забыли!
Причем, забыли, кажется, специально.
Марьванна, ну вы, правда, нас поймите!
Мы думали, что это просто школа!
Что это просто нужно для порядку —
Детей всем этим радостно помучить,
А после отпустить обратно в лес.
Ну не могло же это быть серьезно —
Все эти буквы, звери и фигуры,
Оценка, краски, ножницы и клей!
Мы думали вообще, что повзрослеем,
А там уже все будет по-другому.
А оказалось, – нет там ничего…
А то, что мы изжопными руками
При помощи ушибленных мозгов
И полного непонимания предмета
Сейчас пытались вам изобразить —
И есть, выходит ВСЕ. Ох, Мариванна..
Ведь это смертный ужас, Мариванна.
А нам нельзя еще раз, Мариванна?
Нет, правда, вдруг каким-то жутким чудом
Мы как-то лучше со второй попытки —
Или еще с какой-нибудь попытки?..
Пожалуйста-пожалуйста-пожа
Звонок.
 

Из несуществующего путеводителя

 
Люди с увесистыми синицами в обеих руках
Часто встречаются в этих диких местах.
Рекомендуется быстро влезть на сосну
И ждать дежурного журавля или весну.
 

Хоррор

 
Дерево тянет в окно мое руки.
Кот издает мелодичные звуки.
Умные мысли встречаются в чае.
Чудища сзади я не замечаю —
Просто из принципа, просто устала,
Чудище просто меня задолбало.
Нравится – стой. Хоть плющами покройся!
Лапами в старый паркет мой заройся,
Птиц разведи на себе и рептилий —
Я не хочу с тобой мериться силой
Или частями какими-то тела
Или лучами небесного тела.
В чашке жасмин после смерти проснулся.
Кот на работе моей растянулся.
Как же сей долгий момент неудобен!
Книжного критика мозг несъедобен,
Мяса во мне откровенно немного —
Жрать это будет сплошная морока.
Чудища, впрочем, ужасно уперты:
Зубы у некоторых в гальку истерты —
А вот поди ж ты. Стоит, не уходит.
Что-то во мне оно явно находит.
Что-то, наверно, хорошее. Ладно.
Нам же обоим не будет накладно.
(Или обеим? Блин, что ты такое?)
Пусть ты меня не оставишь в покое —
Я тебя, зайка, ведь тоже замучу!
Этот аспект очень слабо изучен,
И в отношеньях людей и чудовищ
Ты при желаньи такого наловишь…
Дерево тянет в окно мое руки.
Храбрость, конечно, отличная штука.
Милая храбрость, хорошая храбрость…
Много тебя или мало осталось —
Не разобрать в этом солнечном свете.
Я различаю лишь листья да ветви,
Запахи, буквы, от воздуха письма,
Схему цветка и симптом аутизма,
Путь превращенья пятна на асфальте
В ангела, лошадь и что-то в Фиальте.
Жизнь отвлекает ужасно вниманье
От осмысления поеданья,
Коему мы как разумные люди
Все, безусловно, обязаны будем
Тем, что… ох, как это мне надоело!
Лето нахохлилось и улетело,
Осень рассыпалась радостным прахом,
Зиму снесли на помойку, замахом
Воздух весенним гудит, ну а ты-то —
Туша твоя хоть чему-то открыта,
Кроме меня? Как насчет карамели,
Стихотворения, где свиристели,
Снежного скрипа… вообще я серьезно:
Ночью здесь как бы луна есть и звезды…
Ты хоть чему-то вообще научилось?
Сколько мне было, когда зацепилась
За спину мне абордажная лапа?
Сплошь косяки и какие-то ляпы
Весь этот хоррор, и жалобе этой
Вечно бренчать по жестокому свету,
Мне же, при помощи яркой бумаги,
Очень просящей о рифме «отваги», —
Что-то такое со всем этим делать.
Ах, человек не небесное тело.
Из-под руки не выходит орбита,
И не вращаются сателлиты,
И не взглянуть мне на строгую карту…
Впрочем, последнее даже приятно.
Схема отсутствует, порвано с краю —
Я с удовольствием перебираю
Чудо-поделки неровные части:
Кошки, взросление, страхи и счастье,
Радость и время – сюрпризом поштучно.
Можно уже выдыхать, потому что
Чай заварился, и криво, как школьник,
Солнце рисует чеготоугольник,
В коем мы обе апрельски моргаем,
А человек – доконцанесъедаем.
 

Два наивных стихотворения о сердце

 
Звезды клена, волны дуба
И рыбешки бедной ивы
Снова нам напоминают
О своих безумных формах.
Неопасна пуля-желудь,
Неопасна кровь рябины —
Пламя в воздухе холодном
Лишь меня и обжигает.
Сердце в воздухе холодном —
Невоспитанный ребенок —
Снова с плачем и соплями
Начинает клянчить это.
Обойдешься. Перехочешь.
Собирай цветные листья —
Их же для тебя опали!
Для тебя отполирован
Этот крутобокий желудь!
Для тебя же возводили
Пагоду сосновой шишки!
Что тебе еще, принцесса?
Что тебе еще, зараза?
Тих-тих-тих-тих-тих, не надо,
Все-все-все, не надо, зайчик!
Все, идем глядеть на уток!
А потом зима настанет…
 

 
Пенное сердце в стакане сейчас уничтожу
Из белого пластика недоложкой – и выпью.
Ни местью – некому – ни печалью дело не пахнет.
На вкус и вовсе чудесно. Я же не злая.
Ну, выпила с сахаром ничейное сердце,
Сто двадцать рублей за него заплатив не своих.
 

2. Рюкзак, полный яблок

Протопопица

 
Потому как раз, что я устала как собака,
Я сейчас читаю Пастернака напролом,
И мы будто бы немного вместе по бестропице
Неостановимой протопопицей бредем.
 
 
Потому что страшно место духа обитания
И растений темные шептания мы все
Слышали, хоть лед, по тексту, гол, а лютые
Звери жрут минуты, не мечтая об овсе.
 
 
Все нормально. Просто ты скользи и продирайся.
Не печалься, ты в дороге, а не на весах.
Потрясающе, смотри – усердье наше дурое
Обращается уже большой фигурой в небесах.
 
 
Тропы вместо троп – нога во тьму срывается.
И вторая. И рука. И палец отцепляется – привет.
В смысле – здравствуй. Клочья кожи на словах легки —
Это не со зла, они – флажки. Сейчас зажжется свет.
 

Гнездо кукушки

 
Гнездо кукушки не имеет края.
Гнездо кукушки не имеет древа.
Ему не нужно, кстати, даже неба,
В котором ты несешься, умирая.
 
 
И в белых перьях руки на штурвале,
И на планшете спят стада барашков,
И может быть, в кармане на рубашке
Найдется что-то… извини, едва ли.
 
 
Прилежно мной заучены названья
В моей «Орнитологии кошмара».
Покой в душе. Готовность для удара
О дикую поверхность узнаванья.
 
 
Я из Отчизны летчиков-героев.
Гнездо кукушки отрицает карту.
А для любви не требуется фарта,
И сваха-физика нам все устроит.
 
 
Гнездо кукушки отрицает виды,
Роды, отряды, царства, свет и время.
И перья украшают мое темя,
И этот ужас был у Еврипида.
 
 
Все, что тебя пугает, – неслучайно.
Трухою от зарницы до зарницы
Лишь без тебя оно оборотится,
И это есть Большая Птичья Тайна.
 

Жизнь, май

 
Сложна и легка, как тень велосипедиста,
Как с балкона напротив курильщик, чужда и знакома —
Улыбнись же мне без подъебки и чисто,
Протяни мне список примет того, что я дома!
 
 
Скажи, что ты пошутила или переборщила.
Зеленый великий бдыщ! проделали все деревья,
И я вижу шмеля – ты до мая нас дотащила!
И солнце поставило на меня ударенье.
 
 
В этом месяце ты совсем не кажешься страшной.
Не может быть так, что нам обеим по десять,
А мы забыли и вспомнили – и покрашен
Забор, и ведро ничего не весит?
 
 
В ожидании боевых элефантов лета
Слушай, разве не самое время мириться?
Только с кем это я? Никого тут нету.
Теплый воздух вокруг моего мизинца.
 
 
Не хочешь, не хочешь… Ну вот всегда ты не хочешь…
Твое нехотенье – мой дом и моя примета
Того, что сердце это еще пострекочет —
Ведь это так его слышат зима и весна и лето?
 

В начале лета

 
Холод верхом на ветре, дующем как из пасти
Мусоропровода в феврале, отрицающем март и январь
И меня, однако я здесь – и на исходе май,
И уже с одной стороны у сердца отбился край,
Потому что солнце и ветки деревьев. Но быть человеком
Значит чинить себя в каждом месяце года.
И я чиню, а холод верхом на ветре, дующем как из пасти
Всех мусоропроводов этой страны, разнимает на части
Старательно все, что я у него отнимаю,
И мы, наверное, напоминаем зверей из басни.
Басенным зверям можно не знать морали
Своей истории. Нету во мне печали,
Даже когда для меня это лето сверкает
Улыбкой викторианского мышьяка
С обоев, которые закрывают не очень плотно —
А в этом году и совсем неохотно —
Несущую стену меня.
Я гражданка страны и сердца, в которых холод
По закону является обитателем любого тепла,
Не имея касательства к битве добра и зла.
И мне сладко и плохо в начале каждого лета.
Одеться и что-то съесть – вот и все дела.
В клетку моя рубашка. Все будет в порядке.
Это высокие отношения телефона с зарядкой,
Починка сердца, покупка куриного ролла,
Холод… но детка, вселенной нужен мусоропровод!
Мне трудно в начале лета, и это значит
Высокий уровень лета. Ура и удачи.
 

Поле

 
А ты корми котов и немецкий учи.
А что касается издающих все эти звуки в ночи,
То вспомни, как вы на Катином дне рожденья толпой
Сильно пьяных читателей Толкина Дж. Р. Р. заблудились в поле,
Отойдя от реки и не соображая боле,
Где добрые поселяне положили дорогу, ведущую на постой.
Не могло же быть так, что пока вы бухали,
Поселяне ее от греха куда-то убрали?
В общем, вы оказались в месте, где не было ничего,
Кроме темноты и травы и совсем наверху —
Почти что прячущей лапы и хвост в меху
Луны, отнюдь не подвешенной для того,
Чтобы что-нибудь сделать легче, и вы,
Славные существа, торчащие из травы,
Радостно всей толпою завыли туда,
Где, как предполагается, пьяные дураки хранимы,
И, к счастью для всех, получилось не мимо.
Ты ведь слышишь даже не иногда
Этот звук, ты знаешь, что происходит с воем,
Чей волк метаморфозами беспокоим.
Волк обращается девушкой, девушка поступает в вуз,
А вой запоминает, как выглядит дом.
А потом ты выключаешь компьютер в доме другом,
И что-то тонкое, как некошачий ус
Из щели между обоями и глаголом sein11
  sein – нем. быть


[Закрыть],
И, главное, еще говорит тебе: залезай!
Но сделанная на славу детская ночь не кончается и не груз.
Держи ее под рукой, когда у дня заостренный конец,
Хотя все в порядке и ты молодец,
И Время, совершающее обход района,
Старается идти аккуратно, заделывает какую-то щель,
Выглядит абсолютно непафосно и вообще
Подсвечивает свой путь телефоном.
Чего ты боишься? Поезд пропел в тишине,
Ничего себе женщина отразилась в окне,
Слово качнулось под дуновением падежа.
Приложи эту ночь к ушам, если ночь говорит, как враг,
Держи ее перед глазом, когда наступает страх.
Вдруг это и есть твое именное стеклышко витража —
Возможность поля, не освещаемого луной,
Где пьяные ищут дорогу домой?
 

Где оказывается?

 
Но сойдя, пошатываясь, с корабля из слов,
Где оказывается моя любовь?
В наличии есть ли пристань, порт, населенный пункт?
Слышны ли лепет ручья и пастуший кнут?
 
 
Оставим намеки: есть хотя бы земля
И свет? Я верю в строение корабля,
И линии, проводимые между звезд,
С детства воспринимаю всерьез.
 
 
Но с твердой поверхностью у меня беда —
Она вечно оказывается не тверда.
Потому на карте одни сплошные моря.
А в драконов неловко засаживать якоря.
 
 
Корабль, однако, сделан и сердце на нем.
Ветер и брызги почти сравнимы с огнем.
Сердце лежит на палубе, смотрит вверх,
Слушает скрип и стук и, возможно, смех.
 
 
Я не думаю, что мы высадимся во тьме.
Даже у не имеющих головы имеется на уме
Что-то. А тут – смотри, как канаты и мачты прячут свои концы,
И мы ведь тоже ужасные молодцы!
 
 
Дракон послабей от нас получит инфаркт!
Ну, ладно, тахикардию. Ладно, смотри – закат.
Вода в сочетании с этим светом уже почти,
Извините, плоть – такое бывает в пути…
 
 
…и закрыта книга, сеньор Сарамаго мертв.
Сойдя, пошатываясь, с корабля из слов,
Мистер Сэлинджер, мистер Брэдбери и герр Грасс
Глядят на что-то – и вспоминает глаз.
 
 
А я тут, под люстрой, и карта мне не видна.
Вьется моя любовь, и с другой стороны окна
На нее с интересом глядит темнота.
Рука моя гладит обложку «Каменного плота».
 

Усталость

 
Я пою тебя, усталость на грани июля,
Выбивающая из моих рук книгу,
Выключающая шутки в мультфильмах,
Выпивающая вкус из чая
Шепчущая подборку гадостей за год
Одевающая меня в панцирь этого лета,
Превращающая меня в черепаху,
Плывущую к своему дню рожденья —
Тихо-тихо, чтобы с панциря никто не свалился.
 

Стокгольм

 
Крики чаек настойчиво оживляют
Трагедии Греции,
Отчего мне, восемнадцатилетней, неловко —
Ведь дело происходит в Стокгольме, и думать надо о викингах,
Которых я, восемнадцатилетняя, тоже очень люблю.
Но что же мне делать – в небе кричит слепота,
В сером небе перьями обрастает инцест,
И сама жестокость богов обращается в звук.
И именно тут в самый препервый раз меня посещает догадка:
История с географией не существуют
Во множестве точек.
И я успокаиваюсь и с удовольствием слушаю
Хор, ожидавший меня в этом небе с эпохи Эсхила
И не знающий никакого Эсхила.
 

Мармарис, ужин

 
Приемлемый вариант реальности янтарным клубком
Свернулся в бокале пива насупротив
Заходящего солнца, далее – тьма желудка
И далее. Приемлемые варианты
Недолговечны, прости. Не грусти ни о ком,
Кого выпивает немецкая бабушка, не спросив.
И ты там была. В сиянии промежутка
Меж солнцем и краем горы непонятным
Остается благополучно все, чего ты хотела.
Сходи и возьми себе мяса, рыбы и мяты
И не поворачивайся к солнцу спиною,
Ешь, будучи пронзаемой. Это тоже
Твоя обязанность. Это серьезное дело,
Большое умение. Погляди на снятый
Свет на воде. Четыре часа назад дневною
Была и ты. Никто, кроме человека, не может
Грустить и есть одновременно. Либо ехать,
Либо шашечки. А ты сидишь над тарелкой,
И мясо и мята поют у тебя внутри,
Как праведники во рву. А тебе в глаза
Сияет незнамо что. Красота и смерть
Обе девочки, двое девчонок мелких.
Они меняются шмотками и хохочут. Смотри
И ешь. Этим тоже являются чудеса.
 

Рюкзак полон яблок

 
Суббота – завтра, рюкзак мой полон маленьких яблок и алычи,
Бесплатных и нетяжелых, и это мало чем
Отличается от абсолютного счастья, но, к счастью, им не является.
Счастье, как Санта Клаус, давно уже не справляется
В одиночку. А армия его помоганцев
Организует все то, за что мы можем цепляться
В случае жизни и остального.
После того, как что-то пищит и отметка «хреново»
С улыбкой проглатывает барометр, у тебя
Остается чудовищно мало времени, чтобы не скорбя
Благословить этот ужас, проверить почту и причесаться
И прочее. И тогда тебя опасно касаться.
Поэтому счастье не дергается и ведет
Тебя на Большую Филевскую, где у Оли
Стоит машина, набитая этим самым,
Вывалившимся из Рога Дачи. И плечи,
Прислушиваются с удивлением к речи
Груза некнижного, и усталость
Тает в запахе яблок, как в послесамолетном море
Растворяется предыдущий год.
Без моря все полетит к чертям. Но печаль и усталость,
Излечивает лишь городская малость.
Лишь то, что умещается за спиною
И готово ехать в метро со мною.