Текст книги "Утоли мои печали"

– Значит, так! – вздохнув глубоко и долго выдохнув, весомо заявила Глафира Сергеевна. – Что я сделаю с коллекцией, никого из вас не касается. Понятно? Повторяю еще раз: учитесь жить самостоятельно и рассчитывать только на себя, на свои силы и на помощь друг друга. Никаких денег, продажи полотен, аукционов и спасительных актов по улучшению вашей жизни больше не будет! Постарайтесь это уяснить. Советую вообще забыть, что есть коллекция, к вам она не имеет никакого отношения, – и обратилась к адвокату: – Благодарю вас, Николай Львович. Оставайтесь на чай, Тонечка испекла свой фирменный пирог. Но простите, я удалюсь.

Родня загудела, загалдела, обсуждая сказанное, но Глафира Сергеевна, не обращая на них больше внимания, начала тяжело подниматься из-за стола. Гриша тут же оказался рядом, помог встать и проводил в ее комнату, где уложил на кровать и присел рядом на небольшой пуфик.

– Ну, что, ба, – усмехнулся он, – разворошила ты наш муравейник.

– Ничего, им полезно, – печально усмехнулась Глафира Сергеевна и поделилась переживаниями: – Я давно размышляла об их образе жизни и с Петенькой обсуждала эту проблему. Разбаловали мы их, совсем разбаловали: чуть что, бегут к отцу: спаси, помоги, дай денег, подключи связи. Он все посмеивался, пусть, мол, говорит, вот помрем, тогда и повзрослеют. А куда еще взрослеть? Когда внукам старшим уж скоро тридцать стукнет, а им все родительская сиська нужна. Ну, вот не стало Петеньки… – она резко замолчала, справляясь со слезами, – …и что теперь? Если б Петенька дом мне не отписал, наверняка бы свару сейчас устроили, делить наследство принялись. Испортили мы детей с Петрушей.

– Ну, не все так плохо, бабуль, – успокоил ее Гриша. – Просто, как каждому современному человеку, им не хватает денег, вот они и болтают.

– Нет, Гриша, – очень серьезно возразила она. – Упустили мы с Петенькой детей, что-то сделали неправильно. Баловали, наверное, слишком.

– Ну а как же отец? – спросил он.

– Да, Павлуша, да, – согласилась бабуля, – чистая душа, ученый все же.

– Да и дядь Вася был классный, – подбросил оптимизма Григорий. – Он замечательный мужик был.

– Да, Васенька был светлым человеком, – с тяжелой грустью в голосе сказала она.

– Ну, вот видишь! – порадовался внучок. – А ты «разбаловали»! А Костик?

– И Костик хороший мальчик, – и она протянула руку и погладила его по голове. – И ты, – грустно улыбнулась. – Петенька в тебе души не чаял. Так любил, так любил. Больше всех любил.

– Знаю, бабуль, знаю. – Григорий, перехватив ее руку, поднес ее к губам и поцеловал ладонь. – Я тоже его любил больше всех, – и усмехнулся хитро: – И тебя. Вас с дедом больше всех любил, только ты остальным не говори.

– Не скажу, – вступила с ним в заговор бабуля и устало попросила: – Ты иди. Я отдохну немного.

Григорий тихо вышел из ее комнаты, осторожно прикрыв за собой двери, и прислушался к шуму, доносившемуся сюда из гостиной, где все еще жарко обсуждали родственники несколько своеобразное завещание деда.

Все эти дни Григорий старался находиться возле бабули, ради чего и перебрался на время в усадьбу. Тетка Валя лично провела обследование свекрови, взяла у нее все анализы и назначила укрепляющее лечение. Глафира Сергеевна ничего, молодцом, старалась держаться, только первые три дня после гибели мужа совсем слабенькая была, но на похороны взбодрилась, а сегодня вон выдержала оглашение воли деда, да еще такую отповедь родным дала.

А Григория одолевали нелегкие мысли. Помимо основной: кто и за что убил деда, более прозаичные: что ему пора уезжать, а бабулю оставлять не хотелось, почему-то тревожно за нее было, но он успокаивал себя мыслями, что бабушка не одна, вся семья с ней, да и отец с мамой обещали, что будут как можно чаще проводить с ней время.

Пора ехать, пора. Вот девять дней пройдут, и поедет.

А на девятины произошло то, что изменило всю его жизнь.

И его изменило. Совсем.

Поминальные мероприятия устроили в НИИ и в усадьбе. С самого утра в дом потянулись люди – соседи по поселку, потом ученики Петра Акимовича, коллеги по академии, друзья, знакомые – люди приходили, выпивали, поминая, закусывали и уходили, уезжали, а им на смену шли еще новые. В пять вечера Глафира Сергеевна обратилась к гостям:

– Мы благодарим вас всех за то, что пришли помянуть Петеньку, но извините, нам бы хотелось остаться тесным семейным кругом и помянуть его еще раз семьей.

Гости быстро попрощались, и первый раз за много лет двери дома были закрыты в середине дня летом. Стол «освежили», накрыв легкой закуской заново, разлили в рюмки и бокалы водку, наливку и вино. Бабуля тяжело поднялась с места, держа рюмочку в руке.

– Вечная память тебе, любимый мой Петенька, – сказала она без слез. – Вечная память и Царствие Небесное. Я знаю, ты меня там дождешься, и мы снова будем вместе, – выпила полную рюмку и села на место.

– Вечная память, – вразнобой повторили родные, выпили.

И теперь уже не спеша, не на бегу, встречая и провожая бесконечный поток посетителей, а неторопливо и спокойно закусили.

– И все же, – вдруг заговорила Марина. – Кто же убил деда? И почему?

– Я знаю кто, – громким, четким голосом заявила Алевтина Петровна, посмотрела в упор на Григория, помолчала и с нажимом объявила: – Гриша и убил.

– Ты что, обалдела, Аля? – возмутился, оторопев от такого обвинения сына, Павел Петрович.

– Это точно он, Паша, как ни прискорбно об этом говорить, – с сочувствием посмотрела на брата она. – Даже следователи сказали, что кроме него ни у кого не было такой возможности и никто бы не смог. Только он. Он и убил.

– Ты что несешь?! – гневно крикнула Глафира Сергеевна и хлопнула ладонью по столу.

– Да, точно он, ба! – поддержала мать Марина и тоже посмотрела на Гришу. – Он всегда был умнее нас всех. Всегда. И хитрее. Он же креативщик наикрутейший. Ты вспомни, чего он только не придумывал, и всегда у него все получалось, да еще всех нас умудрялся завести и втянуть в свои каверзы. Даже вон Костик, хоть и крутой ученый, а и рядом не стоял с Гришкиным умением генерировать идеи невероятные и, главное, доводить их до конца и воплощать в жизнь!

– Вообще-то, – поддержал двоюродную сестру Виталя, – ну, чисто гипотетически, – оговорился он, – Марина в чем-то права. Если кто бы и мог придумать, как отравить деда и не попасться, так это только Гриша. Он и на самом деле умнее всех нас. Намного умнее, и мы все это знаем. Он мог запросто придумать, как пронести жидкость и яд в кабинет и куда потом деть тару из-под них, чтобы никто не нашел.

– Вы совсем с ума сошли?! – возмущалась растерянно Глафира Сергеевна. – Вы что говорите такое?!

– Подожди, бабуль, не нервничай, – попросил спокойно Григорий, сидевший рядом с ней, положив руку на ее ладошку. И спросил ровным, почти скучающим тоном у Витали: – И какой у меня имелся мотив, чтобы убивать деда?

– Да любой! – ответила вместо брата Марина. – Ты вот, например, никогда не просил у деда денег и помощи. При нас не просил. Мы все такие грязненькие, вечно его обхаживаем, просим денежек дать, а ты чистенький, беленький, никогда ни о чем не просишь. Так, может, ты просто всегда хитрее был и при всех не просил, а наедине, в кабинете выпрашивал. Все знают, как вы с ним постоянно ругались, кричали, закрывшись в кабинете, так, может, это он тебе помогать отказывался. И в тот день отказал. Ты там про патенты кричал-надрывался, может, просил заплатить или связи его подключить, чтобы получить патент какой-нибудь, а он отказал. Теперь никто не знает, кроме тебя.

– Слышь, Гриш, – усмехнулся самый младший из двоюродных, двадцатилетний Игорь, – а Маринка-то в чем-то таки права. Никто кроме тебя теперь не знает, что у вас там с дедом происходило.

– Ну, хватит! – возмутился Павел Петрович, резко поднимаясь из-за стола. – Вы совсем обалдели, нести такое?! Как вы вообще можете это обсуждать! Григорий не имеет никакого отношения к гибели отца! Это знаем все мы, и это доказало пристрастное следствие! Ни Григорий, никто иной из семьи! И немедленно прекратите нести этот бред! Следствие идет, и у них есть уже наработки по поводу намеренного устранения отца!

– Да ничего подобного! – возмущенно перебила его Валентина. – Разумеется, ты будешь защищать сына, Паш, и это понятно. Но это полная чушь, и ты знаешь это лучше всех, потому что там работаешь, знаешь, что все записи проверены досконально службой безопасности и уже точно установлено, что никто ничего в напитки Петра Акимовича не подливал! Доказано! И, как бы вам с Лизой не было это страшно и неприятно, но вы должны признать факт того, что отравил Гриша. По какой причине, мы не знаем, но сделал!

– А ну цыц!!! – Глафира Сергеевна поднялась со своего места с разъяренным видом и повторила: – Цыц!! Это кто тут выступать и обвинять взялся, а?! Инфантильные, дурные подростки, не способные самостоятельно на горшок сходить, чтобы за ними не подтерли взрослые?! Вы что тут себе позволяете, а?! На кого решили свалить, на единственного, кто действительно за себя и свою жизнь отвечает, на того, кто зарабатывает с четырнадцати лет?! Что взъело вас, что он умней и сильней и ничего не боится, жизни не боится?! Неужели после того, как поняли, что больше за вас никто ничего делать не станет, решили того, кто сам все может и живет своим умом, наказать?! Как сявки подзаборные растявкались тут!! – И, опершись руками о край стола, подалась вперед и грозно спросила: – Ну, кто действительно думает, что Гриша убил деда?! – И тяжелым взглядом начала обводить родню.

И каждый, избегая ее взгляда, не в силах вынести его мощи, отводил глаза.

– Костя? – спросила она строго, дойдя до него.

– Я не знаю, бабуль, – просипел Костя, опуская взгляд. – Мы обсуждали все это, и… получается, действительно… что если кто… – Он совсем стушевался, кинул быстрый, чуть затравленный взгляд на Гришку и снова опустил глаза и закончил совсем понуро: – …И мог такое придумать, так…

– Кто обсуждал? – выясняла Глафира Сергеевна.

– Мы, мама, – раздраженно и громко заявила Алевтина. – Мы все, кроме, разумеется, Паши, Лизы и Гриши. И все пришли к такому выводу. Как бы ты его ни защищала и как бы ни возмущалась, но, похоже, он виновен. Понятное дело, сор из избы мы выносить не станем и следственным органам ничего сообщать не собираемся, но находиться рядом с убийцей отца не желаем. Поэтому ограничь, будь добра, присутствие Григория в этом доме. Против Паши и Лизы, мы, разумеется, ничего не имеем.

– Интересно, – вдруг почти весело спросила Глафира Сергеевна, опускаясь на свой стул, – а как вы заговорите, если я всю коллекцию подарю Грише? – И усмехнулась. – В очередь выстроитесь просить прощения и закладывать остальных, мол, это их инициатива его обвинить? Или попу ему лизать начнете?

Над столом повисла почти звенящая тишина, и только еле слышно доносился из кухни тонкий звон убираемого в буфет хрусталя.

Перспектива, озвученная Глафирой Сергеевной, потрясла всех ораторов до глубины сознания. И ведь они четко понимали, что она вполне реально может это сделать! Даже более чем реально!

А Глафира Сергеевна, перестав улыбаться, спокойно и ясно, почти по слогам, проговорила:

– Кого принимать в своем доме, а кого не пускать на порог, я, Алевтина, решу как-нибудь сама, – и распорядилась холодно и жестко: – А теперь пошли все вон. И приезжать сюда чтобы не смели. Все, кроме Паши с Лизой и Григория. Кстати, защитить меня есть кому, Иван присматривает вполне официально, так что обидеть меня, старую, он вам не даст, – и повторила более громко: – Вон пошли! – и рукой на дверь указала.

Отлученные дети-внуки заторопились, поднимаясь из-за стола, задвигали стульями и, не вступая в объяснения, заспешили покинуть усадьбу.

А когда в комнате за столом остались только Глафира Сергеевна с сыном, невесткой и внуком, в полной тишине Григорий взял графинчик с домашней водкой, звякнув пробкой, открыл, налил себе в рюмку, отставил графин, поднял рюмку, посмотрел в ее содержимое и высказался:

– Зря прогнала. Они о тебе беспокоятся и на самом деле меня подозревают. Защитить тебя и оградить хотят. Я уеду, а вам еще всем вместе жить.

– Да вернутся со временем. Этих не выгонишь, – отмахнулась устало рукой бабуля. – Только не защитить они меня хотят, а гордыня их заела. Как третьего дня я их отчитала да напомнила, что паразитировали они на отце всю жизнь, так и стыдно стало. Вспомнили, что ты-то никогда ничего не просил у деда и что он больше всех тебя любил, вот и взыграло в них. А заводилы там две – Алька да Валентина. Никогда она мне не нравилась, как только Вася ее знакомиться привел, сразу поняла, дурная девка да гнилая, – и посмотрела на внука. – А ты не обижайся на них, Гриша. Поболтают и забудут.

Не забыли. Ничего не забыли. Продолжали считать Григория убийцей Петра Акимовича и настаивали на этом, полностью вычеркнув его из своей жизни. И что самое поразительное – жалели его родителей и общались с ними, стараясь никогда не упоминать при них Григория. И, как и предвещала бабуля, постепенно вернули общение с ней – потихоньку, осторожно, по сантиметрику, но где-то через год уже спокойно наезжали в усадьбу всей родней на семейные праздники и торжества и на выходные и летние отпуска и каникулы, как и было раньше. Как и было всегда, словно ничего и не случилось.

Все. Кроме него.

Для него мир перевернулся окончательно и бесповоротно.

Гибель деда стала для Григория сильнейшим потрясением, самой дикой и чудовищной потерей – ведь он и на самом деле любил Петра Акимовича больше всех, даже больше родителей. Любил, почитал, уважал и… И дружил. Помимо того, что они оба глубоко и нежно любили друг друга, они по-настоящему дружили. Он переживал горе. Тяжелое, невероятное горе.

И вдруг люди, которых он считал самыми близкими, за которых реально готов был отдать жизнь, – вот так, в самый страшный момент его жизни, предают, и как-то очень расчетливо, чем-то совсем нехорошим пахнет от этого их согласованного, обдуманного и взвешенного обвинения. Что, лишнего претендента на наследство хотят удалить?

Как там кто-то умный сказал? «Чтобы закончить с пережитками нашей счастливой жизни».

Вот-вот. Они и закончили. С пережитками его счастливой жизни.

Что-то переклинило у него в голове, и в один момент он понял, что не может находиться в усадьбе. Вот так лег ночью спать, и все вроде было в порядке, а утром проснулся и понял, что дышать не может от прошлого, жившего здесь и придавившего его своим тяжелым трупом. Понял, что для него все то, что было прекрасного в его детстве и в усадьбе, – умерло, оставив только боль воспоминаний.

Григорий уехал на Камчатку, как и собирался до случившейся трагедии.

Полтора года проработал там с Дмитрием Михайловичем над экспериментальным проектом гейзеровой и термальной тепловой станции, ездил перенимать опыт в Исландию, давно уже освоившую эту область промышленности, а потом еще и работал на Курилах, участвовал в разработке новой турбины.

На Камчатке пристрастился к туризму, уж больно места там потрясающей красоты, а девать себя куда-то требовалось и от мыслей нелегких сбегать. Сначала легким туризмом занимался, «паркетным», как с неким налетом пренебрежения называют его профессионалы, то есть однодневные пешие походы. А потом познакомился с группой настоящих профессионалов и втянулся в серьезные походы с тяжелой нагрузкой и на несколько дней: на все выходные и праздники, по маршрутам разной степени сложности, вплоть до самых высоких.

И еще увлекся фотографированием. Не профессионально, поскольку по-настоящему отдаваться такому занятию требуется целиком и полностью, а он уже отдан в этой жизни главной страсти – инженерии и технической науке. Вот и снимал исключительно для себя, но, поскольку не терпел дилетантства ни в чем, купил и освоил серьезную аппаратуру, немного подучился у специалистов.

После Камчатки был Сахалин и тоже интереснейший технический проект, разрабатываемый Академией наук, – приливные гидростанции. Гриша обошел и весь Сахалин с группой таких же увлеченных туристов. Работу над экспериментальным оборудованием для приливных гидростанций продолжил под Владивостоком и на Чукотке. А после влился еще в один коллектив инженеров, разрабатывавших двигатели для сверхглубинного бурения скважин в арктических условиях.

Собственно, ничего особо нового, тот же принцип, как и обычного бурения, та же техническая база, только буры особые, мощности иные, и пришлось проектировать несколько новых агрегатов и деталей к двигателям. А полез в эту сферу деятельности потому, что ему интересно было очень.

Вообще Вершинину многое было невероятно интересно – проекты, разработки, новые аппараты, механизмы и двигатели – главное, чтобы «в поле». Вот и мотался с места на место.

Он проработал практически везде на Дальнем Востоке. Если кто не помнит, то это не только Камчатка, Сахалин и Владивосток, а и Магаданский край, Хабаровский край, Еврейская область и Чукотский автономный округ и Якутия и, разумеется, великий Амур. До фига, одним словом, – треть страны. И везде, где приходилось жить и работать Вершинину, он находил соратников, продолжал увлеченно заниматься разного рода туризмом и очень много фотографировал. А еще стал заядлым рыбаком и таежником. Не вот тебе прямо человек леса, без понтов, закручиваний пальчиков и баек бывалого лесовика, но знающие люди его уважать и слушать тайгу и природу научили всерьез.

Словом, жизнь Григория Павловича в эти годы шла разнообразно, насыщенно до предела, интересно и напряженно – работа, хоть любимая и захватывающая, но тяжелая, порой сверх всякой меры. Частенько в такие экстремальные условия приходилось попадать, в которых нормальному человеку и находиться-то невозможно и выжить непросто.

И чего только с ним не случалось за эти годы! Но ему нравилось – вот так, на пределе физических, психологических и моральных сил – вот так! На всю катушку! До края, испытывая себя вместе с техникой на прочность и выносливость.

Заматерел за эти годы, возмужал, перевидел многое, многое постиг, о чем и не мыслил раньше, и многое испытал, может, и лишнее. Переборол что-то в себе, того себя прежнего – безмятежно уверенного в своей жизни. И вопреки известной житейской мудрости, гласившей, что «обретенная свобода чаще всего бывает голодной», зарабатывал все эти годы очень даже прилично, а потому что никакой работы не боялся и вкалывал за троих, да еще и наукой всерьез занимался. Прикладной, разумеется.

Григорий исполнил обещание, данное деду, и с блеском защитил кандидатскую в родном институте, написал десятки статей в научные журналы, провел одно серьезное исследование, о результатах которого сделал большой доклад на научной конференции и опубликовал отдельный научный труд, разработал несколько уникальных деталей и добился патента на эти изобретения. Причем не прекращая работать на различных объектах, порой в условиях, приближенных к экстремальным.

В Москве Вершинину приходилось бывать частенько, на подготовке и защите диссертации, на научных конференциях, пробивая патенты на изобретения, или просто в отпуске, чаще проездом в Европу, где старался побывать, чтобы совсем уж радикально сменить обстановку, но и дома с удовольствием время проводил, встречаясь с друзьями.

Только…

В усадьбу он так и не мог приезжать, словно пепелище осталось в душе у него после гибели деда и того аутодафе, что устроила ему родня, и с родней не общался совсем, только с бабулей и родителями.

О Глафире Сергеевне Григорий заботился как мог и с большой нежностью и давно звал ее Глашуня. После того как она однажды, находясь не в лучшем расположении духа, проворчала, чтобы он перестал ей «бабкать».

– Ну, хорошо, – посмеялся он на ее требование, высказанное в ворчливой форме. – Стану звать тебя Глашей или Глашуней. Сгодится?

– Намного лучше, – сдержанно согласилась она.

Так у них с тех пор и повелось. Частенько, когда Вершинин оказывался в Москве, просил отца вывезти бабушку из поселка и встречался с ней в городе. Водил на концерты, в музеи, на выставки и театры, заранее готовясь к этим мероприятиям, покупал билеты чуть ли не за полгода. Просто гуляли по городу, ездили в парки и на катерочке по Москве-реке катались, водил ее в дорогие рестораны, в кино – он всегда придумывал для них занятие и развлечения поинтересней, но каждый раз отказывался приехать в «родовое гнездо», как ни зазывала бабуля, и как бы сильно она ни сетовала на его отказ, и как бы ни расстраивалась.

Не мог. Отказывался, кроме тех двух ее юбилеев.

Все думал и ее успокаивал: когда-нибудь обязательно, вот только пройдет в душе болезненное… Но, как известно: всякое «завтра» легко превращается во вчера, а еще быстрее в десять лет назад. В его случае в двенадцать.

В те свои краткие посещения усадьбы Григорий старался по сторонам не смотреть – приезжал, когда уже все сидели за столом, с огромным букетом и кучей подарков, расцеловывался с бабулей, садился рядом с ней – большой, возмужавший, с обветренным лицом, громкий, шумный, оптимистичный, весь в «пыли пройденных дорог и дальних странствий», в потенциальном запахе костров и тайги.

Общался исключительно с бабушкой и родителями и откровенно посмеивался над притихшей родней, кидавшей на него косые осуждающие взгляды и давящейся своим негодованием, но не спешившей высказываться открыто – опасались-таки, видимо: угроза Глафиры Сергеевны завещать внуку коллекцию надолго застряла в их памяти.

Так что тихарилась родня и в открытое противостояние вступать не торопилась.

А он, отшумев фейерверком, посидев часик-полтора за столом, так же шумно, как и появился, уезжал, стараясь не замечать ничего вокруг, чтобы не задеть рану в душе.

Но странным мистическим образом деда Петра Григорий чувствовал всегда рядом.

Всегда! Если честно, случались несколько раз в его таежной научно-технической работе и жизни такие ситуации на грани совсем уж последней, когда казалось, что все, теперь точно все – край… и Вершинин начинал вдруг разговаривать с дедом и отчетливо слышал, как тот отвечает и дает внуку совет, как выбраться из ситуации и переломить этот предел, что сделать, и… и вывозило! Вывозило!!

Что? Какие силы? Дед?

В глубине души Григорий верил, даже скорее знал, что дед, только никому не признавался. Это снова был только их секрет на двоих, как в его утерянном счастливом детстве.

В память о Петре Акимовиче Григорий после восьми лет скитаний по всему Дальнему Востоку решил вернуться к атомному машиностроению и поступил на работу в «Росатом», одну из компаний «Атомэнергомаша» по разработке и производству уникальных ядерных энергетических установок в Подмосковье. И с удивлением обнаружил, что получает удовольствие от этой работы, с энтузиазмом влился в проектирование новой установки, в науку и испытания.

Теперь он находился совсем рядом с домом и, к великой радости родителей, в Москве бывал гораздо чаще, чем все эти годы. Вот только Глафира Сергеевна последние время начала сдавать, прибаливать, и вывозить ее в Москву на их прогулки и культурные походы удавалось гораздо реже, виделись они в основном по скайпу, зато болтали от души.

Григорий по ней скучал, но в усадьбу так и не ехал, хоть бабуля и звала постоянно и дулась на него за отказы.

Два года отработав в «Росатоме», Вершинин вдруг понял, что на него снова, как и десять лет назад, давят рамки узкой специализации. Интересно – да, без сомнений.

Но!

Вот что-то не то… свободы и простора не чувствовал он! Не хватало ему.

Спустя десять лет после того спора с дедом Григорий только теперь действительно до конца понял, что именно гнало его тогда с интересной работы и из науки, гнало неизвестно куда, и к чему так стремилась его душа, не имея возможности объяснить свои метания, лишь чувствуя неистребимую жажду к жизни и познанию нового.

Его дар, его талант заключался именно в инженерной универсальности, многопрофильности. И этому дару было тесно в рамках узкой специализации. Все дело в том, что в нашей стране, да и во всем мире, уже давно не готовят инженеров широкого профиля, как, например, было в Советском Союзе. Ведь до войны и долгие годы после само понятие «инженер» подразумевало человека, разбирающегося в любом техническом механизме и устройстве.

В любом!

Разумеется, современная наука шагнула так далеко, что технологические процессы и механизмы стали невероятно сложны, и для их производства порой требуются специалисты сразу в нескольких областях. В то же время уровень автоматизации любого производства возрос до такой степени, что лишил необходимости личного участия инженерного состава в производстве и монтаже механизмов.

Вершинин за эти десять лет получил настолько уникальный опыт и знания в нескольких областях инженерии различного рода механизмов и технических агрегатов разного назначения и промышленности, что с полным основанием мог называться инженером-универсалом, пожалуй, что и единичным в нашей стране, да и во многих других странах. И не просто инженером, а ученым: знания его достигли такого высокого уровня, что он совершенно спокойно мог бы открыть свою кафедру в каком-нибудь институте.

Так, по крайней мере, утверждал его отец и несколько друзей деда, профессоров и академиков. Кстати, этот вопрос частенько являлся предметом шумных обсуждений, когда Григорий бывал в Москве и встречался с друзьями и соратниками деда. Дело в том, что ни в одном высшем учебном заведении нашей страны и Европы не учат на многопрофильных инженеров. Сплошная узкая специализация.

А Вершинин уже несколько монограмм написал по разным техническим направлениям и материала насобирал и разработал на три диссертации и целый научный курс для обучения студентов, и тоже в различных областях инженерии и только потому, что ему, как истинному ученому, постоянно интересно изучать что-то новое.

Куда с такими вот знаниями в рамки одной направленности?

Вот именно! И, проработав два года в «Росатоме», он стал маяться, четко понимая, что нечто беспокойное в нем требует снова двигаться дальше, который раз будоража в душе все ту же неистребимую жажду к познанию и освоению нового, сложного, интересного.

И тут словно кто его услышал наверху. Или, может, дед помог?

А вот неизвестно. Но неожиданно близкий друг детства Юра Березин предложил Григорию поучаствовать в одном невиданном у нас в стране проекте.

Даже не обсуждается, что с мужиками, Юрой и Геной, они плотно и честно дружили по сих пор – дружба, основанная на полете в стратосферу кошки Анфисы и последующем за ней наказаниии, а также всех наказаниях за все их «художества», стойко перенесенные втроем, не могла исчезнуть.

Порой и теперь, встречаясь, такое могли учудить!.. Только держись!

Так вот дружок его Юра предложил Григорию поучаствовать в качестве технического специалиста и руководителя в проекте по строительству экотехнологичного дома с замкнутой системой жизненного цикла.

Что это значит?

Это значит, такой дом, который строится исключительно из экологичных материалов, в основном вторичной переработки, а то и просто самана, то есть глины с соломой, только сформованных по современным технологиям. Так вот – такие особые строения вписываются в ландшафт при минимальном, а в идеале при полном отсутствии нанесения урона окружающей среде. Далее еще интересней – этот дом абсолютно автономен, тот есть в нем самом вырабатывается необходимое тепло, вода, газ, электричество и перерабатываются отходы жизнедеятельности, а полученные из них субстанции включаются в цикл обеспечения той же жизнедеятельности. Например, становясь плодородным слоем для гидропоники или гумусом для земли.

Смысл в том, что такой дом не подключен ни к одной общей коммуникации, не нанося вреда природе, полностью обеспечивает сам себя и может быть построен практически в любом месте.

Вот так вот интересно!

Конечно, Вершинин загорелся и влез в проект! Ну, а как же! Тем паче, что условия были просто шоколадными – заказчик давал карт-бланш по срокам, мало того, оплачивал командировки для получения нужных знаний. А потому что в России это направление существует только на стадии разговоров, обсуждений и крошечного зачаточного состояния зародыша трехнедельного.

А зря!

Именно для России это направление самое перспективное в строительстве и возведении жилья, да и в жизни вообще! Как понял и теперь точно знал Вершинин, например, в условиях Арктики вполне реально строить такие дома, и они очень даже будут себя полностью обеспечивать, и тепло вырабатывать, и овощи-фрукты выращивать… но это дело туманного будущего. Хотя-я-я…

Пришлось им троим, с Юрой и архитектором, поехать в Америку, потому что именно оттуда началось это движение, с первого знаменитого «Дома над водопадом», выстроенного архитектором Френком Райтом – великолепный дом, вписанный в ландшафт, в сам водопад. Потом были Швеция и Германия с их расчетливой экономией на всем, и юг Италии.

Когда же начали работать над самим проектом, то пришлось привлекать массу специалистов – экологов и биологов, и агрономов, и даже историков и этнографов. Последних потому, что заказчик захотел выстроить дом в одном из поселков недалеко от Байкала.

Кстати, интересный факт: во время разработки проекта выяснилось, что существует самая оптимальная и эргономичная форма строений для сохранения тепла зимой и прохлады летом, мало того, как утверждают этнографы, в таких строениях лучше всего курсирует свободная энергия, что дает колоссальную подпитку людям, живущим в них, и сохраняет здоровье. Именно такого рода строения возводили древнерусские славяне на территории России. Вот так!

За два года, что шла подготовка, проектирование, само строительство и монтаж дома, Вершинин сделал несколько открытий для себя, а по ходу, и для науки. Изобрел уникальные детали и механизмы, которые смог запатентовать, получил массу интереснейших новых специфичных знаний в различных областях.

Ему нравилось! Ему необычайно нравилось то, что они делали, и то, что у них получилось – действительно дом полностью замкнутого цикла, совершенно экологически безупречный – ничего, кроме почвы для грядок и воды из скважины, не было взято у природы, мусор вообще отсутствует не только физически, но и как таковое понятие.

Классно! Просто классно получилось!

А еще их объединение, включающее в себя всех специалистов, участвовавших в проекте, получило заказы на два аналогичных дома, но с большей площадью – один в этом же поселке, а другой на Алтае.

Оно, конечно, интересно, но… снова что-то… есть такое украинское понятие: «тремтит», вот у него что-то и тремтит внутри, не давая покоя, и зовет куда-то дальше, нашептывая, что в этой области он уже сделал все основное, теперь возможны только улучшения и небольшие технические модернизации того уникального оборудования, что он разработал. А это уже работа для специалиста не столь высокой квалификации и уровня, как его, справится и просто толковый инженер.