Текст книги "И это всё – наша жизнь"

Она поставила на огонь турку с кофе, отвернулась к окну. Кофе шипуче и ароматно выплюнул пену и пролился на плиту. Сестра кивнула:

– Вот. Всегда у меня так. И с жизнью – то же самое. Я не усмотрела. А она выкипела, как вот этот самый кофе. Только от кофе, в отличие от моей жизни, кроме грязи, остается аромат.

Пили кофе и опять молчали. А потом Галина сказала:

– Вот теперь ты понимаешь какими глазами я смотрела на твою проблему. Не беду, заметь! На проблему! Твоя жизнь, Ир, – это сплошной карнавал, в моем понимании. Сплошной, бесконечный праздник. Сплошные впечатления. Господи! Сколько ты всего видела! Страны, города, моря, океаны, горы. Сколько пробовала вкусных вещей! Сколько удовольствий имела от подарков и тряпок! Все себе могла позволить! Ты ведь жила полнокровной жизнью – путешествовала, отдыхала, ходила в театры. А квартира – дворец! Да еще и дача!

Дочка у тебя замечательная. А с мужем? Всю жизнь прожила в согласии и любви. Всю жизнь! Слова резкого от него не слышала. Деньгами распоряжалась как хотела.

Но самое главное – вы друг друга любили! И хотели! Это было видно по вашим глазам. Думаешь, я завидовала? Да, наверное. А что тут удивительного? А кто тебе не завидовал? Да и зависть бывает разная. Я – без злобы, без проклятий, как ты понимаешь. Только вот часто задавала себе вопрос – а почему? Вот почему так неравномерно и несправедливо? Одним – все, а другим… Осуждаешь меня? Противно?

Я покачала головой:

– Нет. Все нормально. Ты же мне зла не желала. А вопросы такие любой бы себе задавал. Так человек устроен. И я бы, наверное, на твоем месте…

– Не сомневайся, – кивнула Галина. – И ты бы тоже. Хотя ты у нас – почти святая. Это я, правда, без иронии! Ты бы не завидовала. Ты, Ириш, другая. Мне, поверь, даже стыдно было – завидовать родной и любимой сестре! Сама себе была противна! А когда у тебя случилась эта история, я вообще чуть от ужаса не померла – вот, думаю, назавидовалась!

– Брось! – остановила я ее. – При чем здесь ты! Просто от своих бед и проблем у человека кожа дубеет. Не мучайся и забудь. Пойми – я ведь думала, что моя предыдущая жизнь – не награда и не божья милость. Я считала, что все нормально. По-другому и быть не может. Вот у всех может, а у меня – нет. Такое вот слепое заблуждение наивного человека. А оказалось, что может… И знаешь, тут ничего не работает – ни чужие страдания, ни беды. Работает только твое. Твое горе, твои слезы, твои обиды. Твое разочарование. Почему со мной так? Ну разве я заслужила? Видишь, у всех все одинаково. Те же претензии и обиды на судьбу.

Сестра кивнула и проговорила задумчиво:

– И да, и нет. Можно по-всякому сказать. Ела большой ложкой – отдохни. Посиди на диете. Осмотрись. Носик опусти. Все мы, бабы, по жизни маемся. Воз свой тащим. А ты? Ну чем ты лучше нас, грешных? Можно тебя пожалеть, поахать – да. Правда, жизнь наша сволочная. Вот ведь была одна счастливица, и ее шарахнуло. Срубило, бедную, под корень. Все мужики – сво…! И этот – не святой. А как в наши годы собраться? Как не сломаться? Не девочки, поди.

И никакой он не подлец. Обычный мужик. Свежатинки захотелось, молодого мясца. Свое-то, поди, за столько лет опротивело! Нормальные дела, житейские. Пообижалась и – будя. Смотри, подберут мужика. Да что там подберут – схватят и не выпустят. Тетки-то сейчас цепкие, за любого хватаются, на все идут. А тут – не любой. Товар-то вполне ликвидный. – Сестра засмеялась, а потом тихо добавила: – Да прости ты его, Ира! Прости! Не суши себя обидой! Я вот заболела из-за этих обид – на жизнь и на него, дурня моего. А стоят они нашего здоровья? Страданий наших стоят? А ты вот подумай – а если бы он не одумался? Не решил возвращаться? Слюбилось бы с той девкой и срослось? Родили бы ребеночка, радовались жизни. Ты бы увидела их счастливые физиономии. Легче бы тебе было? Да еще бы и начались материальные проблемы – разделы, распилы. Леня твой, конечно, человек приличный… Но… От них всего можно ожидать, когда горячка любовная прижмет. Они же не головой тогда думают, а сама знаешь чем! Да еще – если эта матрешка деловой окажется. А они все сейчас деловые, не сомневайся! Такие шустрые, что тебе и не снилось! А ночная кукушка – ну, ты понимаешь! Нет, на улице ты, разумеется, не останешься. А вот в однушке в Выхино – запросто. Как нечего делать. Вот и думай, милая моя. Думай! Может, и правда – хватит? Ну хорош уже. И себя довела, и его. И мать переживает, и Анюта. Никому не на пользу, всем плохо.

Я вздохнула и улыбнулась:

– Я подумаю. Обещаю и клянусь! – Выпрямила спину и шутовски изобразила пионерский салют, продолжать разговор не было сил: – Мне пора, извини.

Сестра кивнула:

– Конечно.

У двери мы обнялись и обе замерли.

Я тихо спросила:

– Ну а ты-то как, Галка? Как все будет?

– Как есть, – жестко ответила она. – Менять что-либо и принимать решения у меня сил нет. Пусть идет, как идет. Куда-нибудь кривая вывезет! – Она попробовала улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая и кривая гримаса.

* * *

На улице было почти жарко – такая ранняя и теплая весна! Синоптики и сами удивлялись аномальной погоде. Впрочем, они всегда и всему удивляются. Словно не ученые со сложнейшими приборами, а бабки-предсказательницы. Все у нас аномальное – и погода, и страна. Аномальное и непредсказуемое.

Распахнув плащ, я быстрым шагом пошла к метро. И вдруг мне ужасно захотелось мороженого – летнего, фруктового. Съела его, надо сказать, с превеликим удовольствием, сама не ожидала. И поняла, что очень хочется мяса – большой такой и сочный кусок. И еще – жареной картошки и малосольного огурца. И что самое смешное – пива! Высоченный такой, запотевший стакан на пол-литра. Так захотелось, что я жадно сглотнула слюну.

Вспомнила, что неподалеку от метро есть небольшой рынок. Вот туда и пошла, почти побежала. Две отбивные, килограмм картошки, не забыть малосольных огурцов. Так зримо представила себе вкус этого мяса, ни с чем не сравнимый аромат рассыпчатой молодой картошки, хруст огурца. В общем, если бы не возраст, решила бы, что залетела. Даже смешно стало: на пару бы с Анютой прогуливались! Славная парочка бы вышла! Вот людей бы повеселили!

Дома я исполнила все, что хотела. Поджарила мясо – сто лет не ела жареной свинины! И картошечку туда же! Разложила огурчики, поставила тарелку с горячим. Налила в кружку пива. И – начала кайфовать! Подчистила все до крошки и откинулась на стуле. Хорошо-то как, Господи!

Подумала, что, наверное, началась следующая стадия процесса. В смысле – нервного срыва. Стадия обжорства. Такое тоже бывает. Если буду так жрать, разнесет меня – мама не горюй! В нашей семье не очень хорошая наследственность в этом смысле. Мама всю жизнь держала себя в ежовых рукавицах, а как на пенсии расслабилась – так и тут же разнесло. Ладно, маме можно, разговор не про нее, а я-то! Никогда так, пардон, не жрала. Все капусточка тушеная, курочка отварная, овощи свежие.

Ладно. Без самобичевания и стыда! Съела и съела! Значит, так было надо. Организм умнее нас. А теперь – на боковую, жирок не расплескать. С книжечкой и с шоколадкой. И идите все к черту!

Я себе сегодня нравлюсь, несмотря ни на что. Я собой, представьте, довольна.

А со мной такое бывает нечасто!

* * *

Все плохо. Все просто очень плохо. Я проснулась после тяжелого, мутного сна и уставилась в потолок. Господи, как тошно! Дура наивная! Мяса жареного захотелось! Думала – выздоровела. Просто организм измученный потребовал белка. А душа измученная? Что ей, родимой страдалице, подкинуть, чтобы она успокоилась? Я уткнулась в Ленин свитер и заревела.

Все. Хватит себя мучить. И вправду – мазохистка. Ведь все страдания можно прекратить одним махом! Просто позвонить ему. Можно даже через себя не перескакивать. Не говорить всяких там разных слов – люблю, скучаю, прощаю и т. д. и. т. п.

Просто позвонить и сказать «привет». Он умный. Он все поймет. Он всегда понимал меня с полуслова.

Сказать «привет» и спросить, как дела. А дальше – он сам. Он не станет упиваться моим унижением. Он не такой. Да и унижение ли это? Тоже большой вопрос. Он так не расценит. Он мне поможет. Спросит, что я делаю вечером, и пригласит в кафе. Встретиться на нейтральной территории будет проще, дома оба растеряемся, а в кафе он будет вести непринужденную беседу на всякие разные темы. Поговорить о чем, слава богу, есть. Попьем кофе и пройдемся по бульвару. А потом… Потом я просто скажу ему: «Пойдем домой». И он возьмет меня за руку.

Все. Все закончится. В смысле – мои муки. Да и его тоже. И все начнется. Начнется новая жизнь. Нет, не так. Просто начнется жизнь.

Я встала с кровати, пошла в ванную и долго стояла под почти ледяным душем. Потом заварила себе крепкий чай, долго пила и смотрела в окно.

Скоро начнется дачный сезон. Надо будет покупать рассаду. Подстригать кусты. Подсевать газон. Открывать розы. Господи, как я люблю возиться с цветами! Развешивать корзинки с разноцветными петуньями, копаться в земле, пикировать, пропалывать, пересаживать, удобрять. Анюта называет меня Мичуриным. На даче любила печь пироги – с ягодами и грибами. А еще мы ставили самовар, не электрический, настоящий, топили шишками. Пили на веранде долгими вечерами чай. Пахло дымком, пирогами и душистым табаком. Просто сказочные ароматы плыли над головами, обволакивая и расслабляя.

Какими мы там чувствовали себя счастливыми! Просто могли болтать о любых пустяках или – молчать. Если я засыпала, муж укрывал меня пледом и гасил свет, а сам уходил в спальню – читать. Потом я просыпалась и шла к нему, залезала под бочок в уже нагретую кровать и, зевнув, прижавшись к нему, сладко засыпала. Он обнимал меня сильной и нежной рукой.

А утром он просыпался и чмокал меня в нос:

– Вставай, ленивица! Вари мужу кофе и делай яичницу! Ишь, распустилась!

Я мотала головой и отворачивалась к стене. Он вздыхал притворно:

– Ну и наглая же ты, матушка!

Шел на кухню, сам варил кофе и жарил яйца.

Сколько же у нас было счастья! Одно огромное и сплошное счастье! Нереальное и непомерное! А он взял все это и разрушил. Разбил – на мелкие кусочки. Порезал нашу жизнь острыми осколками в кровь. Расколол – одним движением – в пыль. Растоптал сапогом с коваными набойками. «Извини, я полюбил. Врать тебе не могу. Ты этого не заслужила».

А что он делал все предыдущие годы? Не любил? А как можно полюбить, если в твоем сердце уже есть любовь? Если оно, сердце, заполнено другим человеком?

Получается, что меня он все эти годы не любил. Выходит, жил просто так, по инерции, как все, кто вместе обедает и ужинает, смотрит телевизор, планирует семейный бюджет, ходит в гости и в магазины, ездит на море. Все, кто спит в одной постели и даже исполняет супружеский долг. Все так живут. И мы, оказывается, не исключение. И у нас, как у всех. При чем тут любовь? Смешно, ей-богу! «Ты просто зашоренная дурра, – сказала я самой себе. – Взрослая тетка, скоро бабушкой станешь, а все туда же!» Леня – приличный человек. Не врал, не мотался, заразу и чужие запахи в дом не таскал. Мужчина такой настоящий! Разлюбил, мол, и точка. Врать не хочу. Мучить тебя тоже. Все, просто ухожу. И собрал чемодан. На кредитку мою назавтра после того разговора перевел крупную сумму. Утешил, так сказать. Ох, мужики! Провинился, миленький, надо ложечку медку. В цистерну с дегтем…

Сказал, что квартира – моя и нуждаться я ни в чем не буду. Низкий поклон. Нет, правда. Серьезно, без иронии. Сколько других ситуаций? Да сплошь и рядом! Олигархи делят ножи и вилки, что говорить!

Бывает. Со всеми бывает. Он тогда сказал: «И с тобой же могло такое случиться!» Я рассмеялась сначала, а потом зашлась от гнева и обиды: «Со мной? Никогда! И этим ты себя не утешай! Я – не из предателей!»

Про то, что со мной было те полгода, пока он отсутствовал и строил новое счастье, вспоминать не могу. Говорить об этом… Невозможно об этом говорить.

* * *

Он звонил на городской и молчал. На сотовый не позвонишь – определится номер. Присылал курьера с цветами. Заказывал на дом мои любимые суши. Курьеров с букетами и роллами я отсылала обратно: «Съешьте сами, цветы подарите своей девушке». Курьеры уже не удивлялись и звонили в домофон: «К вам подниматься или не стоит?» – «Не утруждайтесь, – отвечала я. – Приятного аппетита!»

Эти дурачки радовались.

А он все молчал в трубку, однажды я не выдержала: «Не надоело доставку кормить?» Он бросил трубку. Дитятко малое. Тешится дитятко, в игрушки играет. Полюблю – разлюблю, пришлю, отправлю, позвоню – подышу молча в трубку. Обхохочешься, блин!

А кому рассказать, что у меня половина волос вылезло и климакс наступил раньше времени из-за нервного потрясения, что я не сплю полгода…

Это все – мелочи жизни. Мои мелочи. И мои проблемы.

Я знаю, как выглядит ад. Ад – это я в мятой ночнушке, с всклокоченными волосами, темными кругами под глазами. Ад – это его свитер, с которым я сплю в обнимку. Еще – это мои бессонные ночи, мои слезы и полная потеря веры в человечество. Это самое страшное. Мне хочется, чтобы он прочувствовал все это хотя бы наполовину от того, что чувствую я. До конца, до дна он все равно не поймет – его не предавали.

Я не хочу на дачу. Я не хочу роз и жасмина. Пусть он отстрадает то, что ему положено по справедливости. Я не мщу, просто я за справедливость. Каждый должен платить по счетам.

А за что плачу я? За его свежий и бурный шестимесячный секс? Ну ладно. Будем добрее. Человек перенес влюбленность, испытал давно забытые ощущения, обновил кровь, получил заряд бодрости и выплеск гормонов. В конце концов, это так полезно для предстательной железы мужчин его возраста!

Я не занимаюсь дрессурой. Я не расставляю капканы и ловушки.

Я не слежу сладострастно за его страданиями.

Я просто не готова его простить!

Потому, что он – предатель.

* * *

В нашем дворе жила молодая пара – Лиза и Сергей. Такие ладные и красивые, что хотелось обернуться им вслед. С Лизой отношения у меня сложились вполне приятельские. У них родился чудесный малыш по имени Корней. Хорошая квартира, две очень приличные машины, путешествия, модные тряпки. Все атрибуты достойной и счастливой жизни.

А потом Сергей загулял. Связался с совсем юной нимфой семнадцати лет. Лиза ходила как тень. Зеленого цвета, с заплетающимися ногами и опущенной головой. Корнюша, обычно спокойный, нещадно лупил деток на площадке лопатой и палками и орал как резаный. Лиза стояла в стороне от мамашек и смотрела в одну точку. Мамашки шушукались и предъявляли ей претензии по поводу террористических актов Корнея. Лиза выдергивала сына из песочницы и уходила прочь. Потом она уехала к маме в Орел.

Сергей с нимфой плыли по тротуару. На нимфе, очень хорошенькой, кстати, переливалась сказочным блеском новенькая норковая шубка, и волосы ее переливались, и сияли глупые распахнутые глазки. Сергей тоже сиял и переливался, наполненный счастьем до краев – еще немного, и расплескает. Он бежал вприпрыжку к машине и раскрывал перед любимой переднюю дверь.

Потом нимфа пересела в Лизину машину – Лиза ушла с одним чемоданом. Нимфа гоняла по двору, резко тормозила и громко газовала. Мамки и бабки, гуляющие во дворе, ее люто возненавидели. Одна из пенсионерок сделала ей замечание, и тут нимфа – глазки, волосики, носик пипочкой, тоненькие ножки – открыла такой ротик! С таким отборным и площадным матом! Короче, заткнулись все и навсегда. Нимфа меняла наряды, сверкала бриллиантами и презирала всех вокруг. Сергей, усталый и резко сникший, таскал тяжелые сумки, букеты цветов и лечил запущенный гастрит – питался в основном заказной пиццей и острыми куриными крылышками буффало.

Потом нимфа исчезла – у него хватило ума с ней расстаться. Уезжала она шумно, грузилась в «Газель» со скандалом на весь двор, опять же с матом и проклятиями. «Газель» была полна коробок и чемоданов.

Сережа поехал за Лизой и сыном. Я уехала на все лето на дачу и четыре месяца про них ничего не знала – Лиза, уезжая в Орел, сменила мобильник. В сентябре я вернулась. Соседка сказала, что Лиза вернулась к Сергею, прожила с ним два месяца и… ушла. Куда? Никто не знает.

А вскоре Сергей поменял квартиру.

Лизу я встретила случайно спустя пару лет. Она была еще прекраснее, чем прежде. Улыбка на лице и блеск в глазах. На радостях мы зашли в какую-то кофейнюшку, и она рассказала свою историю.

Да, сошлась с Сергеем – ради сына и из-за материального фактора, чего кривить душой. Ну и еще потому, что сильно по нему скучала и любила его. Очень страдала. Корнюша плакал и вспоминал отца, у него совсем расшатались нервы, пришлось обратиться к неврологу. Вполне достаточно одной этой причины, чтобы наплевать на свою гордость и вернуться.

Сергей каялся и просил прощения – ну, понятно, все по сюжету. Был нежен, ласков, предусмотрителен и терпелив. Купил путевки в Японию – Лиза обожала Восток.

Но даже Япония, воспетая ею в мечтах, не помогла.

Продержалась она недолго. Сначала стискивала зубы и терпела бывшего любимого мужа. Старалась изо всех сил. Но однажды поняла, что так больше продолжаться не может. Не получается справиться с собой, потому что она его возненавидела! Не получилось идиллии. Спать она с ним не могла. Говорила, что все время думала о том, как он обнимал ту девку и что ей шептал, хотя в искренности его не сомневалась ни минуты и убеждала себя, что ради сына нужно терпеть, что на себя нужно наплевать. В общем, загнала себя в угол и свалилась с тяжелейшим неврозом. Месяц пролежала в профильной больнице, а когда вышла – забрала Корнея и ушла. Предварительно объяснившись с Сережей, разумеется. Он умолял не принимать поспешных решений, взывал к ее разуму, сулил прекрасное и светлое будущее – она была неумолима. Сергей купил им маленькую квартирку. Машину, в которой успела поездить нимфа, Лиза, естественно, не забрала. Сергей предлагал ей другую – она отказалась. Купила машину в кредит, сама. Отдала сына в сад и пошла работать. Образование у нее было журналистское. Устроилась на работу в серьезный журнал, быстро сделала хорошую карьеру. Было непросто, даже очень. Корнюша много болел, в садик ходил плохо. Мама жила далеко и переехать в Москву не могла. Пришлось нанять няню – для подстраховки. Сергей, конечно, помогал. Встречался с сыном – нечасто, надо сказать, а потом и вовсе женился, и у него родился ребенок.

Лизе было не до личной жизни. Приходила с работы и камнем падала в постель. Но! Она была вполне довольна своей жизнью и не совершала над собой морального насилия. И физического насилия над ней не совершали. Она была самодостаточна – не люблю это слово, но это так, – она стала хозяйкой своей жизни, сумела подняться из руин и собрать себя по осколкам. А через два года она встретила человека и крепко его полюбила, так же, как и он ее. Подробности не важны. Важно то, что Лиза была счастлива и снова научилась радоваться жизни. Муж ее прекрасно ладил с Корнеем, и они с Лизой собираются завести общего ребенка.

– А если бы я тогда не решилась? – сказала Лиза. – Не ушла бы, терпела? – Она мотнула головой, как бы стряхивая с себя тот ужас, который отчетливо себе представляла.

Конечно, мы обменялись телефонами и договорились встречаться. Жизнь закружила, и Лизу я больше не видела. Спустя время она прислала мне на почту фотографии месячной дочки. Девочку назвали Аграфеной. Что поделаешь – мода такая. И потом, чем Аграфена хуже Анжелики?

Правда, когда все это с Лизой случилось, ей было всего тридцать лет. Я это прекрасно понимаю и иллюзий на свой счет нисколько не строю.

* * *

Еще одна история, совсем непохожая на Лизину. Была у нас дальняя родственница Раечка Крошкина. Виделись мы с семьей Крошкиных нечасто – родня не близкая. Только на чьих-то свадьбах или на поминках. Раечка и Семен Иванович были замечательной парой. Жили, что называется, душа в душу. Знакомы, кстати, были еще со школьной скамьи. Семен Иванович, дядечка солидный, занимал важный пост в Министерстве лесной промышленности. Раечка не работала – не было нужды, – растила двух сыновей и вела дом. Вела, надо сказать, замечательно. Вся родня обожала ее стряпню. Летом жили на огромной даче, построенной из какого-то отменного бруса, по-моему, лиственницы. В доме не водились мухи и комары – такая вот древесина. Семен Иванович постарался. Раечка держала своих кур, огромный огород, и еще у нее был роскошный цветник. Мальчики росли вполне благополучными – родителей напрягали дозированно.

Семен Иванович считался главой семьи – бесспорно. Перед ним трепетали, и его слово было законом. Раечка, маленькая, грудастая крашеная блондинка, голубоглазая, весьма хорошенькая и похожая на немецкую куклу, мужа боготворила. Подавала ему тапки, ставила тазик с теплой водой – Семен Иванович страдал тяжелой формой плоскостопия, и у него к вечеру очень болели ноги. Раечка делала ему массаж ступней и мазала ступни кремом «Эффект». Воду, правда, из тазика не пила, но сестры ее осуждали – совсем прогнулась под своим Сеней. Раечка смеялась… «А мне не трудно! Я могу днем с книжечкой поваляться. А Сеня весь день на больных ногах. Или я его не люблю? Или мне его не за что ценить? Или не за что быть благодарной? У вас мужики пьют, денег не носят да еще и по бабам шляются. А мой Сеня? Все в семью и для семьи! Что же я – сволочь какая-то? Роднее человека у меня нет. Даже дети на втором месте», – вздыхая, сознавалась она.

Беда случилась, когда жизнь перевалила за половину и Крошкины готовились к серебряной свадьбе. Семен Иванович и Раечка пошили себе в закрытом ателье нарядные костюмы, присмотрели ресторан, и заботливый муж держал в письменном столе под бумагами бархатную коробочку с бриллиантовым гарнитуром «малинка» – подарок любимой и верной жене.

За три месяца до торжества Семен Иванович поехал в командировку в Пермь. Заселился в гостиницу для партработников и… влюбился в администраторшу Эльвиру Васильевну, даму тридцати пяти лет, пышнотелую и сочную черноглазую брюнетку с тонкой талией, нехилым бюстом и огромной, пардон, кормой. Этакая Лоллобриджида местного разлива.

Купидон беспощадно выпустил остро заточенную стрелу в не совсем здоровое сердце Семена Ивановича, и оно, сердце, сильно стало поджимать, и дыхание участилось. Ему стало ясно: вся предыдущая жизнь с милой овцой Раечкой – напрасно, абсолютно впустую прожитые годы. Эльвира была женщиной свободной. То есть мужиков было море, а вот замуж никто не звал. Да и репутация ее слегка похрамывала – на одну ногу точно.

Была она женщиной неглупой и сразу поняла, что «этот перец поведется». Ночью пришла к нему в номер, проснулись утром вместе. Вернее так – она-то еще крепко посапывала, а потрясенный Сеня сидел на ковре у ее ног и во все глаза, не отрываясь, смотрел на только что обретенную им богиню. В том, что она богиня, он не сомневался ни секунды. Эльвира сладко потянулась, и из-под одеяла показалась ее слегка перезрелая, но все еще роскошная грудь. Семен Иванович с утробным рыком набросился на нее.

– Ты как мальчишка! – томно улыбнулась она.

Лучшего комплимента мужчине под полтинник не услышать! В общем, кувыркались они все пять дней командировки. Семен Иванович похудел и подтянулся. Даже больные ноги перестали его беспокоить – Эльвира показывала ему город, и они исходили его пешком вдоль и поперек.

Но все кончается, как известно. Командировка тоже закончилась. Эльвира провожала его на вокзале, плакала и бежала по перрону за поездом.

В первый раз он из поездки не привез Раечке подарка. Всегда и отовсюду притаскивал дурацкие и нелепые сувениры в виде герба города или подарочной чашки с местной символикой. Раечка не знала, куда девать эту чушь, но исправно выставляла подарки в стенку под стекло. Потому что мужа уважала.

Семен Иванович вернулся молчаливым, ел без аппетита и смотрел в одну точку.

– Неприятности? – наконец решившись, участливо спросила верная жена.

Он зло буркнул:

– Приятности.

И надо сказать, это была чистая правда. Он не солгал. Только вот надо было понимать, как теперь с этими «приятностями» жить. И как вообще – жить. В смысле – без Эльвиры.

Спать он оставался в кабинете на диване. Запирался в ванной, включал воду и часами мурлыкал с любимой по телефону. Обсуждать тему серебряного юбилея отказывался – говорил, не до него. Слишком много работы. Раечка растерянно спрашивала:

– А как же быть?

Он бросал на нее гневный взгляд и громко хлопал дверью. Раечка принималась плакать. Он смотрел на жену с откровенной ненавистью. Другими глазами смотрел. И видел, какая она нелепая и несуразная в этом старом и тесном халате, как много у нее в волосах седины, как она причмокивает, когда пьет чай, и как противно, вытянув губы трубочкой, дует на горячий суп.

Он перестал переносить ее даже такое неназойливое общество. Стряпня жены, отменной кулинарки, была теперь ему тоже не по душе. То недосолено, то переперчено. Он бросал со стуком ложку и выходил из-за стола. Раечка скрывалась в спальне, где теперь почивала в одиночестве, и плакала. Сама удивлялась – сколько же у человека слез! Не море – океан.

Советовалась с родными – что с Сеней? Как ему помочь? Многие советовали не трогать – кризис, климакс, что-то со здоровьем. А одна умная троюродная сестра тяжело вздохнула и сказала:

– Дура ты, Райка! Баба у него! Неужели не понятно?

Как обухом по голове. Раечка села и задумалась. Стала все вспоминать и припоминать. Какая же она наивная! Ну конечно же – любовница! Сомнений почти нет. Почти. На что-то она еще слабо надеялась – совсем чуть-чуть.

А Семен Иванович мотался в Пермь. Раз в месяц – больше не получалось. Эльвира была по-прежнему восхитительна. Даже еще лучше, чем прежде.

Она шептала ему абсолютно сумасшедшие слова, о которых он и не подозревал. Он смущался – разве можно такое говорить мужчине? После скромной и сдержанной Раечки… Да что там говорить! У Семена Ивановича реально поехала крыша.

Эльвира ничего не просила: «Только ты, любимый! Только видеть тебя, дышать с тобой одним воздухом! Слушать твой голос и твое дыхание!» Как-то она сказала, что хочет посмотреть Москву. А что, вполне законное желание! Семен Иванович купил ей билет на самолет и снял номер в гостинице «Минск» на улице Горького.

Ему все эти экскурсии и просмотры достопримечательностей были, конечно, по барабану. Он бы сутками не выходил из просторного номера люкс и не вставал бы с широченной и грешной постели. Но Эля жаждала впечатлений. Сходили на Красную площадь, в цирк и Театр эстрады. В музей Эля не захотела – и слава богу! Еще ей очень понравилось обедать в ресторане гостиницы «Москва» и глазеть на Красную площадь. Она заказывала черную икру, севрюгу горячего копчения, рыбную солянку и бифштекс с жареной картошкой. Выпивала одну бутылку грузинского полусладкого.

Он слегка удивлялся ее аппетиту. А она объясняла: «Силы восстанавливаю! После тебя, любимый, я как выжатый лимон!»

И Семен Иванович опять гордился! Ох, как же он гордился! Даже краснел от удовольствия.

Еще Эля днем бегала в ГУМ и ЦУМ. Занимала очереди и звонила ему из автомата на работу. А ангорский костюм можно? А норковую шапку? А болгарский плащ? А югославские туфли?

Он горячо откликался: «Да что ты спрашиваешь? Конечно, конечно! Все, что тебе нравится!»

Еще Эле понравились золотые часики на золотом же браслетике и каракулевая шубка с норковым воротником. Под приобретенную ранее шапку-«кубанку».

Все это было куплено, разумеется. Эля уезжала счастливая. На вокзале плакала и горячо, как всегда, страстно целовала своего Сенечку.

Семен Иванович долго махал вслед уходящему поезду и медленно шел к машине.

В следующий раз, когда он собрался в Пермь к любимой, сильно, надо сказать, соскучившись, Эля ему сказала:

– Да что тебе мотаться в нашу провинцию? Лучше уж я к тебе. В смысле – в столицу.

Он слегка ошалел и испугался. Быстренько подсчитал, во что обойдется гостиница, рестораны и магазины, и испугался уже совсем не слегка. Заначка кончилась. Из зарплаты не вынешь – неудобно. Значит, залезать в долги? А вот это он ненавидел. И людей, берущих в долг, не любил и откровенно презирал.

Но – пришлось. Поехал к своему школьному другу и занял большие деньги.

А Раечка страдала и, самое главное, жалела неверного мужа больше, чем себя. Мается, бедный, мыкается, места себе не находит. Ночами на кухне дымит. А ведь у него – сердце! И давление скачет. А таблетки от давления он пить перестал – выбросил в помойное ведро. Разве в его возрасте такое выдержать? Таблетки от гипертонии и бессонницы она растворяла в теплом чае. Тихо подавала ужин, вешала в шкаф чистые, накрахмаленные рубахи, до блеска начищала ботинки и так же тихо уползала к себе. Теперь они только здоровались и прощались – жили как соседи.

В Эльвирины приезды Семен Иванович ночевал в гостинице. Жене коротко бросал:

– Не жди.

Она ничего не спрашивала, кивала и опять его жалела. Ее уговаривали пойти к нему на работу и устроить скандал. Ее уговаривали найти разлучницу и расцарапать ее наглую рожу, а заодно – и наглую рожу изменника-мужа. Кто-то советовал ей развестись и оставить его ни с чем. Все говорили ей, что она тряпка и законченная кретинка. Что подобные унижения не стала бы терпеть ни одна уважающая себя женщина.

Дети жили своей жизнью и были не очень-то в курсе.

Серебряную свадьбу не справляли. Что людей смешить? А бриллиантовые «малинки» гордо носила прекрасная Эльвира.

Сволочь, конечно, Семен Иванович. Не понимал, во что влипает. Хотя нет. Что-то в его голове начало проясняться. Правда, совсем чуть-чуть. Он прекрасно осознавал, что любимая Эля – немыслимая транжирка. Что она стала наглеть и зарываться. Но при этом оправдывал ее, как всякий любящий человек. А что она хорошего видела в своей жизни? Комнату в деревянном доме без удобств? Больную мать и пьющего отца? Соседей, считающих ее понятно кем… Не замужем, бездетная, при мужиках да еще красавица. А шубку Эльвирину новую и сережки и вовсе пережить не смогли. Дерьмом дверь измазали и крысу дохлую на порог бросили. Как она тогда плакала! Говорила, что нет ей житья в этом долбаном городе. Прохода не дают! В спину шипят: «Сука и проститутка». Из гостиницы выперли, дескать, работники с такой репутацией не нужны!

Благородный Семен Иванович предложил несчастной возлюбленной переехать в Москву. Предложил – и испугался. А как он ее устроит? Снимать квартиру накладно, про гостиницу и говорить нечего. И он поселил Эльвиру на даче. Зимой семья туда не выезжала. А на даче отопление, теплая вода, душ, туалет. И еще свежий воздух. Привез любимую с вещами, а она недовольно повела носиком: «И что я буду здесь одна делать? С белками и дятлами разговаривать?» Он растерянно развел руками.