Текст книги "Дайте жить детям (сборник)"

Эллен Кей
Век ребенка[3]3
  Печ. по: Кей Э. Век ребенка / Пер. с нем. – М., 1910. – С. 93–115.


[Закрыть]

[…] Воспитывать ребенка – это значит постоянно носить свою обнаженную душу в своих руках, постоянно идти узкой и опасной тропой. Это значит употреблять все усилия к тому, чтобы избежать опасности или возможности увидеть во взгляде ребенка выражение холода, которое нам без слов говорит, что ребенок находит нас не удовлетворяющими его, непонятными ему. Воспитывать – значит смиренно сознаваться самому себе, что возможностей причинить вред ребенку тьма, а принести пользу – весьма немного. Как редко воспитатель вспоминает о том, что ребенок четырех-пяти лет прекрасно постигает и угадывает взрослых, с необычайной проницательностью производит им оценку, с особенной чуткостью и чувствительностью реагирует на каждое впечатление. Малейшая неосторожность и неделикатность, самое незначительное недоверие, самая легкая насмешка могут оставить на всю жизнь неизгладимые следы, жгучие раны в нежной, отзывчиво чувствительной душе ребенка, тогда как неожиданная доброта, ласка, приветливость, внимание, справедливый гнев запечатлеваются в памяти ребенка, затрагивают все важные струны его сердца, которое считают мягким, как воск, но с которым обращаются так, будто оно из бычачьей кожи.

Старинное воспитание, которое… стремится к тому, чтобы ребенок был «чистым, честным, целым и невредимым», было, пожалуй, относительно лучше, чем наше современное, потому что если оно и не воспитывало ребенка, то, по крайней мере, не уродовало его личности. Одной сотой части всех стараний современных родителей вполне достаточно для вмешательства и вторжения в жизнь ребенка; остальные девяносто девять следовало бы употребить на то, чтобы направлять ребенка, не посягая на свободу его действий, а оставаясь в роли невидимого провидения, которое должно способствовать приобретению детьми опыта, но только с условием, чтобы детям было позволено выводить из этого опыта свои собственные заключения. Теперь путем постоянного вмешательства и беспрестанного исправления действий ребенка как бы стараются отчеканить на ребенке свои собственные мнения, свои принципы и свой собственный опыт. Только тогда, когда уже поздно, когда воспитание уже искалечило, изломало ребенка, постигают, наконец, воспитатели, что перед ними была действительно совершенно новая душа, со своим собственным индивидуальным «я», самое важное и главное право которого – самому думать, воспринимать и размышлять о предметах, встречающихся на его жизненном пути. Воспитатель полагает, что эта новая душа просто «новое издание» старого человечества, и у него уже наготове старые мерки и старые колодки, к которым он прямо и решительно пригоняет эту новую душу. И вот эту новую душу обучают не красть, не лгать, не рвать и не пачкать одежды, заставляют учить уроки, беречь копейку, слушаться приказаний, не противоречить старшим, читать молитвы и, время от времени, возиться, бороться, даже драться, – и все это для того, чтобы сделаться дельным человеком… Прекрасно! А кто же научит эту новую душу самостоятельно избирать тот путь, по которому она должна впоследствии идти? Тот, кто понимает или чувствует, что желание ребенка идти своим собственным самостоятельным путем может быть таким сильным, таким страстным, что подобная строгая дрессировка или прилаживание к шаблонным меркам превратит все детство, которое обыкновенно считают и которое в действительности должно быть самым радостным и самым счастливым временем, в тайную, но тем более мучительную пытку.

Ребенок появляется на свет с унаследованными от предыдущих поколений свойствами, и эти-то свойства его стараются изменить путем приспособления к окружающему. Но иногда ребенок представляет и индивидуальные уклонения от родового типа. И если не хотят, чтобы эти индивидуальные уклонения исчезли от такой приспособляемости к окружающему, то следует всеми способами поощрять и развивать проявления самобытной и индивидуальной силы.

Вмешательства современных воспитателей в суровой или нежной форме предупреждают или отклоняют все последствия, вместо того чтобы предоставить им действовать во всей их последовательности и строгости в тех случаях, когда они не могут причинить ребенку непоправимого вреда.

Привычки дома и все зависящие от домашних условий привычки ребенка должны быть такими же непоколебимыми, как и законы природы, если только эти привычки имеют какое-нибудь действительно важное значение для жизни всего дома. […]

Почему все из века в век в сущности остается неизменным? Почему «высокоцивилизованные» христианские народы продолжают грабить друг друга и называют это «обменом»; прибегают к массовым убийствам – и называют это «национализмом»; угнетают и порабощают друг друга – и называют это «государственным правом» или «искусством»?

Все это происходит потому, что в каждом новом поколении все инстинкты, которые предполагаются искорененными в ребенке воспитанием, вновь пробиваются наружу во взрослом, как только, – для каждого индивида в общественной жизни, а для общества в жизни государственной, – начинается борьба за существование. Все эти инстинкты не изменяются и не перерабатываются современным воспитанием, а только подавляются. По этой-то причине не найдется ни одной страсти дикаря, которая бы действительно была искоренена в человечестве. Быть может, людоедство? Но рассказы, например, об европейских судовых командах, о сибирских преступниках доказывают, что даже этот инстинкт, при благоприятных для него условиях, может, несмотря даже на врожденное, физическое отвращение большинства людей к людоедству, вновь проявиться. Сознательное кровосмешение, несмотря на случайные отступления, для большинства людей прямо физически противно; целомудренная стыдливость и полное единение души и тела в вопросах любви для многих женщин просто непоколебимая ничем природная потребность. Наконец, для меньшинства людей «физически невозможно» убивать или красть.

Этим я, вероятно, исчерпала все, что человечество в течение своей сознательной истории усвоило настолько, что оно перешло «в плоть и кровь» его. И только это действительно может устоять перед всякой формой искушения!

Глубокая психологическая истина скрывается под часто употребляемым выражением «разнузданные страсти»: благодаря ныне господствующей системе воспитания страсти действительно уподобляются посаженным в клетку хищным зверям.

Все постоянно произносят красивые фразы об индивидуальном развитии, а между тем с детьми обращаются так, как будто они не абсолютная цель, а только предмет радости и гордости родителей и условие личного родительского удобства и благополучия. Так как это легче всего достигается, когда дети становятся такими, как «все другие», то родители и воспитатели стремятся возможно скорее и раньше сделать из них благоприличных и пригодных членов общества.

А между тем единственно правильная исходная точка для воспитания из ребенка достойного члена общества – обращаться с ним как с таковым и в то же время усиливать и укреплять в нем стремление и мужество быть индивидуумом.

Будущий новый воспитатель путем постепенного опыта будет учить ребенка осмысленно понимать свое место в великой цепи бытия и свою ответственность пред окружающим, ни одно из индивидуальных жизненных проявлений ребенка не будет заглушаемо воспитателем, если только это проявление не будет приносить вред самому ребенку или другим. Надо стараться найти правильное равновесие между определением Спенсера, что «жизнь есть приспособление к окружающим обстоятельствам», и определением Ницше, который говорил, что «жизнь есть хотение власти».

Несомненно, в приспособляемости главную роль играет подражание, но и проявление индивидуальной силы и воли также важно, потому что если благодаря первой жизнь вливается в твердо определенную форму, то второе вводит в нее новое содержание.

Большинство современных мыслителей, как я уже сказала, часто и много говорят о «личности», «индивидуальности», а сами приходят в отчаяние, когда их дети не похожи на других, когда у их потомства нет налицо и в полном совершенстве всех добродетелей, которые требуются обществом. И вот они дрессируют своих детей и заставляют их сдерживать свою природу, как будто только для того, чтобы у взрослых эта природа вновь проявилась с новой силой. До сих пор даже и не предугадывают, какими должны быть новые люди, и на нашем устарелом жизненном пути продолжают появляться все те же неизменные старые типы: дельные мальчики, прелестные наивные девушки, благоприличные честные чиновники и т. д. и т. д. Редко-редко среди этих прекрасно воспитанных людей появляются новые типы, люди с возвышенными идеалами, путники непроторенных дорог, мыслители новых, незатрепанных идей, люди мужественные, способные на такие преступления, как пробивание новых путей.

Несомненно, природа сама постоянно повторяет основные формы, но всегда с небольшими отступлениями. Таким путем образовалось в природе все богатство видов, между прочим, и человека. Однако сам человек все еще не может или не хочет понять, какое громадное значение имеет этот закон природы для его собственного высшего развития. Он только хочет, чтобы все признанные всеми за хорошие чувства, мысли, мнения, решения воспроизводить в каждом новом поколении. Но таким путем не появятся новые индивиды, а только более или менее умные, глупые, добросовестные, безнравственные экземпляры человеческого рода. Продолжающий жить в человеке инстинкт обезьяны удваивает действие закона наследственности, а потому и в человеческом обществе до сего времени консерватизм сильнее, чем стремление вызвать к жизни новые виды. А между тем это последнее и есть самое ценное.

Не советовать ребенку подражать во всем другим, а, напротив, радоваться должен воспитатель, когда замечает в ребенке индивидуальные склонности и проявления. Руководствоваться во всем мнением других – значит подчиняться и их воле и, таким образом, делаться частицей стадного большинства, которым повелевает, в силу своей властной воли, сверхчеловек, тогда как при иных условиях эта же самая властная воля не могла бы господствовать над известным числом индивидуально развитых личностей. Совершенно верно замечено, что самые эксцентричные народы, вроде английского, достигают и самой широкой политической и социальной свободы. Чувство личной самостоятельности у такого народа далеко превосходит свободу, формулируемую законами, а потому им и удается постепенное расширение сферы законной свободы.

Для прогрессивного движения и преуспевания целого рода и общества существенно необходимо, чтобы воспитание пробуждало чувство самостоятельности, оживляло и поддерживало смелость отступать от общепринятого шаблона, когда это не причинит вреда другим или в тех случаях, когда индивидуальность не есть только желание обратить на себя общее внимание. Со спокойной совестью предоставить ребенку свободу не подчиняться общепринятым мнениям и обычаям, освобождаться от общепринятых чувств – вот главное, так сказать, основное условие для воспитания индивидуальной, а не коллективной совести, единственного рода совести у большинства современных людей. Добровольное подчинение внешним законам, одобренным и испытанным моей собственной совестью, безусловное повиновение неизданному закону, который я сама себе предписала, и следование этому внутреннему закону наперекор всему миру – вот что, по-моему, значит иметь индивидуальную совесть.

Одно из самых частых явлений, сделавшееся до того обычным, что его можно считать почти законным, это то, что и в школе, и в семье больше всего преследуются и больше всего наказываются дети оригинальные и выдающиеся по своим способностям. Обыкновенно ни у кого из окружающих недостает чуткости, чтобы понять то, что пробуждается и что живет в странном или шумном, замкнуто-сдержанном или вспыльчивом ребенке! И в особенности матери и учителя обнаруживают всю свою несостоятельность в понимании и усвоении самого элементарного правила искусства воспитания: «уметь смотреть простыми глазами», а не через призму педагогических доктрин, которыми они себе набивают головы.

Я, конечно, не ожидаю от столпов общества с их условной моралью, чтобы они поняли важное значение упражнения воли и проявления воли ребенка, как не жду я этого и от тех исповедующих христианство людей, которые полагают, что низменной человеческой природе приличествует только раскаяние и смирение и что грешное тело, «это нечистое животное», должно быть укрощаемо розгой. Прекрасная теория! И для поддержания ее они ссылаются на Библию!

Я обращаюсь к тем, которые начинают мыслить новыми мыслями и поэтому должны бы перестать воспитывать по-старому. Однако и эти люди часто говорят, что новые идеи воспитания неприменимы! Ларчик просто открывается: новые мысли не образовали из них новых людей! Старый человек, продолжающий жить в них, не имеет ни времени, ни спокойствия, ни терпения преобразовать и свою собственную душу и душу ребенка сообразно с новыми идеями […]

Сгибаться – вот оно, весьма меткое слово! Согнуть по шаблону старого идеала самоуничижения, смирения и послушания! Но ведь новый идеал в том именно и заключается, чтобы человек стоял прямо и вытягивался во весь свой рост, но ни в каком случае не сгибать, а только слегка поддерживать, чтобы он от слабости не споткнулся.

Часто в сердце современного воспитателя продолжает жить грубое властолюбие, которое при малейшем упрямстве ребенка сейчас же вырывается наружу: «А, ты не хочешь! – говорят отцы и матери, – ну, так я тебе покажу, можешь ли ты иметь свою волю». «Я выгоню из тебя твое упрямство!» Но ничего нельзя «выгнать» из ребенка, зато можно вбить в него много такого, что могло бы с успехом миновать его.

Только в первое трехлетие жизни ребенка нужен некоторый род дрессировки, чтобы подготовить почву для высшего воспитания. В эти первые годы своей жизни ребенок живет почти исключительно своими пятью чувствами, так что легкая физическая боль или физическое наслаждение – единственный понятный для него язык и поэтому единственный неизбежный способ приучения некоторых детей к некоторым необходимым привычкам. Для других же детей даже в этой нежной стадии развития не нужны строгие меры, да и вообще, как только ребенок начинает сознавать и помнить удар, он уже вырос из того возраста, когда подобная мера еще допустима.

Ребенок должен несомненно научиться послушанию, и даже абсолютному послушанию. Когда подобного рода послушание вошло у него с самого нежного возраста в привычку, тогда достаточно взгляда, изменения голоса, чтобы поддержать это послушание. Но недовольство воспитателя является только тогда действительной мерой, когда оно появляется как тень в обычно солнечной атмосфере родного дома. Раз упустили момент заложить прочный фундамент для послушания в то время, когда ребенок был мал и его шалости или другие привычки казались родителям такими «восхитительными», то, конечно, эти родители найдут непригодными метод Спенсера и тогда, когда ребенок становится старше и его упорство делается уже «неприятным».

С ребенком совсем маленьким не следует разговаривать, нужно последовательно и быстро действовать. Стремление воспитателя должно, по указанию Руссо и Спенсера, быть направлено к тому, чтобы все опыты соединить в одну последовательную и связную цельность впечатлений, посредством которых известные привычки впоследствии входят в плоть и кровь ребенка.

Не следует, например, позволять маленьким детям постоянно кричать. Когда убеждаются, что крик этот не вызван болью или неприятными ощущениями иного рода, против которых у ребенка единственное орудие защиты – крик, то, обыкновенно, чтобы заставить ребенка замолчать, прибегают к шлепкам. Но подобный маневр не побеждает злой воли ребенка и не вызывает в душе его иного понятия, кроме вывода, что большие бьют маленьких, когда те кричат, а это далеко не этическое понятие. Если же раскричавшегося ребенка немедленно изолировать, объяснив ему, что доставляющий неприятности окружающим не имеет права оставаться среди них, когда это изолирование будет применяться последовательно и безжалостно всякий раз, когда ребенок кричит, то этим будет заложен прочный фундамент основанному на опыте ребенка понятию, что тот, кто доставляет неприятность другим, должен оставаться в одиночестве. В обоих случаях (побои или изолирование) неприятное чувство заставит ребенка замолчать. Но в первом случае неприятное есть действие, насилующее его волю, во втором неприятное вызывает постепенное самоопределение воли под влиянием действительно хорошего мотива. Первое растит в ребенке низменное чувство страха, второе регулирует волю таким способом, который преподает ребенку известное правило путем жизненного опыта. Первое наказание низводит ребенка на степень животного, второе запечатлевает в нем главный закон человеческой общественной жизни, а именно: когда наши удовольствия причиняют неудовольствия другим, то эти другие препятствуют нам предаваться этим удовольствиям или же просто устраняются от этих проявлений нашей «злой воли».

Маленькие дети, например, должны привыкнуть вести себя хорошо за столом, да и в других случаях. И если каждый раз, когда повторится какая-нибудь проказа или неприличная выходка, ребенка тотчас же выведут из-за стола и оставят одного, потому что тот, кто причиняет неприятность другим, должен оставаться в одиночестве, то, таким образом, на правильном основании будет преподан правильный образ поведения. Маленькие дети должны научиться не трогать и оставлять в покое вещи других людей. Если каждый раз, когда ребенок возьмет без позволения какую-нибудь чужую вещь, его лишат тем или другим способом свободы движения, то он весьма скоро поймет, что первое условие свободы движения – это не причинять вреда другим.

Вообще, как заметила совершенно верно одна молодая мать, самыми идеальными комнатами для того, чтобы в них воспитывать детей, следует признать пустые, светлые японские комнаты, тогда как наши современные, переполненные всякой всячиной, совершенно непригодны для детей. Именно в те годы, когда воспитание должно быть наглядным, практическим, т. е. когда ребенок должен сам до всего дотронуться, попробовать, покусать и пощупать, он слышит каждую минуту окрик: «Оставь! Не трогай!» Для детского темперамента, как и для развития его сил, важнее и лучше всего, если он будет расти в большой, выкрашенной в светлый веселый тон, украшенной литографиями, гравюрами и т. п. комнате с совершенно простой и только самой необходимой мебелью, где бы ему была предоставлена полная свобода движений. Но если ребенок, находясь в комнате родителей, начинает капризничать, то немедленное удаление из комнаты – самый верный способ научить ребенка относиться с уважением к миру взрослых, миру, в котором он несомненно должен сам себе создать место, но вместе с тем должен научиться, что каждое место, которое он занимает, имеет свои границы.

Если дело идет о какой-нибудь опасности, от которой хотят оградить ребенка внушением ему некоторого страха перед ней, то следует предоставить самой вещи действовать устрашающим или неприятным образом на ребенка. Так, если мать, например, бьет ребенка за то, что он трогает горящую свечу, нет сомнения, что в отсутствие матери он непременно опять будет трогать ее; если же ему предоставить раз обжечься о свечу, то можно быть уверенным, что он ее оставит навсегда в покое. Мальчики в старшем возрасте, злоупотребляющие ножами, ружьями и тому подобными предметами, должны быть наказаны лишением этих предметов. Большинство мальчиков охотнее согласились бы перенести порядочные побои, чем лишиться любимого предмета, однако только лишение будет действительным воспитательным опытом, опытом непоколебимости хода жизни, а это такой опыт, который следует непременно и глубоко запечатлеть в душе ребенка. От родителей, которые начали воспитывать детей «по Спенсеру», а затем перешли к побоям, можно часто услышать, например, следующее: пока ребенок еще настолько мал, что не может исправить разорванную им самим одежду, его следует наказывать иным способом, и т. д. Но в этом нежном возрасте за подобные вещи совсем не следует наказывать, а просто следует давать ребенку прочную и простую одежду, в которой он мог бы свободно двигаться и играть.

Позднее, когда он действительно может обращать внимание и заботиться о своей одежде, естественным наказанием будет такое: он должен оставаться дома, если его одежда, по его собственному невниманию и небрежности, испачкана или разорвана; он должен сам помогать привести ее в порядок, и, наконец, его следует заставить купить на собственные, им же заработанные деньги испорченные благодаря его небрежности предметы. Если ребенок невнимателен, то он должен быть оставлен дома, когда другие идут на прогулку или в гости. Он должен есть в одиночестве, если опаздывает к совместной еде. Одним словом, существует множество самых простых способов для того, чтобы все важнейшие привычки общественной жизни превратились во вторую природу, внедрились в плоть и кровь ребенка. Однако метод Спенсера не всегда может быть применен: естественные последствия поступков могут быть иногда опасными для здоровья ребенка, а в известных случаях слишком медленно действовать. В тех случаях, когда вмешательство признается необходимым, нужно действовать всегда последовательно, быстро, неизменно и энергично. Почему ребенок очень быстро постигает, что огонь жжется? Потому что огонь всегда и непременно жжется. Но мама, которая раз побьет, другой раз пригрозит, третий – подкупит, раз – плачет, другой – смеется, третий – не позволяет и вслед затем запрещает, которая не исполняет своих угроз, не принуждает к послушанию, а только бесконечно говорит об этом и бранит, которая, одним словом, как говорят дети: «раз делает так, а другой так, а иногда и совсем иначе», подобная мама не имеет такого сильно действующего воспитательного метода, как огонь!

Если прежнему строгому воспитанию, выполнявшему только черную работу в этом деле, удавалось придать характеру стильную, так сказать, форму или покрой, то лишь потому, что в этом воспитании были единогласие и последовательность. Да, оно было последовательно строгим, не так, как в наше время, когда воспитание – не что иное, как не имеющее никаких основ колебание и шатание между всевозможными видами педагогических методов и психологических настроений, причем ребенок, точно мяч в руках взрослых, перебрасывается то туда, то сюда, его то возвеличивают, то издеваются над ним, раз отталкивают, другой привлекают, то целуют до полусмерти, то командуют! Взрослый человек сошел бы с ума, если бы какой-нибудь шутник-титан вздумал в течение одного только дня так обращаться с ним, как он целые годы обращался со своим ребенком. Ребенком никогда не следует командовать, а всегда говорить с ним так же вежливо, как со взрослым, для того чтобы и его самого научить вежливости. Ребенка никогда не следует выставлять напоказ, возвеличивать, не следует принуждать к ласкам, ни осыпать его поцелуями, которые обыкновенно только мучают ребенка и часто кладут начало половой гиперестезии. Следует отвечать на выражения нежности ребенка, если они искренни, но свои собственные выражения нежности сохранять для важных, выдающихся моментов – вот одно из тонких, но совершенно оставленных без внимания воспитательных средств. Не следует также принуждать ребенка выказывать раскаяние, просить прощения и т. д., потому что это – верное средство воспитать из него лицемера. Один маленький мальчик выругал как-то раз старшего брата; его посадили на стул, дабы он «раскаялся» в своем поступке. Спустя некоторое время, когда мать спросила, раскаивается ли он, он с большим выражением ответил: «Да». Но так как мать заметила в его глазах какой-то особенный блеск, не предвещавший ничего доброго, то она сочла своей обязанностью спросить, в чем именно он раскаивается. «В том, что я не назвал его еще и негодяем!» – ответил без запинки ребенок. Мать оказалась настолько умной, что на этот раз оставила ребенка в покое, да и впоследствии не прибегала к вызову «раскаяния».

Насколько важно и ценно добровольное и самопроизвольное раскаяние и глубоко прочувствованная просьба о прощении, настолько ничтожно и даже вредно душевное движение, вызванное бестактной настойчивостью взрослого. «Разве тебе не жаль?» – вопрос, с которым почти постоянно обращаются к ребенку. «Разве тебе не жаль, что твой брат умер, твоя мать больна, отец уехал?» и т. д. в этом роде. Это те вопросы, в ответе на которые, по мнению взрослых, должно ожидать от ребенка выражения чувств. А между тем выражать или не выражать какое-либо чувство – это право ребенка, и точно так же, как у взрослых, у него могут быть свои симпатии и антипатии.

Взрослые своим невниманием или неуважением к чувствам ребенка почти постоянно оскорбляют его чуткий вкус и беспрестанно вызывают его легко возбуждаемое отвращение. Но муки ребенка, причиняемые ему неделикатностью взрослых, принадлежат к области еще не вполне исследованной детской психологии. Подобно тому как лучшим воспитательным приемом считается тот, который заставляет ребенка в том случае, когда он неправильно поступил по отношению к другим, подумать, приятно ли было бы, если бы кто-нибудь поступил так с ним, так же точно нет лучшей проверки и для воспитателя, как привычка и в важных вопросах, и в мелочах задавать самому себе вопрос: «согласился ли бы я, чтобы со мной обращались так, как я только что обращался с моим ребенком?» И если воспитатель примет еще во внимание, что ребенок в большинстве случаев страдает вдвое сильнее взрослого, тогда, быть может, в нем пробудится деликатность и такт в отношении к ребенку, без чего жизнь ребенка одно непрестанное мучение.

О подарках можно сказать то же, что и о выражениях чувств. Щедрость следует вызывать только примером, при этом ребенок никогда не должен получать того, что он потом раздает; в его даре всегда должна заключаться частица его работы или известная жертва с его стороны.

Чтобы ребенок мог познать удовольствие, сопровождающее акт дарения, и таким образом мог доставлять себе самому маленькие наслаждения, а также для того, чтобы он был в состоянии заменять испорченные им предметы, его следует в самых ранних летах приучать серьезно исполнять некоторые домашние работы за небольшую плату. Однако ни в каком случае не следует вознаграждать ребенка за оказанные услуги – будут ли это услуги, которые он сам вызвался исполнить, или такие, которые его просили сделать другие: чувство великодушия развивает невознагражденная услужливость. Когда ребенок что-нибудь подарит, не следует принимать его подарок только для вида, а затем отдавать его обратно; поступая таким образом, легко можно привить ему неправильное представление о возможности даром наслаждаться душевным благородством. Позволять ребенку на каждом шагу переживать действительные жизненные опыты и никогда не обрывать шипов с роз, которые растут на его жизненном пути, – вот правило, которое еще мало известно и мало понятно воспитателям. Вследствие непонимания воспитателями этого правила и происходит неудача в применении «разумного» метода воспитания. Он оказывается непригодным, и, в конце концов, все считают себя вынужденными прибегать к мерам репрессивным, ничего общего с жизненной деятельностью не имеющим, – таковы особенно побои – мера, которую продолжают признавать не пыткой, как бы следовало, а воспитательным средством.

Многие представители современной интеллигенции защищают телесное наказание на том основании, что оно часто является более мягкой карой, чем кара, служащая естественным последствием проступка, и что побои, например, действуют напоминающим образом и вызывают ассоциацию идей, которая запоминается на очень долгое время. Спрашивается, какая же это ассоциация? На основе физической боли и стыда! Из других областей общественной жизни подобного рода меры исправления последовательно, шаг за шагом, вытеснены. А ведь идея упразднения пытки и телесных наказаний должна была долго бороться против убеждения в их необходимости как воспитательного средства. Ребенок, – отвечают вам, – только зверек, и воспитывать его следует подобно животному. Те, которые так отвечают, так же мало знают детей, как и животных, прекрасно поддающихся воспитанию и без побоев. Правда, это могут делать только люди, сами ставшие действительно людьми. Многие преподносят вам глубокомысленные доктрины, вроде, например, такой: страх и боль – первые воспитатели человечества; развитие ребенка должно идти тем же путем. Утверждение комическое! Исходя из этой точки, следовало бы, при желании развить в детях религиозное чувство, заставить их сперва поклоняться идолам!.. Если бы действительно проводить ребенка последовательно через все низшие стадии развития человечества, то фактически его низвергли бы с той высоты физического и психического развития, которой он достигает благодаря унаследованию свойств своего рода. Пытка и телесные наказания отменены для взрослых – но все еще продолжают применяться к детям, – потому что люди еще не уяснили себе, что и душевная жизнь детей в отношении сложности и чуткости восприятия страдания прогрессирует так же, как и душевная жизнь взрослых. Многочисленные самоубийства детей в течение последних десятилетий совершены большею частью под влиянием страха телесных наказаний или же непосредственно после таких наказаний, потому что душа под влиянием этих наказаний страдает в такой же сильной степени, как и тело. А в тех случаях, когда этого нет, побои еще опаснее, они только способствуют притуплению чувства стыда и усиливают грубость и трусость наказуемого. В одной школе мне пришлось слышать рассказ о ребенке, во всех отношениях до того отталкивающем, что, по единогласному мнению учителей, «изрядная порка» могла бы быть ему весьма полезной. Впоследствии узнали, что отталкивающее существо, каким теперь ребенок был, создано побоями отца. Если собрать статистические данные о «блудных сынах», между ними, наверное, окажется больше битых детей, чем избалованных.

Постепенно общество перестало карать по принципу «возмездия»; оно убедилось, что подобная кара не только не пробуждает раскаяния и не действует устрашающим образом, а напротив, это воздаяние по правилу «око за око» смешивает все понятия о правах и законах, притупляет все чувства и подстрекает к таким насилиям над другими, какие приходится выносить самому. К психологическим процессам, происходящим в ребенке, применяются почему-то совершенно иные законы. Когда мальчуган бьет маленькую сестренку, мать бьет его – и воображает, что он сознает разницу между побоями, которые он получил, и теми, которые сам нанес, что он сочтет одни побои – справедливой карой, а другие – скверным поступком, за который следует карать! Но ребенок очень логичен: он чувствует, что, в сущности, здесь нет никакой разницы, хотя мать и называет это различными именами. У одного ученика есть по поводу телесного наказания очень удачное сравнение: он сравнивает воспитателя, прибегающего к таким средствам, с музыкантом, который начнет обрабатывать кулаками свой расстроенный инструмент, вместо того чтобы начать его настраивать при помощи слуха и пальцев.