Текст книги "Игры с прошлым"

Мария Муравьёва
Игры с прошлым

© Муравьёва М., 2018

* * *

 
И Он мне задал простой вопрос,
найти надеясь простой ответ…
Но белый лист тростником пророс,
и вмиг распался на белый свет…
И даже если чернильный свод
падёт на землю косым дождём,
стихов незримый громоотвод спасёт…
И важно ли так – о чём?..
 

Медовая Фея

Когда наступало утро, она таяла в рассветных сумерках, чтобы родиться вновь с закатными лучами. Небо расцветало касмеями, а луга отражали самих себя в речной воде. Где-то вдалеке мычали первые вышедшие на выпас коровы, и посвистывал кнут пастуха. На траву опускались бриллиантовые россыпи росы, обещая жаркий день начала лета. Тон спал, положив под голову скатанную куртку. Ему снилась тающая Медовая Фея.

Нет, феей она, конечно, не была, – скорее уж, ведьмой или колдуньей. Но Тон так хотел, чтобы она стала феей, что та согласилась носить чуждое для себя звание. Да, и к мёду она никакого отношения, скорее всего, не имела, просто в их первую встречу немного испачкалась в сладком лакомстве, и Тон, не скрывая удовольствия, слизывал его с пальчиков и щёчек новой подружки. Так всё началось. Каждая ночь дарила им новые встречи: и не важно, где останавливался на ночлег путник – нежная возлюбленная оказывалась в его объятиях с последним лучом заходящего солнца.

Тону недавно исполнилось тридцать три, Фее – перевалило за три сотни. Тон был смугл и кареглаз, Фея смотрела на мир сердоликовыми очами из-под белоснежной чёлки. Тон не имел за душой ничего, кроме своей свободы и старой замшевой куртки, Фее были доступны все богатства мира. Тон мог открыто наслаждаться солнечным теплом, Фея – таилась во мраке, чураясь дневного светила, которое было для неё подобно смерти.

Их роднила только ночь.

От заката до рассвета молодой мужчина проводил свою жизнь между мирами – на краю Бездны, в преддверии Парадиза. От рассвета до заката – шагал он по просторам земным, не различая стран и наречий, питаясь купленным на случайные заработки. Так зимы сменяли лета. Старая куртка окончательно износилась, свобода приобрела оттенок одиночества.

В это утро на зелёном лугу на берегу речки Тон решил, что больше не станет просыпаться, не будет отправляться в путь, не имеющий конца. Он хотел навсегда остаться с Феей в её мире. Но Фея только улыбалась и таяла – становясь прозрачнее и бесплотнее с каждым вновь рождённым солнечным лучом. Когда образ её окончательно стёрся, Тон закричал. В этом крике было столько отчаянья, что мир на мгновение замер и начал рассыпаться. Нет, окружающий луг не опал земляными комьями в бездонный провал, и небо не потускнело в своих красках. Рушился только мир Тона: кусочек за кусочком, сегмент за сегментом стирал ластик безысходности, пока не наступила Белая Пустота. И в центре этой пустоты гулко билось, пульсировало одинокое сердце.

Фея появилась ровно в назначенный час. Легонько прикоснулась тонкими пальчиками к уснувшему навсегда сердцу, и из него – тонкими струйками – потёк мёд. Она ловила его губами и счастливо улыбалась.

Доверься мне

Одни зовут меня Иисус,

Другие – Люцифер.

Мне имя тайное – Искус,

Хранитель Высших Сфер.

Когда твой дух горит в огне —

доверься мне.

Я прихожу в ночной тиши

И в суматохе дня,

Влекусь на тайный зов души

И хоронюсь в тенях.

Тебя я стерегу во сне —

доверься мне.

В моих глазах костры войны,

А в сердце – холод дна.

Моим услугам нет цены, —

Мне плата не нужна.

Лишь позови, приду извне.

Доверься мне!

Злая колы-бельная

Ночь спустилась на кроватку,

улыбнулась синим ртом:

«Спи, младенчик, сладко-сладко.

Горько – это всё потом».

Затуманит, задурманит,

в дальний лес уволочёт,

там к виску прильнёт губами —

кровь по горлу потечёт.

«Ты к чему не спал, глупышка? —

лупал глазками во тьму.

Я теперь тебя, как мышку,

цепко в коготки возьму.

И затеплится лампадка

над игрушечным крестом».

Ночь спустилась на кроватку,

улыбнулась синим ртом.

Всё по-прежнему

Я с небес за тобой наблюдаю,

но коснуться, увы, не могу…

Мои слёзы дождём опадают,

возвращаясь росой на лугу.

Я пророс бы сиренью душистой

под твоим приоткрытым окном,

или елью пахучей, смолистой

в зимний праздник украсил твой дом.

Только ты бы того не узнала.

Не заметила. Не поняла.

Всё по-прежнему. Гомон вокзала.

Скорый поезд. Два белых крыла.

Пустота

Когда тебе делают больно,

наверное, стать должно больно…

А если внутри стало пусто –

не горько, не тяжко, не грустно –

пусто,

как будто все чувства

выжгло палящим зноем,

словно траву на поле, -

скажите, что это такое?

когда не осталось боли…

Апокалиптично-задумчивое

Когда закончится мир

и воцарится «бедлам»,

из миллионов квартир —

к высоким синим холмам

поток людской потечёт,

ища защиту и кров.

Когда огонь или лёд

сотрут уют городов,

и для остатков живых

хлеб станет высшим из благ,

когда с улыбкой «под дых»

впечатан другу кулак,

кто среди бывших людей

себе скомандует: «СТОП!»?

Сосед готовит детей,

пустив жене пулю в лоб.

А тот смешной старичок,

что так любил крепкий ром,

закинул трос на крючок —

качается над двором.

И с каждым днём больше крыс,

и ещё больше ворон.

И вот уже здравый смысл

ты видишь в мире таком.

И понимаешь, что смерть

бывает очень сладка,

особенно, если сметь

чужую жизнь – с молотка…

И если вправду такой

исход готовит наш век,

скажи, какою тропой

пойдёшь в нём ты, Человек?

Не важно

Разве важно – о чём? если небо устало гореть,

если бредит дождём и боится навек умереть.

Разве важен ответ? если море восходит звездой,

растворяя свой свет в безграничье пустыни земной.

Разве важно – за кем? если сердце стучится в висках,

если внутренних схем паутина рассыпалась в прах.

Разве важен исход? если вся твоя жизнь – балаган,

и последний восход свой ты льёшь вместо водки в стакан.

А солнце зашло на востоке

Сегодня солнце зашло на востоке.

Во сне люди видели небо

И лунного света потоки.

А лошади чавкали хлебом

И били копытами стойла.

Вокруг завывали собаки,

Почувствовав запах застоя,

И славили таинство драки.

Напуганно ухали совы.

Журчала вода в водостоке.

Стучали угрюмо засовы.

А солнце зашло на востоке.

Я тебя встречу

Уходи.

Даже если не ждут.

Даже если –

босыми ступнями

по холодному льду кривотолков.

Я сдержу их –

они не поранят.

Я поверю –

ты станешь удачей,

принесёшь мне

счастливый билетик.

Уходи.

Даже если метели

заметают следы.

Если звезды

навсегда затерялись в тумане.

Я зажгу своё сердце

и светом

озарю тебе путь до ночлега.

Стану ветром

вести твой корабль,

не позволю

разбиться о рифы.

Уходи.

Но, устав от дороги,

возвращайся,

и я тебя встречу.

Чтобы жить

Я пью чужую боль, как молоко,

как лауданум для мятежной плоти.

На сердце – хаос, но душа – на взлёте

стремится в небо робко и легко.

Как мало нужно, чтобы воспарить! —

сквозь горе и терзанье, крик и муки.

Пока один заламывает руки,

другой находит силы, чтобы жить.

Дитя человеческое

Я был рождён почти сто лет назад, —

Дитя всененавидящего века.

Во мне усилья человечьих чад,

Хоть я и не похож на человека.

Мне сердцем стал железный агрегат,

Что не подвластен боли и сомненьям.

И в миг любой, как много лет назад,

«Забьется» он, свершив предназначенье.

Быть может, буду найден я в лесу

Или в песке откопан строй отрядом.

Я был рождён людьми, как Божий суд.

Я должен стать взорвавшимся… снарядом.

Когда люди разучились мечтать

Было грустно, и небо плакало звёздными слезами. Мальчик и девочка, держась за руки, шли по крыше. Песочный кот сидел на трубе и слизывал капли дождя с промокших крыльев.

– Безобр-р-разие, – сказал кот. – Звездопад в марте – это нарушение всех правил закономерности.

– Молчи! – прикрикнул мальчик и больно стукнул хвостом по лысой морде кота. – Неужели не видишь, она снова стала красной.

Кот взглянул на луну и увидел, что она действительно красная.

– Опять кто-то играл со спичками, – бесцветно сказал он и спрятался в своих расправленных крыльях.

Мальчик и девочка, всё так же держась за руки, подошли к краю крыши и сели на карниз. Горячий ночной ветер легко позванивал колокольчиками, вплетёнными в их гривы. Девочка покрутила миловидной головкой и, резко выбросив язык, поймала пролетавшую мимо муху.

– Как красиво серебрится сегодня бездна, – сказала девочка и облизнулась. – Мне даже захотелось жить. Кот недовольно хмыкнул из-под сложенных крыльев, но промолчал.

– Ну да, захотелось, – услышала его робкий протест девочка. – А что же в этом плохого? – А я что? Я ничего, – тут же ретировался кот, не желающий ещё раз получить по физиономии стальным хвостом.

– То-то же, – просвистел мальчик, не открывая рта. – А то я бы тебе…

– Не надо, – перебила его девочка и вдруг встала. – Ведь он же не виноват, что люди разучились мечтать.

* * *

Широко раскрытые глаза нараспашку. «Лотос, ты нас видишь?..» «Нет. Не вижу и не слышу. Зачем вы мне?». Взметнулись в небо испуганные птицы. Лотос встал и тут же увяз головой в тягучем облаке. «Что-то погода с утра испортилась, быть сегодня землетрясению», – он стряхнул с волос куски обиженного на его слова облака и побрёл к морю. На берегу уже сидел кот и пялился в непроглядную даль. На воде мерно покачивался труп человека. Лотос неслышно опустился на камни и запел.

Из-под воды высунулись пёстрые головы с непомерно большими глазами и, раскрыв рты, уставились на Лотоса. «Посмотри на нас. Вспомни нас» – запели они тонкими пронзительными голосками. Кот, сидевший чуть в стороне, подковырнул лапой камень и запустил им в ближайшую голову. По морской глади разлилась тёмно-фиолетовая кровь. «Ах…», – выдохнула голова и скрылась в тине. Кот повернулся к Лотосу и улыбнулся. «А ты и правда совсем ничего не помнишь?» – спросил он, прищурясь. Лотос утвердительно кивнул. «Ничего-ничего?» – переспросил кот, и на его морде появилось выражение блаженства. – «Мур-р».

«А землетрясение всё-таки будет», – прокричала в небе птица, как бы прочитав мысли грустного Лотоса.

«А ты ничегошеньки не помнишь!» – уже во всё горло хохотал кот, хлопая расправленными крыльями по земле. – «Вот умор-ра!».

Налетевший ветер прибил к берегу доселе болтавшийся посреди бухты труп. Тут же из воды вынырнуло несколько голов, и их длинные руки-щупальца потянулись к «человеку». Лотос испуганно зажмурился и спрятал лицо в складках плаща. «Зачем вы? Он же ещё свежий», – умоляюще проговорил он. – «Он же ЧЕЛОВЕК». «Мы тоже! Мы тоже!» – заверещали в ответ головы. – «И мы были такими до тебя. Вспомни нас?». Лотос передёрнулся, словно его ударило, и ещё плотнее закутался в свой плащ. Рядом дико захохотал кот: «Вспомни, когда-то мы умели летать! Нам снились цветные сны!». «Сны?» – переспросил Лотос, не понимая, где он слышал это слово прежде.

Истечение Мира

Вокруг не было ничего, что могло навеять прежние воспоминания. Мир пульсирующими толчками изливался из Сияющей Вечности, плавно перетекал из одной плоскости в другую, потрескивая и переливаясь бензиновой радугой. Стэн сидел на ветке, играл на флейте и следил за тем, чтобы Мир, прорвавшись на особо острых углах, не затопил привокзальную площадь. Музыка под пальцами Стэна отплывала от флейты, оборачивалась вокруг Древесного ствола, сползала по нему множеством дымных щупалец-паутинок и вплеталась в темноту Бездны, образующей подвижные берега. С каждой новой мелодией они уплотнялись, становились статичнее и гуще, и вскоре Мир уже был надёжно зажат со всех сторон их крепкими объятиями. Музыкант облегчённо отложил инструмент и прикрыл верхнюю пару глаз, нижними всё ещё продолжая следить за течением.

– Ну, вот и ладно…

Рождество

Вбиваю в ладони гвозди.

А Вы, сэр? Милей Вам мыло?

С ним легче втереться в душу

И для гигиены польза.

А гвозди…

Ни в ноги милой,

Ни руки пожать при встрече…

Чулки нынче быстро рвутся,

А дружеский жест не лечит.

Вбиваю в сознанье душу,

Изъятую вон из тела.

А Вы, сэр? Ботинкам новым

Нашли ли под цвет кальсоны?

Вы знаете, горизонты

Расширены до предела.

Ещё б научиться сердце

Не рвать ради первой встречной.

Памяти Музы

Я весну целовала в губы,

а она обратилась пылью,

серым пеплом сгоревших писем,

увяданья сухим песком.

Видно кто-то движеньем грубым

на сплетеньях былого с былью

расшвырял наших судеб бисер,

будто жемчуг на дне морском.

Дожди памяти

Отражаются в дожде,

В палой сумрачной воде,

Разноцветные дома у вокзала.

На скамейке под зонтом

Мы одни, и мы вдвоём.

Это лето. Брызги капель о шпалы.

Ну, а завтра поезда

В те сухие города,

Где дожди довольно редкие гости,

Развезут нас навсегда.

А небесная вода –

Нашей памяти созревшие грозди.

Лица ливнями полны -

Под дождём они равны,

Словно тени разных нас в сером цвете.

Будет снова тот вокзал.

Ожиданья полный зал.

И сухие обещанья в конверте.

Чужие дома

Я не умею спать в чужих домах, —

В них чужеродность жмётся в каждой щёлке,

И чувствуют себя в ловушке волки,

Что сквозь меня рождает мир впотьмах.

Я не умею спать в чужих домах.

Но на лесной поляне и в овраге

Легко забудусь сладким сном бродяги,

Забыв, что где – то притаился страх.

Подобно зверю я ищу приют

Там, где другим не пахнет постояльцем.

И нет желанней для души скитальца

Чем место у Вселенной на краю.

Нам осталось

Слишком жарко, чтобы не растаять.

Слишком тихо, чтобы улететь.

Остров наш давно необитаем.

Наше море высохло на треть.

В нашем небе растворились тучи,

Солнцем усмирённые до звёзд.

Разрезая тьму крылом могучим

Мы сожгли последний Млечный мост.

Хочешь – заблудись. Почувствуй пламя

Вместо крови в разветвленьи вен.

Нам осталась малость – наша память,

Чтобы встать с колен.

Всеобщий Дедушка

Добрым-добрым, снежным-снежным

Он ночами входит в дом,

Студит нас дыханьем свежим,

С детства каждому знаком.

В бороде его кудрявой

Колокольчики звенят.

А из-под бровей – лукавый,

С озорным прищуром взгляд.

За спиной мешок огромный,

Полный всяческих чудес:

Будь кто смелый или скромный,

Дар ему найдётся здесь.

Добрым всех одарит словом

В Новый год и в Рождество.

Только есть одно условье:

Надо верить в Волшебство!

Бескофейным утром

Бескофейным утром… Выпей имбирный чай.

С кремом корично-яблочным скушай тортик.

А увидишь рекламу «Нескафе» – переключай

на канал, где «Вискас» – там симпатичный котик.

Бескофейным утром – если случится вдруг —

расслабься и вслушайся в шелест своей Вселенной.

Она подскажет, что где-то живёт твой друг,

который тебе сварит кофе, взобьёт молоко до пены,

и превратит твоё утро и весь твой день

в маленький праздник с запахом Конилона.

Но если молчит Вселенная, – не шелестится ей —

что ж… Наверное, у неё тоже вакуум небосклона…

Дождь

Ты не смотри, что небо голубое, —

Поверь мне: это дождь стучит в стекло

И оставляет капли на обоях.

И по щекам вон тоже потекло…

Да, несомненно, этот дождь обманчив —

Его не видно в солнечных лучах,

Но если веки влажные, то значит,

Что он – идёт. Его шаги звучат

Почти не слышно.

Но следов-то – лужи!

Скажи, иначе отчего саднит

Так горло, да и нос дождём простужен.

Снаружи – солнце.

Дождь идёт… внутри.

Внутренний Бог

Я обратил свой взор вовнутрь –

и встретил Бога.

Когда ты знаешь, где свернуть –

легка дорога:

Иди на зов своей души –

И Бог осветит

Твой путь в полуночной тиши.

Путь сердца – светел.

Но если ищешь в небесах

судьбы решенье,

Найдут тебя лишь боль и страх.

Смерть.

И забвенье.

Не лекарь

Время – не лекарь. Убийца оно.

Падают слов окончанья на дно

Прожитых истин, надежд и потерь.

Но открывается новая дверь,

Где в суете городской толчеи

Делим мы всех на «чужих» и «своих».

В краю озёр

Афина Паллада,

рождённая пеной волны,

Сиянием лотосов

твой напоён мудрый лик.

В краю,

где озёрная гладь залила горизонт,

Я встречу тебя

и сложу к ногам твоим меч.

Орлица

с глазами сапфиров небесных синей.

Светлы твои мысли

и сердце не ведает лжи.

Меж вечных деревьев,

чьи корни уснули в воде,

Склоню я колени.

И там обрету я покой.

Зарисовки вокруг и около счастливого детства

Это место никто никогда не называл домом, хотя многим оно его заменяло. Подростки обычно называли его «центром» или «приютом», тем самым как бы высказывая негласную надежду на то, что настанет тот момент, когда настоящий дом вновь примет их в свои стены. Возможно, именно эта надежда и не позволяла им стать одной большой семьёй. А ещё – страх… Страх, что если они позволят себе привязаться к тем, кто окружает их в «центре», настоящий дом сочтёт это предательством и не захочет их возвращения.

Жильцы «центра» часто менялись, но были и так называемые «завсегдатаи», – те, кто возвращался снова и снова. Такие чувствовали здесь себя свободно и уверенно, их не ограничивала никакая надежда. Они просто знали, – там, за стенами, настоящего дома тоже нет. Они легче сходились с новичками и были на «короткой ноге» с воспитателями. Они знали маленькие секреты и хранили их не потому, что чтили правила, а потому что сами давно стали частью этих секретов.

Последние дни «центр» часто наполнялся голосами младших школьников, свезённых из разных городов и пригородов под одну тёплую крышу. Это были маленькие дети с большим прошлым, и просто – дети, силой обстоятельств вынужденные тут гостить. Собранные воедино, они представляли собой довольно разношёрстную массу, объединённую только одним – душевной бесприютностью. Они были готовы драться за особое внимание взрослых, часто и много врали, воровали друг у друга тетради и ручки и постоянно хотели сладостей. Некоторые, не смотря на то, что уже учились в школе, не умели писать и не знали букв. Одни не могли спать без света и в одиночестве, другие каждую ночь просыпались с криками от ночных кошмаров, а третьим было абсолютно всё равно, на какую подушку опустится их голова, – главное, чтобы тепло и безопасно.

Старшие жильцы «центра» уже несли в своих недлинных судьбах целые романы. Их взрослеющие тела и сердца требовали любви и понимания. Но ни тому, ни другому они научены не были, а потому постоянно летали в облаках и обманывались. Кто искал смысл жизни, теребя непослушные струны гитары. Кто – то верил, что именно этот новичок окажется тем самым «принцем на белом коне». Кто – то писал письма оставленным в далёком городе младшим братишкам и сестрёнкам. Кто-то просто ждал, когда из далёких командировок вернутся за ними папымамы и спрячут под тёплым крылом.

И почти все – и младшие, и старшие – грезили о том, что будет в будущем, не желая или не умея задуматься, что будущего, как такового, не существует. И мы живём в вечном «сейчас», плавно вытекающем из самого себя.

* * *

Малыш Тёма с трудом осваивал программу второго класса, потому что первый почти не ходил в школу, вместе с младшей сестрой путешествуя из больницы в больницу. Теперь вместе с той же сестричкой Яночкой он усердно учил буквы и складывал слоги, чтобы хоть немного догнать своих одноклассников. А Яночка – вредина и задира – постоянно подтрунивала и насмехалась над братом. Они оба ждали, когда за ними приедет мама и заберёт домой.

Маме было не до них. У мамы была Любовь. И ради этой Любви мама бросила малолетних детей одних, без еды и тепла, и поехала в места не столь отдалённые, где обретался объект её пылких чувств, к слову, за поджог её же дома с её же детьми внутри.

* * *

Взрослый и рассудительный Витька, посетивший на своём веку не один наркодиспансер, смотрел на мир трезво и без иллюзий. Ему не хотелось больше приключений, ведущих в пропасть. Он единственный не предавался мечтам о завтрашнем дне. Он планомерно строил своё «сегодня», чтобы, в конце концов, оно сумело обрести необходимые Витьке черты. Надеяться, кроме себя, ему было не на кого.

* * *

Влюбчивая и ветреная Светка постоянно витала в облаках, воспринимая реальность сквозь непроницаемую розовую завесу. Воспитанная «однополой советской семьёй» – мамой и бабушкой, она так сильно хотела встретить того единственного, что искала его приметы в каждом встречном мальчишке, чем вызывала возмущение ровесников и осуждение взрослых. Когда Светку забирали домой, суть её жизни не менялась.

Они все быстро учились жить под одной крышей: без ругани, но и без тесной дружбы. Они часто и много смеялись и также много плакали. Почти у каждого был свой любимчик среди взрослых, к которому можно было пойти, когда на душе становилось совсем уж мерзко. И взрослые инстинктивно отвечали им взаимностью. Но, не смотря на эту взаимную приязнь и доброе отношение, между ними всегда зияла пропасть, – как ограничитель скорости в автомобиле, – не позволяющая превысить заданные пределы.

Не верьте

Не верьте, коль скажут: «Ненужных детей не бывает».

Я видела мать, что своих малышей пропивает.

Встречала отца, позабывшего дочку в машине,

А также – продавшего, словно товар в магазине.

Не верьте тому, кто бросает слова, словно мусор,

Мол, наша страна, господа, идёт правильным курсом.

Ведь детям нужны не приюты, где «добрые люди», —

Нужна им Семья, где есть мама и папа, что любят.

Покуда же Счастья на всех на земле не хватает,

Не верьте словам, что ненужных детей не бывает.

Гробы

Я скучаю по другу, порвавшему связи с землёй —

прибиваю к душе пару досок морёного дуба.

Тяжесть скорби по маме ложится на сердце змеёй —

раздаётся вдали мерный стук топора лесоруба.

Память светлых минут, когда с папой бродила в лесу,

наполняет тоской по тому, что вернуть невозможно —

я тяжёлые доски, как крест на Голгофу, несу

и сбиваю их вместе с любовью, тепло, осторожно.

Не желая забыть боль потерь и подножки судьбы,

разучившиеся улыбаться без явной причины,

мне навстречу шагают по улицам люди – гробы,

поселившие в сердце Великое Царство Кончины.

Обрубки

Когда уходят близкие от нас,

они частицу нас берут с собой:

погиб отец, и будто вы тот час

лишились ног – пронзила сердце боль.

Уходит мать – и вы уже без рук,

без глаз… В душе зияет пустота.

Как много нас – обрубышей – вокруг,

не научившихся жить с «чистого листа».

Триколоровое

То ли осень в душу мне нагадила,

то ли провинился телефон,

но сегодня я такая гадина,

что хоть трупы вешай на балкон.

Надоели «правые» и «левые»,

да и «средних» тоже – in the ass.

Бляди себя видят королевами,

им плевать, что троном – унитаз.

«Триколоры» пляшут над парадами,

птах двуглавый реет в синеве

(три короны для чего там надобны,

ежели башки всего лишь две? —

собственная, видимо, потеряна).

Кружатся снежинки над страной.

А вокруг царит полит – истерика.

И у психиатра – выходной.

Жизни круг

В режиме цейтнота мелькают недели.

Сметаются лица, как хлебные крошки.

Работа, друзья и чужие постели,

Усталый сосед и бездомные кошки

Проносятся в вихре под крики эстрады.

Под писк новомодной раздетой красотки

Плыву по волнам скоростной автострады

От севера Франции к югу Чукотки.

Окаменеть

Я не умею плакать над собой,

А над тобой – пожалуйста! Так просто!

Как будто в сердце шип, занозой острой,

Не позволяет обрести покой.

Его бы вырвать! Только он пророс,

Корнями пронизал насквозь всю душу.

И если эту целостность нарушу —

Порвётся сердце, словно ржавый трос.

А может, так и надо – как балбал

Окаменеть, от чувств освободиться?

Чтоб вместо крови – жидкая водица,

А вместо сердца – прочный коленвал?

Женщина, идущая по тонкому льду

Женщина идущая по тонкому льду… спящая на ладонях влажной земли… танцующая под серебряными струями весеннего дождя… сидящая у костра теплой летней ночью… Я когда – то умела понимать твои безмолвные речи, слышала язык твоих мыслей, стук сердца твоего был подобен хронометру, отсчитывающему время моей жизни. Вечные голоса полночи объединяли наши души – мятежные и ищущие. И предрассудки были незнакомы нашим сердцам, ведь ложь не знала дороги к ним… Что ныне стало с нами?

Поцелуи забвения застыли каплями крови на моих уставших устах. Нет духу моему покоя – мечется, как подстреленный зверь. Только вокруг руины воспоминаний – в них не скрыться, не спрятаться даже на миг, – все голо и открыто ледяному выстрелу упрека. А губы, как заведенные, шепчут какую – то непреложную истину… Не сметь… Не сметь… На крик срываются, на вой.

Ты когда-то умела быть мной. А я легко притворялась твоим отражением в зеркале времени. И искала причины вселенского бытия в твоих глазах… Наши дни без сна сливались в одно бесконечное сегодня… и это «сегодня» длилось вечность… Ты знаешь, в чем разница между Вечностью и мгновением? Мгновение ценится на вес золота. Оно не дает нам времени все хорошенько обдумать и взвесить, оно просто рубит все, что попадется на пути… И женщина, идущая по тонкому льду, тает в предрассветной дымке, словно призрак чего-то так и не сбывшегося…

Игры с прошлым

Когда остаёшься один на один с немотой,

Из памяти сердца всплывают забытые лица,

И стуком колёс отдаётся их бешеный строй,

И негде от памяти этой далёкой укрыться.

Вот смотрит в глаза мне девчонка – две русых косы —

Ещё не понявшая толком свою «непохожесть».

Вот снова она, только старше, глядит на часы

И ищет единственно нужного в сонме прохожих…

Она убегает. И плачет. И жмётся к земле

Испуганным зверем, уставшим быть вечно «в загоне»,

И тянет озябшие пальцы к костровой золе,

И больше не верит словам о любви и законе.

Не верит глазам, так похожим на серый туман,

Когда – то родным, но сегодня чужим и забытым.

Пытается жить. Ищет смысл, а находит обман.

И снова куда – то бредет собачонкой подбитой.

Танец с прошлым

Бэс

Как случаен тот сон между явью и бредом,

Где, средь пьяных гостей, мы кружились с тобой

В танце прожитых дней позапрошлого лета

В доме старых друзей, разлученных судьбой.

И, как прежде, прохладные губы шептали

Бесконечную чушь от избытка вина.

Между Быть и Не быть мы с тобой танцевали,

Как танцует лишь память, оставаясь одна.

Девочке из прошлого

В каштановой паутине

Твоё заплутало «было»,

Когда, вопреки рутине,

Мечтала, ждала, любила.

Там мальчик былой эпохи

С глазами, как ночь, большими,

На самом последнем вздохе

Твоё повторявший имя,

Остался навечно в лете

Ромашково – васильковом.

Но зря ты не верь примете,

Что временем мир закован.

Упряма ты также – слишком,

И солнце звенит в улыбке.

И я, вслед за тем мальчишкой,

Его повторю ошибки.

Крик

Сквозь сумрак подъездный,

Сквозь крик пулемёта,

Сквозь взгляды понурые стен

До центров созвездий,

До точки отсчёта,

До взрыва в проталинах вен

Ты – женщина – омут,

Моё наважденье,

Мой трепет и суть бытия,

И к богу какому

Ни шла б за спасеньем,

Ты – вечно погибель моя.

Время

Мой спутник, время, задержись, молю.

Я так устала. Я стою у края.

Душой кричу: «Люблю! Люблю! Люблю!»

Но вслух сказать – опять – не успеваю.

В ладони ветер прошлого ловлю,

И помню, как сейчас, в ночи морозной

В висках стучало – «Я Тебя Люблю!».

Но было поздно…

Сон Моей Дальней

Она уснёт, на время позабыв

Дневную суету под шорох ночи.

Луна курносая ей счастье напророчит,

И звезды свой ей напоют мотив.

Она уснёт. И сквозь окна проём,

Ветрами вечности застенчиво играя,

Войдёт мой дух и тихо сядет с краю,

И будет до утра хранить её.

Когда же зачарованный рассвет

Окрасит небо чистым перламутром,

Мой дух, шепнув ей нежно «С добрым утром…»

Растает, будто бы его и вовсе нет.

Звучи!

Пройду сквозь любые «если» —

Ты только звучи в ладонях.

Пусть шёпотом, всё же – вместе

В потоках любви утонем.

Зовущая плоть нагая

Дурманит.

Как сладко это —

Безудержно погибаем

И вновь воскресаем к свету.

Ночевало лето

Эта ночь как выстрел из нагана.

Как удар по темечку кастетом.

«На груди утёса – великана»

Ночевало призрачное лето.

В голове – то дятлы, то синицы

голосят и долбят непреклонны.

А у лета длинные ресницы

и улыбка, словно у Мадонны.

Снегурочка

Она тает.

Весна вступает в свои права.

Бывший снег растекается лужей по

мостовой.

А у неба – её глаза.

И цветов разноцветный рой

многогласным аккордом

разносится, как молва.

Анна

Анна… в глазах – по закату.

В сердце – потухший вулкан.

Время ли в том виновато,

Неблагосклонное к нам?

Палые листья всё снятся,

Кружат свою карусель.

Анна… которой семнадцать…

Не изменилась совсем.

Когнитивный диссонанс

Она пела на улице и в подземельях метро.

Она знала все карты зыбучих коллекторных троп.

Собирала досужие сплетни и слухи в ведро.

На вопросы о личном – молчала, прищурясь хитро.

Он курил «Mackintosh» и «донашивал» папин «Renault».

Из искусств выделял кабаре и немое кино.

А когда во дворе от дождей становилось темно

Он гулять выходил, вместо двери шагая в окно.

Если где – то в толпе вдруг мелькал её ношенный плащ,

Он глаза закрывал и боялся сорваться на плач.

А она прижималась щекой к ещё теплым следам,

Что он в спешке забыл, проходя по её городам.

Любовь

Любовь слепа. Но вместе с этим

она провидицей слывёт.

В её лучах и тёмный – светел.

Она – Душа. Она – Полёт.

Любовь равняет всех собою,

и ей подобна только Смерть.

Жизнь – испытание Любовью —

себе позволь любить посметь!

Я напишу тебе стихи…

Я напишу тебе стихи.

В них спрячу шум прибоя,

ветлу в излучине реки

и небо голубое…

Я напишу тебе стихи

по небу птичьим клином:

вложу в убористость строки

крик стаи журавлиной.

«Я напишу» – себе твержу.

Но мысли тают снегом.

И я за ними ухожу

в небо.

Под дождём

Руками веток обнимая небо,

я плачу об упущенном былом,

в котором ты как будто бы и не был,

в котором я – живу иным теплом.

Но этот дождь – примета межсезонья —

как строгий седовласый капеллан,

не позволяет разомкнуть ладони,

чтоб оборвать взаимный наш обман…

Неба звёздное олово

Губы. Руки. Глаза. Вечность.

Неприкаянное отчаянье.

Для тебя я – любой встречный:

Полуночный, чужой, нечаянный.

Для меня ты – святой угол,

Где не грех преклонить голову.

Вечность. Руки. Глаза. Губы.

И над всем – неба звёздное олово.

Я скажу, что люблю

Я скажу, что люблю,

ну, а ты сделай вид, что не слышишь.

Это проще всего.

И не страшно, что вновь предадут.

В запустелом раю

только змеи да серые мыши.

В запустелой душе лишь намёк на

вчерашний уют.

Я скажу, что люблю, –

ты в ответ не спеша улыбнёшься.

Промолчишь.

(О, науку молчания ты одолела с лихвой!).

В самом первом раю,

где предательство всходит, как солнце,

вспомни: жили не мы.

Там обманывал кто – то другой.

Так скажи мне хоть слово.

Пусть жгучее, едкое, злое.

Только б не тишина, что острее ножа и огня.

Я люблю тебя! – слышишь?

Не верь, если скажут иное.

Да…

Солги мне, что ты тоже любишь меня.

Мятное

Тонкие ветки мяты.

Вязкий ликёр в бокале.

Счастье на фото снято,

То, что любовью звали.

Листья роняют клёны.

Память стирает годы.

Мятный коктейль влюблённый

С запахом неСвободы.

В небе июльски звёздном

Тает усталый вечер.

Губы целуют воздух

С запахом мятной встречи.

Дива

Как пульсируют током твои губы.

Наполняются сладостной болью.

Я прильну к ним.

Я внутри тебя.

Обезумевший. Рвущий тебя на части.

Это счастье?

Каждой клеткой кожи.

Каждым пальцем голодных рук

Пить тебя, твою жизнь и страсть.

Твой крик. Твой испуг.

Не убью. Нет.

Опустошу до дна, до выдоха.

Поставлю на равных любовь и

смерть.

Теперь не сбежишь. Не посмеешь.

Ты – моя боль.

Я – твоё забвенье.

Память любви

Когда – то было… что – то было…