Текст книги "Большая книга ужасов – 79"

Глава VII
Одна

…Когда я не стирала матрас и не смотрела в окно, я возилась с оконными ручками. Мне удалось кое-как приладить на место оторванную, но это не помогло ее повернуть: она просто вылетала обратно. Верхняя же как будто вмерзла в окно, несмотря на духоту, которая стояла в комнате, вмерзла, прилипла, вросла. Я не теряла надежды и не упускала случая подергать створку окна. С моей ногой я бы все равно не сумела вылезти, но это занятие помогало мне не думать о голоде и боли.

…Ночью голод и боль нападали разом, как Бад со своей бандой. Они атаковали с двух сторон, и мне некуда было деваться. Мне казалось, что я залезла с головой под душное одеяло и мне срочно надо найти лазейку, чтобы не задохнуться. Это было нелегко: меня окружали запахи из матраса, они были третьими в этой банде, как Руди, он белоручка и во всех делах Бада и Васьки только в сторонке на подхвате. Я вертелась и вертела головой, ловя носом струю хоть какого-то воздуха, и, как только ловила, мне становилась чуть легче на какие-то полминуты, и мне надо было поймать их, чтобы успеть заснуть. Если не успевала, все начиналось заново. В конце концов я все-таки засыпала, а через минуту, как мне казалось, меня опять будил голод. Я не знаю, сколько я спала на самом деле. Но когда я просыпалась, было светло, а когда засыпала – темно, значит, наверное, сколько-то спала.

…И видела во сне этих, на чердаке. В снах это был не чердак, а какое-то огромное помещение без дверей и окон. Оно не имело границ, оно уходило далеко вперед и в стороны насколько хватало глаз. То, что там есть какие-то стены, можно было только догадаться, потому что там царил полумрак. И весь пол, весь, насколько хватало глаз, был усеян убитыми животными.

Я просыпалась от спазма в желудке и еще пыталась выторговать себе немного сна – даже такого, но сна: кажется, я начала привыкать. Только к боли и голоду не привыкнешь. А видеть ужастики во сне я, кажется, привыкала.

* * *

Это было похоже на шоу про выживание. В первый же день я слопала почти весь кошачий корм. С котенком я, конечно, тоже поделилась, но все равно была наказана: меня рвало всю ночь, и в носу до сих пор стоит этот запах: крови, рогов, копыт, кислоты. На второй день я опомнилась, высыпала все, что осталось в пакете, и разделила на четыре кучки. Это котенку на четыре дня. Я выдержу, я большая. Потом – я не знаю, что буду делать. Человеку, чтобы умереть от голода, нужно точно больше, чем котенку, так что я увижу, как он умирает, а я этого не хочу. В том, что женщина, пахнущая тряпкой, может нас убить, я уже не сомневалась. Она, похоже, вообще, не соображает, что делает. Она псих, как наш Бад. Не получается у него играть на гитаре, он ее раз! – и об пол. И осколки во все стороны. Вот и она со мной так же.

Бада я, кстати, видела за эти дни. Одного, что странно. Он гонял мяч во дворе, и мне на пару секунд показалось, что все в порядке. Наверное, это одна из самых привычных мне картин: Бад гоняет мяч. Ловко, не отпуская от себя ни на полшага, чтобы не достали соперники, даже если они воображаемые (все-таки Васьки и Руди не хватает), выписывая восьмерки и рисуясь перед воображаемыми болельщиками. Я даже залюбовалась, если честно. Когда к тебе в ад присылают видюху из твоей нормальной жизни – залюбуешься. Не важно, что там Бад.

Но во двор вышла женщина, пахнущая тряпкой, и все пошло наперекосяк. Она что-то сказала Баду, Бад проигнорировал, как обычно, она сказала что-то еще и еще. Бад играл, она его явно отчитывала, это было видно по ее позе и часто дергающейся голове. Даже мне было заметно, как взлетают ее волосы при каждом движении. Кажется, до меня сквозь стеклопакет доносился ее голос, так она орала. Потом ушла. Бад плюнул ей вслед и продолжил гонять мяч. Я даже обрадовалась: хоть кто-то из наших пошел против нее! Ее больше не было во дворе, а Бад был и гонял мяч, это была победа, я даже зауважала его в ту минуту. А потом раздался выстрел.

Мне за пластиковым окном было слышно не очень хорошо, но этот звук трудно с чем-то перепутать. Стреляли откуда-то со стороны дома: там козырек над крыльцом, мне из окна не видно, кто под ним. Бад затормозил и посмотрел на дом. В него точно не попали, но он зачем-то стоял и смотрел в ту сторону вместо того, чтобы бежать. Потом он покрутил кому-то пальцем у виска, взял мяч и побежал в сторону дома.

Уже когда он скрылся под козырьком, мяч вылетел обратно во двор, и никто за ним не пришел. Он так и лежит там, этот мяч, я стараюсь не смотреть, и Бад, кажется, тоже. Он еще пару раз выходил: в сарай за инструментом и подмести двор. Мяч так и лежит, Бад не трогает его, даже не убирает.

* * *

Я не могу дождаться, когда опять приедет Лысый. Похоже, он ни черта не видит под собственным носом, потому что редко бывает на острове. Думаю, женщина, пахнущая тряпкой, специально его отсылает то туда, то сюда, чтобы властвовать здесь одной.

Пожалуй, я подожду еще пару дней, а потом выбью стекло и все-таки попробую вылезти. Не представляю, как буду лезть по стене с больной ногой, но отлично представляю, как долго буду умирать здесь одна, а это глупо, если можешь спастись. Здесь всего-то второй этаж, даже если упаду, я не разобьюсь.

* * *

Мокрый матрас я стащила на соседнюю пустую кровать без белья и прочих излишеств, пускай сохнет. Котенок тут же улегся сверху (нашел сухое место). Реечное днище я застелила давно высохшей простыней, положила одеяло для мягкости (оно тоже давно высохло) и попробовала улечься на рейках. Запах не беспокоил, но доски больно впились в бока, не давая повернуться. Лечь на полу в моей комнатушке было уже некуда. В проходе между кроватями я могла только стоять боком, и все. Тогда я стащила белье на пол и закатилась под кровать. Вот так. Если все вокруг считают, что меня нет, то пусть они меня и не видят.

Сквозь рейки, как сквозь решетки, я видела комнату, окно и солнечный свет. Сильной боли не было, но, чтобы не бередить больную ногу, мне лучше лежать.

На какой-то момент мне стало стыдно, что я ничего не делаю: лежу, стараясь избежать боли, гадаю, что будет дальше, и не делаю ничего, чтобы спастись. Другая бы на моем месте давно высадила чертово стекло, выпрыгнула во двор, ворвалась бы на кухню, сожрала бы там все и устроила этой разнос, что она меня не кормит. От последней мысли я даже вздрогнула. Разнос. Этой. Да и не вылезешь в окно с моей больной ногой.

Глава VIII
Новые странности

Ночью моя больная нога совсем озверела. Я прикрывала глаза, проваливалась в сон, расслаблялась, неосторожно шевелилась во сне, и боль возвращала меня в сознание. Реечное днище кровати перед лицом чернело в темноте толстой решеткой. В окно светила луна – так, что можно было разглядеть подтеки краски на стенах. Сквозь мою решетку. Я была заперта трижды: Лысым – на острове, женщиной, которая пахнет тряпкой, и больной ногой – в комнате и мокрым матрасом – под кроватью. Моя деревянная решетка закрывала половину луны и большую часть окна. Но я сразу заметила, когда оконный проем заслонила тень.

Она была огромная и закрывала собой почти все окно. Я дернулась в сторону, больная нога среагировала и заставила притормозить. Все правильно. Что бы это ни было, мне лучше оставаться на месте. На месте, господи, что это?! Тень замерла за окном, и я разглядела руки и голову. Вроде, человек. Она прижалась лицом к стеклу, одной рукой держась, другой закрываясь от света. Она вертела головой, наверное, не могла меня найти, и эти движения показались мне знакомыми. Лео! Совсем я стала запуганная на этой даче, своих не узнаю!

Я выскочила из-под кровати, задев больную ногу, взвыла и на одной подскочила к окну. Лео на подоконнике отпрянул от моего неожиданного появления, но удержался. Помахал, постучал… Черт, как же я его пущу? Я показала жестом «не могу» и «сломалась». Для убедительности подергала ручку рамы и опять вырвала ее. Лео блеснул белыми клыками, показал «бей!» и отошел. Теперь я прилипла к стеклу, чтобы разглядеть, где он там. Он повис на выступе в полушаге от окна и ждал. Что ж, кокнуть это стекло я давно хотела. А в компании не так страшно. Я взяла стул, выставила ножками вперед и как следует саданула по стеклу.

Грохот был такой, что казалось, я перебужу весь дом. Я даже зажмурилась. А когда открыла глаза, стекло было на месте, только пара маленьких трещин – вот и весь результат. «Сильнее» – махнула из темноты рука Лео, и я врезала сильнее.

Стекло хрустнуло, звякнуло и осыпалось мне под ноги. Лео тут же возник в проеме и, стоя на подоконнике, стал выковыривать из рамы застрявшие куски. Пустая рама зияла чернотой рядом с целой, только стекло не поблескивало.

«Как будто так и было», – показала я, и меня зашатало от потока свежего воздуха. Он ворвался и разом снес все запахи, которые душили меня эти дни. Мне сразу стало спокойно, и даже нога, кажется, прошла. Ветер зашумел в соснах, и та ниточка, что связывает человека с животным, потянула меня в лес, на волю, подальше отсюда.

– Так вот почему ты не выходила! – Лео впрыгнул в комнату на цыпочках, чтобы не ступить в стекла босой ногой, и невозмутимо сел на голое днище кровати.

– Она меня заперла.

– Знаю. Флер говорила, она тебя голодом морит. – Он снял рюкзак (только сейчас его заметила), сунул мне в руку большое яблоко и стал выкладывать на тумбочку всякую снедь. Я вцепилась зубами в яблоко, рот тут же наполнился кисло-сладким соком, желудок отозвался спазмом. Лео деликатно не смотрел на меня, потрошил свой рюкзак и болтал. – Флер тоже запирали на днях: что-то она там не то сделала, ее и заперли. Мы с ней через окно болтаем, комнаты соседние.

– Это из-за меня. Из-за того, что мы переглядывались, когда она убирала двор.

– Да ладно!

– А тебя не запирали?

Лео на секунду задумался:

– Не знаю, слушай. Я и так целый день в комнате над гитарой, может, и запирали когда, я не заметил. – Он хихикнул. – Веселую нам няньку Лысый подкинул!

– Не то слово. Я еще остальных не видела, кроме Бада. Что с ними? Дом будто вымер.

– Ваську слышал на днях. Он напротив меня живет и барабанит в дверь иногда. А эта наша психует.

Я кивнула и закинула в рот огрызок – все, что осталось от яблока. В желудке было тяжело, как будто слопала целый ящик.

– А Софи рядом с тобой живет, – продолжал Лео. – Ты ее не слышала?

– Слышала! К ней кто-то приходил и…

– И что?

– И больше не слышу.

– Вот и Флер так говорит.

Я опять шагнула к стене, за которой должна была находиться Софи, и забарабанила двумя руками. Тишина. Как всегда с того дня, когда у нее в комнате первый и последний раз шумели. Я припала ухом к стене – холодная. Лео встал, подошел и тоже прислушался. Тихо.

– Может, спит?

Я покачала головой:

– Я эти дни только и делала, что барабанила в стены, в дверь, в окно…

– Точно, я слышал. И она не отвечала?

– Нет. Ты уверен, что она в этой комнате?

– Когда приехали, она заселялась туда.

– А потом?

– А потом я ее не видел. И вы тоже.

Внизу громко хлопнула дверь, кто-то прошел сквозь первый этаж и затопал вверх по лестнице. Я, кажется, впервые услышала, как идет женщина, пахнущая тряпкой. Сделала знак Лео: «Беги!», он уже лез в окно и успел исчезнуть. В последний момент я закинула под кровать принесенные продукты, не соображая, что она сейчас включит свет и увидит их сквозь реечное днище. Успела стащить простыню и бросить на пол, чтобы замаскировать осколки. Ужас. Заметит. Заметит!

Я села на кровать и попыталась изобразить невинный вид. Шаги стихли у моей двери. Кажется, я перестала дышать в тот момент, но я отлично слышала, как дышит за дверью эта. Она стояла там, и мне казалось, что дверь колеблется от ее дыхания. Из-под простыни торчали осколки. Окно зияло дырой, и дуло из этой дыры – не захочешь, а заметишь. Холодно. Опять холодно.

Женщина, пахнущая тряпкой, постояла и прошла дальше по коридору. Я еще сидела на кровати, не в силах шевельнуться, когда услышала, как далеко в стороне звенят ключи. Флер или Лео? Где-то в районе их комнат…

Послышалась ругань и шум отодвигаемой мебели, кровати или стола – похоже, несчастный, к которому она заглянула, забаррикадировался. Громко хлопнула дверь. Я еще слышала, как женщина, пахнущая тряпкой, продолжает ругаться, но голос ее звучал глухо, и я почти не разбирала слов. И еще там продолжали двигать мебель. Сквозь этот шум я расслышала «Ты гуляешь по ночам», заглушенное шумом падения чего-то тяжелого, и сообразила, что она у Лео.

Первым делом я вскочила и помчалась за веником убирать осколки: если она видела, где был Лео, значит, я следующая. Я метнулась в ванную, схватила веник, замела осколки вместе с простыней, потащила к мусорке, заметила наконец простыню, бросила, вытряхнула, стала опять заметать…

Послышался удар. Сильный, по мягкому, с таким звуком Лена выбивает коврики зимой. Лео взвизгнул, не заорал, а взвизгнул, и удары посыпались так, будто выбивают разом десяток ковров. Я все еще стояла со своим веником. Лео визжал. Он визжал так, что слышал, наверное, весь дом и соседний остров. Я стояла, оглушенная его визгом, и пялилась на битое стекло в совке: мне казалось, что оно колеблется от этого визга. Я должна была тогда бросить все и лезть в окно его выручать, но я приросла к полу. Я слышала только визг. Я видела только визг и чувствовала кожей, как вибрирует от него воздух.

Потом он оборвался. Я как будто проснулась: пошла выкинула стекло, убрала простыню, понимая, что не это надо делать, не это. Я, кажется, даже не хромала тогда. Забыла. Я высунулась в окно – и, конечно, ничего не увидела. Надо лезть.

Я ступила на широкий карниз, подтянула больную ногу – терпимо. Ветер шумел в ушах, а за окнами стояла тишина. Женщина, пахнущая тряпкой, больше не ругалась и никого не била, но от этого было еще страшнее. Кирпичи холодные. Я сделала шаг в сторону окна Лео (для этого надо было перенести вес на больную ногу) и почти не ощутила боли. Нет, я думала о ней. Последние дни научили меня думать о боли постоянно, даже когда ее нет. Еще шаг. Ветер как будто помогал: бил в спину, прижимая меня к стене. Все нормально. Я иду.

Первое темное окно – Софи. Я остановилась на подоконнике и прижалась к стеклу, закрываясь от света одной рукой. Глаз мой еле различал два белых покрывала на кроватях, не надо хорошо видеть, чтобы понять, что обе они пусты. Я постояла еще, вглядываясь в темноту в надежде увидеть какое-то движение, но комната была мертвая, будто нарисованная. Лео. Надо идти. Еще несколько шагов по холодному кирпичу. Один царапнул мне руку, и я подумала, что скажет женщина, пахнущая тряпкой, если увидит кровь на фасаде. Плевать. Окно Флер. Она сидела на подоконнике, прилипнув лицом к стеклу, и даже не удивилась мне: наверное, услышала и ждала. Я ей кивнула, она показала куда-то вниз, за мою спину.

Вцепившись в стену как следует, я обернулась. В неосвещенном дворе сверкала седая шевелюра женщины, пахнущей тряпкой. Она пятилась в сторону реки, волоча за собой огромный черный мешок, в такие сваливают строительный мусор. Только у нас нет строительного мусора. Мешок был тяжелый, по ней это было видно: она останавливалась каждые несколько шагов, чтобы передохнуть. Я повернулась к Флер.

– Она била Лео! – сказала Флер, как будто кто-то в доме не слышал. И тут моя нога соскользнула. Окно с Флер резко ушло вверх, легкие обжег холодный ночной воздух, я инстинктивно сомкнула пальцы и поймала что-то железное. Водосточная труба. Держусь. Я потихоньку нащупала опору больной ногой, встала и стала смотреть, как спускаться. Можно было съехать по трубе, не так уж и высоко, но из-за ноги я побоялась. Вцепившись в трубу руками, опираясь ногами о стену, я потихоньку спускалась. Труба трещала, но мне было плевать. Женщина, пахнущая тряпкой, была от меня в каких-то десяти шагах, я слышала, как она пыхтит, волоча свой жуткий мешок. Если бы она не была так занята, она бы легко заметила меня, но мешок занимал все ее внимание.

Наконец моя больная нога коснулась земли и ответила болью, отдающей почему-то в голову. Я быстро переступила на здоровую, но боль не проходила. Обернулась. За спиной блестел страшный мусорный мешок, а за ним – седая шевелюра этой. Она все еще не видела меня. Она волокла свой мешок, двумя руками вцепившись в его края, пятясь, останавливаясь каждые три шага. За мешком оставалась черная вспаханная полоса, заметная даже в темноте.

Я шагнула к ней, вспомнила про больную ногу, плюнула и опустилась на четвереньки. А что делать, если нет ни палки, ни костылей. Так я догнала ее в две секунды. Она была так увлечена своей ношей, что заметила меня, уже когда я вцепилась в мешок со своей стороны и рванула к себе. Женщина, пахнущая тряпкой, подалась вперед вместе с мешком, клюнула носом собственный кулак, державший ношу, и будто проснулась:

– Джерри! Это что за новости, живо домой!

Я молча рванула мешок на себя. Он был ужасно прочный и порвался не с первого раза. Женщина, пахнущая тряпкой, вцепилась в мешок как бульдог и все орала свое «Джерри, домой!». Она сама виновата, придумала мне собачью кличку, она убила Лео, она… Я рванула сильнее, и она наконец полетела на землю лицом прямо в злополучный мешок. Он порвался. Услышав треск, я отскочила, опять на больную ногу, зажмурилась, но успела, все равно успела разглядеть, что там внутри.

…К тому же в руке вместе с куском полиэтилена у меня остался огрызок. Из мешка посыпалась картофельная шелуха, хлебные корки, грязные пластиковые тарелки, ветошь… Все это рассыпалось по земле как кишки убитого животного. Лео! Я нырнула в эту кучу и стала раскидывать, копать, мне все казалось, что эта специально зарыла тело в мусор. Я погрузила руки по локоть в эту вязкую дрянь и шарила по мешку, расширяя прореху. К рукам прилипало, сквозь пальцы просачивалось, один раз я напоролась на что-то острое, кажется, пластиковую вилку, но до крови не порезалась. Когда я нащупала пластиковое дно, у меня в животе как будто рассыпался невидимый камень. Я села на землю и вынула из мешка грязные руки.

Женщина, пахнущая тряпкой, наконец-то сумела встать (пока я копалась в мешке, я нарочно ее толкала). И теперь отряхивалась и орала:

– Джерри, ты что себе позволяешь?! Если голодная, так и скажи, не надо набрасываться на меня и отбирать мусор! Убирай сейчас же!

Я принялась руками сваливать мусор обратно в рваный мешок. Он высыпался обратно, я не сразу сообразила, что занимаюсь ерундой, а когда сообразила, женщина, пахнущая тряпкой, уже стояла надо мной с новым мешком. Я стала перекладывать мусор туда. Она стояла, смотрела и ворчала что-то про дикарей. Я вывозилась до подмышек и все-таки укололась до крови проклятой пластмассовой вилкой. Мне было все равно. Я скидывала мусор в мешок и думала: где, черт возьми, Лео? Что она с ним сделала? Эта тишина, которая оборвала его крик, – она мне сниться будет, если я сегодня его не увижу! Подняла глаза на окна – черные. Мое выбитое стекло темнело, заметно даже отсюда. Как она не увидела?

– Как следует, Джерри! Вот еще бумажка…

Ее заботила только чистота двора, как будто несколько минут назад она не лупила Лео, как будто она нормальная, как будто ей можно…

– Хватит. Иди умойся. Утром я тебя покормлю, раз ты на мусор уже кидаешься. Погоди, а как ты выбралась?

Я стояла молча: привыкла, что она меня не слушает. И еще я смотрела на окна.

– Иди, не стой! – рявкнула она. – Зайдем в дом, я с тобой поговорю!

* * *

Лео не убили. Полночи я слушала, как они с Флер перестукиваются, и сходила с ума от ревности и восторга, что он жив. Я лежала на голой кровати, завернувшись в одеяло, и думала, что, наверное, опять простужусь. Нога болела. Хорошо хоть я больше не чувствовала голода.

Ветер за окном ломал ветки с таким хрустом, что мне представлялись огромные деревья, сломанные пополам. Похоже, ураган. Перед самым моим окном медленно колыхались лапы сосны, а где-то в глубине леса так и хрустели ветки. Как будто там бегал кто-то тяжелый, ломая все на пути. Может, так и есть, я не знаю этого леса. С того момента, как мы сюда приехали, сегодня я впервые вышла во двор. А что там дальше, за тем двором, кто его знает.

Холодно. Я протянула руку и пощупала сырой матрас. Если перевернуть, может, на него и можно будет лечь? Но вставать не хотелось. Из-за ноги, из-за холода. Я только плотнее завернулась в одеяло и слушала, как трещат за окном ветки. Они трещали громко и размеренно, как будто ветер бежал по ним огромными ногами. Я считала его шаги и не заметила, как уснула.