Текст книги "Большая книга ужасов – 79"

Глава IX
Нечто в лесу

Проснулась оттого, что в замке возятся ключом. Котенок стоял у меня на животе и шипел на дверь, выгнувшись дугой. Я вскочила (не привыкла ждать от этих звуков ничего хорошего) – и больная нога тут же напомнила о себе. Котенок свалился, залез под кровать и шипел оттуда. Тоже невзлюбил нашу техничку.

За окном все еще было темно. Ветер стих, и Лео с Флер не слышно. С той стороны двери все еще возились с ключом. Женщина, пахнущая тряпкой, открывает быстро и неслышно, а сейчас возится, как будто сама еще спит. Что ей от меня понадобилось среди ночи, я боялась предполагать. После сегодняшнего… Я вспомнила, как визжал Лео, оперлась руками о спинку кровати и на одной ноге подскочила к открытому окну. Не поймает! Я даже хромая быстрее, а лазить по отвесным стенам она вообще не умеет.

– Ты куда? – На пороге стоял Лысый. В первую секунду я его не узнала, потому что никогда не видела его с таким лицом. Разбитая бровь, синяя с красной трещиной, она раздулась над глазом огромной шишкой так, что глаза было не видно. Все остальное скривилось в гримасе то ли боли, то ли ужаса, и я подумала, что, если бы у него были волосы, они стояли бы дыбом.

– Стой, это я! – Он протянул ко мне руку, и я увидела, что кулаки у него тоже разбиты. Котенок шипел на его ноги, осторожно выглядывая из-под кровати.

Кровь с рук и лица Лысого капала на пол. Он подошел ко мне, размазывая ногами круглые пуговицы крови. И еще хромал. Даже по красным следам-разводам это было видно.

– Ты чего, Жули? Я такой страшный?

– Да. – Он и правда был страшный, а я уже отвыкла от своего настоящего имени.

Он заглянул в ванную, щелкнул выключателем и, должно быть, увидел себя в зеркале, потому что отпрянул:

– Правда красавчик. Погоди, умоюсь. Окно закрой!

Не смешно. Я вошла за ним и стояла за спиной, смотрела, как он умывается. Мне все еще не верилось, что это наш Лысый, и еще я хотела поскорее привыкнуть, чтобы больше не шарахаться от него. И узнать, что случилось.

Лысый умывался осторожно, двумя пальцами, боясь задеть и бровь, и нос, и, кажется, даже щеки.

– Упал, – сказал он, глядя на меня в зеркало. Нашел дурочку!

Я вышла – пусть умоется спокойно один, может, подумает и поймет чего. Он у нас дурак, но не безнадежный. Стянула одеяло, завернулась и села на подоконник. Котенок затаился под кроватью. Ветер шумел как прежде, но ветки больше не хрустели. Луна освещала двор и черную бороздку земли, по которой вечером тащили злополучный мусорный мешок. Бороздка уходила вдаль тропинкой и терялась в лесу.

Лысый умывался долго, тяжело дыша разбитым носом, хлюпая и шмыгая. Наконец он выключил воду.

– Не обижайся. – Он вышел, прижимая к разбитой брови когда-то белое полотенце. Оно уже было ржавого цвета, как кирпич, и пятно продолжало темнеть и расплываться. – Я действительно упал в лесу, когда удирал от этой твари. Перекись есть? Или спирт какой?

Пока я соображала, что он такое сказал, Лысый полез в тумбочку и стал ковыряться в бутылках и пузырьках, скопившихся за время моей болезни. Большая часть была уже пуста, женщина, пахнущая тряпкой, просто поленилась их выкинуть. Лысый подтащил мусорную корзину и метал туда пустые пузырьки и склянки.

– Какой еще твари? Леня, ты имеешь в виду нашу техничку?

– Не смешно… О! Что-то плещется! – Он встряхнул очередной пузырек, где осталось на донышке, постелил полотенце себе на колени и задрал рукав порванной футболки. В подтеках подсыхающей крови блестели глубокие борозды с карандаш толщиной, как от хороших когтей.

– Ой… Кто это? Оно в нашем лесу?

– Увы! Сам не верю. …Потерпи, мой хороший, сейчас будет щипать… – Это он себе. Он зажмурился и вылил себе на плечо содержимое пузырька. На и без того перекошенном лице появилась жуткая гримаса, губы беззвучно зашевелились, кажется, он ругался. – А-а-а, как же это противно!.. Почти у самого корпуса на меня накинулась, еле отбился. Здоровенная, в человеческий рост!

– Да кто?!

– А я не разглядел, темно же.

– Медведь?

– Да нет, откуда здесь медведи. Остров слишком мал для них. Да и жрать им тут нечего.

– А кто тогда?

Лысый пожал плечами:

– Я не знаю, что думать, Жули. Зверя здесь никогда не было. Да и это не было похоже на медведя. По поведению вообще ни на что не похоже, а как выглядит, я не разглядел.

– А ты ничего не перепутал?

– Такое перепутаешь! – Он замотал руку уже ржавым и мокрым насквозь полотенцем и растянулся на свободной койке, не заметив мокрого матраса. – Петровна куда-то ушла и заперла мою комнату. А у меня ключ остался только от твоей, остальные растерял, пока бегал. Потерпишь меня до утра?

– Ага… Зачем она вообще все запирает? Мы на острове! Кроме нас тут никого!

– Правда глупо. Но она бывшая медсестра, привыкла все запирать: лекарства там, документы… Не пытайся переделать взрослых, они действуют как привыкли, а не как надо.

– Да уж. – Я дохромала до кровати и тоже улеглась. Чувствовала себя полной идиоткой – какой тут сон!

– Ты-то чего хромаешь?

– Упала…

Лысый заржал, и я вместе с ним. Ситуация была и правда дурацкая. У него одна нога и рука, у меня другая нога – очень гармоничный дуэт. И никто не знает, что происходит.

– Покажи… – Он цапнул меня за щиколотку и стал мять и тянуть. – Давно?

– Вчера вроде. Или нет, раньше…

– Что ж тебе Петровна-то вывих не вправила? Потерпи…

Я терпела. У Лысого железная лапа, и я в очередной раз пожалела, что с нами нет Лены. Она делает не так больно. Лысый тянул, крутил и мял мою бедную ногу, вытягивая слезу. Прошел, наверное, час, прежде чем он отпустил:

– Готово. Попробуй наступить.

Наступила. Еще больно, но жить можно.

– Годится… А все равно твоя Петровна злая! У нее птицы на чердаке. И еще Софи пропала…

– Софи в школе давно! – удивился Лысый. – Подцепила какую-то заразу еще хуже твоей, до сих пор болеет. А что за птицы?

Я рассказала. Лысый слушал с серьезным лицом, поправляя полотенце на разодранном плече. Я думала, он поверил мне. А он сказал:

– Точно, я все время забываю про этот замо́к!

– Какой?

– Ключ от чердака потеряли еще при царе Горохе. Петровна тысячу раз просила меня сделать новый, она-то по стенам не лазает. А я все забываю. Немудрено, что там уже склад дохлых птиц.

– Обезглавленных?

– Может, какой мелкий хищник, вроде куницы… Петровна туда точно не ходит, потому что не может.

– Точно не мелкий. Там еще собака была.

Лысый замолчал. Потрогал свое ржавое полотенце на плече и сказал как в кино:

– Ты только не пугайся…

– Верный способ напугать!

– … но, кажется, она действительно хотела открутить мне голову. У нее рука соскользнула.

– Ты сказал «рука»?

– Пальцы длинные.

– И ты будешь утверждать, что это не Петровна?

Лысый завис:

– Я уже не знаю.

– Если нет, тогда, по-твоему, где она сейчас?

– И этого не знаю. Она за этим домом присматривает уже уйму лет. Одна. У нее свои привычки, о которых мы ничего не знаем, вот тебе и мерещится всякое.

– А на тебя нападают в лесу!

– Что ты хочешь сказать?

Думаю, он прекрасно понял, что я хотела сказать. Догадка была страшная, но самая очевидная. Я не верю в хищников на маленьком острове. Я верю, что у Петровны не все дома.

– Жули, если бы у нее были ко мне какие-то претензии, она бы мне их высказала. В крайнем случае отлупила бы тряпкой.

– Что, правда?!

– Нет. Пусть только попробует!

– А кто тогда на тебя напал и где эта?

– Не знаю. И про Петровну тоже. В город на ночь глядя она точно не поедет, у нее машины нет… Скорее всего, на реке рыбачит. Я шел с пристани, лодки нет.

Я с трудом представляла себе эту на лодке с удочкой. Рыбалка – занятие для спокойных, а не таких, как она. Но если Лысый прав?

– Позвони ей!

– Звонил, не берет. Встретить ее надо бы, только ружье в сейфе, а ключ у нее.

Я хрюкнула. Понятно, что ружье предназначено для неведомого зверя, если он существует, а не для женщины, пахнущей тряпкой, если это не она, а все равно получилось смешно.

– Вот ты ее не любишь, а она вас, может, затем и запирает, что знает про эту тварь и боится за вас, дураков.

– Тогда зачем она нас вообще сюда пустила? Опасно же!

– Тоже правда. Не сходится. Если бы не плечо, я бы уже думал, что мне все приснилось. Тварь какая-то странная, и еще эта исчезла…

– Ты вообще ее не разглядел?

– Не-а… Надо вас увозить отсюда. А в новом корпусе ни тепла, ни света, все по-прежнему.

– Едем в школу! – Я даже вскочила. – Лысенький, пожалуйста, едем в школу! Черт с ней, с дачей, все равно отдыхать не дают…

– Так вот как вы меня за глаза называете! – Я прикусила язык. – А я-то думал…

– Ну прости! И едем в школу! Даже эту с собой возьмем, если это не она, с Леной я все стерплю!

Лысый хрюкнул:

– Я передам.

– А в школу?

– В школу, думаю, поедем уже завтра. Только я должен сперва прокатиться до нового корпуса, Михалычу кое-что обещал. А потом вернусь за вами. Нельзя оставаться здесь, все правильно.

Мне сразу стало легче, даже нога перестала болеть.

* * *

Лысый курочил сейф, как воришки в кино: взял арматуру, подцепил дверцу и согнул как пластилиновую. Кажется, его обманули: это был не сейф, а фигня какая-то.

В получившемся зазоре блестела металлическая пластинка запора, как она там называется. Лысый отодвинул ее той же арматурой, и дверца распахнулась. Внутри стояло ружье, валялась тряпка, парочка коробок, наверное, с патронами, и стояла грязная бутылка с какой-то темной жидкостью.

– Ты прятал оружие в этой пластилиновой коробочке?!

– Оружейный шкаф. Без него нельзя, по правилам требуется. Самый дешевый, да, но ты сама сказала: мы на острове, кроме нас тут никого… Может, все-таки останешься дома? – Он спрашивал это раз двадцатый за последние десять минут.

Женщина, пахнущая тряпкой, по-прежнему не отвечала на телефон. Лысый хотел пойти без меня ее искать, а я не хотела опять оставаться одна в комнате. К тому же он хромал – как я, только на левую ногу. Так что на двоих у нас было две рабочие ноги: правая и левая. И еще мне было любопытно. И страшно, но бояться лучше не одной в комнате, а рядом с тем, у кого есть ружье.

– Фигушки. Я с тобой.

– Тогда поищи старые газеты. В чуланчике на кухне должны быть.

Я дошла до кухни, включила свет… Вот это разгром! На кухне как будто порезвилась стая диких обезьян. Стол, тумбы, все рабочие поверхности были завалены, засыпаны, запачканы… Всем. Продуктами, битой и целой посудой, землей из цветочных горшков, самими цветочными горшками… В углу валялось опрокинутое мусорное ведро, картофельная и яблочная кожура свисала с его краев веселыми кудряшками. Та же кожура и еще много чего была на табуретках, на подоконнике, на…

– Ну где ты там?

Я открыла чулан и посторонилась, опасаясь, как бы на меня не вывалилась очередная гора мусора. Но там было прибрано. Старые газеты я сразу нашла, они лежали на полке аккуратной стопочкой. Взяла несколько. Вернулась к Лысому в холл:

– Там, на кухне…

– Видел. Если бы эта тварь залезла в дом, она бы шумела. Ты слышишь что-нибудь?

Я напрягла слух, но напрасно: в доме стояла уже обычная могильная тишина, нарушаемая только посапыванием Лысого: здорово он разбил нос – ходит теперь посвистывает на каждом выдохе.

– Сейчас почищу, и проверим. Но, мне кажется, в доме ее нет. Да и прятаться тут особо негде.

Он разложил газеты на белом диване (ох и влетит кому-то от нашей технички!) и принялся орудовать масленой тряпкой. Я сидела рядом и смотрела.

Взгляд мой так и соскальзывал на брошенный на столе новенький телефон Лысого. Женщине, пахнущей тряпкой, мы позвонили пятнадцать раз. Даже такая вредная, как она, не выдержала бы и взяла трубку. Значит, либо забыла телефон, либо потеряла, либо что-то случилось. Я быстро цапнула со стола трубку и еще раз выбрала номер. Лысый коротко глянул, оторвавшись на секунду от своего ружья, но ничего не сказал. Гудки. Я положила телефон, не отключаясь, и напрягла слух. Может, забытый телефон этой звонит где-то в доме и я услышу? Тихо. С тех пор как мы приехали сюда, здесь почти всегда очень тихо.

– Ну вот. – Лысый скомкал промасленные газеты и швырнул в корзину. – Идем поищем уборщицу. – Он пошел на кухню, как будто я не была там минуту назад, заглянул, проверил, вернулся. – Нет ее в доме. На второй этаж и подниматься не будем, мы недавно там были. Да и услышали бы…

– Идем уже!

– Волнуешься? А говорила «Злая, злая»… – Он полез в тумбу под теликом и достал фонарь. Все-таки он дурак.

Глава X
Выстрелы

Маленькие садовые фонари во дворе еле освещали дорожку под ногами. Все остальное тонуло в темноте. Луна скрылась, да ее и не было видно за густыми кронами. Тихо. Опять тихо! Вернемся в школу, я буду целыми днями слушать музыку с Бадом и компанией. Плевать, что они отморозки и слушают всякую чушь. Главное – громко. Мои уши устали от тишины. Как же они устали!

Лысый медленно шел впереди меня, светя фонариком на серые стволы деревьев. Луч бил далеко, если бы не деревья, мы бы давно увидели реку. Надеюсь, тварь, напавшая на Лысого, не успела никого сожрать.

Маленький освещенный пятачок под ногами, все остальное тонуло в черноте. Дорожка, засыпанная хвоей и прошлогодними листьями, как же редко по ней ходят. Женщина, пахнущая тряпкой, держала взаперти не только меня. Лысый нервно дергал фонарем: луч метался туда-сюда по дорожке, кустам – и вдруг замер. От неожиданности я влетела в спину Лысого и уставилась в луч фонаря.

Куст малины. Куст малины – и больше ничего. Он был поломан так, как будто на него швырнули огромный мешок с песком, который потом поволокли дальше в лес.

– Видишь?

Я кивнула.

– Тогда идем. – Он решительно свернул с дорожки в сторону куста и осветил примятые ветки с бусинами крови на листьях.

– Опа! – Я вцепилась в его рукав. Рука, держащая фонарь, ушла вниз, и я увидела целую тропинку из примятых кустов. По земле бежала ржавая смазанная дорожка уже подсохшей крови. Кого-то волокли.

– Идем, Жули. – Лысый шагнул прямо на проклятый куст, закапанный чьей-то кровью, и я в очередной раз подумала, что дураки очень смелые люди. Визжать и проситься домой было поздно. Одна я могу и не дойти.

Я шла за ним по этой звериной тропе, стараясь обходить лужицы, а все равно чувствовала, как наступаю в чужую кровь: земля была холодной, эти влажные пятна – чуть теплее.

Лысый старался идти потише и все равно топал как слон. А я слушала. Шаги Лысого здорово выделялись в общем шуме: он прихрамывал и загребал ногой. Листья на ветру шелестели по-другому, у них был свой мотив, своя мелодия. За левым плечом плескалась река. За правым – скрипнула калитка.

Я обернулась, но ничего не увидела в этой темноте, Лысый светил вперед и под ноги, освещая эту жуткую дорожку. К моим ступням уже налип влажный песок, и я потихоньку обтрясала их нога об ногу, зная, что так только еще больше пачкаюсь.

Остановилась. Сзади послышался новый шорох. Еле слышный, может быть, я тогда себе напридумывала. Как будто кто-то шел, аккуратно наступая на всю ступню, но все равно не мог это делать бесшумно. Короткий шорох – тишина. Опять короткий шорох.

Я цапнула Лысого за куртку, чтобы остановился, и прислушалась. Он обернулся, на секунду сверкнул мне фонарем в лицо и ослепил. Перед глазами запрыгали разноцветные зайчики, луч фонаря проходил мимо меня, Лысый освещал что-то за моей спиной. Что-то громко шаркнуло листьями, и все стихло. Я обернулась, хотя не могла еще ничего толком увидеть, кроме белого пятна, освещенного фонарем.

– Видела?

Я покачала головой. Лысый сунул мне фонарь. На секунду мне показалось, что в луче что-то шевельнулось, но тут же пропало. Лысый вскинул ружье:

– Правее! Еще! Еще! Еще, еще!

Я вела свет по стволам, ничего не видя толком, но прекрасно слышала, как прыжками уходит в лес кто-то тяжелый, как старые листья и хвоя разлетаются из-под его лап. Тяжелый.

Прыжки удалялись и замерли где-то в шагах тридцати от нас.

– Ушла, – шепнул Лысый. – Держи фонарь сама. – Он еще прицеливался куда-то в чащу и, пятясь, стал отходить в сторону пристани. Я не знала, куда мне светить, и светила туда, куда он целился. Мы пятились в темноту, к реке и, кажется, уходили в сторону. Я шла тихо, а Лысый опять топал, загребал ногой, и я не могла расслышать ничего, кроме его шагов и ветра. Если тварь ушла недалеко, то она может подкрасться и напасть с любой стороны, мы не успеем заметить.

– Стой! – Я опять поймала Лысого за куртку. Он дернулся ружьем в мою сторону, и мое сердце ухнуло в землю. Это длилось одну секунду. Ну две. Это длилось полжизни. Примерно столько, как мне казалось, я пролежала в африканском госпитале с сервалом. Моя голова много лет забывала, что такое пуля, а мое плечо помнило, как будто это было вчера. Его скрутило, вывернуло, старая боль вырвалась на волю и отдавала куда-то в грудину, от этого перед глазами опять забегали разноцветные зайчики. Ноги стали ватными. Я сомкнула пальцы на куртке Лысого и, как тогда, провалилась в яму.

– …Нашла мешто и время! – Лысый сидел на земле рядом со мной, держа фонарь зубами и водя ружьем туда-сюда. – Поднимайшя шкорей.

Голова еще кружилась. Я вцепилась в его штанину и села. Разноцветные зайчики разбежались, луч фонаря истерически прыгал по стволам, от этого в глазах все равно рябило. Листья шелестели на ветру, а за спиной хрустнула ветка.

Лысый направил ружье туда, я еле успела уклониться, чтобы не получить по физиономии. Вскочила. Лысый прицеливался и шумно дышал ртом, сопя и пыхтя через зажатый в зубах фонарь. Луч освещал только стволы и ветки. Я вглядывалась в этот освещенный пятачок и ничего не видела.

– Вошьми.

Забрала фонарь. В глубине леса тут же послышался шорох, как будто тот, кто подкрадывается, воспользовался замешательством и сделал под шумок еще шаг. Я водила фонарем по стволам туда-сюда, вниз вверх и не могла ничего разглядеть.

И тут кто-то прыгнул прямо ко мне. В шаге от меня шаркнули сосновые иглы под чьими-то тяжелыми ногами, грохнул выстрел, и я побежала.

Ветки царапались. Хвоя впивалась в ноги. Я не видела, не слышала, не чувствовала. Ноги бежали сами собой, и я не могла их остановить. Только зажмуривалась, чтобы ветка не попала в глаза, и не разбирала, куда бегу.

Споткнулась. Откатилась под ближайшее дерево. Я старалась тише дышать, а все равно пыхтела как паровоз. Я слышала только свое дыхание, ну да, это же уши заложило от выстрела. Пройдет. Стволы чернели перед глазами одной широкой простыней, только мятой. На земле чуть выделялись пятна старых листьев и хвои. Неба почти не было видно за ветками. И ничего не слышно. Я вжалась в ствол, надеясь, что если я ничего не вижу и не слышу, то, может, и меня не найдет эта тварь. И Лысый не найдет. А он точно ищет. Бегает по лесу и орет, привлекая внимание твари.

Я подняла голову и попыталась вспомнить, с какой стороны я прибежала. Справа что-то шевелилось. Оглянулась – ветка. Сломанная мной ветка еще покачивалась – значит, надо возвращаться туда, пока Лысый не начал орать.

Кое-как я заставила себя встать: руки-ноги не слушались – да и кто бы послушался, когда там тварь, там ружье, там стреляют… Ноги держали. Значит, еще ничего. Я знала, что не ранена, что стреляли не в меня, но некоторые вещи сильнее нас, с этим приходится мириться. Потихоньку, стараясь не шуметь, я пошла в сторону сломанной ветки. Не заблужусь, остров маленький.

Ветка болталась на клочке коры, листья, еще живые, висели тряпочками. Я шагнула мимо нее и ударилась ногой обо что-то твердое. Когда я бежала сюда, я помню, что споткнулась. Это было что-то высокое, выше колена, и гладкое, дерево бы меня поцарапало, а это нет. В общем, не пень это был, а что-то другое. И теперь я могла это разглядеть, насколько хватало света.

Сначала я решила, что это большое животное, которое зарылось в старую хвою и сломанные ветки. Высокий длинный холм из лесного мусора, похожий на растянувшегося медведя. Я даже отшатнулась сперва, но потом вспомнила: я же спотыкалась о него, он бы давно вскочил, если бы был живой. И еще он холодный. Я осторожно потянула носом и уловила только запах старой хвои и перепревших листьев. Потрогала – и тут же отскочила. Холодный. Холодный не нападет. Тогда я потянула большую сосновую ветку, прикрывающую его. Она оказалась огромной. Она закрывала всю его длину, листики, лежащие сверху, посыпались во все стороны. В темноте блеснула цепь. Бедное животное! Я сильнее дернула ветку, отбросила ее – и увидела красную полосу вдоль спины, какой точно нет ни у одного зверя. Господи, кто это?! Я видела его целиком, но в темноте не могла понять, где голова, где лапы. Потрогала. Пальцы глухо стукнулись о деревяшку.

Еще несколько секунд мне понадобилось, чтобы сообразить: лодка! Она лежала перевернутая вверх дном, замаскированная ветками, кто-то явно не хотел, чтобы ее нашли…

– Жули, это ты? – Я аж подпрыгнула. Лысый, судя по голосу, был в паре шагов от меня.

Я шагнула в ту сторону и наткнулась на него в кустах:

– Испугалась ружья.

– Нашла время! Идем! Встретим Петровну на берегу, а завтра днем свалим отсюда.

– Она не придет. – Я показала ему деревянный холм в темноте и эту блестящую цепь.

– Что ты болтаешь… – Он все-таки посмотрел. Подошел, потрогал. Сел на нее и сказал:

– Наша. Я ничего не понимаю.

– Идем… Здесь нельзя… – Я взяла у него фонарь и потянула за собой.

* * *

Я направила луч вперед, и между стволами тут же мелькнула чья-то тень. Она двигалась бесшумно в трех шагах от меня. По этим веткам, по этой хвое это было невозможно, я сперва решила, что мне показалось. Тень метнулась в сторону и скрылась за стволами. Я показала Лысому. Он отстранил меня и стал целиться. Я шарила лучом по стволам, но тени больше не было видно.

– Потерял…

И я потеряла. Мы так и стояли, прицелившись кто чем в то место, где минуту назад была тень, когда шорох послышался из-за спины.

Я обернулась, и над ухом опять грохнул выстрел. Лысый, похоже, вообще не целился, пальнул наугад. И попал.

Даже сквозь заложенные уши я услышала этот вопль. Высокий, на ультразвуке, не человеческий, не звериный, какой-то чудовищный вопль, как будто из фильма ужасов. Лысый отобрал у меня фонарь и побежал вперед. Пару секунд я стояла, соображая, бежать ли за ним, а когда побежала, его уже не было видно. Далеко впереди, в шагах десяти от меня, поблескивал луч фонарика. Я погналась за ним, но Лысый развил какую-то нечеловеческую скорость. Луч не приближался. Он метался от ствола к стволу, тварь вопит, раненая, а как быстро бежит! Я напоролась ногой на ветку, все той же больной ногой, и несколько секунд стояла, поджав ногу и подвывая, только беспомощно смотрела, как удаляется луч фонаря. Когда я опять попробовала идти, луча уже не было.

В ушах у меня еще звенело от выстрела и воплей твари, но я все-таки прислушалась. Только звон и этот жуткий визг, больше ничего. Я подобрала сломанную палку и пошла в ту сторону, куда убегали Лысый и эта тварь. Не заблужусь, остров маленький, но это я себя так утешала. Тогда в темноте он казался огромным и страшным: я ничего не слышу, и подкрасться ко мне можно с любой стороны. Ужасно хотелось позвать Лысого, но я побоялась выдавать себя голосом. Тварь тоже слышит. Я вглядывалась в темноту: может быть, увижу опять луч фонарика, но нет. Похоже, Лысый успел уйти очень далеко. Или просто разбил фонарь. Да, скорее всего, он разбил фонарь, а сам находится рядом, просто я не слышу, мне заложило уши. Сейчас это пройдет, и я его найду.

Я быстро хромала по лесу и высматривала в темноте сломанные ветки или еще какие-нибудь следы. Их было много. Прямо передо мной еще качалась огромная сосновая лапа, сломанная на уровне человеческого роста. Подул ветер, и уши отпустило, теперь я могла прислушаться.

Ветки деревьев шелестели на ветру, и совсем рядом плескалась река. Шагов не было слышно. Никаких. Как будто эти двое провалились неизвестно куда, а я тут…

– Лысый! – Я завопила так, что сама испугалась. Мой вопль разнесся по лесу и ушел в воздух. Тишина. Я стояла, замерев, и слушала долго-долго – нет.

– Лысый…

Нет. Даже листья на ветру не шуршали. Тогда я побежала. Я бежала, напарываясь на ветки, спотыкаясь, я бежала вперед, туда, куда, по моим прикидкам, ушел Лысый. И еще я, кажется, не переставала вопить. В этой темноте я ни черта не видела, кроме сломанных веток и старой хвои. Лысого нигде не было. У него темная куртка, его не разглядишь. И почему, в конце концов, нигде не видно луча фонарика?!

Я бежала. Наверное, долго. Иногда мне казалось, что я вижу среди стволов какое-то движение, тогда я бежала туда, не думая, что это или кто. Лысого нигде не было. Я бежала, то вопя, то прислушиваясь, но слышала только хруст веток под собственными ногами. Кажется, я загребала в сторону и нарезала круги, потому что ветер дул то в лицо, то в спину. Я бежала, пока не выбежала на берег.

Здесь не было ни пристани, ни пляжа, выскочив из леса, я сразу ступила в высокую траву, и нога моя соскользнула в ледяную воду. Брр-р! Я отдернула ногу, потеряла равновесие и села на землю, опершись спиной на ствол сосны. Вот и приплыли.

Река плескалась и доставала до моих пяток, а за спиной была тишина. На горизонте уже блестела узкая полоска рассвета, и мне почему-то было спокойнее от нее. Еще какой-нибудь час – и лес проснется, и все будет видно и слышно, и я, может быть, даже найду Лысого… Слезы подступили к переносице, но я по-прежнему не хотела верить в то, что произошло.