Текст книги "Маяковский и Лиля Брик. Падшие ангелы с разбитыми сердцами"

Мария Немировская
Маяковский и Лиля Брик. Падшие ангелы с разбитыми сердцами

© ООО «Фанки Инк.», 2014

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава 1. Вещий сон

Вчера мне приснился сон – записала его в свой дневник. В последнее время такие яркие сны снятся мне не часто, знаете, как говорится, в старости мы почти не видим снов… А некоторым людям вообще не очень везет со снами: они им снятся очень уж редко. Это, естественно, огорчает, поскольку сновидения оставляют утром ощущение причастия к иной жизни и иному, неведомому миру. Впрочем, это не про меня! Мне сны снились всегда, открывая дорогу к чему-то новому, неизведанному.

Говорят, что сны не снятся тогда, когда у нас очень много дневных впечатлений. И якобы именно поэтому не снятся сны во время утомительных путешествий или очень активно проведенного дня. В таком случае, ответ на вопрос «Что делать, чтобы снились сны?» – очень прост: перед сном нужно хорошо отдохнуть… Сейчас, когда я много времени провожу дома, в раздумьях, сны мне стали сниться часто – вспоминаю прошлую жизнь, знакомых, которых уже нет рядом… Взрослые люди часто запоминают только те сновидения, в которых была некая доля тревожности. А если человек вполне счастлив и доволен жизнью, вряд ли ему будет сниться что-то тревожное…

Я вполне счастлива, но один сон мне снится часто…

Вижу я, будто ко мне в комнату заходит Володя – мой милый Щеночек, но выглядит он очень странно. Не кидается ко мне с объятьями, ничего не говорит, только стоит в углу моей комнаты и смотрит. Очень ласково. Тепло… А потом достает пистолет и медленно подходит – я не боюсь, знаю, что мой мальчик не сможет причинить мне боль, никогда не сделает ничего плохого, и я права. Володя вкладывает свой пистолет мне в руку и говорит:

– Все равно ты то же самое сделаешь, все равно как я кончишь.

И стоит, улыбаясь, будто ждет от меня чего-то, наверное, ждет, пока мы дальше пойдем вместе. Когда снова встретимся…

Утром после того, как этот сон приснился мне в первый раз, я проснулась на удивление спокойная. Испугалась? Нет! Все когда-то умрут, ничего не поделаешь – это истина, от которой никуда не деться, но сон мне запомнился – сразу нахлынуло множество воспоминаний. Вспомнила о том, как мы встречались с ним, как гуляли по ночной Москве, как говорили обо всем на свете. Я всю жизнь думала, что же я сделала не так, когда моя жизнь сделала такой крутой поворот? Может, мой выбор был не верным? Может, надо было тогда, много лет назад, уйти от Оси к Маяковскому навсегда, насовсем?.. И пусть бы изменял, да хоть в кровати вместе со мной… Чего только не было в нашей жизни за годы нашего знакомства! Многое происходило, и на многое я закрывала глаза. Но были и скандалы – Володя уходил, хлопая дверью, а потом возвращался, прося прощения. Писал мне трогательные письма, и я не менее трогательно отвечала на них, называя его «моим мальчишкой», «моим Щенком», писала, что целую все его лицо…

Но если бы Володя был жив, мы сейчас не сидели бы в комнате и не пили чай, он не читал бы мне свои стихи, и я не перечитывала бы их за ним. Скорее всего, он по-прежнему пропадал бы на посиделках с друзьями, или писал что-то судорожно на коленях плохо отточенным карандашом, или играл в бильярд с вечно проигрывающим Луначарским. Именно сейчас мне так не хватает Володи. Всегда хватало, даже слишком, надоедал, травил душу, капризничал, как ребенок, требовал чего-то густым басом, плакал на плече. Я ненавидела все эти перемены настроения, но и любила одновременно. Мне нравилось, что он мог плакать, в такие моменты я чувствовала к нему не жалость, не любовь, нет, я видела, что он может плакать, искренне, эмоционально, и это рождало во мне чувство гордости, как у матери за сына, совершившего хороший, человечный поступок. Но я не выносила его слез. Я знала, что могу быть их виновницей, от этого становилось больно, но еще больнее было думать, что причина – не я, а другая, очередная пассия.

Старость ужасна. Теперь часто ночами я не могу уснуть – провожу время в постели, вспоминая свою жизнь. Как окончила Московскую консерваторию, как училась лепке в Мюнхене, как познакомилась с Осей, а потом вышла за него замуж. Моя младшая сестра Эльза так до самой смерти и не простила мне предательство с Маяковским – то, что я увела его, отбила у нее. Она никогда не говорила мне этого в лицо, но я все читала в ее глазах. Эльза любила меня, принимала такой, какая я есть, но я знаю, что этого она мне не простила… Уже несколько лет как ее нет – моя глупая наивная сестра умерла от сердечной недостаточности. Всегда Эльза была слишком эмоциональная, и именно это, кажется, сыграло с ней злую шутку… Но ничего не поделаешь, все когда-то умрут. Оси тоже уже нет, давно…

Ося… Даже не помню, с каких пор стала его так называть. Наверное, как только познакомилась, так и решила, что Осип ему не подходит. Лопоухий и добродушный, в безумных очках, ну какой же он Осип Максимович Брик?! Он был и всегда оставался самым что ни на есть Осей. Когда видел меня, всегда виновато улыбался, будто пес, не хватало только хвоста, чтобы Ося мог им вилять!

И я ведь любила его, любила, как могла, иногда больше, чем Володю, а иногда совсем не любила. На самом деле, тогда не хотелось, да и не хватало времени разбираться в чувствах, все было само собой, порой казалось, что все предписано…

Замужество. Эльза притаскивает в дом сумасбродного, хамовитого и напыщенного поэта, стихами которого не просто живет, а дышит. Тайный роман с Маяковским. Открытая жизнь втроем – я, Ося и Володя. Разрыв с Володей. Его смерть. Развод с Осей. Вся жизнь как по листу с мелкими и крупными кляксами – людьми.

Не так давно я переехала жить на дачу в Переделкино. И теперь мне часто снится Володя – он приходит, садится на кресло в своей излюбленной манере, разваливается, словно мешок, и начинает читать мне свои стихи. Читает быстро, громко… Без перерыва, не останавливаясь. А потом протягивает мне руку, будто приглашает куда-то. Я стою и смотрю, не могу сделать шаг, только руку в ответ поднимаю и тянусь к нему, тянусь, но не могу дотянуться – только прошу тихо:

– Миленький, не уходи.

А он улыбается, и снова повторяет:

– Все равно ты то же самое сделаешь, все равно как я кончишь…

Сон этот снится мне уже не первый год – но я рада, рада тому, что в итоге могу хоть во сне общаться с ним сейчас! Не так давно я сломала ногу, шейку бедра, и теперь лежу, практически не поднимаясь. Болезнь мучает меня, не давая ни спать, ни есть, ни думать о чем-то другом. Только боль, которая мешает повернуться, не дает двигаться, не дает ощущать свободу, без которой я не мыслю своей жизни!

Сейчас сны с Володей – спасение. Он читает свои стихи, и они действуют на меня, как заговоры. Никогда не верила в заговоры, а теперь верю. А еще верю в обезболивающее и снотворное. Они, как сон, погружают в сменяющуюся образами дрему, и совсем не хочется просыпаться, и терпеть массаж ноги, который мне делают, все эти хлопоты вокруг меня, суету. Стало утомительно просыпаться по утрам. Хочется пойти навстречу Володе, прикоснуться к его руке, остаться навсегда с ним вместе. Хотя, признаться, я не верю в жизнь после смерти. Ничего нет, только тленное тело. Есть память, лишь она одна жива.

В последние годы я стала часто плакать. Никогда раньше не позволяла себе слезы без причины, никогда не жаловалась, не ныла. А теперь я стала истеричкой, я раздражена и утомлена постоянной вынужденной борьбой за жизнь. Я стала похожа на Володю с его мгновенно изменяющимся настроением, только он был и всегда останется гением, а я – прикованная к кровати восьмидесятишестилетняя старуха. Надо прекратить издевательство над своим телом и воспоминаниями. Я хочу умереть во сне…

Есть ли жизнь после смерти? А может, и правда, я встречу там Володю, и он будет смеяться, и приговаривать, как во сне:

– Все равно ты то же самое сделаешь, все равно как я кончишь.

Эти слова звучат в голове постоянно. И после смерти Маяковский назойлив – он мучает меня, его голос звучит в голове постоянно!

Я и вправду начинаю задумываться о том, чтобы идти за Володей. Хотя мне не впервой думать о том, чтобы закончить свою жизнь. Но, пожалуй, сейчас в первый раз я действительно близка к этому и мой мир рухнул настолько, чтобы я могла совершить этот шаг осознанно, а не из юношеского максимализма или не из-за чего-то еще…

Помню, как когда я была совсем еще юной, у меня была первая любовь. Я влюбилась в молодого учителя музыки – Григория Крейна. Наши чувства были взаимны, и я забеременела, но моя великосветская мама – она не могла допустить такого позора! Малолетняя дочь становится матерью, не имея мужа! За всей этой историей тогда последовал принудительный аборт в Армавире (где жила сестра матери). Мать и тетка настояли на нем против моего желания, я же приняла эту операцию не иначе как личное оскорбление! И спустя несколько дней после этого я проглотила целиком содержимое пузырька с цианистым калием – ждала, что умру, но почему-то не умерла. Оказалось, что моя мать в поисках писем от Крейна обшарила мой письменный стол и, найдя там страшный пузырек, высыпала из него яд, вымыла и наполнила содой…

Я всегда была очень эмоциональна – из-за моей страсти к Александру Краснощекову тоже хотела умереть… А когда режиссер Всеволод Пудовкин не ответил мне взаимностью, я выпила горсть снотворного… тогда моя жизнь почти оборвалась – страшно подумать, ведь завершись тогда моя попытка суицидом, сколько всего не было бы в моей жизни… Помню, я выздоравливала несколько месяцев. Наверное, доза снотворного была слишком мала.

Сейчас я не совершу такой ошибки – мне выписывают намбутал – он, говорят, может усыпить даже слона. Я спрятала под матрасом 11 таблеток… Ночью, когда все расходятся, я беру лист и пишу на нем карандашом:

«В смерти моей прошу никого не винить. Васик, я боготворю тебя. Прости меня! И друзья, простите…»

Володин голос в голове звучит все громче:

– Все равно ты то же самое сделаешь, все равно как я кончишь.

И я достаю таблетки, подношу горсть ко рту. Володя в моей голове словно замолкает – ждет, что я буду делать дальше. И я высыпаю лекарство себе в рот, запивая стаканом воды.

– Все равно как я кончишь, – снова говорит Володя.

Я чувствую, как его голос затихает. В голове поднимается гул, и я проваливаюсь в темноту – я засыпаю… Есть ли жизнь после смерти? А черт ее знает! Какая в сущности разница?..

Глава 2. Воспоминания о детстве

Явсегда была жуткой хулиганкой – можно даже сказать, настоящей революционеркой. Конечно, было такое время, скажете вы, но я возражу – революция и нежелание жить по правилам, подчиняться каким-то нелепым законам, быть таким, как все, и желание бороться с обыденностью и попытки изменить мир даны не каждому из нас. Даже в наше революционное время далеко не каждый решался на бунт, я же решалась. Всегда. Даже в самом юном возрасте! Конечно, тогда это были совершенно иные бунты – не такие глобальные и куда менее серьезные, но для меня они многое значили. Так я могла показать свою индивидуальность, так я могла оставаться собой в любой ситуации.

Мы с Эльзой, моей младшей сестрой, учились в гимназии, что находилась в Колпачном переулке. Кроме нас, ту же гимназию посещали Вера Брик, боготворившая своего старшего брата Осю, и Лиза Румер. С ней я дружила в те далекие годы – позже в домашнем архиве Румеров еще долго хранилась старая фотография. Две девочки в одинаковой школьной форме с передниками – Лиза и я.

Я никогда не хотела слушаться глупых правил. Помню, как в школе я пыталась протестовать против формы. Мне было 14 лет, я училась в четвертом классе. Тогда в гимназии бытовало глупое правило – нельзя было приходить в школу с распущенными волосами, даже с просто заплетенными косами было нельзя – всех учениц заставляли закладывать косы вокруг головы. Но у меня всегда были шикарные густые волосы – и косы получались такими тяжелыми, что в прическе они не держались, а если мне и удавалось уложить их, голова после школьного дня болела неимоверно!

И вот я решила воспротивиться этому глупому правилу. Но делать этой одной было бы просто глупо – единственное, что я поняла в революционное время, что революция начинается лишь тогда, когда сразу много человек попирают правила. Один – нарушитель и безумец, его скорее накажут, чем выслушают, но если людей много – глас толпы не может быть проигнорирован. И вот я уговорила моих школьных подруг на этот маленький бунт – мы пришли в школу с распущенными волосами и в таком виде вышли на молитву в зал… Конечно же был скандал! Моим родителям пришлось многое выслушать от директора школы и попытаться многое мне объяснить, но к тому времени на все у меня уже было свое мнение. Пусть это было всего лишь ребяческое начало, но именно после моего маленького бунта я почувствовала себя настоящей революционеркой…

Я удирала из дома, ходила на митинги – я чувствовала в себе силу к переменам, и этих перемен я хотела не ради неизвестных мне людей, а в первую очередь, ради себя. Я всегда оставалась женщиной и всегда помнила о том, кто я и ради чего я действую. Родители моего выбора не одобряли. Папа ложился перед дверьми и кричал:

– Лили, ты уйдешь только через мой труп!

– Папочка, ну почему ты не веришь в меня?! Не веришь в мои идеалы! Я способна на многое!

– Я знаю, – отвечал папа, садясь на полу. – Я знаю, моя девочка, но пойми, ты еще слишком юна…

– Но если не сейчас, то когда? Ведь именно сейчас у меня есть шанс изменить что-то! Неужели ты не сочувствуешь мне?

– Сочувствую. Но еще больше я боюсь за тебя! Поэтому, Лили, ты никуда не пойдешь. Ты останешься дома.

Этот диалог повторялся изо дня в день – я в слезах убегала в свою комнату, а потом удирала через черный ход.

Мы организовывали какие-то митинги, кружки, сборища. Постоянно обсуждали все, что творится в мире, требовали автономии Польши… Организовывали настоящие собрания, где каждый высказывал свое мнение, а в конце непременно подписывалась резолюция, в которой мы высказывали свое мнение… В гимназии мы организовали кружок политической экономии – нашим руководителем кружка стал старший брат моей подружки Веры Брик – Осип. Он был старше, и совсем недавно его исключили из гимназии за политическую революционную пропаганду! Высокий и красивый шатен, как было в него не влюбиться?.. Настоящий революционер и протестант, о котором мечтали все мои одноклассницы и подружки – едва ли не на каждой парте в нашей школе было вырезано или нацарапано ручкой его имя – «Ося». Именно так мы его ласково называли!

Я познакомилась с ним, когда он с сестрой зашел за мной, чтобы вместе идти к Жене, у которой в первый раз собирался наш кружок.

– Я – Верин брат, Осип, – представился он.

– Очень приятно, Лиля, – по-деловому ответила я.

Пока мы шли по дороге, говорили только о делах – как можно было думать о чем-то еще? А на следующий день Вера Брик с утра пристала ко мне с расспросами:

– Лиличка, ну скажи, как тебе понравился мой братик?

– Что? – недоумевала я. – Мне было 14 лет, и я тогда совсем не думала о мальчиках! Да и какие мальчики, когда такое творится в мире?

– Ну Лиличка, как тебе понравился Ося?

– Ося?

– Да, да! Мой брат Ося!

– Осип мне очень понравился, – честно призналась я. – Как руководитель группы. Он серьезный, уравновешенный…

Вера хихикала и улыбалась. Она-то знала, что это Ося попросил ее узнать о моем отношении к нему.

Кружок политической экономии просуществовал недолго. Началась война – и мы вынуждены были жить по особым правилам. Помню, как по ночам мы завешивали окна одеялом, собирались все вместе и тревожно ждали, что же произойдет дальше… Сначала было очень страшно, а потом уже меньше – мама и папа брали в руки карты и раскладывали пасьянс, а мы с Эльзой удобнее устраивались на диване и болтали обо всем на свете. В то время мне каждый шорох казался подозрительным.

Все ждали пока нас, как евреев, погонят из Москвы.

– Как же вы не понимаете? – плакала я. – Нас потому и бьют, что мы не защищаемся! Нужно дать отпор – настоящий отпор! И тогда, только тогда, мы сможем быть горды собой.

Мама и папа кивали – они и так смотрели за мной особенно внимательно, Эльза не доставляла им таких проблем, а вот я… Меня они считали взбалмошной и не слишком умной, может, и не напрасно. Помню, как сильно я испугалась, когда однажды ночью постучали в дверь.

Я была уверена, что это обыск, кинулась в свою комнату, хватая принесенные с митингов фотографии Спиридоновой, порвала их на мелкие клочки, которые спустила в унитаз, и заперлась в ванной.

Папа открыл дверь, но оказалось, что это всего лишь старый швейцар просил закрыть окна еще плотнее. Погрома ждали все – у папы был револьвер, а мама боялась оружия, но наша жизнь текла своим чередом.

Мы с Верой Брик были близкими подругами и через нее стали общаться с Осей ближе. Помню, как перед Новым годом я была у них в гостях, а потом возвращалась домой.

– Лиля, а можно, я провожу вас? – предложил Ося.

– Конечно, – ответила я, чувствуя себя бесконечно взрослой и прекрасной.

Мы шли пешком, потом ехали на извозчике, говоря о погоде, о политике, об общих знакомых, а потом Ося вдруг взял меня за руку и спросил:

– Лиля, а вам не кажется, что между нами что-то большее, чем просто дружба?

Помню, что мне так понравилась эта формулировка и так нравилось чувствовать себя такой взрослой и умной, что я ответила:

– Да, Осип, мне кажется…

И мы стали встречаться. Много времени проводили вместе, постоянно болтали по телефону, и Осип мне уже очень нравился, но он вдруг испугался нашего чувства и сказал мне, что ошибся и недостаточно любит меня. Боже, как было обидно и унизительно слышать это… Но я не подала виду – стала дружить с другими девочками, у которых были старшие братья, а у тех – товарищи. Вскоре я окружила себя мужским обществом и чувствовала себя просто великолепно!

Помню бал, который устраивали в гимназии, и я была там распорядительницей. О, что за чудо были эти балы – украшенные залы, нарядные юноши и девушки и мы – две распорядительницы – с большими белыми воротниками и бантами. Конечно, мы были окружены вниманием, сияли от радости и гордости, были красивы и свежи. И Ося заметил меня вновь. Подошел, пригласил на танец… Но я не забыла обиду – посмотрела на Осипа, смерив его взглядом сверху вниз и ответила:

– Я очень устала для танцев.

А уже через минуту танцевала с другим юношей! Конечно, Ося заметил это! И был зол как черт! Он снова стал ухаживать за мной, мы много говорили по телефону, он постоянно звонил, звал в оперу, гулять… Ося мне очень нравился, но я не умела вести себя с юношами – брала его за руку, садилась ближе к нему… Между нами толком ничего и не было, за все время Осип и поцеловал-то меня всего один раз! Так продолжалось вплоть до самого лета, пока мы не поехали на отдых. И снова Ося бросил меня – написал всего одно письмо, в котором сделал все, чтобы я не стала отвечать на него. Но он не учел одного – в то лето я расцвела, и за мной начали ухаживать юноши… На отдыхе я познакомилась с студентом из Антверпена, – кажется, его звали Фернан… Мы много гуляли и говорили обо всем: о Боге, любви и дружбе… В конце нашего отдыха он даже сделал мне предложение, но… я отказала! А вернувшись в столицу, вновь встретилась с Осей.

Мне тогда начало казаться, что знакомство наше было предопределено. И дело даже не в том, что семьи Каганов и Бриков общались задолго до рождения детей – мы входили в один, довольно узкий, круг, где достаток той или иной семьи был выше или намного выше других, но никогда ниже определенного уровня. Зажиточные семьи, соединенные, кроме происхождения, общим строем жизни, да и жившие поблизости…

Когда я приехала с отдыха, Ося показался мне вовсе не таким красивым, как раньше, – он стал носить пенсне, которое ему совершенно не шло. Но как я ни старалась вести себя с ним холодно, в один прекрасный день все же с моего языка слетели заветные слова.

– Ося, а я вас люблю! – выпалила я и убежала.

И дальше наши отношения были очень странными – семь лет мы случайно встречались, я держалась холодно. Конечно, за эти семь лет у меня было много романов, были люди, которых я любила, за которых собиралась замуж, но Ося, словно злой рок, все время встречался мне на пути, и я забывала о своих романах.

Пресловутое «Ося, а я вас люблю!» преследовало меня!

После того, как я окончила гимназию, я решила поступать на математический факультет – этот предмет я всегда любила! И сдала экзамены с блеском! Из всего потока в сто человек было всего две девочки – я и еще одна дурнушка, конечно же, я сразу окунулась в мужское внимание! Когда я переводила Цезаря, экзаменатор подсказывал мне, переводя шепотом с латыни на французский, а уже с французского на русский я переводила сама. Учитель истории, увидев меня на экзамене, так удивился, что я девушка, да притом еще и весьма привлекательная, что вскочил и опрометью бросился мне за стулом, а когда я не ответила ни на один вопрос, все-таки поставил мне тройку…

Тем же летом в моей жизни произошло еще одно событие – я забеременела… От учителя музыки Григория Крейна – тогда мне казалось, что он – моя единственная любовь, и я хотела оставить ребенка. Но родители были категорически против! Мама и тетка настаивали на аборте, и мне пришлось послушаться их. А первым, кому я сказала о том, что забеременела, был Ося.

– Лиля! Выходи за меня замуж! Так ты сможешь избежать позора, и мы будем вместе!

Но я отказала. И уехала к тетке, откуда вернулась, вся поникшая. До сих пор не знаю, правильно ли я поступила.

Позже мы с Осей все равно поженились – я добилась его! Он сделал мне предложение еще раз и уже не из жалости ко мне, не из желания помочь, а потому что любил меня… Свадьба была не слишком шикарной, но нам было все равно – мы постоянно целовались, нам было все интересно…

Был у нас после свадьбы один интересный момент – поехали мы в Самарканд, смотреть публичные дома. Кому-то сейчас это может показаться странным, но я действительно хотела увидеть, что это такое. Наверное, нужно пояснить, что те годы в Туркестане проституток не было – их заменяли узбекам так называемые «бачи» – мальчики с длинными волосами, но правительство сочло, что это совершенно неприемлемо, и решило открыть целый квартал, где жили и работали девушки легкого поведения.

Мы поехали туда вчетвером: я, Ося и пара наших приятелей. На заставе нас остановили – собственно, останавливали здесь всех, и стали спрашивать, куда мы идем.

– Вы куда идете? – спросил Осю пристав.

Тот, не стесняясь, ответил:

– В публичный дом.

А что стесняться, если публичные дома открыты по указанию правительства?!

– А это кто? – не унимался пристав, смерив меня взглядом.

– Это моя жена, – ответил Ося.

Пристав недоумевал – как можно с законной супругой идти в такое место? Долго расспрашивал меня, знаю ли я, что вообще означает слово «проститутка», рассказывал о том, что происходит с женщинами в таких местах, пугал… Когда же убедился, что я и вправду в курсе и иду в квартал по своему собственному желанию, из любопытства, пропустил… Но остался в жутком недоумении.

Приехав в Москву, мы с Осипом стали жить вместе, а вскоре произошло несчастье – умер мой папа. И Эльза переехала к нам… Именно с ее болезненного увлечения Маяковским начался новый виток моей жизни.