Текст книги "Скрытая бухта"

– Что ж, сестра Мерседес, нам остается лишь уйти. Тем не менее спасибо вам за мгновенный отклик и готовность помочь.

Настоятельница слегка кивнула. Валентина указала на Оливера:

– Сеньор Оливер Гордон приехал с нами не только из-за того, что дело касается и его дома, он хотел бы прояснить кое-что относительно своей семьи. Его мать, сеньора Гордон, наведывалась сюда лет десять назад, так как до двух лет ее растил ваш орден, а потом ее удочерили супруги Перейро, которые жили и работали на вилле “Марина” в Суансесе.

– Ах да, я помню ее. Лусия Перейро. Разумеется, нам она сначала представилась как Лусия Гордон, по фамилии мужа. Мы очень сожалеем о ее кончине, наверняка вы знаете, как щедра она была к монастырю. – Настоятельница посмотрела на Оливера. – Боюсь, сегодня я мало чем могу быть полезна и вам, и молодому человеку, – посетовала она. – Мы искали в архивах, но даже о вашей матери удалось установить лишь то, что в возрасте нескольких месяцев ее оставили у ворот прихода Пресвятой Богородицы, это случилось в начале 1949 года, а семейство Перейро удочерило девочку в начале пятьдесят первого, однако месяц, увы, не припомню. До тех пор мы заботились о ней как могли, в те годы нам частенько подкидывали детей, через мои руки прошло с десяток малышей.

Оливер не смог сдержаться:

– Так вы знали мою маму, когда она была маленькой?

– Да, но совсем недолго. Я ведь поступила в монастырь через несколько недель после того, как девочку подобрали мои сестры, а до этого несколько месяцев готовилась к постригу. Но и самой сеньоре Гордон я не смогла сообщить о ее происхождении ничего больше. Только то, что сейчас говорю и вам: ее оставили в монастырской вертушке, вот и вся история.

– А не было при ней никакой записки или, скажем, одежды, которая могла бы указать на ее происхождение? – продолжил расспросы Оливер.

– Боюсь, что нет, сеньор Гордон, а если и было, то все поглотило время. Уж сколько лет прошло, посудите сами… шестьдесят пять. Ваша мать поняла, что мы не можем рассказать ей ничего. В конечном счете, сын мой, родить ребенка – просто перетерпеть боль, а вырастить его – наполнить его любовью. И именно те, кто ее вырастил, были ей настоящими родителями, неважно, по крови или нет.

– Ладно, спасибо и на том. – Взгляд разочарованного Оливера застыл на полотне за спиной у настоятельницы.

Сабадель и Редондо уже прощались, произнося надлежащие слова благодарности, пусть толку от встречи и не было. Сестра Пилар изготовилась проводить их.

Оливер вдруг спросил:

– Скажите, а почему у одного человека на картине нет глаз? Простите мое любопытство, но этот персонаж буквально притягивает взгляд.

Сестра Мерседес, явно польщенная его интересом, обернулась к полотну четырнадцатого века, на котором изображалась смерть святого Франциска. Святой Франциск возносился на небеса под взглядами парящих в воздухе ангелов, а десятки монахов, рыцарей и крестьян наблюдали за этим с земли. Глаз не было у одного из рыцарей, будто их долго терли ластиком, пока не протерли краску до самого холста.

– Должно быть, кто-то подумал, что этот рыцарь – дьявол, сеньор Гордон. В былые времена глаза могли стереть, чтобы избежать дьявольского взгляда и защититься от сглаза.

– Вот как, я не знал, – потрясенно ответил Оливер.

– Да, это одна из проблем, которыми нам придется заняться при восстановлении картины. Ex umbra in solem.

Оливер вопросительно взглянул на монахиню. Но сестра Мерседес уже развернулась к гостям спиной, усевшись перед полотном.

– “От тьмы к свету”, сеньор Гордон, “от тьмы к свету”, – сказала она, не оборачиваясь.

Дневник (6)

20 октября 1937 года националисты берут Хихон, так что последний форпост республиканцев в Астурии и во всей северной части Испании пал. Бой на земле проигран, а мировая пресса твердит, что победа франкистов на всем полуострове – лишь вопрос времени.

Вечер, ужин. Хана, Клара и Давид сидят с отцом за кухонным столом, они ничего не знают о происходящем в Хихоне. Их центр мира – вот эта маленькая комнатушка в Инохедо, освещенная карбидной лампой.

Той ночью Хана как подкошенная падает второй раз в жизни – лишается чувств, оглушенная, с ощущением, что живот у нее набит льдом. Бенигно не мог поступить иначе. В конце концов, так всем будет лучше. Он делает это ради них, хотя у самого разрывается сердце. Он пытается подарить им еще один шанс. Но как предугадать, получится ли? Как знать, не всесильно ли зло? Может ли быть хорошим то решение, от которого на душе скребут кошки? Он понял, как безгранична его любовь к детям, когда понял, что надо отпустить их.

Давид уже со следующей недели начнет работать в животноводческом хозяйстве в Ла-Таблии, в районе Суансеса. Там о нем позаботятся Хорхе, троюродный брат Бенигно, и его супруга. Почти каждое утро парень сможет ходить в школу в Суансесе, а по вечерам будет ухаживать за скотом. Неплохой вариант, к тому же недалеко от дома.

Клара поедет к бабушке Хулии в Торрелавегу, будет помогать ей на кухне, по хозяйству и тоже продолжит учебу. Люди, на которых работает Хулия, отнеслись к этому с пониманием, согласились принять старшую из сестер, пусть девочка “подсобляет” по дому, но не могут же они приютить и накормить всех родственников прислуги. Милосердию и доброте, о которых толкуют в церковных заповедях, незачем доходить до таких крайностей.

Хана – младшенькая. Совершенно особенное создание, чьи зеленые глаза пленяют всех. Несмотря на то что девочке довелось пережить, блеск этих глаз все равно завораживает любого, кто встретится ей на пути, словно сверкающий бриллиант из волшебных снов. Ее юное сознание еще очень пластичное, очень восприимчивое. Судя по всему, она самая везучая из троих детей. Их двоюродная бабушка Ампаро живет в Комильясе – наиболее респектабельном местечке Кантабрии. Ампаро – сестра бабушки Хулии. Один ее сын сражается на стороне националистов, другой служит священником в Мадриде. Ампаро с мужем держат таверну. Муж ее моряк, так что дела у них идут неплохо даже в эти трудные времена, и они готовы прокормить еще одного человека. Живя у них, Хана сможет ходить в школу, и ей даже не придется прислуживать в таверне или хлопотать по дому. Станет прямо-таки настоящей городской сеньоритой.

Узнав о своем будущем, Хана крепко зажмуривается, но, прежде чем она успевает это сделать, все погружается в непроницаемые сумерки. Уехать с этой милой старушкой, которую она видела всего с полдюжины раз за всю свою жизнь, значит разорвать связь со знакомым миром, с братом и сестрой, с отцом, с животными, с родными полями и синим небом. Давид и Клара будут жить в часе ходьбы от Инохедо, хоть и по разные стороны от деревни, а она… Где вообще находится этот Комильяс? Сколько до него – три часа ходу? Или больше? Сложно ли будет сбежать оттуда домой?

Спокоен только Давид. Он думает, что с ним наконец обращаются как с мужчиной, и предстоящее похоже на самое настоящее приключение. Но страх разлуки сдавливает ему горло. Ведь, в конце концов, он всего лишь тринадцатилетний мальчишка, который пытается казаться сильным мужчиной.

Клара плачет от разочарования, хотя сдержанно и тихо, как взрослая, умоляет отца позволить ей заботиться о брате и сестре, взять на себя хозяйство. Но поскольку Бенигно тверд в своем решении, она утирает слезы и перечисляет ему, какая бы из нее получилась отменная кухарка, огородница и хозяйка. В свои одиннадцать она готова ухаживать за всеми. Но все впустую.

Бенигно плачет без надрыва, просто слезы текут по щекам. Он объясняет детям, что это временная мера, пока гражданская война не закончится и “все это дело” не уляжется. А пока что он поживет один в их доме, осиротевшем после смерти хранительницы очага.

Но Хана не понимает ни масштаба, ни длительности “временной меры”. Хана не понимает, почему их с братом и сестрой – их, которые были одним целым, – разрывают на части и разбрасывают по миру, а отец должен оставаться дома наедине с воспоминаниями. Потеряв сознание, она ударяется головой о деревянный кухонный пол, но ничего не чувствует. Погружение в свинцовые облака и плутание в потемках сновидений действуют на нее неожиданно успокоительно. Даруют ей немного времени. Придя в себя, девочка обнаруживает, что лежит в объятиях отца, тот мягко баюкает ее, а рядом спят Клара и Давид. Хана глядит на отца огромными ясными глазами, будто заснула и проспала много-много часов.

– Папочка…

– Очнулась наконец, моя малышка, – с облегчением шепчет Бенигно.

Ее личико вдруг кажется ему повзрослевшим, он с изумлением замечает, что от дочери исходит сдержанное спокойствие.

– Папочка… а мы увидимся, мы будем снова вместе?

– Конечно, дорогая моя. Я буду тебя навещать часто-часто. И как только станет получше, мы снова заживем все вместе, тут, в нашем доме.

– Это будет как каникулы?

– Да, как каникулы, – улыбается Бенигно, в восторге от такого объяснения, которое вдруг немного успокаивает его совесть, хоть и не усмиряет тоску, скребущуюся в груди. – Ты пойдешь в школу, заведешь подруг, а потом вернешься домой и обо всем мне расскажешь. Тетя Ампаро и дядя очень добрые, вот увидишь.

– Но я не хочу уезжать.

– И я не хочу, чтобы вы уезжали, но вы уже большие. И помни – это просто каникулы. Тебя ждет много всего нового, побываешь в таких красивых местах… работать будешь намного меньше. – Бенигно вздыхает, но тут же выдавливает улыбку.

– Но я хочу работать! Я могу остаться и вставать рано!

– Нет, малышка. Ты и так рано встаешь. Ты поедешь в Комильяс, тебе там понравится, непременно понравится. Это прекрасное место, а жить будешь в доме дяди и тети, рядом с портом. Оттуда видно море, и ты сможешь смотреть, как рыбаки возвращаются, а над ними вьются чайки.

– Я люблю чаек.

– Знаю. А ты знаешь, что когда я был маленьким, мы с дядей Пепе выходили рыбачить в открытое море?

– С дядей Пепе?

– Ну да, глупышка. Это муж тети Ампаро. Он молчун, но человек славный, сама увидишь. Может, он как-нибудь даже возьмет тебя на рыбалку. Нужно только научиться править лодкой, потому что там неглубоко и много камней.

Хана задумывается.

– Значит, это просто такие каникулы. Давид и Клара будут приходить ко мне в гости. И ты тоже. Ты же придешь, пап?

– Ну разумеется, моя радость. Ты же сама понимаешь, что это просто каникулы?

Бенигно крепче прижимает к себе Хану, укачивает ее, дожидаясь, когда она уснет, когда перестанет выпытывать правду, вязкую и в то же время неуловимую – как дым. Прежде чем позволить убаюкать себя, Хана всматривается в лицо Бенигно и впервые в жизни понимает, что отец лжет.

Будущее уже не изменить. Барабаны уже стучат в детском сознании, в маленьком сердце. У всех поступков – серьезных и несерьезных, значительных и незначительных – есть последствия. Уже зарождается новая личность – решительная, хитрая и опасная.

Знаешь, где таится настоящая опасность?

В непредсказуемости.

Он не психический больной. Он знает, что делает.

Проблема в том, что он не чувствует, что делает.

Он принимает решения без эмоций, без чувств и сожалений.

Он убивает не как человек. Он убивает как хищник: просто уничтожает свою добычу.

Определение психопата, данное профессором Хосе Санмартином (1948), директором бывшего Центра королевы Софии по изучению насилия

Утро у сержанта Ривейро выдалось, мягко говоря, не очень спокойное. Они расследовали сразу два дела, предположительно связанных между собой, – останки на вилле “Марина” и утопленник с причала. Лейтенант Редондо мобилизовала весь следственный отдел.

Ривейро знал лейтенанта хорошо, хотя отделом она руководила всего год с небольшим, работала она оперативно, а следственной группой управляла чуть ли не с одержимостью. Никаких ошибок, оправданий и опозданий. Четкость и порядок во всем. Лейтенант сама подавала пример: первой приходила на работу и уходила последней. Она вовсе не была ледяной стервой, муштрующей подчиненных, скорее, наоборот: вела себя любезно и открыто, смешно шутила, хотя иногда юмор ее был черным и слишком саркастичным. Расследуя преступления, она требовала абсолютной точности и внимания к мельчайшим деталям. Ее кабинет полностью соответствовал ей – чистота и порядок. Ривейро уже привык к ее строгости и скрупулезности, к тому, что она постоянно моет руки, к ее мании чистоты – все это шло в комплекте с ясным и сверхэффективным умом, с ее принципами чести и честности. Валентина Редондо была деликатна с людьми, несмотря на свое положение шефа. Ривейро мог упрекнуть ее разве что в полном непонимании компьютерных технологий и нетерпимости к опозданиям. В последнем она явно перегибала палку, ведь если накануне вечером сотрудник задержался допоздна, почему же следующим утром он не может прийти попозже? У нее самой разве нет семьи? Впрочем, о личной жизни лейтенанта Редондо он ничего не знал. Она жила в Сантандере, в доме почти напротив Верблюжьего пляжа, и у нее был мужчина – а может, нет? Кажется, она как-то упомянула о нем, но его никто не видел. Лейтенант была чрезвычайно скрытна во всем, что касалось ее личной жизни.

Редондо взяла с собой в Сантильяну-дель-Мар и Комильяс младшего лейтенанта Сабаделя, чтобы на пару незаметно приглядывать за сеньором Гордоном. Лучше было держать его на всякий случай в поле зрения. Капрал Роберт Камарго, еще один подчиненный Редондо, только что позвонил из реестра собственности Tоррелавеги и подтвердил рассказ Оливера о владельцах виллы “Марина”. Информацию следовало перепроверить, так что Редондо отправила Камарго в Сантандер к адвокату Сан-Роману, а также к полицейскому юрисконсульту. Она также поручила агентам Марте Торрес и Альберту Субисаррете наведаться в Суансес и навести справки о жизни и связях Педро Саласа Диаса, утопленника, а заодно поговорить с моряками и рыбаками, со знакомыми жертвы и с владельцем таверны “Ла Чалана”, где, судя по всему, Педро Салас имел обыкновение завтракать.

Лейтенант Редондо, разумеется, не обошла вниманием и Ривейро, которого считала своей правой рукой и с кем ладила лучше, чем с другими. Именно он выполнял самые важные ее поручения, и сержант уже запросил технический отчет о компьютере погибшего, с детальным описанием всех содержащихся там данных, но отчет мог быть готов лишь назавтра после полудня. Поскольку из телефона Педро Саласа не удалось извлечь никакой ценной информации, Ривейро получил у судьи Хорхе Талаверы ордер для обращения в телефонную компанию. Нужно было установить содержание удаленных сообщений и отследить последние звонки на некий номер, которого не нашлось в телефонной книжке жертвы, а сам номер теперь оказался нерабочим. Проверить следовало все, абсолютно все. К счастью, судья Талавера всегда был готов содействовать следствию, с ним группе сыщиков повезло.

Была половина одиннадцатого утра.

Ривейро уже чувствовал острую потребность в дозе кофеина. Сегодня он поднялся особенно рано. Попрощался с женой Рут, оставив ее досыпать, она что-то неразборчиво и нежно пробормотала. И отправился к причалу в Суансесе, надо было успеть до семи утра. С собой он прихватил кофе с молоком и пару собаос[7]7
  Традиционный вид кантабрийской выпечки, небольшой прямоугольной формы нежный бисквит, пропитанный сливочным маслом, медом и ромом.


[Закрыть], которые его жена всегда покупала в легендарной лавочке “Каса Борона” в Торрелавеге. Для него это были самые лучшие собаос на свете, они возвращали его в детство, в дом бабушки и дедушки, которые жили в Веге-де-Пас, куда из “Каса Борона” регулярно привозили выпечку. Доносящийся из лавки аромат свежеиспеченных кесадас-пасьегас[8]8
  Еще один типичный кантабрийский десерт, разновидность густого пудинга, приправленного корицей и лимонной цедрой.


[Закрыть] плыл по улице, Ривейро от этого манящего запаха почудилось, что он вновь сидит на коленях у матери, а вокруг расстилаются душистые горные луга Веги-де-Пас.

Но тем ранним утром, сидя в патрульной машине, он не позволил воображению перенести его в детство; сосредоточенно доедая свой завтрак, он цепко наблюдал за пристанью. Это был длинный пирс, он начинался у Пляжа Риверы, там, где река Сан-Мартин-де-ла-Арена впадала в Кантабрийское море, и тянулся далеко в бухту, отделяя Ракушечный пляж от марины. Как и лейтенант Редондо, Ривейро знал, что люди склонны цепляться за рутину как за гарантию надежности, порядка и уверенности, а потому, если между семью и девятью в утро убийства здесь произошло нечто необычное, кто-то наверняка обратил на это внимание. Но этот кто-то решил ничего не сообщать полиции. Что вполне объяснимо, мало кому охота усложнять себе жизнь, напрашиваясь на проблемы. Но Валентина Редондо была убеждена, что хоть кто-то да должен был находиться поблизости в это время – заниматься спортом, развозить хлеб, выгуливать собаку. И потому она отправила Ривейро выяснить все.

До восьми утра Ривейро не увидел ничего интересного, разве что несколько рыбацких лодок вышли в море, да какие-то юнцы уныло брели со стороны пляжа явно после затянувшейся до утра вечеринки. И куда только смотрят их родители, сегодня даже не выходной, а они совсем еще мальчишки. Хотя, может, это просто он стареет и становится консервативнее, но мир явно сходит с ума. Он вспомнил о своих детях, которым было семь и девять, и поежился. У старшего сына вот-вот первое причастие, воспримет ли он те принципы, которые они с женой пытаются ему привить? И поможет ли им в том религия? Или новому поколению она вовсе не нужна? Помнится, он полистал катехизис сына и подумал, что в современном мире от таких книжиц мало проку.

Ривейро отогнал эти мысли и сосредоточился на деле, из-за которого поднялся ни свет ни заря. Вокруг были только отели и рестораны, а в столь ранний час они закрыты. Ему не давал покоя один вопрос: как могло случиться, что никто не слышал выстрела? В этот тихий, блаженно-сонный час он должен был прогреметь. Убийца использовал глушитель? Пока это установить не удалось.

Ривейро прочесал взглядом окрестности. Ближайшее заведение – ресторан “Хижина”, со стеклянной стеной, выходящей на причал. Но в воскресенье в это время ресторан наверняка не работал.

Чуть подальше – пансион “Ракушка”, маленькое здание лимонного цвета, и гостиница “Сорайя” – полная противоположность “Ракушки”, массивный бело-синий особняк. Ривейро решил дождаться девяти и поспрашивать постояльцев этих отелей, не видел или не слышал кто чего-то необычного. Может, стоит заглянуть и в отели, что стоят уже в стороне от пристани, – “Сидней” или “Причал”. А затем ему предстоит побеседовать с детьми погибшего, пусть у них уже взяли показания. Нужна хоть какая-то зацепка, любая связь между Педро Саласом и виллой “Марина”.

В начале девятого появились первые прохожие. Ривейро поговорил с пенсионером, который выводил своего золотистого ретривера на прогулку по пляжу каждое утро в четверть девятого, с очень спортивной девицей, совершавший рывки от одного конца короткого пляжа до другого, с торговцем круассанами и чуррос. Никто из них ничего подозрительного в тот день не заметил. Но старый рыбак, который пришел половить рыбу на удочку с причала, – он представился Антонио Руа – рассказал, что был знаком с Педро Саласом, как и со многими из местных, и что тот частенько приходил по воскресеньям рыбачить вот у этого длинного каменного парапета, у которого они сейчас стоят. Странно, конечно, что рыбак и в свой выходной предпочитает проводить время, ловя рыбу. Однако в день убийства Антонио Руа на причал не пришел, поскольку накопились домашние дела, да и на море был полный штиль, вряд ли стоило рассчитывать на улов. Тут Ривейро заинтересовался: зачем же тогда Педро Салас явился на причал? Наверняка он, как и Антонио Руа, прекрасно понимал, что улова ждать не приходится. Попутно Ривейро понял, почему утопленника так долго не замечали. Если волн в воскресенье почти не было, то в густых водорослях неподвижное тело вполне можно было принять за корягу. Антонио Руа сказал, что тот воскресный штиль – предвестник скорого шторма, туман и затишье всегда несут тревогу. И совсем скоро тут забушуют привычные волны, на которые сбегутся серферы, хотя, конечно, волны тут не те, что накатывают на Пляж безумцев.

Ривейро вздохнул. Он опросил еще парочку рыбаков, но не услышал ничего нового или полезного. Тогда он отправился побеседовать с работником ближайшего отеля, пусть в такой час рассчитывать приходилось только на портье. Показав удостоверение, Ривейро сказал портье, что ему нужен список постояльцев, зарегистрированных на вечер субботы. Портье ответил, что список сумеет отправить лишь по факсу. Снова ждать.

Ривейро направился в штаб полиции Суансеса, где по поручению Редондо опрашивали детей погибшего.

Проведя повторную беседу и удостоверившись, что Педро Салас действительно по воскресеньям иногда ходил порыбачить с причала, Ривейро пришел лишь к одному выводу: несмотря на то что погибший вел вполне заурядный образ жизни, денег у него имелось явно больше, чем можно ожидать от рыбака предпенсионного возраста. Его дочь, мать двоих детей, безработная, между всхлипами сообщила, что ее несчастный отец выдавал ей каждый месяц две-три сотни евро. То же самое сказал и сын покойного, безработный механик, не обремененный семьей.

Ребека оказалась поразговорчивей брата.

– Я говорила себе: Ребека, папа, наверное, во всем себе отказывает, только бы нам помочь. Я не хотела брать у него деньги, понимаете? Но он, бедняжка, так настаивал!

– А он никогда не объяснял, откуда у него деньги? Вы ни разу не задумались об этом?

– Ну разумеется, сержант, задумывалась. А как иначе, это же мой отец. Говорила себе: Ребека, что-то тут не так. Спрашивала его, как ему на все хватает, не нуждается ли он в чем. А он отвечал всегда, что у него есть сбережения, что всех трат у него – на аренду да еду, а это немного.

– Понятно. А вы в последнее время не замечали ничего странного в поведении отца, что-нибудь, может, изменилось в его поступках или привычках? Может, появились новые знакомые?

– Ой, нет, сержант! У отца были свои причуды, но бедняжка только и делал, что ходил в порт и домой, туда-сюда, да еще завтракал в таверне после ночного лова. В последний раз мы виделись… – тут женщина разразилась столь судорожными рыданиями, что начала икать, ее горе показалось Ривейро совершенно искренним, – виделись в субботу, и он казался даже довольнее обычного. Я сказала себе: ну, Ребека, у папы точно появилась подружка. Я даже спросила его, но он отмахнулся, мол, что за глупости. Я настаивала, подшучивала, сказала, что наверняка познакомился по интернету с какой-нибудь латиноамериканочкой, но он ответил: какой-такой интернет?

– Любопытно, что у вашего отца был компьютер и интернет. Ему ведь было шестьдесят четыре, и всю жизнь он провел в море… Он учился на каких-нибудь курсах?

– Да нет, сержант! Просто в их дом протянули интернет, сделали вай-фай, он даже не платил за него. А компьютер этот раньше был моего Педро, – голос женщины наполнился нежностью, когда речь зашла о ее сыне, – вот мы и отнесли его к отцу, чтобы мальчик мог играть, когда остается с дедулей. И домашние задания делать. Это мой сын научил дедушку, как пользоваться компьютером, чтобы записаться к врачу, посмотреть банковский счет, почитать про рыбалку… Как грустно. Теперь это в прошлом.

Ривейро переваривал услышанное. Дочь жертвы казалась откровенной и бесхитростной женщиной. Когда она ушла, получив разрешение забрать тело отца для похорон, он почувствовал, что вопросов у него теперь больше прежнего. Ривейро перебрал новую информацию. Педро Салас помогал детям финансово, пятьсот-шестьсот евро в месяц. Каждый месяц. Агенты, побывавшие в таверне “Ла Чалана”, где регулярно столовался Педро Салас, сообщили, что он исправно оплачивал счета, иногда даже угощал персонал, и что его там все любили. Во время осмотра его съемной квартиры Ривейро сам видел современный большой телевизор, хорошую мебель, новенький газовый котел… И это при ежемесячном доходе в тысячу двести евро. Как-то это не стыковалось. В роскоши он не купался, но ни в чем себе не отказывал. Разумеется, сержант Ривейро не был наивен и прекрасно понимал, что рыбаки частенько имеют дополнительный доход, продавая часть улова соседям и в местные рестораны. Но так точно не скопишь много, и заработок этот точно не регулярный. Нет, это объяснение не годится. У Саласа должны были иметься другие источники, причем тайные, надо копать в этом направлении. С согласия Валентины Редондо он запросил разрешение у судьи Талаверы на проверку банковских счетов Саласа, хотя сознавал, что левые доходы вряд ли проходили через банк.

Мог ли рыбак быть связан с контрабандистами? Это не выглядело такой уж бредовой идеей, история с ввозом наркотиков по морю стара как мир. Но Педро Салас вообще не был ни в чем замечен. У него даже автомобильных штрафов не было. Информаторы из Торрелавеги и Сантандера, связанные с наркомафией, утверждали, что никогда не слышали про Педро Саласа Диаса. Сержант размышлял: какие же секреты ты таил, приятель?

Полдень.

Солнце уже начало прорезаться сквозь пелену тумана, хотя жары не ожидалось. Выдался один из тех дней, когда хочется просто прогуляться по пляжу, подышать морским воздухом, сыграть в палас[9]9
  Разновидность игры с деревянными ракетками и теннисным мячом. В современном виде игра в палас известна с начала двадцатого века.


[Закрыть] – популярную местную игру, так же укоренившуюся тут, как трайнерас[10]10
  Вид лодочных состязаний, популярный в Кантабрии.


[Закрыть] или болос[11]11
  Местная вариация игры в кегли. Самый популярный вид спортивных состязаний в Кантабрии после футбола.


[Закрыть]. Возможно, рыбак Антонио Руа, которого он встретил утром, был прав и приближалась буря. Ривейро направился к своей машине, чтобы переговорить по рации с лейтенантом, сообщить новости и выслушать дальнейшие инструкции, хотя очевидно, что надо ждать отчетов от техников, медиков и телефонной компании. Но стоило ему сесть в машину, как зазвонил телефон.

– Это капрал Маса.

– Привет, капрал, – отозвался Ривейро.

– У нас авария со смертельным исходом на улице Хенераль, на подъезде к Ла-Таблии, сержант.

Тишина. Ривейро помолчал, и его молчание можно было истолковать как “А мне-то какое дело?”. Капрал Маса продолжил:

– Жертва – пожилой доктор, дон Давид Бьесго, пенсионер. Семьдесят два года. Жена забила тревогу вчера, когда не дождалась его к ужину, хотя он сказал, что вернется не позже семи. Его машину, похоже, занесло на повороте, она слетела с дороги, проскользила по склону и врезалась в огромное фиговое дерево. Утром на машину наткнулся пастух, который пасет свое стадо на этом склоне.

– Капрал, вы ведь знаете, что я расследую другое дело. Почему вы мне все это рассказываете? – Ривейро не сумел скрыть раздражения.

– Я в курсе, сержант, поэтому и позвонил, вдруг это может быть важно. Я пытался связаться с лейтенантом Редондо, но она не отвечает ни по рации, ни по телефону.

– Наверное, телефон на беззвучном режиме, она собиралась в монастырь к францисканкам.

– Понял. В общем, сержант, жена погибшего сказала, что накануне он должен был заехать к сеньоре Онгайо, в Комильяс. Потому я и звоню, мало ли… Вдруг это важно. Ведь именно семья Онгайо прежде владела виллой “Марина”? – Капрал замолчал, словно подвесив вопрос в воздухе. Чувствовалось, что он готов извиниться и опасается, не наломал ли дров, побеспокоив начальство из-за какой-то аварии.

Ривейро пару секунд пребывал в оцепенении, но затем встряхнулся.

– Вы абсолютно правильно сделали, поставив меня в известность, Маса. Эксперты уже на месте, труп вытащили из машины?

– Да, его уже отвезли в Институт судебной медицины. Мы не сразу обнаружили связь, только когда начали опрашивать вдову, она-то нам и сказала насчет Онгайо, хотя это и смахивает на несчастный случай. Может быть, у доктора случился сердечный приступ за рулем, как знать. Ни следов торможения, ни следов столкновения мы на месте не обнаружили.

– Хорошо, Маса. Если узнаете еще что-то, сразу же сообщите мне. И отправьте мне отчет с опросом вдовы как можно скорее. Я тоже поговорю с ней, но прежде хочу ознакомиться с отчетом. А сейчас съезжу в Институт судебной медицины, посмотрим, что нам там скажут.

– Так точно, сержант.

– И еще, Маса…

– Слушаю, сержант.

– Отличная работа.

– Спасибо, сержант.

Ривейро почувствовал, что капрал Маса улыбается. Хороший парень этот капрал из Суансеса, подумал он. А дело-то обрастает новыми деталями с тошнотворной скоростью. Если погибший в аварии действительно как-то связан с виллой “Марина”, то это точно может оказаться чрезвычайно важным, а пресса разнюхает быстро. А что, если его убили? Не многовато ли совпадений? Третий труп за неделю, если считать обнаруженный скелет. Но Ривейро сомневался, что это дело рук серийного убийцы, слишком мало времени прошло между двумя последними предполагаемыми преступлениями, да и сценарии непохожие. Разве что общий рисунок, ключевое звено – нет, не modus operandi убийцы, а связь между жертвами.

Нужно было как можно скорее связаться с лейтенантом Редондо. А пока Ривейро поспешил в Институт судебной медицины Кантабрии – следовало повидать Клару Мухику и выяснить, что могло произойти с пожилым доктором. Он не сомневался, что лейтенант одобрила бы – она не любила, когда впустую теряют время.

Когда наконец ближе к часу дня Ривейро смог дозвониться до Валентины Редондо, обоим было что рассказать. Лейтенант решила продолжить копать в Комильясе, оставила при себе Оливера Гордона, а Сабаделя отправила в Музей доисторической эпохи и археологии Кантабрии, а затем на философско-филологический факультет, где им могли что-то подсказать. Пусть Сабадель землю роет, выясняя, как индейский божок оказался в подвале виллы. Ривейро улыбнулся. Он знал, что лейтенант не особо любит Сабаделя. Они были полными противоположностями: она – образец перфекционизма, умеренности во всем, преданности работе, он же – хамоватый лентяй, с нетерпением ожидающий конца рабочего дня, чтобы сбежать на репетицию в любительской театральной труппе. Когда Ривейро только познакомился с Сабаделем, он и представить не мог, что Сантьяго Сабадель, детектив с немалым стажем, мечтает об актерской карьере. Мир не переставал удивлять сержанта.

Лейтенант одобрила решение Ривейро немедленно ехать в Институт судебной медицины, чтобы получить всю доступную информацию о новом трупе, а заодно проверить, не готовы ли предыдущие судебно-медицинские экспертизы. Валентина Редондо сказала, что ближе к вечеру надо связаться и обменяться новостями. А завтра утром, ровно в восемь, она ждет всех на летучке, чтобы обсудить уже имеющиеся находки, улики и предположения и определиться с дальнейшими действиями.

Ага, подумал Ривейро, находки, улики и предположения? Последних у него хватало. Сержант вспомнил, как холодными зимами в Веге-де-Пас они с дедом коротали вечера за игрой в домино. Ривейро не нравилось домино. Ему нравилось выстроить все двадцать восемь костяшек, начиная с белой без точек, в один ряд, а затем подтолкнуть и завороженно наблюдать, как они падают одна за другой – будто солдаты в строю, ложатся кверху белыми нумерованными половинками, в то время как черная оборотная сторона, словно побежденная, утыкается в стол. Паркуясь у Института судебной медицины, сержант размышлял: если дон Давид Бьесго умер не просто в результате несчастного случая, то эта смерть приведет к быстрому и неминуемому обрушению остальных фигур. И он знал, какая именно из костяшек пришла в движение первой, какая увлекла за собой все остальные. Костяшка под названием “Ангел виллы «Марина»”.