Текст книги "Как вырвать киту коренной зуб"

Мария Поледнякова
Как вырвать киту коренной зуб

1

Что можно с уверенностью сказать о восьмилетнем ребенке? Начнем с того, что это мальчик. Что он обожает приключенческие книжки, хоккей и собак. Когда мы узнаем в нем самих себя, он кажется нам чудо-ребенком – такого не променяешь ни за что на свете. Но большую часть недели он нам совсем никого не напоминает. И тщетно спрашиваем мы себя: в кого этот паршивец уродился? В субботу устроил в ванной морской бой, в понедельник вместо того, чтобы решать задачки по математике, перемазал чернилами стену, день спустя посеял где-то свитер, а в пятницу дерзил так, что вдрызг истрепал нам последние нервы.

Что думает восьмилетний мальчик о нас?

Что мы идеальны.

Вашеку исполнилось уже восемь с половиной, и он разбирался в жизни, несомненно, больше. Знал, что в городе не бывает настоящих приключений, что впустую бунтовать против школьных занятий, пусть даже каждый умный человек в душе и признает, какая это скука – сидеть за партой, если на улице наконец-то выпал свежий снег! И что начиная с последней среды прошлого месяца у них в классе многое изменилось, когда в школу пришла новая учительница, Едличкова. Она была рыжеволосая, молодая и красивая, но мама Вашека была еще красивее и в отличие от Едличковой совершенно идеальная. Вот если бы она не была так упряма!

Именно вчера вечером Вашек всерьез задумался о том, что такая мама заслуживает и других радостей, кроме как ходить на работу, а по вечерам подписываться под замечаниями «училки», которые начиная с последней среды прошлого месяца усыпали страницы его дневника, как грибы после дождя. К тому же она не подозревает, что сегодня утром он залил какао ее клетчатую розовую кофту, висевшую на спинке стула. Однако Вашек не впал в уныние – он обязательно порадует маму. Но как? Но как? Нокакнокакнокакнокакнокак? – повторял он про себя, небрежно водя синим карандашом по рисунку.

– Что это такое? – спросила его Едличкова, подняла вверх рисунок Вашека и показала его классу. Остановилась она у первой парты, а на зеленой доске позади нее каллиграфическим почерком было выведено:

МОЕ ЛЮБИМОЕ ДОМАШНЕЕ ЖИВОТНОЕ

Такова была тема сегодняшнего урока рисования.

– Это кит.

– А почему у кита перевязана голова?

Вашек заколебался. Он приготовился было отстаивать право кита называться домашним животным, которого можно держать в ванной, но потом раздумал, решив, что вдаваться в подробности ни к чему.

– Потому что у него болит зуб.

Класс взорвался хохотом, учительница вспыхнула, но других вопросов не последовало. Утих и смех учеников, потому что открылась дверь и вошел школьный сторож. Был он молодой, сильный и широкоплечий, и все знали, КТО ЭТО ТАКОЙ. Жил он на самом нижнем этаже, окна его квартиры выходили во двор, а дверь на улицу. У сторожа жила ученая собака, которую он подобрал еще щенком в парке. Человек этот был на редкость добрый и начиная с последней среды прошлого месяца не забывал заглядывать к ним в класс и справляться, не холодно ли им и не дует ли где, хотя до этого не заходил ни разу. Случилось так, что старая учительница Валешова – она вела их класс и преподавала в школе тридцать третий год – заболела воспалением легких и на работу не вернулась (и так уже целый год ей полагалось быть на пенсии).

Сегодня сторож принес билеты на стадион и пригласил весь класс вместе с Едличковой в четверг на хоккей. Едличкова, легонько порозовев, подняла руку, чтобы поправить упавшую рыжую прядь – а была она в тонкой белой водолазке – и тут же вышла со сторожем в коридор.

– Почему лошадь у тебя такая длинная? – спросил Вашек у Станды, своего соседа по парте.

– Потому что впереди у нее дальняя дорога, – пустился в объяснения Станда, водя пальцем по своему рисунку. Но продолжить начатый разговор они не смогли – в класс вернулась Едличкова.

– Бенда! Мартинец! – громко сказала она, ткнув указкой в сторону Вашека и его соседа по парте. – Соберите-ка все рисунки!

Они ретиво бросились выполнять поручение, так как оно означало не только конец урока, но и конец сегодняшних занятий.

Через две-три минуты прозвенел звонок.

Мальчики пулей вылетели из школы. Станда рванул напрямки через парк. Следом за ним несся Вашек, хотя мама запрещала ему пользоваться коротким путем и не реже одного раза в неделю требовала обещания, что он не будет переходить дорогу у бензоколонки. «Где каждую минуту может случиться авария», – предупреждала она.

Только погода сегодня не располагала к выполнению маминых наказов. Если снег на проезжей части улицы давно превратился в черную кашу, то за кирпичным заводом была отличная горка. И вот Вашек решил воспользоваться подходящим случаем и опробовать новые лыжи, которые получил в подарок к рождеству. А до этого он решил еще не признаваться маме за ужином, что удрал из столовки, съев только суп. В школе он был не единственный, кто оставлял на столе нетронутыми макароны с томатной подливкой.

На краю улицы Станда резко сбавил ход, а Вашек, поскользнувшись, въехал в лужу. На другой стороне, скрипя шинами, остановилась цистерна, разбрызгивая вокруг себя грязь. Водитель, опустив стекло, высунулся из кабины и позвал:

– Эй, ребята, хотите прокатиться?

Станда не раздумывая кинулся вперед, Вашек, перебежав дорогу, помчался за ним. Снова вспомнилась мама: она строго-настрого запрещала вступать в разговор с чужими людьми. Но схватить Станду за рукав ему удалось, только когда тот уже влезал на подножку машины, на которой было написано «ЛАКТОС – пражские молочные».

– Ты его знаешь?

– Ну да. Это мой папа.

У Вашека аж дух перехватило.

– Это КАКОЙ?

– Конечно, ЗАПАСНОЙ.

Он сидел за рулем. Сильные руки, широкая улыбка на давно не бритой физиономии. Насвистывал. И пару раз заговорщически подмигнул ребятам. Когда машина у перекрестка остановилась на красный свет, он сунул руку в карман кожаной куртки и протянул каждому по зеленому пакетику мятной жвачки.

– Это безнадежное дело, – вздохнул Вашек. – Мама говорит, что каждый сто́ящий мужчина уже женат.

– Нужно только умеючи поискать, – засмеялся ЗАПАСНОЙ папа и дал газ.

– Как моя мама, – поучительно подтвердил Станда.

– Нацепил я этот галстук, – продолжал свой рассказ шофер, – представился что твой министр, мы съели шницеля, запили пльзеньским пивом. – Большой ладонью он шлепнул Станду по спине. – И вот мы с ним уже приятели.

Станда радостно кивнул и важно добавил:

– Когда вырасту, тоже стану развозить молоко.

Вашек, и глазом не моргнув, сразу же козырнул:

– А я буду, как мой папа, АЛЬПИНИСТОМ!

Дома Вашек залез под диван и вытащил на ковер старый и ободранный чемоданчик, перетянутый веревкой. Отложил в сторону блесну, пустые гильзы, мешочек со значками, пистоны и рогатку – сегодня это было ему ни к чему – и вытащил на свет старый снимок, вырезанный из журнала и неумело подклеенный клочком бумаги. Лицо альпиниста на групповой фотографии, в сущности, уже невозможно было разглядеть. Вашек пытливо и долго всматривался в этого человека, который был на голову выше остальных, и раздумывал над каждым словом, сказанным новым папой своего приятеля.

И решил действовать.

В четверг Анну ожидал сюрприз.

Она же, ни о чем не подозревая, обходила магазины, покупая яблоки, полуфабрикат сладкого пирога, панировочные сухари, морковь и картошку, а еще оберточную бумагу для Вашека и кнопки, шарики «Антимоли» для Карлы Валентовой.

Увешанная сумками, открывала она дверь дома плечом, а на первом этаже у порога своей квартиры ее уже поджидала Карла, седая старушка с маленькими живыми глазами и твердым характером.

Два года назад ей оперировали тазобедренный сустав, и она, мобилизовав всю волю, как-то справлялась с тяжкой болезнью. Не желая показываться на улице с костылями, Карла вообще не выходила из дома, посиживала на балкончике, попивала настой из трав и трижды в день усердно занималась лечебной гимнастикой. Вечерами же приглядывала за Вашеком.

– Сегодня я успею сама приготовить ужин, – сказала Анна, поспешно выкладывая покупки на кухонный стол. А в дверях еще напомнила: – И никакого шоколада перед сном.

Карла кивнула.

– А что с костюмом? – крикнула она вслед Анне, которая была уже на втором этаже.

– В химчистку я зайду завтра, – отозвалась та, открывая квартиру.

В прихожей она положила сумки, стянула сапоги, прошла в кухню, не снимая пальто, и всплеснула руками:

– Ну и ну! А здесь, оказывается, кто-то помыл посуду!

Вашек, спрятавшись за дверью маленькой комнаты, разглядывал маму через матовое стекло филенки. Она была хрупкая и бледная, светлые волосы носила гладко, стянув их на затылке черной бархатной ленточкой.

Он услышал ее нежный голос:

– А где же мой славный мальчик?

Хватило беглого взгляда, и Анна уже знала, что ни в кухне, ни в комнате никого нет. Уверенно открыла она дверь в детскую, предвидя, что притаившийся там Вашек на нее гавкнет. Гавкнул, но не Вашек.

– Господи боже, ЧТО ЭТО ТАКОЕ? – показала она на лохматый черный ком, такой безобразный, словно его только что вытащили из помойки.

– Это собака.

– А что ты обещал мне? Что не будешь водить домой чужих собак!

Вашек уловил в голосе мамы несчастные нотки и поспешил ее утешить:

– Но это не чужая собака. Это Арношт. Он умеет выбивать пыль.

Сказав это, он помахал куском тряпки перед мордой кудлатого бобика. Пес цапнул тряпку, затряс головой. И оба они – Вашек и Арношт – с победным видом взглянули на Анну.

– Если он тебе понравится, будет нашим.

Анна вздохнула:

– А кто станет за ним присматривать? Вечерами будешь таскать его к Валентам? И выгуливать его придется Карле?

Такие мамины речи Вашек знал наизусть.

– Если бы у нас был папа, не пришлось бы ходить к Валентам ни мне, ни Арношту.

Анна, сев на диван, притянула Вашека к себе.

– Ты снова решил меня помучить? – спросила она тихонько.

По голосу мамы Вашек понял, как ей грустно. Но ему тоже было грустно, и потому он хмурился и молчал. А мама крепко зажала его коленями и ждала ответа. Не дождавшись, взяла за подбородок и заглянула в глаза.

– Ты разве не обещал мне, что никогда не будешь говорить о таких вещах?

– А может, мне хочется иметь настоящего друга!

– Получишь ты собаку. Красивую. Но когда подрастешь. – С этими словами Анна встала и направилась в кухню, на ходу расстегивая молнию клетчатого платья.

Вашек плелся за ней, прижимая к груди черный лохматый ком.

– А чем он не хорош? Дружит с ребятами. Стоит в воротах второй лиги.

– Кто? Этот пес?

– Да нет. Его хозяин. Классный парень. Вратарь.

Анна расстелила на прибранном столе газету и принялась чистить картошку.

– Что ты плетешь? Какой вратарь?

Вашек с довольным видом улыбнулся маме.

Это наш сторож. Он обязательно тебе понравится.

Анна пытливым взглядом окинула своего сына, который устроился на кушетке против нее: с рубашки сбились помочи, в глазах улыбка, а на руках собака.

Вашек тоже смотрел на маму. Заметив, что руки ее замерли, в душе порадовался, что не зря отказался от похода на сегодняшний хоккей.

Потом Анна раздельно произнесла:

– А почему он должен мне понравиться?

Вашек хорошо запомнил, что сказала ему мама где-то в конце летних каникул, он был уверен, что она страшно удивится. И пустил в ход свой главный козырь:

– ПОТОМУ ЧТО ОН НЕЖЕНАТЫЙ!

Мама действительно очень удивилась, но совсем не так, как хотелось бы Вашеку.

– Тогда послушай, что я скажу тебе, – проговорила она, выделяя каждое слово. – Собаку эту немедленно верни. А о том, чтобы я вышла замуж, забудь.

2

Что можно наверняка сказать о себе, если нам уже стукнуло двадцать восемь? Пожалуй, то, что совпадает с анкетными данными: родились там-то и тогда, столько-то имеем детей и такого-то возраста, ходим на такую-то работу. И у большинства из нас уже сложилось убеждение, будто о самих себе, да и о жизни вообще мы знаем абсолютно все.

Но вот Анна – пусть ей и стукнуло двадцать восемь – увы, сомневалась, так ли уж хорошо разбирается она в мире, который окружает ее. Часто ей не хватало уверенности в себе, да и чувства собственного достоинства. Хоть девять лет имя ее не сходило с театральных афиш и, согласно тем же анкетным данным, она не меняла места работы, но всякий раз ее охватывало волнение, будто она выходит на театральные подмостки впервые. Часа полтора до начала каждого представления она обычно проводила в полумраке сцены. В грубо вязанных гетрах, надетых поверх черного трико, в клетчатых домашних туфлях она репетировала прямо на сцене. Раз-другой коллеги спросили ее, почему она не репетирует в зале. Анна только рукой махнула – да и нужно ли объяснять? Просто ей нравилось прислоняться к декорациям, в ней жила какая-то внутренняя потребность находиться именно здесь, внизу. Что в этом странного? Так она создавала себе атмосферу душевного уединения. Его не нарушали рабочие сцены, которые устанавливали декорации, натягивали тюлевые занавеси и с помощью зеркала создавали эффект пространства залы во дворце Капулетти, она не слышала флейтиста, который проигрывал сложные пассажи из Прокофьева, готовясь в сегодняшнем спектакле заменить заболевшего коллегу. Анна никогда не заставляла себя думать о своей Джульетте. За пять лет, что балет был в репертуаре театра, она уже поняла: все придет само, стоит ей услышать первые звуки увертюры. И старалась лишь об одном – не думать о Вашеке. Рой мыслей вился вокруг текущих забот: завтра нужно починить газовую колонку – с горячей водой в кухне совсем беда, – в пятницу у матери день рождения и надо бы еще не позабыть купить цветы на могилу отца.

Внезапно перед глазами вставала старая деревенская веранда, где запах мастики и душистого табака смешивался с горьким ароматом отцветающих флоксов, который поднимался сюда через большие открытые окна со двора. Сквозь застекленную стену было видно пространство внизу: посредине деревянные корыта, полные красных опавших яблок, в углу дровяник, возле него наполовину пустой крольчатник, росли там еще два куста смородины. Голос звонка над дверью утихал лишь к вечеру: дедушка закрывал магазин. Когда темнело, он зажигал на веранде старую лампу и захлопывал окна, чтобы не налетела мошкара. В длинном холодном коридоре стояли сложенные в ряд большие стекла, а на полу запотевшее стеклянное блюдо с тушеными яблоками и брусникой и горкой взбитых сливок. Запахи нашего детства часто напоминают нам о том, чего мы уже давно не можем позволить себе.

– Аничка, пора, – услышала она голос костюмерши.

И когда Боженка в уборной затягивала ее в корсет, готовя на бал у Капулетти, ей пришло в голову то, о чем однажды вспомнит и Вашек, – в воскресенье минет шесть лет, как умер ее отец, а другого своего деда мальчик так никогда и не узнал.

Она взглянула на себя в зеркало. Белое сатиновое платье, украшенное полосками белого бархата, с буфами на рукавах, расшитыми жемчугом. Пышные складки, отороченные жемчужинами, тянулись от середины юбки до самого низа. В таком костюме она никогда не решалась даже присесть. (А художник тем временем пожинал лавры!) Вот сегодня, забыв дома сетку для волос, она и в парикмахерской все будет делать стоя.

Через боковой вход в зал бесшумно вошел мужчина с плащом на руке, оперся о край ложи и без следа волнения сосредоточенно смотрел на сцену. Он был молод, одет в вельветовый пиджак поверх тонкой водолазки. С первого взгляда было видно, какой он рослый и широкоплечий, – хотя Вашек никогда бы этого не сказал, но это чистая правда; а его точеный профиль напоминал ожившую модель Бенвенуто Челлини. Когда отзвенели последние звуки, опустился занавес и раздались бурные аплодисменты, он вышел, не дожидаясь, пока артисты появятся на первый вызов. Анна, еще запыхавшаяся и взволнованная приемом восторженных зрителей (сколько раз ее сегодня вызывали?!), вбежала в свою уборную и от неожиданности застыла в дверях.

Он сидел на кушетке и листал репертуар на месяц.

– Ты был на спектакле?

– На последнем действии.

Поднявшись, он чмокнул ее в щеку. Анна в напряжении ждала, но Индржих ничего больше не сказал. Тогда она с наигранной небрежностью спросила:

– Ну и как?

– Не так чтобы очень.

Анна принялась стягивать с себя платье. Поскорее бы пришла Боженка! Но потом Анна поняла, что костюмерша наверняка видела Индржиха и теперь не решается войти, пока она сама не позовет ее.

– Тебе надо больше работать, – сказал он примирительно. – Тогда ты сможешь танцевать Джульетту еще десять лет. Со сцены ты смотришься на семнадцать.

По выражению лица Анны нельзя было сказать, приятны ли ей эти слова. Скорее нет. Она протянула руку к бутылке, которая стояла тут же, на столике, между баночками с гримом, и большими глотками напилась охлажденного пива.

– Куда пойдем ужинать? – спросил он ее.

– Я не ждала тебя, – ответила она и вышла в душевую.

Уже сидя в машине и глядя на его резко очерченный профиль и коротко остриженные густые волосы, Анна невольно призадумалась, как давно это было, когда она ревновала его к любовным письмам, которые он пачками получал от своих многочисленных поклонниц, и с опаской следила, как заискивали перед ним артистки кордебалета и солистки постарше! В сравнении со всеми у нее было одно существенное преимущество: Индржих выбрал ее своей партнершей, и они часами репетировали в уже опустевшем зале, когда других и след простыл.

Индржих был очень честолюбив и думал только об искусстве, и Анне не стоило большого труда скрыть, что она без памяти влюбилась в него. Было ей тогда двадцать четыре года, а Вашеку не исполнилось и пяти.

Индржих считался с тем, что Анна должна вовремя забрать Вашека из детского сада и вечера, если она не была занята в спектакле, проводит дома со своим мальчиком. Провожая Анну, он никогда не пытался подняться наверх, в ее квартиру, и только четыре месяца спустя позвал к себе. Анна вернулась домой в половине пятого утра и нашла Карлу Валентову заснувшей в кресле. В ту ночь она вообще не сомкнула глаз и все раздумывала о том, какая перемена ждет ее в жизни.

К ее великому удивлению, Индржих и не пытался ничего скрывать. Об их отношениях скоро узнал весь театр, и сейчас, четыре года спустя, никто и не сомневался, что они неразлучны.

Анна жила в счастливом опьянении и поначалу даже не поняла, что Индржих и в мыслях не держал что-то менять в своей жизни. Она несколько раз как бы невзначай попыталась свести его с Вашеком, но он всякий раз вежливо отговаривался.

Прошлым летом она решилась на тактический маневр. Перед самым отъездом в отпуск, который они вдвоем с Индржихом намеревались провести в Дубровнике, она объявила, что ей некуда девать Вашека, перед этим же узнала, что дополнительно получить детскую кроватку в гостинице не представит никакого труда. Но не успела она и слова сказать, как Индржих заявил, что это здорово все усложняет, и тут же по телефону отменил поездку. Вернувшись в комнату, он нашел Анну в слезах и никак не мог понять, что случилось. Анне пришлось вытащить из сумки список сотрудников театра, и Индржиху бросилось в глаза, что кое-какие фамилии там подчеркнуты.

– Это кандидаты. Вашек считает, что за кого-то из них я должна выйти замуж.

Индржих терпеливо выслушал Анну, а та пыталась втолковать ему, что семилетнему ребенку вряд ли понять, что такое взаимная терпимость и личная свобода партнеров.

– Вашека интересует одна-единственная вещь: ему хочется иметь отца, как у остальных ребят.

Индржих снова глянул на список и в душе усмехнулся. Непомеченными оказались всего несколько человек: швейцар Коблас, который через год пойдет на пенсию, толстяк реквизитор Ешатко – тот самый, что всей своей стотридцатикилограммовой тушей каждый год сигает в январе во Влтаву – смотреть это впечатляющее зрелище Анна раза два брала и Вашека, – а среди двух следующих фамилий, не вызвавших у мальчика никаких эмоций, значилась и его собственная.

– Кажется, я знаю, как тебе избавиться от его настырных вопросов, – проговорил минуту спустя Индржих, отложил в сторону список и поднялся.

Анна не шевельнулась. Молча глядела ему в спину, когда он остановился у окна.

– Возьми и скажи, что каждый мужчина, который подходит тебе по возрасту, уже женат. И если он захочет жениться на тебе, ему придется развестись и бросить своих детей. Такое поймет и семилетний ребенок.

Анна не отважилась спросить, кого же в таком случае пришлось бы бросить ему…

– Опять заботы? – спросил он неожиданно, коротко глянув на нее. – Нелады с Вашеком?

Анна кивнула. Они проезжали по слабо освещенной аллее, и дождь со снегом мгновенно расплывался на асфальте в блестящие лужи. Индржих нажал кнопку. По стеклу забегали стрелки «дворников».

– Я думал, он успокоился.

– Было такое. Пока не вышла замуж мать его приятеля.

Индржих снова искоса посмотрел на Анну. Увидел, как она плотнее притянула к себе полы твидового пальто, словно ей вдруг стало холодно.

– Это скоро пройдет, – сказал Индржих и ободряюще улыбнулся, – станет старше, появятся другие заботы.

– А если не пройдет? – резко спросила Анна.

– И все же тебе не стоит упрекать меня. Это после четырех-то лет!

Анна вдруг почувствовала, что уже по горло сыта этой его снисходительностью и подчеркнутым доброжелательством, с какими обычно обращался с нею Индржих.

– Ты не должна допускать, чтобы Вашек вмешивался в твои дела.

– Можешь быть спокоен, я запретила ему говорить о свадьбе.

– Ну тогда все в порядке.

– Как бы не так. Знаешь, что он сделал вчера? Поставил в ванной третью зубную щетку.

Индржих молчал. Снег с дождем сменился ливнем. Весь остаток пути Анна не проронила ни слова.

Индржих остановился у тротуара и выключил мотор.

– Я подожду тебя, – предложил он как ни в чем не бывало, словно между ними ничего не произошло.

Анна протянула руку за вещами на заднее сиденье.

– Я говорила тебе, с ним этот номер не пройдет, – сказала она, надевая на голову белый платок.

– Вашек у Валентов?

– Да нет. Карла у нас.

– Скажи ей, что вернешься позднее.

Анна не отвечала. Если я уйду домой, подумалось ей, остаток ночи придется провести одной. А теперь, когда Вашек спит, не все ли равно, буду я дома или нет.

Индржих обнял ее за плечи.

– Последний раз у тебя нашлось время по мою душу дней десять назад.

Анна посмотрела ему в глаза и решилась: вышла из машины и направилась к дому. Ждала, что услышит шум мотора. Но на улице было тихо. Анна чувствовала, что Индржих преследует ее взглядом.

Только уже вытянув из сумочки ключи от дома, она оглянулась, а потом медленно вернулась назад.

Наклонившись к окошку, Анна едва слышно произнесла:

– Если хочешь, поднимись со мной наверх.

Только Индржих не пожелал. Машина тронулась и отъехала…

Погасив свет, Анна долго не могла уснуть. Хотя они могли быть вместе, каждый проводил сегодняшнюю ночь в одиночестве. Да, она проиграла. И уже не в первый раз. Индржих сильнее. Нужно как-то справиться с Вашеком. Будет нелегко, но надо все преодолеть. И с этой надеждой она наконец уснула.