Текст книги "Как вырвать киту коренной зуб"

3

На следующий день утром Вашек обнаружил, что третья зубная щетка исчезла. Снова на полке стояли два стакана и в них две щетки.

Анна готовила в кухне завтрак. Налила в кастрюльку молоко и поставила на плиту.

– В воскресенье я буду свободна. Куда-нибудь выберемся. Хотя бы в цирк. – Она прошла в ванную комнату и закрыла кран. – Или возьмем билеты в кино, на Фюнеса. Что скажешь?

Вашек не отвечал. Он стоял в своей застиранной пижаме на табуретке перед зеркалом и хмурился. И куда это мама могла подевать новую зеленую щетку, раздумывал он. Подождал, пока она замочит в ванне грязные шторы, и снова принялся за поиски. Перерыл все на полочках над умывальником и кинулся к корзинке с бигуди и феном.

– Или позови Станду, поиграете в автодорогу, – послышался голос мамы из кухни.

– Станда теперь ездит с новым папой в Речаны. У них там кролики. И новый дедушка тоже! – вскинулся Вашек, а потом заныл: – Мне тоже хочется дедушку. Хотя бы одного!

Анна как раз открывала пакет с сахарным песком, чтобы заполнить пустую сахарницу. Руки ее на минуту замерли. Потом она глубоко вздохнула и произнесла:

– Скажи лучше, где ты разодрал штаны?

– Да это я выслеживал.

– Опять собаку?

– Да нет, учителя физкультуры.

Дело в том, что сторож был не единственный, кто у них в школе был молод и силен. И хотя Герольд не защищал второй лиги, зато он мастерски умел делать сальто на брусьях и двойное подтягивание на кольцах. Едличкова не пропускала ни одного урока физкультуры и с последней среды прошлого месяца то и дело приглашала Герольда на чай в кабинет географии. Вашек несколько раз заставал их врасплох.

– Что ты плетешь? Какого еще учителя физкультуры? – спросила мама.

Вашек не отвечал. Он углядел зубную щетку в нише над ванной. Мама спрятала ее между коробками стирального порошка!

Он проворно вскочил наверх, упершись ногами в края ванны. Раздвинул в стороны пачки с «Тиксом». Как бы половчее дотянуться до щетки?

Анна услышала его крик, всплеск воды, как если бы с высоты в пруд плюхнулся карп. Влетела в ванную, но Вашек словно сквозь землю провалился.

Внезапно он вынырнул из ванны – с волос и пижамы струилась вода, – в одной руке крепко сжимал стаканчик, в другой держал зубную щетку и победоносно ею размахивал.

– Я сыщик! И не женатый!

Анна держала в руках кастрюльку с молоком, которая даже сквозь полотенце обжигала ей руки. Появление Вашека, как видно, не произвело на нее должного впечатления.

– Знаешь что, Коломбо? Сейчас ты получишь от меня пару подзатыльников!

По лицу Вашека стекали капельки воды, а когда он улыбнулся маме, на щеках у него обозначились ямочки.

– Я бы стерпел. Главное, теперь нас будет трое.

– Послушай, Вашек, спрячь-ка ты лучше сам эту зеленую щетку. Я обещаю исполнить любое твое желание, если оно будет разумным, – посулила Вашеку мама, когда сушила ему волосы феном.

Прозвучало это немножечко как в сказке, но исполнение «разумного» желания Вашека не устраивало. Заупрямившись, он начисто забыл, что мог бы пожелать, скажем, вместо школы пойти в комнату смеха, хотя в школу теперь ему надо пойти обязательно, там ждет его уйма неотложной работы.

– Летом поедем вместе, куда захочешь, – с размахом пообещала Анна, но Вашек не сменил гнев на милость даже тогда, когда мама наклонилась и чмокнула его в круглую сердитую физиономию.

– Все каникулы будем вместе. Можем отправиться к морю. Хочешь?

Про себя же Анна подумала, что Вашеку гораздо больше понравилось бы в их маленьком дворике, только дедушки уже не было в живых, а домик со старой вывеской «Стекло» над дверью в магазин давно продали.

– А что, если нам поехать в горы? – наконец проговорил Вашек и в упор поглядел на маму своими большими круглыми глазами. – Что ты на это скажешь?

Анна не сказала ничего и выключила фен.

– Мамуля, почему ты никогда не ездишь в горы? – выпытывал Вашек.

Анна замерла, склонившись над шкафчиком, из которого вынимала чистую рубашку. Стиснула зубы.

– Потому что у театра нет весенних каникул.

Вашек заметил, как сильно помрачнела мама, и решил ее подбодрить.

– Так ты их себе устрой.

– А ты мне поможешь?

Вашек кивнул.

– А как?

– Гляди!

Вашек натянул футболку на голову и начал ритмично двигать руками, изображая движение локомотива.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш…ш-ш-ш-ш…у-у…у-у-у-у-у!

«Поезд», не надев рейтуз, соскочил с кушетки на ковер и покатил по комнате, на всех парах промчался по кухне, в прихожей перевел стрелку, а когда выехал на станцию, Анна подхватила его на руки и чмокнула в щеку.

– Ах ты мой Замарашка, ты ведь Замарашка, а?

Вашек кивнул и выпустил пар.

– Фу-у! Фу-у! Фу-у-у!

Ему было радостно, что он не сдался. И Вашек уже видел себя великим победителем и покорителем самых высоких гор.

– Ма́, а ты вообще-то умеешь ходить на лыжах? – спросил он, уже сидя за столом и уплетая хлеб со шкварками.

– Мне нельзя.

Вашек от удивления даже рот открыл. Во все глаза глядел он на маму, которая готовила ему бутерброды.

– Что, если я сломаю себе ногу? – повернулась она к нему и поторопила: – Давай-ка лучше ешь. Поговорим об этом в другой раз.

Вашек вонзил зубы в хлеб и с полным ртом провозгласил:

– А за меня не бойся, мамуля. Уж я-то не разобьюсь. Как папа.

Он вволю напился, довольный, что ему удалось успокоить маму. Но когда Вашек поднял глаза и увидел, как Анна аккуратно стягивает станиоль с пачки плавленого сыра, то в какой-то момент, вняв своей искушенности ребенка восьми с половиной лет, вдруг загадал, что, если сейчас, в эту секунду, мама не поднимет голову, значит, они с ней так никуда и не поедут. Он подождал еще минуты две. Мама головы не подняла. Вашек отодвинул чашку в сторону.

– Все едут в горы!… У всех мальчиков есть папы!… Только у меня нет даже собаки!…

И чтобы никто не увидел слез, застлавших ему глаза, положил голову на стол и закрыл лицо руками.

4

Вашек был не из тех, кто сдается при первой же неудаче. В течение следующих двух недель он старался быть прилежным в школе, носил прыгалки и мячи из кабинета в спортзал и обратно, вызывался дежурить по классу. В коридоре и в классе после уроков собирал разбросанные по полу бумажки, а в столовой с тарелок остатки мяса. Он привык, что на каждом шагу вместе со сторожем и физкультурником ему попадалась Едличкова. Но сама Едличкова так и не привыкла то и дело встречаться с Вашеком. Поэтому на полях его дневника продолжали множиться записи вроде: «Врывается без стука в кабинет природоведения, хотя искать ему там нечего.» Или: «Таскает у детей в столовой гуляш для собаки». И тэдэ и тэпэ.

Теперь же Едличкова выводила большими красивыми буквами на доске тему сегодняшнего классного сочинения:

МОЯ МАМА

А Вашек в это время, наклонившись к Станде, делился с ним вполне серьезными опасениями:

– А что, если они придут сразу вдвоем?

– Подумаешь. У нас их было шестеро.

У Вашека даже дух занялся:

– Сразу шесть?

– Да нет. По одному.

Больше Вашеку ничего узнать не удалось, потому что Едличкова, которой мешало это вечное шушуканье, строго на них поглядела, отложила в сторону мел и жестко сказала:

– Бенда! Мартинец!

Вашек и Станда поднялись.

– Передайте мне ваши тетради. Напи́шете сочинения после уроков.

– Товарищ учительница! После уроков я сегодня не могу, – сокрушенно проговорил Вашек. – Мне нужно приготовить ужин.

Раздался взрыв смеха. Вашек обернулся и недоумевающе оглядел ребят: что тут смешного?

– Садитесь! – приказала Едличкова, и оба мальчика с невинным видом опустились за парту.

– Так вот, дети, – продолжала учительница приветливым голосом, – перед тем как начнете писать, хорошенько представьте себе свою маму. Как она выглядит, чем занимается. – Говоря это, Едличкова прохаживалась по классу между партами.

– Какая у вас мама?

Взметнулся лес рук.

– Добрая.

– Черноволосая.

– Веселая.

– Кудрявая.

– Большеглазая.

А Станда старался перекричать всех, вопя, что его мама уже замужем.

Только Вашек, склонившись над листом тетради, что-то писал.

– БЕНДА! – резким голосом подняла его Едличкова.

Вашек встал и бесхитростно улыбнулся.

– Извините, пожалуйста, но я уже сочиняю. Письменно.

Когда Едличкова приблизилась к парте и прочитала первые строчки, в глазах ее изобразился ужас, и она вообще не сказала ничего.

Вашек тщательно продумал всю операцию. Вытащил из кладовки мешочек муки мелкого помола, насыпал в глубокую тарелку панировочные сухари, достал из холодильника кастрюльку с мясом и картонку яиц. Потом взобрался на кушетку, откуда легче было дотянуться до кухонного стола, и включил радио. И разу же кухня наполнилась музыкой, увлекающей в мир удивительных приключений. Вашек разбивал одно яйцо за другим и слушал. Раздался доверительный голос:

«Вершина Джомолунгмы светилась в лучах заходящего солнца красным золотом. Нет, силы у них еще не иссякли, но на границе восьмой тысячи метров почти немыслимо отважиться на подъем по голой и отвесной ледяной стене!»

Вашек слушал, затаив дыхание. Все восемь яиц, что мама хранила в холодильнике, он вылил в стеклянную миску и взболтал рукой. Окунул в яичную массу кусок мяса, потом обмакнул его в муку и снова сунул в миску с яйцами. Увлеченный повествованием, провел пальцами по щеке, подпер кулаком подбородок и заслушался.

«За триста метров до вершины Мэллори и Ирвин остановились, пораженные. Перед ними вздымалась остроконечная пирамида, такая отвесная, что казалось – человеку не под силу ее одолеть!»

Наконец Вашек отнял руки от лица, не замечая, что его трудолюбивые пальцы оставили на щеках желтоватый яичный оттиск, потер лоб, словно бы очнувшись от глубокого сна, и снова принялся за дело. Нельзя терять ни минуты! Его руки здесь, на кухне, готовили сейчас шницеля для ЗАПАСНОГО папы, но сердце и душа были далеки отсюда. В радио, на леднике, что-то затрещало, раздался гулкий удар, откликнулось эхо.

«Как гневный рев горных духов, раскатисто загрохотала, падая на ледник, снежная лавина. Богиня-мать так наказывает смельчаков, которые дерзнули приблизиться к ее трону!»

Анна, отворив дверь в кухню, оглядела весь этот погром. Сокрушенно затрясла головой.

– Господи боже, марш отсюда! Эти шницеля были на воскресенье!

И скинув пальто на стул, она принялась собирать яичную скорлупу и рассыпанную на столе и по полу муку.

«Мэллори висит над зияющей черной пропастью, закрепившись кошками в трещине скалы. Но где же Ирвин? Где его товарищ? Там, за ледяной скалой, лежит раненый».

Анна стрельнула глазом в сторону Вашека. Свернувшись клубком, как щенок, лежал он на кушетке, глаза невидяще уставились в дальние дали.

– Иди умойся, – сказала Анна и выключила радио.

Вашек стремглав вскочил и включил снова. Потом забился в угол кушетки, поудобнее оперся о стенку и отвернулся, чтобы не было видно его лица. В кухне снова зарокотали порывы ветра. Близилась буря.

«– О всесильные боги! Выпустите нас из своего ледового плена! – взывал сильным голосом Мэллори.

– Гора не слышит тебя, – шептал Ирвин. – Иди вниз, спасайся. Ты сам сумеешь это! Ты должен показать им дорогу!

– С этого склона ни одна дорога не ведет к вершине!…»

Вашек оглянулся; он увидел, как мама вытащила из холодильника бутылку пльзеньского пива и, несказанно удивленная, спросила:

– Ты купил пиво?

Вашек не ответил. Только молча кивнул и пошел в ванную вымыть лицо и руки, перемазанные мукой и яйцами. Анна вопросительно поглядела на него, вообще ничего не понимая.

«Мэллори обнял Ирвина, пытаясь согреть. Ему не под силу снести в лагерь товарища, но и оставить его здесь одного он тоже не может.

– Дождемся, когда за нами придут.

Мэллори знает, что никто не придет. И раненый это знает, но с надеждой в сердце умирает».

Вашек снова устроился на кушетке. Глаза его горели. Хотя до званого ужина оставалось добрых два часа, но в какую-то долю секунды он понял вдруг, что никто не придет. Тоска по настоящей дружбе, по приключениям и по отцу, который погиб где-то далеко, под лавиной, – все это разом навалилось на него, и сердце сжалось от нежной детской печали. Из дальней дали услышал он голос матери:

– Я спрашиваю тебя, почему ты купил пиво?

Она сидела рядом с ним на кушетке, совсем близехонько, и заправляла ему в трусы выбившуюся рубашку.

– Я думал, он сегодня придет, – пробормотал в подушку Вашек. Колготки у него сползли, одна тапка расстегнулась.

– Кто? – непонимающе спросила Анна.

– МИНИСТР, – ответил Вашек, а когда обернулся, глаза у него были красные. Не слеза ли скатилась у него по лицу?

Что это с ними сегодня такое? – размышляла Карла Валентова, задергивая оконную штору. Ей пришлось то и дело подгонять Анну, чтобы она поспешила.

Вашек сидел за столом, хмурился и ковырял вилкой в тарелке, хотя получил на ужин свое любимое блюдо – жареный шницель. Анна все еще не ушла в театр, и Карла уже в третий раз напоминала ей, что давно бы пора отправиться, если она не хочет опоздать.

Наконец Анна показалась в пальто.

– Знаете что, Карла, – сказала она многозначительно. – Сегодня вечером Вашек может взять телевизор к себе в комнату.

И, подойдя к столу, поцеловала сына на прощанье. Он даже не пошевельнулся. Анна ободряюще улыбнулась ему:

– В полвосьмого будет Чаплин. По второй программе.

– Не хочу никакого Чаплина» – закричал Вашек, когда Анна была уже в дверях.

Обернувшись, она увидела, как он прямо из миски отпивает компот.

– Я хочу, чтобы ты сидела дома, как и всякая нормальная мама!

Лицо у него было строптивое, он злобно выплюнул косточку на тарелку.

Когда Карла Валентова уснула с вязаньем пред телевизором, Вашек влез из-под одеяла, на цыпочках подошел к оку и притиснул нос к холодному стеклу. За окном была темная зимняя ночь и ветер в порывах звенел как ледовая музыка.

5

В понедельник приказом был утвержден состав исполнителей нового балета, сразу же во вторник начались репетиции, а в конце мая должна была состояться премьера «Спартака». Анна обрадовалась, увидев свою фамилию против главной женской роли – Фригии, но радость была уже не та, какую она переживала раньше.

Да, за эти четыре года кое-что изменилось. Когда Анна познакомилась с Индржихом, у нее было такое чувство, что жизнь начинается заново. Она, как и прежде, делала покупки, гладила, стирала, варила, но все вдруг приобрело какой-то особый смысл. Анна даже ухитрилась связать две пары гетр, сплела черно-золотую сетку для волос, отдала сшить себе костюм в мелкую клеточку и крепдешиновую блузку, приучилась вставать на двадцать минут раньше, чтобы перед репетицией принять обильный душ. Она придумывала блюда, которые по четыре часа можно было хранить в театральной уборной, не тратя время на поиск холодильника, пекла печенье с сыром, пирожки с мясом, домашний рулет. Знала, что Индржих отдает предпочтение ее кулинарии не только перед местным буфетом, но и рестораном, где им доводилось ужинать после спектакля.

Однако со временем обязанностей прибавилось. Количество часов, проводимых в театре, резко возросло. Кроме официальных репетиций, Индржих продлевал индивидуальные занятия до четырех и пяти пополудни. А дома ее все чаще донимала своими просьбами Карла Валентова.

– Аничка, не смогли бы вы заскочить на почту, а по дороге домой взять пальто из химчистки?

Отказать ей Анна не могла.

– Аничка, – выглядывала она с балкона на следующий день, – не смогли бы вы сходить за водопроводчиком? У меня течет кран в ванной. Да, а еще мне что-то захотелось свежего салата…

У Анны уже несколько месяцев не текла горячая вода в кухне, но не было времени починить колонку. Она давно перешла на полуфабрикаты и за два месяца не прочитала ни одной книжки. А когда на прошлой неделе у нее испортилась еще и стиральная машина, было уже хоть плачь. В «Овощах» не оказалось никакого салата, не то что свежего, но этого было не понять старой женщине, которой давно отказали ноги и которая представления не имела, что творится в центральных магазинах.

Было без четверти три, когда Анна из душевой вернулась в зал. Она устроилась на паркете в углу у зеркала и полотенцем сушила волосы. Репетиция закончилась, все ушли, только она одна будет продолжать. Анна вынула из корзиночки молоток и точными ударами смягчила пуанты. Она заметила, что розовый чулок снова на подъеме окрасился кровью. Боли она не чувствовала, одну усталость (халат опять придется постирать!). Слышала, как Индржих нетерпеливо прохаживается в другом конце репетиционной. Трико было стянуто с груди, рукава обвязаны вокруг бедер. Увидев его в зеркале, она отметила про себя, какой он сосредоточенный.

– Спартак и Фригия на свободе. – Индржих дал знак помощнику режиссера, чтобы тот усилил звук магнитофона. – Вслушайся! Все это в музыке.

Он подождал, пока Анна закрепит туфли. Смотрел, как она поднимается, как расслабляет колени, как несколько раз прогибается в спине, и повторил пассаж еще раз.

– Итак, внимание. Приготовься.

Анна, опершись о шест, слушала музыку и Индржиха. (Почему это сегодня она никак не может сосредоточиться?) Видела, как Индржих подавал ей знак, чтобы она наклонилась, как бы ушла в себя и снова распрямилась. Разбег и прыжок!

Все было плохо. Анна рассчитала шаги на левую ногу, а Индржих хотел, чтобы она оттолкнулась правой. Помощник прокрутил фразу заново, и все пришлось повторить сначала. Индржих не попытался даже обнять ее.

– Левая, правая, левая, правая! Прыжок! – Голос Индржиха звучал нетерпеливо и раздраженно.

Надо сосредоточиться! – убеждала себя Анна, разбегаясь в третий раз.

Она чувствовала, как Индржих несет ее в напрягшихся руках. Какие крепкие и уверенные у него руки! Изо всех сил пыталась она удержать напряжение в мускулах живота. И вдруг что-то на нее нашло. Зачем, ради чего я здесь? Чтобы когда-нибудь в половине четвертого иметь право упокоиться на двух метрах под землей? Только она это подумала, как сразу же надломилась в поясе, и Индржих спустил ее на пол. Он и не старался скрыть свою злость.

– Скажи, пожалуйста, что это с тобой такое?

– Встала сегодня в шесть утра, – тихонько молвила Анна, и Индржих увидел, как тяжело оперлась она на шест и как тяжело переводит дух.

– Это твоя последняя большая роль! Раньше, чем кто-нибудь напишет новый балет, ты уже уйдешь на пенсию! – кричал он, жестом отослав помощника, который деликатно исчез в дверях.

– Фригия – твой последний жизненный шанс! – продолжал Индржих уже примирительно, а потом разговорился о Спартаке, о вечной борьбе за свободу.

Почему я так устала? – размышляла Анна. Как сквозь сон доносился до нее голос Индржиха, который говорил что-то о неразделенной любви.

Индржих знал, что Анне нужно немного передохнуть. Он изучил ее за эти четыре года и был уверен, что минуту спустя она снова придет в себя.

– Я подумываю о дублере, – сказал он наконец. С удовлетворением увидел, как Анна вопрошающе взглянула на него. Он был уверен, что это подействует лучше любого возбуждающего средства. – Пожалуй, Елена подошла бы.

Елена была в труппе второй год и мечтала о роли и об Индржихе. Наступила короткая пауза. Неожиданно Анна спросила:

– В таком случае ты отпустишь меня на неделю?

– Как отпустить? Куда? – не понимал Индржих.

– В двадцатых числах февраля у меня нет спектаклей. Как раз в это время школьные каникулы. Все репетиции я отработаю. – Она просительно смотрела на Индржиха. – Скоро я вообще перестану бывать дома.

– Ты хочешь уехать?

Анна кивнула.

– И это после того, что я тут тебе наговорил? – спросил Индржих серьезно.

– Этот мальчишка стал просто невыносим, – защищалась Анна.

– Выбрось все из головы! – оборвал ее Индржих. – Никуда ты не поедешь!

Он вышел из зала, и двери неслышно закрылись за ним.

На вечер было назначено родительское собрание и встреча с классом. У Анны в эту неделю было два представления, и она сказала себе, что лучше останется с Вашеком дома, тем более что он просил ее почитать «Сказку о добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Ци́писеке». Только на другой день, без четверти одиннадцать, когда репетиция солистов была уже в полном разгаре, в зал прибежал помощник режиссера и сказал, что пани Бендову просили немедленно позвонить в школу. Анна перепугалась. Дождавшись, когда Индржих объявит перерыв, она бросилась в канцелярию.

– Не смогли бы вы заглянуть в школу? – услышала Анна несколько иронический голос учительницы и успокоилась лишь, когда та заверила ее, что с Вашеком все в порядке.

И вот теперь Анна сидит в кабинете природоведения, в окружении рыб на зеленоватых картах, и ждет, пока учительница скажет ей, в чем же все-таки провинился Вашек.

Она сегодня впервые увидела нового классного руководителя – Едличкова выделила специальное время, чтобы побеседовать с родителями трудных учеников.

– Знаете, что мне нравится в детях больше всего? – начала она, обращаясь к Анне.

Та изо всех сил сдерживалась, чтобы не показывать свое нетерпение.

– Что они видят мир таким, каким он должен быть. А их мир – в первую очередь это гармоничная семья.

Сколько ей может быть лет, раздумывала Анна. Преподает первый год, сама еще учится, а третьеклашек получила только потому, что пани Валешова не вернулась в школу…

– Неделю назад мы писали сочинение, – продолжала Едличкова и положила перед Анной тетрадь. – Мне кажется, это должно вас заинтересовать.

Анна открыла две последние исписанные страницы.

МОЯ МАМА ДОЛЖНА ВЫЙТИ ЗАМУЖ – было нацарапано большими неровными буквами.

Анна слегка порозовела и вытащила из сумочки очки. А прочитав все сочинение, почувствовала, как в висках у нее застучало. Но потом решила, что никому не позволит наслаждаться своим смятением.

– Когда вы позвонили мне в театр, я решила, он что-нибудь натворил, – произнесла она с невероятным спокойствием и отвагой.

Только на Едличкову это не произвело впечатления.

– Вы знали, что он приглашал коллегу Герольда к вам домой?

– Нет, не знала, – сказала Анна, чувствуя, как по спине у нее катятся капельки пота. – Я даже не знаю, кто такой коллега Герольд.

После того как Едличкова пояснила ей, что это учитель физкультуры и что Вашек звал к ним еще и сторожа, она быстро сунула очки в футляр, а футляр в сумочку и поднялась. Учительница улыбалась.

– Вашеку, как и каждому ребенку, нужен отец.

Анна держалась стойко.

– А что бы сделали на моем месте вы, пани учительница? – только и спросила она.

– На вашем месте я бы крепко призадумалась над этим, дорогая мама.

Дура! Идиотка! Не много ли она возомнила о себе?! И на сколько лет моложе меня? На четыре? На пять? Что она вообще понимает в жизни, кроме того, что вычитала из учебников по педагогике?!

Нет, эта рыжая учительница тут ни при чем. Но Вашек!!! Он дома от меня получит. Хлопнув дверью, Анна направилась прямиком к бензоколонке. Лило как из ведра, но она не замечала этого. Лишь в парке раскрыла красный зонтик. Ну, ябеда, погоди! Ну паршивец, ну сводник! Я тебе покажу! Потом пошла прямо по мостовой, даже не обратив на это внимания. Скрипнув тормозами, в двух метрах от нее остановился грузовик с содовой. Анна не слышала, как ругался водитель, как перебранивался с грузчиком, забыла она и про Индржиха, который ждал ее в машине за школой.

Индржих в это время просматривал газеты, и от чтения его оторвал лишь скрип тормозов и грохот пустых ящиков, которые сползли на сторону.

Он включил мотор и объехал весь парк, догнав Анну уже наверху, у перекрестка. Анна шла, не оглядываясь. Индржих нажал на клаксон. Но когда Анна все равно не обернулась, он обогнал ее и открыл дверь.

Анна сложила зонтик и устроилась на сиденье.

– В горы ты меня все-таки отпустишь!

Индржих заметил, как она бледна, как у нее трясутся руки. Только ее категорический тон задел его.

– Ну, тогда тебе придется распрощаться с театром!

Анна, коротко глянув ему в глаза, раздельно произнесла:

– В таком случае нам с тобой тоже придется распрощаться!

– Мамуля, мамуля пришла! – радостно завопил Вашек, увидев входящую Анну, и с криком бросился ей навстречу. Та нагнулась, чтобы стащить с себя сапоги.

– Сейчас ты от меня получишь!

Но когда Вашек приблизился к ней, Анна прижала его к себе и нежно обняла. А Вашек заговорщически прошептал:

– Угадай, кто к нам пришел сегодня на ужин?

Анна побледнела и поднялась. Дверь отворилась, и навстречу ей вышла немолодая женщина в элегантном костюме и блузке с галстуком. Оглядела Анну, словно бы видела ее впервые, и покачала головой:

– Девочка моя, ты что́, решила убить меня?!