Текст книги "Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II"

Глава II
Новости о Дмитрии

В Румынии мы встретили многих знакомых и друзей, которых уже не чаяли снова увидеть. Подобно нам, некоторые из них силою обстоятельств были разлучены с близкими, родителями или детьми; они, как и мы, бежали из России, бросив все свои владения и имущество, кроме одного-двух платьев и смены белья. Мы все были похожи и равны перед лицом общих испытаний. Но тогда мы еще не до конца осознавали все, что нам довелось пережить. Мы воспринимали события по мере их наступления, не особенно размышляя об их значении.

Наконец у меня появилась возможность отыскать брата Дмитрия, узнать о его местонахождении и послать ему весточку. По крайней мере, беспокоиться о нем не было причин, хотя я что-то узнала лишь год назад. После участия Дмитрия в заговоре против Распутина в начале 1917 года царь отправил его на границу с Персией. Благодаря своей храбрости и опале Дмитрий вызывал всеобщее сочувствие – в то время, когда семья Романовых утратила весь свой престиж. После революции Временное правительство сообщило ему, что его ссылка окончена. Он получил разрешение вернуться; говорят, предложение исходило от Керенского, тогда министра юстиции. Трудно сказать, было ли приглашение ловушкой, расставленной для единственного популярного младшего члена императорской семьи, или серьезной попыткой восстановить справедливость. Как бы там ни было, возвращаться мой брат отказался. Отправленный в ссылку императором, он по-прежнему с уважением относился к приказу своего монарха, пусть и свергнутого. Дмитрий собирался оставаться в том месте, куда его сослали, и в том же полку до конца войны.

Сначала все шло неплохо, но постепенно большевистская пропаганда проникла даже в тот отдаленный угол. Началось разложение, за которым, как везде, последовал развал дисциплины, мятеж, издевательства над офицерами и убийства. Дмитрий вынужден был уйти из армии. А вскоре стало очевидно, что оставаться в России ему опасно. Весной 1917 года он перешел границу и добрался до Тегерана, столицы Персии. В Тегеране ему пришлось много пережить. Некоторые русские, даже назначенные на свои посты прежним режимом и сохранившие их, повернулись к Дмитрию спиной, надеясь таким образом доказать свою лояльность новому правительству. У него было очень мало денег, ему некуда было идти, у него не было друзей.

Первым на помощь Дмитрию пришел британский посланник, сэр Чарльз Марлинг. Они с женой один или два раза приглашали брата в свою дипломатическую миссию на конец недели. После второго приглашения Дмитрий остался жить у Марлингов и провел под их крышей почти два года. Марлинги были людьми необыкновенными. Сэр Чарльз, не опасаясь последствий, приютил в миссии бездомного великого князя в то время, как его правительство, желая наладить отношения с новыми властями России, отказалось иметь какие-либо дела с нашей семьей. Леди Марлинг всей душой поддерживала мужа. Как и следовало ожидать, сэру Чарльзу пришлось дорого заплатить за свое великодушие; его так и не назначили послом, хотя назначение ожидалось. Именно из британской дипломатической миссии в Тегеране я получила последнюю весточку от Дмитрия. Одним из первых дел, какие я предприняла по прибытии в Бухарест, стала телеграмма в Министерство иностранных дел в Лондоне; я просила сказать, где мой брат.

С королевой Марией мы снова увиделись лишь после того, как она полностью выздоровела. Нас пригласили на чай и музыкальный вечер; помимо нас, в числе приглашенных были главным образом представители зарубежных дипломатических миссий. Тогда же из Лондона прибыли известия о моем брате; правда, в тот вечер я узнала о Дмитрии совершенно случайно.

Придя, я мельком увидела королеву за приоткрытой дверью ее большой, обитой деревом гостиной. Одетая в оранжевое чайное платье свободного кроя, она ходила по комнате, расставляя цветы, и в ее красивых светлых волосах плясали отблески света от больших расписных абажуров. Если не считать короткого визита во время болезни, я не видела королеву Марию десять лет; в тот день меня поразили ее моложавость и живость. Она тепло и по-родственному приветствовала меня, с самого начала я почувствовала себя с ней непринужденно. Кстати, рядом с ней всем было легко; она радовалась, если вокруг нее возникала атмосфера непосредственности; такая атмосфера окружала ее, словно богатая соболья мантия. Сама того не сознавая, она тратила много сил на поддержание такой теплой обстановки. В ней она получала так нужное ей поощрение, без которого не могла жить.

То же самое можно сказать обо всех обладателях большого обаяния; это источник особой жизненной силы, которая должна постоянно изливаться на окружающих, не важно на кого; все же остальные качества, пусть и важные, приглушались.

Гости рассаживались, где хотели; подали чай. Я очутилась на диване рядом с генералом Гринли, главой британской военной миссии. Мы уже встречались прежде, и генерал по какой-то причине был особенно рад меня видеть.

– Мадам, очень рад за вас после новостей, полученных сегодня из Лондона; вы, наверное, очень счастливы, – сказал он, как только у него появилась такая возможность.

– Каких новостей? – спросила я, и сердце мое забилось чаще.

– Разве вы не знаете? – удивился мой собеседник. – Наверное, я проявил бестактность, но, раз уж начал, можно и продолжить, если вы обещаете не выдавать меня.

– Так что же? – с замиранием сердца спросила я.

– В дипломатической миссии получена телеграмма для вас из Министерства иностранных дел. Ваш брат, великий князь Дмитрий, прибыл в Лондон.

Мне хотелось обнять доброго генерала и расцеловать его; большей радости я не знала много месяцев (и еще много времени после того у нас не было столь радостных известий).

Когда вечером я вернулась в отель, меня ждала телеграмма, к которой была приложена записка от британского министра. Дмитрий и пригласившие его Марлинги находились в Лондоне. Расстояние, которое так долго нас разделяло, значительно сократилось; можно было уже планировать встречу. Узнав новость, король и королева предложили, чтобы Дмитрий приехал ко мне в Бухарест, и я немедленно написала ему, передав приглашение. Однако ответ меня разочаровал. Покинув в 1917 году Россию, Дмитрий подал прошение о присвоении ему звания почетного офицера британской армии, которое было даровано ему незадолго до перемирия; не имея в данный момент назначения, он обязан был оставаться в Англии, пока не получит какой-нибудь пост или не будет демобилизован. Я сразу же стала придумывать, как нам встретиться.

После того как королева вернулась к исполнению своих обязанностей, я решила поговорить с ней о моем отце и трех его кузенах – все они находились в одной и той же тюрьме. Поскольку они оставались в Петрограде, возможно, легче было начать с них, чем с тех моих родственников, которых увезли в Сибирь. Кроме того, я, естественно, принимала судьбу отца ближе к сердцу. Тогда я еще не знала, что предпринимать что-либо для тех, кто находился в Сибири, было уже поздно. Разумеется, мой рассказ произвел на королеву Марию сильное впечатление. Она прекрасно понимала, каков может быть исход, и обещала сделать все, что в ее силах, чтобы помочь. Но, увы, если не считать короля и королеву Румынии, судьба моих родных больше никого не интересовала. Меня ошеломили столь полное равнодушие, совершенное безразличие. Стало ясно: мы больше никому не интересны, мы уже не представляем опасности и наша судьба – вопрос, который занимает только нас самих. Жестокость подобного отношения казалась мне чудовищной, и мне стоило больших трудов смириться с нею. Никто уже не считал Россию великой и сильной державой, на время она выпала из общей картины, по отношению к ней выказывали пренебрежение, общие усилия и жертвы были забыты.

Тогда королева Мария решила действовать самостоятельно. Она занялась помощью тем Романовым, которые находились на побережье Черного моря и к которым поэтому можно было добраться по воде и переправить их в Румынию. Вдовствующая императрица Мария, мать Николая II; две ее дочери, Ксения и Ольга, с семьями; великий князь Николай Николаевич, бывший главнокомандующий русскими войсками, и его брат с семьями находились в Крыму, где всех поселили в одном доме. До немецкой оккупации южных провинций России они терпели ужасные лишения; их пощадили лишь случайно, чудом.

По рассказам, командир отряда матросов-большевиков, которые сами вызвались охранять моих родственников, много месяцев, никем не подозреваемый, вел чрезвычайно умную и опасную двойную игру. Видимо, для того, чтобы сохранить доверие своих подчиненных, он старался обращаться с пленниками как можно грубее. В то же время он защищал их от гораздо более тяжелой участи. В начале лета 1918 года, когда, после подписания договора в Брест-Литовске, германские войска дошли до Крыма, он признался пленникам в своем замысле и вернул им все ранее конфискованные драгоценности и ценные вещи.

Впрочем, такая романтическая история не совсем соответствует действительности. Матрос-революционер, охранявший членов императорской семьи, собирался выдать их на казнь лишь представителям верховной власти. Он боялся: если допустит, что пленников казнят по приказу мелкого, провинциального севастопольского совета, центральные власти обвинят его в узурпации их права на мщение, и ему придется дорого заплатить за свою ошибку. Если он и спас моих родственников, то не по доброй воле. Судя по свидетельствам очевидцев, он ужасно боялся наступления немцев.

Германские власти предложили моим родным защиту и выразили готовность помочь вдовствующей императрице добраться в Данию, к ней на родину, но их помощь с негодованием отвергли, ведь в то время война еще не закончилась. Затем офицеры царской армии добровольно вызвались охранять вдовствующую императрицу и великого князя Николая Николаевича, своего любимого военачальника. Таким образом, узники благополучно пережили промежуток между отходом германских войск и прибытием союзников. Именно в то время, когда оживились подонки из местного населения, рассчитывая на грабежи и убийства, королева Мария распорядилась доставить членов семьи Романовых в Румынию.

Еще несколько наших родственников оставались к востоку от Черного моря, на Кавказе: великая княгиня Мария Павловна, вдова моего дяди великого князя Владимира Александровича, и два ее сына, Борис и Андрей. Королева Мария предлагала им добраться до побережья, после чего собиралась вывезти их в Румынию. Однако первая группа, чувствуя себя в сравнительной безопасности под охраной своей гвардии и не желая покидать Россию, отказалась от приглашения румынской королевы. Великая же княгиня Мария Павловна много раз откладывала свой отъезд, опасаясь тягот путешествия. Наконец, все они покинули Россию, но вынуждены были уезжать в гораздо большей спешке.

Мы с нетерпением ждали обещанной оккупации союзными войсками северного побережья Черного моря. Родители мужа не могли покинуть Киев, и мы очень беспокоились за них, ведь немцы давно ушли оттуда. В то время сообщение с Киевом было настолько затруднено, что им пришлось ждать, пока союзники очистят область и позволят им уехать. Мы ждали, что они приедут к нам в Бухарест, где мы наконец снова сможем оказаться вместе. Но союзники медлили с оккупацией, потеряв много драгоценного времени. Французы оккупировали Одессу нескоро и без большого желания; результат оказался разочаровывающим. Генерал, командовавший операцией, действовал топорно и бестактно; его штабные превышали свои полномочия и оскорбляли местное население, которое относилось к ним с подозрением. Французские же солдаты соскучились по дому; они с ненавистью относились ко всему, что связано с войной; вполне естественно, они не испытывали ни интереса, ни сочувствия к бедам других. К тому времени люди привыкли к кровопролитию, жестокости и ужасам; ничто больше не вызывало их возмущения, их чувства онемели.

Ранее в 1918 году несколько русских офицеров, которым удалось избежать первой волны большевистских массовых казней, собрались на реке Дон, где образовалось ядро будущей Белой армии. Вскоре к ним присоединились беженцы с севера и военные из подразделений, посланных на поддержку румын до революции. Они и многие другие, кто вырвался из-под власти большевиков, не могли вернуться домой, боясь репрессий, пробирались на Дон, кто группами, кто поодиночке. Они перенесли неописуемые тяготы, которые трудно представить в наш современный век. История их подвигов останется нерассказанной и почти совсем неизвестной в остальном мире. Несмотря на свои страдания, они радовались одному: возможности борьбы с красными. Но для борьбы у них почти ничего не было. Они обносились, истрепались. Не хватало ни еды, ни боеприпасов, ни медицинских принадлежностей, а главное – денег. Союзники начали им помогать. Так называемая иностранная интервенция продолжалась два года, но безрезультатно. Однако к этому вопросу мы вернемся позже.

Глава III
Придворная интерлюдия

В начале января 1919 года мы переехали во дворец Котрочень, но Рождество и Новый год провели еще в отеле. В канун Нового года британская военная миссия, с членами которой мы очень подружились, пригласила меня и моего мужа к ужину. Среди гостей мы встретили в том числе начальника штаба короля Фердинанда с супругой. Ближе к концу ужина генерал Гринли выпил за здоровье короля Румынии, а румынский генерал предложил тост за короля Георга; оркестр исполнил гимны обеих стран. Затем генерал Гринли снова встал и предложил тост за меня. Оркестр исполнил старый гимн Российской империи. Тогда я услышала его впервые после революции. Когда я стояла за столом и слушала знакомую мелодию, по моему лицу текли слезы. Британские офицеры поняли мою боль, все они по очереди подходили ко мне и чокались со мной.

Дворец Котрочень находится невдалеке от Бухареста. Он представляет собой большое здание, построенное вокруг прямоугольного внутреннего двора, в центре которого стояла дворцовая церковь. Нам отвели целые апартаменты; комнаты были удобными и приятно обставленными, мы снова чувствовали себя достойными людьми. Если бы не постоянная, неизменная тревога за отца, о котором я давно ничего не слышала, если бы не полное отсутствие вестей от него и невозможность ему помочь, жизнь наша могла бы показаться даже приятной.

Во дворец я переехала с тем же единственным, довольно потрепанным, чемоданом, который вывезла с собой из России; туалетные принадлежности были теми же самыми, с никелированными крышками, которыми я пользовалась во время войны. Мои немногочисленные поношенные платья были перешиты из довоенного гардероба – значит, им было более четырех лет. Шелковых чулок не было, я носила толстое хлопчатобумажное нижнее белье. Кроме того, у меня осталось несколько разрозненных носовых платков со срезанными инициалами. Муж мой выглядел примерно так же; покидая Петроград, мы взяли с собой лишь то, что могли унести на себе. Кроме того, мы старались не брать ничего, по чему нас могли бы опознать в случае обыска.

Еще находясь в отеле, я послала за портнихой, которая принесла несколько парижских моделей, среди которых мне особенно понравилось коричневое платье, связанное из шелковых нитей. По ее словам, платье было сшито в новом модном доме Шанель, восходящей звезды на парижском модном небосклоне. Цены намного превосходили мои возможности, поэтому я ничего не купила. Да я и разучилась носить красивые платья, ведь мое общение с миром моды прервалось много лет назад. Но имя Шанель я помнила. До войны девушка по имени Шанель держала шляпный магазин на улице Камбон; я гадала, уж не она ли это.

Узнав о скудости моего гардероба, королева Мария поделилась со мной чем могла. Платья, которые были мне длинны и велики, подогнала по фигуре королевская портниха. Кроме того, королева поделилась со мной туфлями, чулками и бельем. Посмотревшись в зеркало, я увидела другую личность, о которой почти забыла. Путятин также получил несколько костюмов от короля.

Жизнь в замке Котрочень быстро вошла в колею и весьма походила на довоенную. Мы вспомнили о старых привычках, хотя приобрели и новые. После войны возникло много трудностей, проблемы требовали немедленного решения. Королева энергично взялась за дело и откликалась на все новые требования; не щадя себя, она трудилась с утра до вечера. Мне еще не доводилось видеть представительницу королевской семьи, которая бы так радовалась деятельности, как она. Для нее не существовало ни неприятных, ни утомительных официальных задач. Румынии вскоре предстояло значительно расширить свою территорию; честолюбивые замыслы королевы оправдались сверх всяких ожиданий. Королева Мария уже представляла себя в византийской тиаре и мантии, которыми ее наделят в древнем городе Алба-Юлия, хотя тогда новые границы ее владений еще не были определены. О таком миге она мечтала всю свою жизнь.

Мы с королевой Марией проводили вместе много времени; она как могла старалась отвлечь меня от тревожных мыслей, помочь мне пережить трудное время неопределенности и неуверенности. Чем чаще мы с ней виделись, тем больше она мне нравилась. Она была искренней во всем, что делала и говорила, и в ее поведении не было никакой рисовки. Прежде всего она была женщиной, ярким существом, полным жизни, здоровья и добродушия. Даже в своем детском тщеславии она оставалась искренней; то было тщеславие очень красивой женщины. Она явно восхищалась собой и часто, говоря о себе, как будто упоминала и описывала какое-то другое очень красивое и привлекательное создание. Она словно постоянно смотрела на себя со стороны. В то же время она была неизбалованной, пылкой и способной на великую преданность. Несмотря на любовь к роскоши, она без жалоб терпела большие неудобства и лишения, когда, перед германской оккупацией, двор, вместе с правительством и армией, вынужден был перебраться в Яссы. Она никогда ни на что не жаловалась и разделяла все тяготы со своим народом. Кроме того, она отличалась бесстрашием и постоянно подвергала себя опасности, навещая охваченные эпидемией деревни и госпитали, где лежали солдаты, болевшие тифом и холерой.

Королева Мария была очень привязана к своим детям, но как будто не понимала, что с ними делать и как обращаться после того, как они вырастали и демонстрировали свой характер. В тот период ее очень беспокоило поведение ее старшего сына Кароля, к которому она питала особую любовь. За несколько месяцев до того, не известив родителей, Кароль женился на Зизи Ламбрино, дочери румынского генерала, которая родила ему сына. После долгих уговоров он согласился официально оставить ее, но продолжал тайно встречаться с нею.

Наконец от Зизи избавились. Их с сыном поселили на удобной вилле, назначив обоим содержание. Через несколько лет Кароль женился на моей двоюродной сестре Елене, старшей дочери короля Греции Константина I, но их супружеская жизнь не заладилась. У Кароля начался новый роман с женой румынского офицера Магдой Лупеску, ради которой он отказался от прав на престол и был выслан за пределы Румынии.

Трудно было понять, о чем думает Кароль; он был человеком скрытным. Он имел очень мало общего с родителями; мне показалось, что они его побаиваются. Хотя они пошли на решительные меры, узнав о его первом браке, который провозгласили незаконным, в остальном избегали вмешательства в его личные дела и пристрастия. Кароль держался особняком и относился к родственникам вызывающе. За его отношением крылось либо неподдельное презрение, либо своего рода комплекс неполноценности. Со мною он держался так же, как со своими родителями и сестрами; хотя мы на протяжении многих месяцев ежедневно встречались за обедом и ужином, мне никогда не удавалось услышать от него что-то интересное. Несмотря на его враждебность, я не могла не заподозрить, что в его поведении, помимо вызова, содержится что-то еще. Много лет спустя моя догадка подтвердилась. В 1925 году мы с ним встретились в Париже. Кароль направлялся в Лондон, на похороны королевы Англии Александры, где должен был представлять своего отца. По какой-то причине он решил нанести мне визит. Наша беседа продолжалась много дольше, чем ожидали мы оба. Воодушевила ли его атмосфера моей скромной парижской квартиры, или я предстала перед ним в ином свете после того, как начала жить независимо? Как бы там ни было, наш тогдашний разговор был чрезвычайно интересен. Кароль продемонстрировал ум, практичность и высокий уровень культуры. Тогда я поняла: несмотря на то, что он был сыном немца и англичанки, он вырос очень самобытным, подлинным представителем своей полуцивилизованной-полувосточной страны, привыкшей потакать своим желаниям. Вот почему, несмотря на то, что он не раз нарушал общепринятые нормы, у него имелось немало сторонников, и его карьера развивалась успешно.

Кароль и моя кузина Елена развелись во время его романа с мадам Лупеску. Когда Кароль вернулся в Румынию, чтобы вступить на престол, общественное мнение ничего так не желало, как воссоединения короля с супругой. Несмотря на давление со всех сторон, примирение так и не состоялось. Поэтому, хотя принцесса Елена не хотела покидать своего сына Михаила, ей пришлось уехать из страны. Она была чрезвычайно популярна в Румынии; понимая щекотливость ее положения, народ сочувствовал ей; о ее страданиях складывали легенды. Тем не менее Каролю позволили жить по-своему.

Однако я забегаю далеко вперед. Зимой 1919 года беспокойство родителей Кароля вызывала Зизи Ламбрино.

Жизнь при дворе была очень тихой, а атмосфера во дворце – серьезной. Король занимался важными реформами; их необходимо было провести во избежание таких же катастроф, как в России. Поскольку Румыния была аграрной страной, ее мирное развитие зависело от настроений крестьянства, того крестьянства, которое сражалось в армии и теперь вернулось домой. Поэтому решено было экспроприировать землю у крупных землевладельцев и перераспределить ее среди сельского населения. Сам король показал пример и первым отдал громадные владения – свои и своих родственников.

Королева создавала различные организации для заботы об инвалидах, вдовах и сиротах. Кроме того, ее беспокоила почти подавляющая неграмотность населения.